Я не собираюсь отстаивать эту точку зрения. Задача издателя — никоим образом не полемика. Она состоит лишь в том, чтобы надлежащим образом довести до читателя признания Кемпбэлла.Что касается моих собственных поправок к тексту, то их немного. Я исправил кое-какие ошибки в правописании, убрал несколько восклицательных знаков и ввел курсив.В некоторых случаях я изменил имена, чтобы уберечь от смущения и неприятностей еще живых и ни в чем не повинных участников событий. Так, имена Бернарда Б. О»Хара, Гарольда Дж. Спэрроу и доктора Абрахама Эпштейна вымышлены. Вымышлены также личный армейский номер Спэрроу и название поста Американский легион — организация ветеранов войны в США (создана в 1919г.) с широко разветвленной сетью низовых организаций, называемых постамилегиона. (Здесь и далее примечания переводчиков.).
Американского легиона: в Бруклайне нет поста Американского легиона имени Френсиса X. Донована.В одном месте Говард У. Кемпбэлл, наверное, точнее меня. Это место в главе двадцать второй, где Кемпбэлл цитирует три свои стихотворения по-английски и по-немецки. Английский вариант в его рукописи достаточно ясен. Немецкая же версия, которую Кемпбэлл воспроизвел по памяти, — неровная, местами неудобочитаемая из-за переделок. Кемпбэлл гордился тем, как он писал по— немецки, и был безразличен к своему английскому. Пытаясь оправдать эту гордость, он снова и снова переделывал немецкие варианты стихотворений, но явно. так и остался ими неудовлетворен.Чтобы показать в этом издании, как эти стихи выглядели по-немецки, пришлось проделать кропотливую работу по их восстановлению. Эту работу — так сказать, воссоздание вазы из черепков — выполнила миссис Теодора Роули (Котуит, штат Массачусетс) — блестящий лингвист и весьма уважаемая поэтесса.Я сделал существенные сокращения только в двух местах. В главе тридцать девятой я сделал сокращение по настоянию адвоката издательства. В оригинале в этой главе у Кемпбэлла один из Железных Гвардейцев Белых Сынов Американской Конституции кричит агенту ФБР: «Я — больше американец, чем вы. Мой отец сочинил „Я — день Америки“». По утверждению свидетелей, заявление это действительно было сделано, но, видимо, без достаточных оснований. Поэтому адвокат считал, что воспроизведение этого высказывания может обидеть тех, кто действительно сочинил «Я — день Америки».Вообще же, в той главе, как утверждают свидетели, Кемпбэлл чрезвычайно точен в воспроизведении сказанного). Так, все согласны, что предсмертные слова Рези Нот приведены слово в слово.Другое сокращение я сделал в главе двадцать третьей, которая в оригинале порнографична. Я счел бы делом своей чести воспроизвести эту главу полностью, если бы не просьба Кемпбэлла прямо в тексте, чтобы редактор несколько выхолостил ее.Название книги принадлежит Кемпбэллу. Оно взято из монолога Мефистофеля в «Фаусте» Гете, который приводится ниже в прозаическом переводе:Я часть части, которая вначале была всем, часть Тьмы, родившей свет,тот надменный свет, который теперь оспаривает у Матери Ночи ее давнее первенство и место, но, как ни старается, победить ее ему не удается,ибо, устремляясь вперед, он оседает на телах. Он струится с тел, он их украшает, но они преграждают ему путь, и, я надеюсь, недалек тот час,когда он рухнет вместе с этими телами.Посвящение тоже принадлежит Кемпбэллу. Вот что написал Кемпбэлл о посвящении в главе, которую потом изъял:Прежде чем вырисовывалась эта книга, я написал посвящение — «МатаХари». Она проституировала в интересах шпионажа, тем же занимался и я.Теперь, когда книга уже видна, я предпочел бы посвятить ее кому-нибудь не столь экзотическому, не столь фантастическому и более современному— не столь похожему на персонаж немого кино.Я бы предпочел посвятить ее какому-нибудь знакомому лицу — мужчине или женщине, широко известному тем, что творил зло, говоря при этом себе:«Хороший я, настоящий я, я, созданный на небесах, — спрятан глубоко внутри».Я вспоминаю много таких людей, мог бы протараторить их имена на манер песен-скороговорок Гилберта и Сюлливана Гилберт Уильям С. (1836-1911) — английский писатель-драматург. В числе прочих произведений написал серию либретто комических опер, сатирических куплетов, музыку к которым сочинял ирландский композитор Сюлливан Тимоти Д. (1827-1917).
.Но нет более подходящего имени, которому я мог бы действительно посвятить эту книгу, чем мое собственное.Поэтому позвольте, мне оказать себе эту честь: Эта книга перепосвящается Говарду У. Кемпбэллу-младшему, который служил злу слишком явно, а добру слишком тайно, — преступление его эпохи.
Курт Воннегут-младший Глава первая.ТИГЛАТПАЛАСАР III… Меня зовут Говард У. Кемпбэлл-младший.Я американец по рождению, нацист по репутации, человек без национальности по склонностям.Я пишу эту книгу в 1961 году.Я адресую ее мистеру Товия Фридману, директору Института документации военных преступников в Хайфе. и всем тем, кого это может интересовать.Почему эта книга может интересовать мистера Фридмана?Потому, что ее пишет человек, подозреваемый в военных преступлениях. Мистер Фридман — специалист по таким людям. Он выразил страстное желание заполучить любые документы, которыми я мог бы пополнить его архивы нацистских злодеяний. Он так этого жаждал, что дал мне пишущую машинку, бесплатную стенографистку и возможность использовать научных консультантов, которые смогут откопать любые сведения, необходимые для пополнения и уточнения моих материалов.Я сижу за решеткой.Я сижу за решеткой в прелестной новой тюрьме в старом Иерусалиме.Я ожидаю справедливого суда государства Израиль за мои военные преступления.Забавную пишущую машинку дал мне доктор Фридман, и подходящую к случаю. Машинка явно была сделана в Германии во время второй мировой войны. Откуда я это знаю? Очень просто: в ее клавиатуре есть символ, которого никогда не было до Третьего рейха и которого никогда не будет впредь. Этот символ — сдвоенная молния — употреблялся для обозначения СС — Schultzstaffeln Schultzstaffeln — охранные отряды (нем.).
, — наводившего на всех ужас наиболее фанатичного крыла нацизма.Я пользовался такой машинкой в Германии во время войны. Всегда, когда я писал о Schultzstaffeln, а я это делал часто и с энтузиазмом, я никогда не использовал аббревиатуру СС, а ударял по клавише с гораздо более устрашающими и магическими сдвоенными молниями.Древняя история.Я окружен здесь древней историей. Хотя тюрьма, в которой я гнию, и новая, говорят, что некоторые камни в ее стенах вырублены еще во времена царя Соломона.И порой, когда из окна своей камеры я смотрю на веселую и раскованную молодежь юной республики Израиль, мне кажется, что я и мои военные преступления такие же древние, как серые камни царя Соломона.Как давно была эта война, эта вторая мировая война! Как давно были ее преступления!Как это уже почти забыто даже евреями — то есть молодыми евреями.Один из евреев, охраняющих меня здесь, ничего не знает об этой войне. Ему это не интересно. Его зовут Арнольд Маркс. У него очень рыжие волосы. Арнольду всего восемнадцать, а это значит, что ему было три года, когда умер Гитлер, и он еще на свет не родился, когда началась моя карьера военного преступника.Он охраняет меня с шести утра до полудня.Арнольд родился в Израиле. Он никогда не выезжал из Израиля. Его родители покинули Германию в начале тридцатых годов. Он рассказал мне, что его дед был награжден Железным крестом в первую мировую войну.Арнольд учится на юриста. Арнольд и его отец-оружейник страстно увлекаются археологией. Отец и сын проводят все свободное время на раскопках руин Хазора. Они работают там под руководством Игаля Ядана, который был начальником штаба израильской армии во время войны с арабами.Пусть будет так.Хазор, по словам Арнольда, город ханаанитов в Северной Палестине, существовал, по меньшей мере, за девятнадцать столетий до Рождества Христова. Примерно за четырнадцать столетий до Рождества Христова, говорил Арнольд, армия израильтян захватила Хазор и сожгла его, уничтожив все сорок тысяч жителей.— Соломон восстановил город, — сказал Арнольд — но в 732 году до нашей эры Тиглатпаласар III снова сжег его.— Кто? — спросил я.— Тиглатпаласар III, ассириец, — сказал он, пытаясь подтолкнуть мою память.— А… — сказал я. — Тот Тиглатпаласар…— Вы говорите так, словно никогда о нем не слышали, — сказал Арнольд.— Никогда, — ответил я и скромно пожал плечами. — Это, наверное, ужасно.— Однако, — сказал Арнольд с гримасой школьного учителя, — мне кажется, его следует знать каждому. Он, наверное, был самым выдающимся из ассирийцев.— О… — произнес я.— Если хотите, я принесу вам книгу о нем, — предложил Арнольд.— Очень мило с вашей стороны, — ответил я. — Может быть, когда-нибудь я и доберусь до выдающихся ассирийцев, а сейчас мои мысли полностью заняты выдающимися немцами.— Например? — спросил он.— Я много думаю последнее время о моем прежнем шефе Пауле Иозефе Геббельсе, — отвечал я. Арнольд тупо посмотрел на меня.— О ком? — переспросил он.И я почувствовал, как подбирается и погребает меня под собой прах земли обетованной, и понял, какое толстое покрывало из пыли и камней в один прекрасный день навеки укроет меня. Я ощутил тридцати-сорокафутовые толщи разрушенных городов над собой, а под собой кучу древнего мусора, два-три храма и — Тиглатпаласар III. Глава вторая.ОСОБАЯ КОМАНДА… Охранник, сменяющий Арнольда Маркса каждый полдень, человек примерно моих лет, а мне сорок восемь. Он хорошо помнит войну, но не любит вспоминать о ней.Его зовут Андор Гутман. Андор медлительный, не очень смышленый эстонский еврей. Он провел два года в лагере уничтожения в Освенциме. По его собственному неохотному признанию, он едва не вылетел дымом из трубы крематория: — Я как раз был назначен в Sonderkommando — рассказал он мне, — когда пришел приказ Гиммлера закрыть печи.Sonderkommando означает — особая команда. В Освенциме это значило сверхособая команда — ее составляли из заключенных, обязанностью которых было загонять осужденных в газовые камеры, а затем вытаскивать оттуда их тела. Когда работа была окончена, уничтожались члены самой Sonderkommando. Их преемники начинали с удаления останков своих предшественников.Гутман рассказывал, что многие добровольно вызывались служить в Sonderkommando.— Почему? — спросил я.— Если бы вы написали книгу об этом и дали ответ на это «почему?» — получилась бы великая книга!— А вы знаете ответ? — спросил я.— Нет, — ответил он, — вот почему я бы хорошо заплатил за книгу, которая ответила бы на этот вопрос.— У вас есть предположения? — спросил я.— Нет, — ответил он, глядя прямо в глаза, — хотя я был одним из добровольцев.Признавшись в этом, он ненадолго ушел, думая об Освенциме, о котором меньше всего хотел думать. А затем вернулся и сказал:— Всюду в лагере были громкоговорители, и они почти никогда не молчали. Было много музыки. Знатоки говорили, что это была хорошая музыка, иногда самая лучшая. — Интересно, — сказал я.— Только не было музыки, написанной евреями, это было запрещено.— Естественно, — сказал я.— Музыка обычно обрывалась в середине, и шло какое-нибудь объявление. И так весь день — музыка и объявления.— Очень современно, — сказал я.Он закрыл глаза, припоминая.— Одно объявление всегда напевали наподобие детской песенки. Оно повторялось много раз в день. Это был вызов Sonderkommando.— Да? — сказал я.— Leichentr ager zu Wache, — пропел он с закрытыми глазами. Перевод: «Уборщики трупов — на вахту». В заведении, целью которого было уничтожение человеческих существ миллионами, это звучало вполне естественно.— Ну, а когда два года слушаешь по громкоговорителю этот призыв вперемежку с музыкой, вдруг начинает казаться, что положение уборщика трупов — совсем не плохая работа, — сказал мне Гутман.— Я могу это понять, — сказал я.— Можете? — Он покачал головой. — А я не могу. Мне всегда будет стыдно. Быть добровольцем Sonderkommando — это очень стыдно.— Я так не думаю, — сказал я.— А я думаю. Стыдно. И я больше никогда не хочу об этом говорить. Глава третья.БРИКЕТЫ… Охранник, сменяющий Андора Гутмана в шесть вечера, — Арпад Ковач.Арпад — человек-фейерверк, шумный и веселый.Вчера, придя на смену, он захотел посмотреть, что я уже написал. Я дал ему несколько страниц, и Арпад ходил взад-вперед по коридору, размахивая листками и всячески их расхваливая.Он их не читал. Он расхваливал их за то, что, по его мнению, в них должно было быть.— Дай это прочесть услужливым ублюдкам, этим тупым брикетам! — сказал он вчера вечером.Брикетами он называл тех, кто с приходом нацистов ничего не сделал для спасения себя и других, кто готов был покорно пройти весь путь до газовых камер, если этого хотели нацисты.Брикет, вообще-то, — блок спрессованной угольной крошки, идеально приспособленный для транспортировки, хранения и сжигания.Арпад, столкнувшись с проблемами еврея в нацистской Венгрии, не стал брикетом. Наоборот, Арпад добыл себе фальшивые документы и вступил в венгерскую СС.Вот почему он симпатизировал мне.— Объясни им, что должен делать человек, чтобы выжить. Что за честь быть брикетом? — сказал он мне вчера.— Слышал ли ты когда-нибудь мои радиопередачи? — спросил я его. Сферой, где я совершал свои военные преступления, было радиовещание. Я был пропагандистом нацистского радио, хитрым и гнусным антисемитом.— Нет, — ответил он.Я показал ему текст одной из радиопередач, предоставленной мне институтом в Хайфе.— Прочти, — сказал я.— Мне незачем это читать, — ответил он. — Все говорили тогда одно и то же, снова, и снова, и снова.— Все равно прочти, сделай одолжение.Он стал читать, на его лице постепенно появлялась кислая мина. Возвращая мне текст, он сказал:— Ты меня разочаровываешь.— Да?— Это так слабо! В этом нет ни основы, ни перца, ни изюминки. Я думал, ты мастер по части расовой брани.— А разве нет?— Если бы кто-нибудь из моей части СС так дружелюбно говорил о евреях, я приказал бы расстрелять его за измену! Геббельсу надо было уволить тебя и нанять меня как радиокарателя евреев. Я бы уж развернулся!— Но ты ведь делал свое дело в своем отряде СС, — сказал я.Арпад просиял, вспоминая свои дни в СС.— Какого арийца я изображал! — сказал он.— И никто тебя не заподозрил?— Кто бы посмел? Я был таким чистым и устрашающим арийцем, что меня даже направили в особый отдел. Его целью было выяснить, откуда евреи всегда знают, что собирается предпринять СС. Где-то была утечка информации, и мы должны были пресечь ее. — Вспоминая это, он изображал на лице горечь и обиду, хотя именно он и был источником этой утечки.— Справилось ли подразделение со своей задачей?— Счастлив сказать, что четырнадцать эсэсовцев были расстреляны по нашему представлению. Сам Адольф Эйхман поздравлял нас.— Ты с ним встречался?— Да, но, к сожалению, я не знал тогда, какая он важная птица.— Почему «к сожалению»?— Я бы убил его. Глава четвертая.КОЖАНЫЕ РЕМНИ… Бернард Менгель, польский еврея, охраняющий меня с полуночи до шести утра, тоже моих лет. Однажды он спас себе жизнь во время второй мировой войны, притворившись мертвым так здорово, что немецкий солдат вырвал у него три зуба, не заподозрив даже, что это не труп.Солдат хотел заполучить три его золотых коронки.Он их заполучил.Менгель говорит, что здесь, в тюрьме, я сплю очень беспокойно, мечусь и разговариваю всю ночь напролет.— Вы — единственный известный мне человек, которого мучают угрызения совести за содеянное им во время войны. Все другие, независимо от того, на чьей стороне они были и что делали, уверены, что порядочный человек не мог действовать иначе, — сказал мне сегодня утром Менгель.— Почему вы думаете, что у меня совесть нечиста?— По тому, как вы спите, какие сны вы видите. Даже Гесс не спал так. Он до самого конца спал, как святой.Менгель имел в виду Рудольфа Франца Гесса, коменданта лагеря уничтожения Освенцим. Благодаря его нежным заботам миллионы евреев были уничтожены в газовых камерах. Менгель кое— что знал о Гессе. Перед эмиграцией в Израиль в 1947 году он помог повесить Гесса.И он сделал это не с помощью свидетельских показаний. Он сделал это своими собственными огромными руками.— Когда Гесса вешали, — рассказывал он, — я связал ему ноги ремнями и накрепко стянул.— Вы получили удовлетворение? — спросил я.— Нет, — ответил он, — я был почти как все, прошедшие эту войну.— Что вы имеете в виду?— Мне так досталось, что я уже ничего не мог чувствовать, — сказал Менгель. — Всякую работу надо было делать, и любая работа была не хуже и не лучше другой. После того как мы повесили Гесса, — сказал Менгель, — я собрал свои вещи, чтобы ехать домой. У моего чемодана сломался замок, и я закрыл его, стянув большим кожаным ремнем. Дважды в течение часа я выполнил одну и ту же работу — один раз с Гессом, другой — с моим чемоданом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
Американского легиона: в Бруклайне нет поста Американского легиона имени Френсиса X. Донована.В одном месте Говард У. Кемпбэлл, наверное, точнее меня. Это место в главе двадцать второй, где Кемпбэлл цитирует три свои стихотворения по-английски и по-немецки. Английский вариант в его рукописи достаточно ясен. Немецкая же версия, которую Кемпбэлл воспроизвел по памяти, — неровная, местами неудобочитаемая из-за переделок. Кемпбэлл гордился тем, как он писал по— немецки, и был безразличен к своему английскому. Пытаясь оправдать эту гордость, он снова и снова переделывал немецкие варианты стихотворений, но явно. так и остался ими неудовлетворен.Чтобы показать в этом издании, как эти стихи выглядели по-немецки, пришлось проделать кропотливую работу по их восстановлению. Эту работу — так сказать, воссоздание вазы из черепков — выполнила миссис Теодора Роули (Котуит, штат Массачусетс) — блестящий лингвист и весьма уважаемая поэтесса.Я сделал существенные сокращения только в двух местах. В главе тридцать девятой я сделал сокращение по настоянию адвоката издательства. В оригинале в этой главе у Кемпбэлла один из Железных Гвардейцев Белых Сынов Американской Конституции кричит агенту ФБР: «Я — больше американец, чем вы. Мой отец сочинил „Я — день Америки“». По утверждению свидетелей, заявление это действительно было сделано, но, видимо, без достаточных оснований. Поэтому адвокат считал, что воспроизведение этого высказывания может обидеть тех, кто действительно сочинил «Я — день Америки».Вообще же, в той главе, как утверждают свидетели, Кемпбэлл чрезвычайно точен в воспроизведении сказанного). Так, все согласны, что предсмертные слова Рези Нот приведены слово в слово.Другое сокращение я сделал в главе двадцать третьей, которая в оригинале порнографична. Я счел бы делом своей чести воспроизвести эту главу полностью, если бы не просьба Кемпбэлла прямо в тексте, чтобы редактор несколько выхолостил ее.Название книги принадлежит Кемпбэллу. Оно взято из монолога Мефистофеля в «Фаусте» Гете, который приводится ниже в прозаическом переводе:Я часть части, которая вначале была всем, часть Тьмы, родившей свет,тот надменный свет, который теперь оспаривает у Матери Ночи ее давнее первенство и место, но, как ни старается, победить ее ему не удается,ибо, устремляясь вперед, он оседает на телах. Он струится с тел, он их украшает, но они преграждают ему путь, и, я надеюсь, недалек тот час,когда он рухнет вместе с этими телами.Посвящение тоже принадлежит Кемпбэллу. Вот что написал Кемпбэлл о посвящении в главе, которую потом изъял:Прежде чем вырисовывалась эта книга, я написал посвящение — «МатаХари». Она проституировала в интересах шпионажа, тем же занимался и я.Теперь, когда книга уже видна, я предпочел бы посвятить ее кому-нибудь не столь экзотическому, не столь фантастическому и более современному— не столь похожему на персонаж немого кино.Я бы предпочел посвятить ее какому-нибудь знакомому лицу — мужчине или женщине, широко известному тем, что творил зло, говоря при этом себе:«Хороший я, настоящий я, я, созданный на небесах, — спрятан глубоко внутри».Я вспоминаю много таких людей, мог бы протараторить их имена на манер песен-скороговорок Гилберта и Сюлливана Гилберт Уильям С. (1836-1911) — английский писатель-драматург. В числе прочих произведений написал серию либретто комических опер, сатирических куплетов, музыку к которым сочинял ирландский композитор Сюлливан Тимоти Д. (1827-1917).
.Но нет более подходящего имени, которому я мог бы действительно посвятить эту книгу, чем мое собственное.Поэтому позвольте, мне оказать себе эту честь: Эта книга перепосвящается Говарду У. Кемпбэллу-младшему, который служил злу слишком явно, а добру слишком тайно, — преступление его эпохи.
Курт Воннегут-младший Глава первая.ТИГЛАТПАЛАСАР III… Меня зовут Говард У. Кемпбэлл-младший.Я американец по рождению, нацист по репутации, человек без национальности по склонностям.Я пишу эту книгу в 1961 году.Я адресую ее мистеру Товия Фридману, директору Института документации военных преступников в Хайфе. и всем тем, кого это может интересовать.Почему эта книга может интересовать мистера Фридмана?Потому, что ее пишет человек, подозреваемый в военных преступлениях. Мистер Фридман — специалист по таким людям. Он выразил страстное желание заполучить любые документы, которыми я мог бы пополнить его архивы нацистских злодеяний. Он так этого жаждал, что дал мне пишущую машинку, бесплатную стенографистку и возможность использовать научных консультантов, которые смогут откопать любые сведения, необходимые для пополнения и уточнения моих материалов.Я сижу за решеткой.Я сижу за решеткой в прелестной новой тюрьме в старом Иерусалиме.Я ожидаю справедливого суда государства Израиль за мои военные преступления.Забавную пишущую машинку дал мне доктор Фридман, и подходящую к случаю. Машинка явно была сделана в Германии во время второй мировой войны. Откуда я это знаю? Очень просто: в ее клавиатуре есть символ, которого никогда не было до Третьего рейха и которого никогда не будет впредь. Этот символ — сдвоенная молния — употреблялся для обозначения СС — Schultzstaffeln Schultzstaffeln — охранные отряды (нем.).
, — наводившего на всех ужас наиболее фанатичного крыла нацизма.Я пользовался такой машинкой в Германии во время войны. Всегда, когда я писал о Schultzstaffeln, а я это делал часто и с энтузиазмом, я никогда не использовал аббревиатуру СС, а ударял по клавише с гораздо более устрашающими и магическими сдвоенными молниями.Древняя история.Я окружен здесь древней историей. Хотя тюрьма, в которой я гнию, и новая, говорят, что некоторые камни в ее стенах вырублены еще во времена царя Соломона.И порой, когда из окна своей камеры я смотрю на веселую и раскованную молодежь юной республики Израиль, мне кажется, что я и мои военные преступления такие же древние, как серые камни царя Соломона.Как давно была эта война, эта вторая мировая война! Как давно были ее преступления!Как это уже почти забыто даже евреями — то есть молодыми евреями.Один из евреев, охраняющих меня здесь, ничего не знает об этой войне. Ему это не интересно. Его зовут Арнольд Маркс. У него очень рыжие волосы. Арнольду всего восемнадцать, а это значит, что ему было три года, когда умер Гитлер, и он еще на свет не родился, когда началась моя карьера военного преступника.Он охраняет меня с шести утра до полудня.Арнольд родился в Израиле. Он никогда не выезжал из Израиля. Его родители покинули Германию в начале тридцатых годов. Он рассказал мне, что его дед был награжден Железным крестом в первую мировую войну.Арнольд учится на юриста. Арнольд и его отец-оружейник страстно увлекаются археологией. Отец и сын проводят все свободное время на раскопках руин Хазора. Они работают там под руководством Игаля Ядана, который был начальником штаба израильской армии во время войны с арабами.Пусть будет так.Хазор, по словам Арнольда, город ханаанитов в Северной Палестине, существовал, по меньшей мере, за девятнадцать столетий до Рождества Христова. Примерно за четырнадцать столетий до Рождества Христова, говорил Арнольд, армия израильтян захватила Хазор и сожгла его, уничтожив все сорок тысяч жителей.— Соломон восстановил город, — сказал Арнольд — но в 732 году до нашей эры Тиглатпаласар III снова сжег его.— Кто? — спросил я.— Тиглатпаласар III, ассириец, — сказал он, пытаясь подтолкнуть мою память.— А… — сказал я. — Тот Тиглатпаласар…— Вы говорите так, словно никогда о нем не слышали, — сказал Арнольд.— Никогда, — ответил я и скромно пожал плечами. — Это, наверное, ужасно.— Однако, — сказал Арнольд с гримасой школьного учителя, — мне кажется, его следует знать каждому. Он, наверное, был самым выдающимся из ассирийцев.— О… — произнес я.— Если хотите, я принесу вам книгу о нем, — предложил Арнольд.— Очень мило с вашей стороны, — ответил я. — Может быть, когда-нибудь я и доберусь до выдающихся ассирийцев, а сейчас мои мысли полностью заняты выдающимися немцами.— Например? — спросил он.— Я много думаю последнее время о моем прежнем шефе Пауле Иозефе Геббельсе, — отвечал я. Арнольд тупо посмотрел на меня.— О ком? — переспросил он.И я почувствовал, как подбирается и погребает меня под собой прах земли обетованной, и понял, какое толстое покрывало из пыли и камней в один прекрасный день навеки укроет меня. Я ощутил тридцати-сорокафутовые толщи разрушенных городов над собой, а под собой кучу древнего мусора, два-три храма и — Тиглатпаласар III. Глава вторая.ОСОБАЯ КОМАНДА… Охранник, сменяющий Арнольда Маркса каждый полдень, человек примерно моих лет, а мне сорок восемь. Он хорошо помнит войну, но не любит вспоминать о ней.Его зовут Андор Гутман. Андор медлительный, не очень смышленый эстонский еврей. Он провел два года в лагере уничтожения в Освенциме. По его собственному неохотному признанию, он едва не вылетел дымом из трубы крематория: — Я как раз был назначен в Sonderkommando — рассказал он мне, — когда пришел приказ Гиммлера закрыть печи.Sonderkommando означает — особая команда. В Освенциме это значило сверхособая команда — ее составляли из заключенных, обязанностью которых было загонять осужденных в газовые камеры, а затем вытаскивать оттуда их тела. Когда работа была окончена, уничтожались члены самой Sonderkommando. Их преемники начинали с удаления останков своих предшественников.Гутман рассказывал, что многие добровольно вызывались служить в Sonderkommando.— Почему? — спросил я.— Если бы вы написали книгу об этом и дали ответ на это «почему?» — получилась бы великая книга!— А вы знаете ответ? — спросил я.— Нет, — ответил он, — вот почему я бы хорошо заплатил за книгу, которая ответила бы на этот вопрос.— У вас есть предположения? — спросил я.— Нет, — ответил он, глядя прямо в глаза, — хотя я был одним из добровольцев.Признавшись в этом, он ненадолго ушел, думая об Освенциме, о котором меньше всего хотел думать. А затем вернулся и сказал:— Всюду в лагере были громкоговорители, и они почти никогда не молчали. Было много музыки. Знатоки говорили, что это была хорошая музыка, иногда самая лучшая. — Интересно, — сказал я.— Только не было музыки, написанной евреями, это было запрещено.— Естественно, — сказал я.— Музыка обычно обрывалась в середине, и шло какое-нибудь объявление. И так весь день — музыка и объявления.— Очень современно, — сказал я.Он закрыл глаза, припоминая.— Одно объявление всегда напевали наподобие детской песенки. Оно повторялось много раз в день. Это был вызов Sonderkommando.— Да? — сказал я.— Leichentr ager zu Wache, — пропел он с закрытыми глазами. Перевод: «Уборщики трупов — на вахту». В заведении, целью которого было уничтожение человеческих существ миллионами, это звучало вполне естественно.— Ну, а когда два года слушаешь по громкоговорителю этот призыв вперемежку с музыкой, вдруг начинает казаться, что положение уборщика трупов — совсем не плохая работа, — сказал мне Гутман.— Я могу это понять, — сказал я.— Можете? — Он покачал головой. — А я не могу. Мне всегда будет стыдно. Быть добровольцем Sonderkommando — это очень стыдно.— Я так не думаю, — сказал я.— А я думаю. Стыдно. И я больше никогда не хочу об этом говорить. Глава третья.БРИКЕТЫ… Охранник, сменяющий Андора Гутмана в шесть вечера, — Арпад Ковач.Арпад — человек-фейерверк, шумный и веселый.Вчера, придя на смену, он захотел посмотреть, что я уже написал. Я дал ему несколько страниц, и Арпад ходил взад-вперед по коридору, размахивая листками и всячески их расхваливая.Он их не читал. Он расхваливал их за то, что, по его мнению, в них должно было быть.— Дай это прочесть услужливым ублюдкам, этим тупым брикетам! — сказал он вчера вечером.Брикетами он называл тех, кто с приходом нацистов ничего не сделал для спасения себя и других, кто готов был покорно пройти весь путь до газовых камер, если этого хотели нацисты.Брикет, вообще-то, — блок спрессованной угольной крошки, идеально приспособленный для транспортировки, хранения и сжигания.Арпад, столкнувшись с проблемами еврея в нацистской Венгрии, не стал брикетом. Наоборот, Арпад добыл себе фальшивые документы и вступил в венгерскую СС.Вот почему он симпатизировал мне.— Объясни им, что должен делать человек, чтобы выжить. Что за честь быть брикетом? — сказал он мне вчера.— Слышал ли ты когда-нибудь мои радиопередачи? — спросил я его. Сферой, где я совершал свои военные преступления, было радиовещание. Я был пропагандистом нацистского радио, хитрым и гнусным антисемитом.— Нет, — ответил он.Я показал ему текст одной из радиопередач, предоставленной мне институтом в Хайфе.— Прочти, — сказал я.— Мне незачем это читать, — ответил он. — Все говорили тогда одно и то же, снова, и снова, и снова.— Все равно прочти, сделай одолжение.Он стал читать, на его лице постепенно появлялась кислая мина. Возвращая мне текст, он сказал:— Ты меня разочаровываешь.— Да?— Это так слабо! В этом нет ни основы, ни перца, ни изюминки. Я думал, ты мастер по части расовой брани.— А разве нет?— Если бы кто-нибудь из моей части СС так дружелюбно говорил о евреях, я приказал бы расстрелять его за измену! Геббельсу надо было уволить тебя и нанять меня как радиокарателя евреев. Я бы уж развернулся!— Но ты ведь делал свое дело в своем отряде СС, — сказал я.Арпад просиял, вспоминая свои дни в СС.— Какого арийца я изображал! — сказал он.— И никто тебя не заподозрил?— Кто бы посмел? Я был таким чистым и устрашающим арийцем, что меня даже направили в особый отдел. Его целью было выяснить, откуда евреи всегда знают, что собирается предпринять СС. Где-то была утечка информации, и мы должны были пресечь ее. — Вспоминая это, он изображал на лице горечь и обиду, хотя именно он и был источником этой утечки.— Справилось ли подразделение со своей задачей?— Счастлив сказать, что четырнадцать эсэсовцев были расстреляны по нашему представлению. Сам Адольф Эйхман поздравлял нас.— Ты с ним встречался?— Да, но, к сожалению, я не знал тогда, какая он важная птица.— Почему «к сожалению»?— Я бы убил его. Глава четвертая.КОЖАНЫЕ РЕМНИ… Бернард Менгель, польский еврея, охраняющий меня с полуночи до шести утра, тоже моих лет. Однажды он спас себе жизнь во время второй мировой войны, притворившись мертвым так здорово, что немецкий солдат вырвал у него три зуба, не заподозрив даже, что это не труп.Солдат хотел заполучить три его золотых коронки.Он их заполучил.Менгель говорит, что здесь, в тюрьме, я сплю очень беспокойно, мечусь и разговариваю всю ночь напролет.— Вы — единственный известный мне человек, которого мучают угрызения совести за содеянное им во время войны. Все другие, независимо от того, на чьей стороне они были и что делали, уверены, что порядочный человек не мог действовать иначе, — сказал мне сегодня утром Менгель.— Почему вы думаете, что у меня совесть нечиста?— По тому, как вы спите, какие сны вы видите. Даже Гесс не спал так. Он до самого конца спал, как святой.Менгель имел в виду Рудольфа Франца Гесса, коменданта лагеря уничтожения Освенцим. Благодаря его нежным заботам миллионы евреев были уничтожены в газовых камерах. Менгель кое— что знал о Гессе. Перед эмиграцией в Израиль в 1947 году он помог повесить Гесса.И он сделал это не с помощью свидетельских показаний. Он сделал это своими собственными огромными руками.— Когда Гесса вешали, — рассказывал он, — я связал ему ноги ремнями и накрепко стянул.— Вы получили удовлетворение? — спросил я.— Нет, — ответил он, — я был почти как все, прошедшие эту войну.— Что вы имеете в виду?— Мне так досталось, что я уже ничего не мог чувствовать, — сказал Менгель. — Всякую работу надо было делать, и любая работа была не хуже и не лучше другой. После того как мы повесили Гесса, — сказал Менгель, — я собрал свои вещи, чтобы ехать домой. У моего чемодана сломался замок, и я закрыл его, стянув большим кожаным ремнем. Дважды в течение часа я выполнил одну и ту же работу — один раз с Гессом, другой — с моим чемоданом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17