Поэтому они посылают Хассану своих военных советников. Но армия его не сильна и к тому же не слишком хорошо организована. Наивно думать, что после годичного обучения этих солдат можно будет послать в бой и рассчитывать на успех, а поскольку никто не ожидал от Ктулу такого внезапного и в то же время столь мощного удара, советники вообще растеряны и не знают, как быть. К тому же вы, должно быть, знаете, что американцам в партизанских войнах никогда особенно не везло. У них возникли серьезные проблемы, даже когда они вторглись в Панаму, где большая часть территории была им отлично знакома, а население в основном относилось дружелюбно. Более того, нет ничего наивнее пытаться использовать американскую боевую тактику на Среднем Востоке и ждать, что она сработает и там. Подобную же ошибку допустили русские в Афганистане. Никогда не следует забывать о географии, об обычаях народа, а самое главное — об уровне боевого духа противника. Американские и русские солдаты отличные профессионалы, но вот с боевым духом у них слабовато. Они просто делают свое дело, но на самом деле больше всего хотят целыми и невредимыми вернуться домой. Вот почему эти супердержавы так облажались в региональных конфликтах. Мало того, что их противник обычно живет на земле, где идет война, но, как правило, это еще и бедный люд, верящий в основном лишь в своего Бога и в страну, которую он им даровал с тем, чтобы они жили в ней и обороняли ее. Никогда не забуду, как по телевизору показывали похороны аятоллы Хомейни. Не помните? Так вот, Гарри, в них участвовало более миллиона человек, и многих, очень многих из них совершенно потрясла потеря духовного лидера, они были буквально вне себя от горя. На Западе же духовных лидеров просто нет. Да мы и вообще не понимаем, что это такое. Иранцы, пытаясь протиснуться к телу вождя, рыдали в голос и рвали на себе одежду. Мы тут на Западе, глядя на такое, обычно качаем головами, считая всех их совершенно свихнувшимися. Но они вовсе не безумцы — нет, они верующие, причем в глубочашем смысле этого слова. Ктулу располагает целой армией искренне верующих, отважных и беззаветно преданных ему людей. У Хассана же в распоряжении профессиональные солдаты, западные советники, лучшая экипировка. Но, оглядываясь на то, что происходило в этом мире за последние годы, становится окончательно ясно: подобная комбинация больше не приносит успеха. Теперь войну выигрывает дух — Иран, Афганистан, восстание палестинцев на Западном Берегу. Мы снова вернулись к войнам за Великие Идеи: за Бога, за отчий дом… Они пришли на смену войнам за кусок пожирнее. По-моему, это крайне интересно. Запад начинает беспокоиться. Бедные крестьяне восстают против своих за. севших в замках правителей. Простые люди, верящие в Бога и свою страну. И именно это вызывает тревогу! Я нередко замечал это по глазам израильских солдат, когда служил в тех краях. У них были пушки против палестинских булыжников, и, тем не менее, силы были равны, ни одной из сторон не удавалось взять верх над другой. Солдаты понимали это — я видел это по выражению их лиц. Это похоже на драку с ребенком, но ребенком, размахивающим своими крошечными ручками и ножками так отчаянно, что оказывается столь же сильным, что и вы.
— Значит, по-вашему, Хассан проигрывает?
— Пока нет. Еще рано судить. На данный момент он сильнее, поскольку располагает лучшими оружием и тактикой, но, если борьба затянется надолго, у противника будет время обучиться. И вот тогда враги станут опасны — потому что у них есть их Бог, их дух и стратегия.
Война затянулась надолго. Став удобно бесконечной, она снова вернулась куда-то в толщу газетных полос, а в вечерних телевизионных выпусках новостей постепенно спустилась на шестое место. Дикторы с трудом справлялись с названиями населенных пунктов и именами участников сражений с обеих сторон. То и дело проскакивали сообщения о каких-то тайных закупках русского оружия, после крупных наступлений мелькали фотографии распростертых на песке, подобно морским звездам, мертвых тел. Когда же по телевизору показывали фильмы о жизни Баззафа, перед камерами прыгали и махали руками веселые ребятишки. Какому-то подростку, которого корреспонденты перед камерой дотошно расспрашивали о погибших членах семьи, больше хотелось продемонстрировать недавно освоенное им искусство брейк-данса. И как вообще могли воевать такие счастливые и словоохотливые люди? На снимках Хассан выглядел очень молодым, сильным и способным. Он учился в Калифорнийском университете, был знаком с западным миром и даже собирался жениться на американской журналистке. Все это звучало как сценарий какого-то романтического фильма. Кто же посмел бы усомниться, что в конце концов выиграет именно он?
В новостях все чаще стала появляться его предполагаемая невеста. Правда, улыбалась она все реже, а говорила все серьезнее и с заметно растущим напряжением. В один прекрасный день короткие светлые волосы мисс Невилл сменились более спокойными каштановыми, которые, по-видимому, больше соответствовали ее постепенному возвышению.
На фоне этой пользующейся популярностью пары Ктулу выглядел как один из тех старых обозленных на весь белый свет параноиков, которые целыми днями просиживают в бесплатных библиотеках, жадно листая иллюстрированные журналы. А все его выступления были самым тривиальным набором проклятий в адрес «гнусных предателей». Но это делало все происходящее лишь еще более непонятным: какого же здравомыслящего человека могло увлечь невнятное бормотание старого придурка? Как он ухитрился сколотить и вооружить целую армию из тысяч преданных идиотов, которые от жизни хотели только одного — возможности пожертвовать ею ради этого косоглазого старикашки?
Когда под ударами мятежников Ктулу пал город Сахик, стало ясно, что над правительством нависла серьезная угроза. Как ни странно, но четыре дня спустя Хассан вдруг объявился в Целль-ам-Зее. Произошедшая с ним перемена была поразительна. Пережитое им за последние месяцы сделало его совершенно другим человеком. Спокойно и с достоинством он обошел стройплощадку, задавая такие вопросы, ответы на которые частенько требовали обдумывания и порой заставляли попотеть. Он явно как следует подготовился к визиту и определенно знал, о чем говорит. Когда мы остались с ним наедине, я спросил, как он ухитрился так много узнать о строительстве за столь короткий срок. Он улыбнулся, как опытный государственный деятель — удовлетворенно и снисходительно-устало — и заявил, что изучение архитектуры его хобби. Оно отвлекает его от бесконечных проблем и позволяет хоть изредка поразмышлять не о трудном настоящем, а о будущем.
— Некоторые заводят любовниц. Но у меня есть Фанни, поэтому любовницы мне ни к чему. Кстати, это она советует мне, какие книги читать.
Мне понравилось, как охотно он говорил о нашей общей знакомой. Невзирая на то, что творилось в Сару, он не упускал случая перевести разговор на нее. Теперь, когда— она полностью посвятила себя ему, он расточал ей еще больше похвал и всячески выказывал свою преданность. Она была рядом, и он был готов на любые подвиги. С самого начала «неприятностей» она была его лучшим советником и доверенным лицом. Нет предела женским возможностям. Как же я мог столь несерьезно относиться к этой Диане note 73 фон Клаузевиц, Мерилин Монро и Джехан Садат в одном лице? Как я мог позволить себе расстаться с ней? Хассан прекрасно знал, что, проиграй он войну Ктулу, он мертвец, но, поскольку рядом с ним была лучшая из женщин, все должно было кончиться наилучшим образом. Помню, я тогда еще подумал, что если он находит столько времени и желания петь дифирамбы своей не столь уж застенчивой возлюбленной, то дела обстоят не так уж плохо.
Однако у нас была куча своих собственных проблем, постоянно требовавших моего внимания. Любой архитектор подтвердит, что бывают здания, возносящиеся к небу, как мечта. Стоит вырыть первую яму, и вот оно, здание, выросло, будто за какие-то пять минут. Грунт не оползает, опалубка подходит точно, нет затягивающих строительство забастовок, не приходится заказывать никаких дурацких запчастей для техники, которая в целом работает вполне сносно. Ну вроде, как если бы вы в первый раз отправились в постель с женщиной и вдруг обнаружили невероятное: все, что вы делаете, каждый жест, каждый звук, каждое движение вашего тела именно такие, какие ей нравятся. И те же самые чувства вы испытываете по отношению к ней. Потом, когда вы лежите в блаженной прострации и вспоминаете, как все прошло, единственное слово, которое приходит вам на ум это «Ого! «. Вот так же порой земля и сталь, камень и пластик настолько идеально соответствуют друг другу и… тянутся друг к другу в вашем созданном для них проекте, что вы с ними начинаете походить на любовников, сливающихся в страстных объятиях. А когда все кончено, только и остается что воскликнуть «Ого! «
Я, не без причины, считал, что, учитывая все те силы, которые были задействованы при планировании Собачьего музея, строительство будет делом, может, и не таким уж плевым, но и без особых подводных камней. Я ошибся. Плевым это дело оказалось лишь для сотен разных людей и компаний, которые только и делали, что ставили нам палки в колеса. Мы, конечно, не вчера родились и довольно неплохо представляли себе возможные задержки выплат, необходимость взяток и разнообразные виды жульничества, связанные со строительством за рубежом, но уже очень скоро мне стало казаться, что все алчущие легкой наживы мерзавцы Европы и Среднего Востока сгрудились вокруг нашего проекта и пытаются вытянуть из него как можно больше, пока не налетела полиция и не отправила их всех в тюрьму, за вымогательство. Ни один из них, похоже, не испытывал, и во всяком случае не выказывал ни малейшего стыда, даже заламывая раз в пятнадцать больше нормальной цены за стройматериалы или рабочую силу. Наконец Бронз Сидни не выдержала и сделала приблизительный подсчет стоимости квадратного фута здания при этих новых вздутых до невозможности ценах и показала его Папу и мне. При виде результата у нас с ним на лицах мгновенно появилось одно и то же выражение: «За дураков нас принимаешь, да? « На следующий день, в воскресенье, Пап на фуникулере отправился покататься на вершину Шмиттенхехе, а вернулся на вертолете с иглой капельницы в руке и инсультом в голове. Оба эти события произошли на начальном этапе строительства. Так что у нашего кино самое интересное было впереди.
Больше всего хлопот доставляли языковые проблемы и культурные различия. Сарийцы говорили по-арабски, австрийцы — по-немецки, американцы — по-английски. Кое-кто был знаком с каким-нибудь из двух других языков. Очень немногие кое-как изъяснялись на всех трех. Однако большинство рабочих говорили только на родном и отчаивались тем больше, чем сложнее становились проблемы и чем меньше они понимали. Любое здание, как в процессе строительства, так и после его завершения, может служить видимым микрокосмом общества в действии. Поскольку человеку от природы свойственно естественное стремление жить и работать в группах, одной из важнейших своих задач я всегда считал создание зданий, позволяющих людям комфортно и эффективно существовать в группах. Я с самого начала знал, что представителям каждой национальности свойственно держаться вместе и во время работы на строительстве музея, и в свободное время, но вот чего мы совершенно — но не приняли во внимание, так это ксенофобии и расизма, которые, скрываясь в глубокой тени, дожидались подходящего момента, чтобы выскочить и вонзить свои клыки в плоть того, что мы пытались создать.
Основной разновидностью мяса, которое потребляют австрийцы, является свинина. Свинина для них естественна так же, как для арабов — баранина, а для американцев говядина. В первый же вечер по прибытии сарийских рабочих в Целль-ам-Зее им был устроен большой торжественный обед с вином нового урожая и венгскими шницелями из отборной свинины. К несчастью, мусульмане не пьют вина и не едят свинины. Результатом обеда явилось лишь мрачное осознание как одной, так и другой сторонами своей полной несхожести и большое количество съеденного салата. В конце вечера я в первый раз краем уха уловил немецкое слово Tschuschen. Впоследствии я не раз слышал его срывающимся с поджатых в ярости или разочаровании губ. Однажды я спросил Палма, что оно означает.
— Это, Гарри, примерно то же, что ваше американское слово «ниггер».
Сарийцы невзлюбили австрийцев за то, что они едят свинину и что они, неверные, получают музей, по праву принадлежащий Сару. А американцы им не нравились из-за той агрессивной политики, которую Штаты в последние годы проводили на Среднем Востоке.
Австрийцам сарийцы не нравились потому, что они считали их неблагодарными Tschuschen, которым вообще нечего делать в их стране, даже невзирая на то, что благодаря им был затеян колоссальный строительный проект, принесший австрийцам кучу новых рабочих мест. А американцы им не нравились своей чрезмерной самоуверенностью, снисходительностью и нетерпеливостью.
Ну, а чтобы замкнуть этот веселый круг, американцы не любили сарийцев, поскольку те все делали «не так», то есть были, как все арабы, медлительны, добродушны, но не всегда исполнительны, из-за чего строительство продвигалось вперед не так быстро, как хотелось бы. Как привыкли американцы. Австрийцы же были неповоротливыми и брюзгливыми нацистами, которые только и делают, что ворчат, да тянут свое пиво прямо на рабочем месте. Одним словом, дурдом, да и только!
Как-то на выходные мне пришлось отлучиться в Вену для встречи с руководством одной из австрийских строительных компаний. Я пребывал в глубоком унынии и ощущал такую опустошенность, что не хотелось ничего кроме как сидеть в номере и предаваться хандре. Но это плохо помогало поднять настроение, и я решил прогуляться. Забредя в конце концов в Музей истории искусств, я принялся разглядывать картины. Верный себе, я избегал Брейгелей, поскольку именно к ним обычно, оказываясь в этом музее, первым делом стремятся люди. По мне так это то же самое, что и бесконечная очередь желающих взглянуть в Лувре на Мону Лизу.
Живопись всегда очень сильно влияла на мою работу, особенно огромные старинные батальные полотна или работы великих мастеров, на которых, чтобы приветствовать Христа, короля или Папу собирается едва ли не весь мир. Мне нравится представлять, как художник месяцами корпеет над своим холстом десять на десять футов, выписывая лица отдельных персонажей или солдатские мундиры, кровь на лошадиных мордах, взрывающиеся невероятно величественными облаками или светом небеса. Подобные картины как будто дают возможность охватить единым взглядом и всю жизнь и все человечество. По-моему, целью любого художника и должны быть полная всеохватность подобных моментов, квинтэссенция света и чувств, жизни и смерти, Бога и безграничных возможностей.
Я уселся перед одной из работ Йенса Юля note 74. На ней было изображено строительство Маастрихтского собора. На лесах и вокруг строящегося здания, как муравьи возле недоеденной плитки шоколада, суетились сотни крошечных фигурок. Холст усеивали чернорабочие, каменщики, пузатые священники, торгующие разной снедью из корзин женщины, снующие между ними ребятишки и лающие собаки, создавая впечатление, будто картина — центр Вселенной, или, по крайней мере, что строительство собора самое великое и жизненно важное из известных человечеству событий. Но больше всего меня поразили порядок и живость всего этого хаоса. На первый взгляд могло показаться, что все эти люди просто движутся сразу во всех направлениях, ничего в результате не делая. Но стоило приглядеться, и становилось ясно — каменщики внимательно сверяются с чертежами, женщины продают симпатичные поджаристые хлебцы рабочим с голодными благодарными глазами. Дети и собаки играют под бдительным присмотром взрослых. Для них строительство действительно великое событие, потому что в нем вся их жизнь. Когда дети подрастут, они займут место родителей, и это совершенно естественный ход вещей. Мужчины будут работать до тех пор, пока не состарятся настолько, что не в силах будут держать инструменты. И тогда они будут отдыхать на травке, как вот эти допотопные старики на картине, и, пока не умрут, посиживать на невысоком холме и наблюдать, как неспешно растет ввысь здание.
По сравнению с тем, что творилось всего в нескольких сотнях миль к западу отсюда, строительство Маастрихтского собора, даже несмотря на то что оно заняло несколько сотен лет, было просто райским блаженством.
Я начал разговаривать сам с собой: «Все дело в языке. Здесь люди понимают, что говорят другие». Какой-то сидящий по-соседству старик восточной наружности покосился на меня и кивнул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33