(16)
"Новый Читинский острог разделялся на четыре комнаты, теплые и светлые".
(17)
"В 1828 году с декабристов сняли кандалы. В том же году Лепарский
"разрешил выстроить во дворе два небольших домика: в одном поставили столярный,
токарный и переплетный станки для желающих заниматься ремеслами, а в другом
фортепьяно". (18)
"Каторжная работа скоро стала чем то вроде гимнастики для желающих. Летом
засыпали они ров, носивший название "Чертовой могилы", суетились сторожа и
прислуга дам, несли к месту работы складные стулья и шахматы. Караульный офицер
и унтер-офицеры кричали: "Господа, пора на работу! Кто сегодня идет?" Если
желающих, т.е. не сказавшихся больными набиралось недостаточно, офицер умоляюще
говорил: "Господа, да прибавьтесь же еще кто-нибудь! А то комендант заметит, что
очень мало!" Кто-нибудь из тех, кому надо было повидаться с товарищем, живущем в
другом каземате, давал себя упросить: "Ну, пожалуй я пойду".
Сторожа несли лопаты. Под предводительством офицера и под охраной солдат
с ружьями, заключенные отправлялись в путь. Под звон кандалов пели они свою
любимую итальянскую арию, революционную "Отечество наше страдает под игом
твоим", или даже французскую Марсельезу. Офицеры и солдаты мерно шагали под такт
революционных песен. Придя на место, завтракали, пили чай, играли в шахматы.
Солдаты, сложив ружья в козлы, располагались на отдых, засыпали; унтера и
надзиратели доедали завтрак заключенных". (19)
Привилегии женатых были велики.
"Жены постепенно выстроили себе дома на единственной улице и после их
отъезда сохранившей в их память название "Дамской". Мужья сначала имели с ними
ожидания в тюрьме, но постепенно получили разрешение уходить домой, к женам на
целый день. Сначала ходили в сопровождении часового, который мирно дожидался их
на кухне, где его угощала кухарка, а впоследствии они переехали в домики жен".
(20)
Так же хорошо жили декабристы и в Петровском заводе. "Переезд носил
характер пикника. Двигались медленно, летом. Через каждые два дня один день
отдыхали. Декабристы собирали коллекции растений и минералов. Вечерами у костров
пели песни. Переезд оставил у всех приятное воспоминание". (21)
Лунин во время переезда хвастался бурятам, что он хотел сделать царю
"угей" (смерть).
В Петровской их ждало новое помещение на 64 комнаты. Холостякам — по
одной, женатым — по две.
"Номера были большие, — пишет Цейтлин, — у женатых они скоро приняли вид
комнат обыкновенной квартиры, с коврами и мягкой мебелью".
"Получались русские и иностранные газеты и журналы. Декабрист Завалишин
исчисляет общий книжный фонд Петровской тюрьмы в 500.000 названий. Проф. Гернет
считает это число возможным, принимая во внимание огромную библиотеку
Муравьева-Апостола". (22)
Кн. Трубецкая и кн. Волконская жили вне тюрьмы, на отдельных квартирах,
имея по 25 человек прислуги каждая". (23)
"Элементов принудительности на Петровском заводе не было" — принужден
констатировать сам проф. Гернет. (24)
"Работали понемногу на дороге и на огородах. Случалось, что дежурный
офицер упрашивал выйти на работу, когда в группе было слишком мало людей.
Завалишин так описывает возвращение с этих работ: "возвращаясь, несли книги,
цветы, ноты, лакомства от дам, а сзади казенные рабочие тащили кирки, носилки,
лопаты... пели революционные песни". (25)
"Декабристы фактически не несли каторжного труда, за исключением
нескольких человек, короткое время работавших в руднике", — признает сам проф.
Гернет. (26)
Высланные на поселение получали по 16 десятин пахотной земли, солдатский
паек и одежду два раза в год. Неимущим выдавались пособия. Так, Батенков, при
выходе на поселение получил от Императора 500 рублей серебром "на первое
обзаведение". Но на землю селились мало. Предпочитали служить, как Кюхельбекер и
др., или работать самостоятельно, как Якушкин, имевший в Ялуторовске школу,
которую окончило 1600 мальчиков. Ни то, ни другое не запрещалось. (27)

XVI. ОЦЕНКА "ИСТОРИЧЕСКОГО ПОДВИГА" ДЕКАБРИСТОВ ВЫДАЮЩИМИСЯ СОВРЕМЕННИКАМИ И
НАРОДОМ

Восстание декабристов, это дело кучки фанатически настроенных дворян.
Восстание декабристов не имело никаких корней в народе, да по характеру своему и
не могло иметь. Декабристам сочувствовала только незначительная часть дворянской
интеллигенции, из числа "передовых людей, заразившихся любовью к отвлеченной
свободе и ненавистью к реальной России. Эта категория людей, как во времена
декабристов, так и позже, всегда страдала одной и той же неизлечимой болезнью —
отсутствием государственного смысла. Русской действительности и русской власти
эти фантазеры предъявляли всегда такие претензии, каких не в состоянии выдержать
никакая власть на свете. Действительность и политические утопии, как известно,
со времен Платона, всегда живут как кошка с собакой.
Как отнеслось большинство выдающихся национально-настроенных людей к
"бессмертному историческому подвигу декабристов"?
Выдающийся русский лирический поэт Ф. Тютчев пишет:
...Полна грозы и мрака,
Стремглав на нас рванулась глубина,
Но твоего не помутила зрака...
Ветр свирепел: но. .. "да не будет тако",
Ты рек, и вспять отхлынула волна"...
...Народ, чуждаясь вероломства,
Забудет ваши имена...
Перу отца русской историографии Карамзина принадлежит следующая
характеристика восстания декабристов: "Вот нелепая трагедия наших безумных
либералистов! Дай Бог, чтобы истинных злодеев нашлось между ними не так много.
Солдаты были только жертвой обмана". Обладая глубоким объективным умом историка,
Карамзин отдавал себе ясный отчет в том, от какой опасности была спасена 14
декабря 1825 года Россия. "Бог спас нас 14 декабря, — пишет он, — от великой
беды. Это стоило нашествия французов".
"В обоих случаях вижу блеск луча, как бы неземного".
Благородный Жуковский, воспитатель сына Николая I, будущего Царя
Александра II Освободителя, — как бы предчувствуя его трагическую смерть от рук
духовных потомков декабристов, не побоялся прямо назвать декабристов "сволочью".
Осуждали восстание декабристов и многие другие выдающиеся люди, свидетели
восстания декабристов.
Секретный агент Висковатов в своем рапорте сообщал, что он слышал
следующие разговоры среди простолюдинов:
"Начали бар вешать да ссылать! Жаль, что всех не перевешали, да хоть бы
одного отодрали да и спасли..."
Любопытна оценка декабристов Юрием Самариным, одним из тех дворян,
которые поддержали Александра Второго в его проекте освобождения крестьян с
землей. В написанном Самариным проекте неопубликованного манифеста, являющимся
ответом на требование дворянами конституции, Юрий Самарин пишет: "Народной
конституции у нас пока еще быть не может, а конституция не народная, т.е.
господство меньшинства, действующего без доверенности от имени большинства, есть
обман и ложь".
Чрезвычайно интересна оценка декабристов, сделанная Достоевским. Называя
декабристов бунтующими барами, Достоевский пишет о "бунте 14 декабря" как о
бессмысленном деле, которое "не устояло бы и двух часов". В уста героя "Бесы",
Шатова, Достоевский вкладывает следующее высказывание: "...Бьюсь об заклад, что
декабристы непременно освободили бы тотчас народ, но непременно без земли, за
что им тотчас русский народ непременно свернул бы голову".
Политическая зрелость 26-летнего Пушкина сказывается в суждениях Пушкина
о декабристском восстании и его подавлении, и в связи с этим — об революции
вообще. Хотя он волнуется и страдает за участь своих друзей, но он не разделяет
их взглядов, не одобряет их образа действий. Два месяца после восстания он писал
Дельвигу, что он "никогда не проповедовал ни возмущения, ни революции" и желал
бы "искренне и честно помириться с правительством".
Сожалел об участи, грозящей декабристам, Пушкин заявляет: "Не будем ни
суеверными, ни односторонними, как французские трагики, но взглянем на трагедию
взглядом Шекспира".
"Уже тогда в Пушкине, — указывает С. Франк, — очевидно выработалась
какая-то совершенно исключительная нравственная и государственная зрелость,
беспартийно-человеческий, исторический, "шекспировский" взгляд на политическую
бурю декабря 1825 года".
В июле 1826 года Пушкин пишет князю Вяземскому: "Бунт и революция мне
никогда не нравились".
В 10 главе "Онегина" Пушкин дал следующую уничтожающую характеристику
декабристов:
Все это были разговоры,
И не входила глубоко
В сердца мятежные наука,
Все это была только скука,
Безделье молодых умов,
Забавы взрослых шалунов.
Широкие же массы народа восприняли восстание декабристов как желание
уничтожить Царя за то, что он не дает помещикам окончательно поработить
крестьян.
Крестьяне думали о восстании в Петербурге, — пишет Цейтлин, — "что это
дворяне помещики бунтовали против батюшки Царя, потому что он хочет дать им
свободу". И это было действительно так.
Даже такой страстный поклонник декабристов, как Герцен, в своей статье
"Русский заговор", пишет:
"Их либерализм был слишком иноземен, чтобы быть популярными".
А в статье "О развитии революционных идей" Герцен дает еще более суровую
оценку политического значения заговора декабристов. Герцен пишет о том, что
"невозможны более никакие иллюзии; народ остался равнодушным зрителем 14-го
декабря".

XVII. МИФ О ТОМ, ЧТО ПУШКИН И ГРИБОЕДОВ БЫЛИ ДЕКАБРИСТАМИ

I

Был ли Пушкин декабристом? Хотел ли он быть декабристом? И мог ли Пушкин
быть декабристом? Вокруг этих трех вопросов уже свыше ста двадцати пяти лет идут
ожесточенные споры. Левые усиленно поддерживают легенду о том, что если Пушкин и
не был декабристом, то он хотел им быть и мог им быть.
Князь С. Вяземский в своей книге "О декабристах" утверждает, что его
прадеду Сергею Волконскому было поручено завербовать Пушкина в декабристы.
"...Здесь уместно упомянуть подробность, — пункт с Волконским — которая,
кажется, в литературу не проникла; она сохранилась в нашем семействе, как
драгоценное предание. Деду моему Сергею Григорьевичу было поручено завербовать
Пушкина в члены Тайного Общества; но он, предвидя славное его будущее и не желая
подвергать его случайностям политической кары, воздержался от исполнения
возложенного на него поручения".
Передавая это семейное предание С. Волконский далее заявляет:
"В отношениях, сближавших Пушкина с декабристами, есть некоторая
недоговоренность, своего рода драматическое молчание с обеих сторон. Пущин
остановился на краю признания. С другой стороны, Якушкин рассказывает, как
однажды в Каменке, в присутствии Пушкина, говорили откровенно, настолько, что
сочли нужным тут же замазать и превратить в шутку, а Пушкин воскликнул: "Я
никогда не был так несчастлив, как теперь; я уже видел жизнь мою облагороженною
и высокую цель перед собой, а это была только злая шутка". Слова его остались
без отклика. Может быть, боялись пылкости, неуравновешенности поэта.
Драматическое молчание этой недоговоренности, длившейся столько лет, освещается
горькими словами поэта при прощании с Александрой Григорьевной Муравьевой: "Я
очень понимаю, почему они не хотели принять меня в свое общество, я не стоил
этой чести". Как согласовать эту недоговоренность и опасливое отношение
декабристов к Пушкину с преданием о возложенном на моего деда поручении, не
берусь судить, но счел долгом упомянуть о нем".
Семейное предание Волконских с "опасливым отношением декабристов к
Пушкину" согласовать, конечно, трудно. Едва ли С. Г. Волконский воздержался от
вербовки Пушкина в ряды декабристов только потому, что предвидя славное будущее
Пушкина, не желал "подвергать его случайностям политической кары". Ни
политические настроения декабристов, ни их действия, как известно, не отличались
слишком большой осторожностью. Если бы они были уверены в том, что Пушкин будет
преданным активным участником заговора, что он пойдет на все, то Волконский,
конечно, завербовал бы Пушкина.
"От верховной думы, — говорит декабрист Горбачевский, — нам было
запрещено знакомиться с Пушкиным; а почему? Прямо было указано на его характер."
(Русская Старина. 1880 г. стр. 13).
"Уже этот факт — непосвящения Пушкина в заговор — необъясним одной
ссылкой на недоверие к Пушкину за его легкомыслие, — правильно подчеркивает С.
Франк, — мало ли легкомысленных и даже прямо морально недостойных людей было в
составе заговорщиков. Он свидетельствует, что друзья Пушкина с чуткостью, за
которую им должна быть благодарна Россия, улавливали уже тогда, что по существу
своего духа он не мог быть заговорщиком".
То, что Пушкин по складу своего мировоззрения совершенно не способен быть
участником революционного заговора, доказывает его записка "О народном
воспитании", написанная Пушкиным в ноябре 1826 года.
"Последние происшествия, пишет Пушкин, обнаружили много печальных истин.
Недостаток просвещения и нравственности вовлек многих молодых людей в преступные
заблуждения. Политические изменения, вынужденные у других народов силою
обстоятельств и долговременным приготовлением, вдруг сделались у нас предметом
замыслов и злонамеренных усилий.
Лет 15 тому назад, молодые люди занимались только военной службою,
старались отличиться одною светской образованностью или шалостями. Литература (в
то время столь свободная) не имела никакого направления; воспитание ни в чем не
отклонялось от первоначальных начертаний; десять лет спустя, мы увидели
либеральные идеи необходимой вывеской хорошего воспитания, разговор
исключительно политический, литературу (подавленную самою своенравною цензурою)
превратившуюся в рукописные пасквили на правительство и в возмутительные песни;
наконец и тайные общества, заговоры, замыслы более или менее кровавые и
безумные...
Ясно, что походам 13 и 14 года, пребыванию наших войск во Франции и
Германии, должно приписать сие влияние на дух и нравы того поколения, коего
несчастные представители погибли в наших глазах; должно надеяться, что люди,
разделявшие образ мыслей заговорщиков, образумились; что, с одной стороны, они
увидели ничтожность своих замыслов и средств, с другой — необъятную силу
правительства, основанную на силе вещей. Вероятно братья, друзья, товарищи
погибших успокоятся временем и размышлением, поймут необходимость и простят оной
в душе своей. Но надлежит защитить новое, возрастающее поколение, еще не
наученное никаким опытом и которое скоро явится на поприще жизни со всею
пылкостью первой молодости, со всем ее восторгом и готовностью принимать всякие
впечатления".
Свой вывод Пушкин подтверждает следующим заключением:
"...Мы видим, что Н. Тургенев, воспитывавшийся в Гетингенском
университете, не смотря на свой политический фанатизм, отличался посреди буйных
своих сообщников нравственностью и умеренностью правил, следствием просвещения
истинного и положительных познаний".
Русская история, по мнению Пушкина должна преподаваться по Карамзину.
"История Государства Российского, пишет он, есть не только произведение
великого писателя, но и подвиг честного человека. Россия слишком мало известна
русским; сверх ее истории, ее статистика, ее законодательство требуют особенных
кафедр. Изучение России должно будет преимущественно занять, в окончательные
годы, умы молодых дворян, готовящихся служить отечеству верою и правдою, имея
целью искренно, усердно соединиться с правительством в великом подвиге улучшения
государственных постановлений, а не препятствовать ему, безумно упорствуя в
тайном недоброжелательстве".
Отметив, что "Не одно влияние чужеземного идеологизма пагубно для нашего
отечества, воспитание или лучше сказать, отсутствие воспитания, есть корень
всякого зла."
Пушкин цитирует манифест Николая Первого от 13 июля 1826 года, в котором
своевольство мыслей декабристов объясняются недостатком твердых познаний.
"Не просвещению (сказано в высочайшем манифесте от 13 июля 1826 года), но
праздности ума, более вредной чем праздность телесных сил, недостатку твердых
познаний, должно приписать сие своевольство мыслей, источник буйных страстей,
сию пагубную роскошь полупознаний, сей порыв в мечтательные крайности, коих
начало есть порча нравов, а конец — погибель".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10