– Нет! – Михайлов снова вскочил. – Ты не смеешь так говорить!
– Почему же? Ведь она меня подставила, и благодаря ей я в Третье отделение попал, к самому Комарову в лапы. И Петенька сгорел тоже…
– Петеньку жандармы и без Сони убили бы, – возразил Михайлов, заставляя себя успокоиться. – О чём ты?
Суханов вздохнул.
– Да о чём… Не люблю я таких, как она… Ей бы мужиком родиться…
Михайлов несколько секунд смотрел на Суханова. И вдруг, вместо того, чтобы окончательно рассердиться – рассмеялся.
– А вот тут ты, пожалуй, прав, Коля…
Он снова сел за стол.
– И вот ещё какое дело, Коля… Ты эту личность, убийцу, в лицо запомнил?
– Это которого? – заинтересованно отозвался Суханов. – Кучера, что ли?
– Ну да, кучера… Илюшей звать.
– О! Эту зверскую рожу, Саша, стоит только один раз увидеть – всю оставшуюся жизнь помнить будешь! Он ведь пулю от Соньки получил; лежит у Цепного моста, помирает. Господин Комаров меня очной ставкой с ним стращал…
– Да? – рассеянно переспросил Михайлов. – Значит, Соня отомстила-таки…
– Выходит, что так. Хотя, может быть, это и не Соня: у неё же теперь не спросишь…
Михайлов отмахнулся:
– Погоди ты, Коля. У меня другое на уме. Этот страшный, как ты говоришь, человек… Его охраняют, поди, как самого Комарова?
Суханов насторожился:
– Да вроде я особой охраны не заметил… А куда ты, собственно, клонишь?
Михайлов прямо посмотрел в глаза Суханову. Взгляд был говорящим. И Суханов внезапно всё понял без слов.


* * *

СПб ЖАНДАРМСКОЕ УПРАВЛЕНИЕ.
– Ваш секретный пациент, боюсь, долго здесь не протянет, – доктор Кошлаков собирал свою врачебную сумку.
– Что же прикажете делать? – сумрачно спросил Комаров.
– Перевезти бы его в больницу… Пуля прошла навылет, но задела печень. Такие ранения добром не кончаются.
– Ну, если не кончаются – зачем же в больницу? – буркнул Комаров.
– Там круглосуточное наблюдение, лекарства, оборудование. Возможно, понадобится операция, – не здесь же прикажете оперировать? Надежда ведь всегда есть. Тем более пациент довольно крепок физически.
– Хорошо, – сказал Комаров. – Если нужно – отвезём.
– Только в специальном рессорном экипаже, и очень осторожно. Я пришлю доктора Парвуса, – чтоб под его наблюдением…
Комаров кивнул.
– Когда везти?
– Чем скорее, тем лучше. Я знаю превосходного хирурга, который через военный госпиталь в Турецкую войну прошёл. Ему такие ранения знакомы.
– Хорошо, – согласился Комаров.
Поздно вечером он заглянул в камеру Илюши. Илюша лежал на кровати, босоногий, всё в той же рубахе. Лицо казалось синеватым. Глаза были устремлены в потолок.
– Помираю я, кажись, вашбродь… – вымолвил Илюша.
– Погоди ещё помирать-то, – наигранно-весело проговорил Комаров. – Завтра тебя к доктору отвезут. В больницу. К самому лучшему доктору!
Илюша сипло ответил:
– Нет… Чую я – не доеду…
Комаров поморщился.
– Сам же говорил, что у тебя двенадцать жизней, а? Как же не доедешь… Доедешь, да ещё и вылечат тебя.
Илюша скосил на Комарова глаза. Приподнял руку, поманил Комарова.
– Ты что? – насторожился Комаров, но подошёл, склонился над Илюшей.
Илюша поглядел на него строго, сквозь очки. «Вылитый честный русский литератор на смертном одре», – подумал Комаров.
– Помнишь про моего брата, Петрушу? – совсем тихо спросил Илюша.
– Помню. Да где же его сыскать…
Илюша судорожно вздохнул:
– А его искать не надоть… Помирать буду – свистну. Он сам к тебе придёт. Уж он такой… Скрозь стены проходит. Так ты, вашбродь, позаботься о нём. Непутёвый он у меня. Рисковый. Так и прёт на рожон… Его придерживать надо.
– А как же я его узнаю? – спросил Комаров и сам понял, что брякнул глупость.
Илюша медленно растянул белые губы в кривую улыбку.
– А вот как увидишь меня – живого и здорового, – так и поймёшь: Петруша это.
Илюша задохнулся, замолчал. Комаров ждал.
– Его, слышь, тоже по острогам Убивцем кличут… – прошептал Илюша и закрыл глаза.


* * *

День был тёплый, и хотя небо хмурилось, солнце по временам проглядывало сквозь облака – и тогда серебрились воды Фонтанки, и весело сверкали окна.
На заднем дворе управления стояли длинные закрытые дроги, напоминавшие катафалк. Когда Убивца вынесли на носилках четверо дюжих жандармов, его позеленевшее лицо внезапно оживилось. Он открыл глаза, огляделся.
– Ишь ты! Солнышко, значит, – сказал Убивец. – К добру. И птахи небесные как расчирикались…
– Ты бы помолчал, тебе говорить вредно, – заметил доктор Парвус.
Двое жандармов, стоявших в дрогах, приняли носилки. Пол был застелен слоем соломы, и на этот слой осторожно поставили носилки.
– Хорошо… – выговорил Убивец. – Солома – это хорошо. К добру. Ишь ты, как оно… духмянисто стало. Будто в деревне.
В дроги влезли два жандарма. Доктор поехал отдельно, в собственной пролётке.


* * *

При повороте с Литейного на Фурштатскую дроги приостановились. На подножку облучка внезапно вскочил молодой человек без шляпы, коротко, по-военному стриженый.
– Э! – возмутился сидевший рядом с кучером унтер-офицер. – Ты куда?
– Сюда, господин унтер. Приказано вас проводить.
– А то мы дорогу не найдём? – возмутился было унтер и вдруг почуял неладное. Скосил глаза вниз: ему в бок упиралось дуло револьвера.
Кучер мгновенно всё понял. И молча подстегнул лошадей.
– Так что, унтер, если жить хочешь, помалкивай. А ты, – молодой человек обратился к кучеру, – гони к Дегтярному. Знаешь?
– Как не знать! – с готовностью отозвался кучер и ещё нахлестнул лошадей.
Движение в сторону Смольного было довольно оживлённым, но когда повернули на Кирочную и проехали Таврический сад, движение стало редеть.
На Дегтярном и вовсе пролётки попадались редко.
С Дегтярного стриженый велел свернуть в какой-то переулочек, потом – на пустырь. Здесь стриженый велел унтеру:
– Ты, господин унтер, уже приехал. Эй, кучер, притормози!
Когда дроги притормозили, жандарм спрыгнул на землю. Стриженый занял его место.
Тотчас же в дроги заглянул словно выросший из-под земли высокий плечистый человек нахального вида. Он помахал револьвером и велел жандармам:
– Вылезать! Не дурить!
– А как жа… – начал было один жандарм, но второй молча ткнул его под бок.
– Оружие оставить! – строго прикрикнул плечистый барин.
Жандармы вылезли один за другим. Барин нырнул внутрь.
– Ну, а теперь, брат, давай-ка к старому кладбищу… – приказал стриженый кучеру.


* * *

Рано утром на Фонтанке начался переполох: в арке, закрытой на ночь решёткой, на верёвке висел человек с перекошенным почерневшим лицом, язык – набок.
Его широкие рваные кальсоны были мокрыми, на босых чёрных ногах засохли коричневые пахучие струйки. Руки повешенного были подняты и тоже привязаны к решётке. Всё это напоминало распятие.
Комаров прискакал, вызванный нарочным. Вылез из кареты, подошёл к воротам. Он не разглядывал повешенного, – он молча смотрел на большую картонную табличку. На табличке было написано: «Собаке – собачья смерть».
И всё.
Комаров оглянулся, увидел дежурного офицера, распорядился:
– Выставить тут охранение, пока снимать будут. Распорядись, чтобы сняли поскорее, – и на задний двор. Там где-нибудь положить… Да, и пошлите за доктором. За тем, который вчера приезжал… Как его – Парвус?


* * *

Через полчаса доложили: Парвус прибыл. Это был худой человек, больше похожий не на доктора, а на гробовщика: с чёрной бородкой, в чёрном пальто и с тростью. Вид у него был озадаченный. Его провели в кабинет Комарова.
– Ничего не понимаю! – сказал Парвус. – Подняли ни свет ни заря…
– Вы вчера нашего агента сопровождали в больницу. Раненого…
Парвус изумился ещё больше:
– Спаси Господи! Никого я не сопровождал!
– Как не сопровождали? – подскочил Комаров.
– Так… Я весь день по вызовам работал. Двое тяжёлых, много времени отняли. Да и люди всё состоятельные, так просто не встанешь, не уйдёшь… Не понимаю, в чём, собственно, дело?
Комаров пристально посмотрел на него:
– А доктора Кошлакова вы вчера не видели?
– Нет-с. Вечером домой принесли от него записку: он меня искал, но не мог найти. Просил сегодня с утра приехать сюда, к вам…
Парвус с опаской огляделся по сторонам.
– Ах, вот как… – Комаров нахмурился. – А где сейчас Кошлаков?
Парвус пожал плечами.
– Время раннее. Возможно, почивает ещё…
– Ах, почива-ает… – протянул Комаров угрожающим голосом. – Ну, что ж. Пока он почивает, вы у нас здесь посидите.
– А, позвольте узнать, за что? – встревожился окончательно сбитый с толку Парвус.
– После узнаете… В камеру его! – приказал он жандарму. – Да не в ту, где обычно сидят. А в ту, которая в другом крыле, для почётных гостей. Гость у нас нынче особенный…

Глава 10

ПЕТЕРБУРГ.
Июнь 1879 года.
Лев Саввич отдыхал после плотного ужина в своём кабинете, когда прибыл нарочный со срочным письмом. Письмо было от Адлерберга.
Лев Саввич запахнул халат, вышел к фельдъегерю, взял письмо.
– Подождите в приёмной, – буркнул он и вернулся в кабинет.
Записка была короткой, написана торопливо, что было не очень свойственно министру двора.
«Лев Саввич! Если желаете повидаться с гвардейским офицером, о котором я вам уже писал, это можно сделать прямо сейчас. Лучшего времени не найти. Карета ожидает вас у подъезда ».
Маков озадаченно повертел записку. Гвардейский офицер? Тот, что имеет выход на главарей террористов?.. Однако, странно. К чему эти встречи и тайны? Молодчика давно пора арестовать и допросить. Или осторожный Адлерберг именно для того и устраивает эту нелепую встречу?
Чертыхаясь, Лев Саввич принялся собираться. Глянул на себя в зеркало: лицо осунулось, под глазами мешки, бледен… Он умылся ледяной водой, крепко растёр щёки.


* * *

Карета казалась обычным казённым экипажем. Именно в таких после покушения предпочитал ездить Дрентельн… Не к ночи будь помянут…
Рядом с кучером сидел жандармский ротмистр. Увидев Макова, он соскочил с облучка, предупредительно распахнул дверцу.
Внутри было темно, и Лев Саввич замешкался было: внезапно тягостно засосало под ложечкой. Вспомнилось: экипаж, офицер на облучке, ночь, Обводный канал…
Свет фонарей слегка рассеивал сумрак внутри экипажа. Маков разглядел: там сидели двое.
– Прошу вас, – сказал ротмистр; он стоял, браво выпятив грудь, глядя на Макова ничего не выражающими выпуклыми глазами.
Лев Саввич буркнул:
– Не люблю тайн и спектаклей… Где министр двора граф Адлерберг?
Ротмистр немедленно отозвался:
– Встреча, как мне сказали, носит деликатный характер. Мне велено лишь проводить вас в условленное место; граф, видимо, ожидает вас там.
Лев Саввич нахмурился:
– «Видимо»… А что за люди внутри?
Из кареты раздался знакомый голос:
– Какой же вы недоверчивый, однако… Садитесь же!
Из экипажа выглянул Дрентельн.
– Александр Романович! – воскликнул Маков. – Вот уж не ожидал…
– Решил составить вам компанию, Лев Саввич, – отозвался Дрентельн. – Меня этот гвардейский офицер тоже давно интересует.
Вот, значит, как… Лев Саввич, поняв, что отступления быть не может, поднялся в карету, хотя внутреннее чутьё подсказывало ему, что этого не следовало делать.
«Что ж, сказаться больным, что ли?..» – подумал мельком Лев Саввич и сам себе усмехнулся.
Ротмистр убрал ступеньки, захлопнул дверцу. Карета тронулась.
Город жил обычной вечерней жизнью. На улицах фланировали прохожие, двери кафешантанов беспрерывно открывались, впуская новых посетителей, на перекрёстках стояли городовые; на Фонтанке развели мосты и баржи с грузом поплыли в двух направлениях; у пристаней суетились грузчики и ломовые извозчики…
– Следственно, Александр Романович, вы и будете моим провожатым? – спокойно, глядя в маленькое окошко, спросил Лев Саввич.
– Нет, Лев Саввич. Провожатым у вас будет… А впрочем, скоро вы всё узнаете… Воображаю ваше удивление.
Александр Романович коротко хохотнул.
– Ну-ну, – произнёс Маков. – То-то я подумал сначала, зачем тут жандармы…
– Это вы про моих сопровождающих? – уточнил Дрентельн. – Ну, вы же знаете: мои скоты всюду со мной!
Маков хмыкнул: один из «скотов» – подполковник, – сидел как раз напротив Макова. На слова Дрентельна он никак не реагировал.
– Кстати, позвольте представить, – оживлённо продолжал Дрентельн, указывая на своего молчаливого спутника. – Подполковник Судейкин. Наша гордость и надежда! Нюх отменный, террориста за версту видит, а уж подход у него к ним такой, что ещё ни один не устоял. Рассказывали всё, как на духу. Я спрашивал: подполковник, как же вам это удаётся? Молчит!
Дрентельн в деланном изумлении посмотрел на Судейкина, как бы восхищаясь.
– Видите? Он и сейчас молчит!
Маков почувствовал себя неуютно. Эти жандармские остроты и панибратские игры, принятые за правило ещё при графе Шувалове, его слегка коробили.
– Вот давайте нарочно его сейчас спросим, – не унимался шеф корпуса жандармов. – Ваше высокоблагородие! В чём состоит ваша, так сказать, метода дознания?
Судейкин тут же, словно заученно, ответил:
– Секрет-с. Талант имею.
Дрентельн рассмеялся:
– Вот видите? То есть, слышите? «Талант имею»! И ведь имеет, имеет, сукин сын!
Он панибратски хлопнул Судейкина по плечу. Подполковник никак не реагировал. Маков молчал. Возможно, этот Судейкин и будет допрашивать таинственного гвардейского офицера. Что ж, тем лучше.
«Мараться не придётся, – подумал Лев Саввич. – Впрочем… уже замаран…»
Карета остановилась. За разговором Маков и не заметил, где ехала карета, и теперь с изумлением рассматривал Аничков дворец, словно видел его впервые. В Аничковом проживал цесаревич Александр Александрович со своим семейством.
Однако…
Возле ворот дворца их поджидал экипаж – вместительный и довольно щегольской «ландо-версаль», с большими окошками, и кучером в свитском мундире.
Ротмистр распахнул дверцу, Лев Саввич вышел. Следом за ним вышел подполковник Судейкин. Ротмистр тут же захлопнул дверцу, в мгновение ока запрыгнул на облучок, и карета, рванувшись с места, быстро покатила прочь.
– А как же Александр Романович? – в изумлении проговорил Маков. – Разве он не…
Маков замолчал: больше слов у него не находилось.
– Александр Романович присутствовать не будет, – предупредительно сказал Судейкин. – Вас ожидают в другом экипаже.
И действительно, дверь ландо уже была открыта. Бравый офицер свиты Его Высочества кивнул Макову.
– Прошу вас, ваше высокопревосходительство… – Он взглянул на Судейкина. – И вас также…
В ландо сидел бледный бритый человек в очках.
– Добрый день, Лев Саввич, – сказал он.
Маков вздрогнул: Победоносцев! Наставник и друг цесаревича. Он-то здесь какими судьбами? И невольно высказал свою мысль вслух:
– Скорее, доброй ночи, Константин Петрович… А вы здесь какими судьбами?
– Да теми же, что и вы, – ответил Победоносцев. – Я, впрочем, с вами не поеду. Вашим чичероне будет господин Судейкин.
Маков был окончательно обескуражен. При чём здесь наставник цесаревича? Победоносцев, блестящий юрист, профессор, учитель того самого Анатолия Кони, который оправдал террористку Засулич, – как он-то связан с террористами?
Лев Саввич не знал, что и думать. А Константин Петрович уже выходил из экипажа, и даже махнул рукой:
– Прощайте, Лев Саввич!
Маков невольно вздрогнул. За Константином Петровичем Победоносцевым утвердилась недобрая слава серого кардинала. Бывший либерал за годы реформ преобразился, став не просто консерватором и монархистом. Он стал символом «восстановления устоев». И, что самое главное – он был воспитателем и ближайшим другом наследника. Его боялись, и даже анекдотов о нём не ходило. Только кто-то из демократов, из-за границы, пугливо написал: «Победоносцев распростёр над Россией свои совиные крылья». Про крылья – это, конечно, образ, но все знали, что с Константином Петровичем, при всей его внешней мягкости и интеллигентности, шутки плохи. И вот – «Прощайте, Лев Саввич!».
Макову стало совсем не по себе. Он уже начал придумывать предлог, чтобы избавиться от этой нелепой поездки, которая становилась уже прямо зловещей. Но ландо тронулось, и подполковник, сидевший напротив Макова, спиной к кучеру и свитскому, скомандовал:
– Поехали!


* * *

– Ну-с, с чего начнём экскурсию? – спросил Судейкин, довольно непринуждённо развалясь на мягком сиденье.
– Какую экскурсию? – отрывисто спросил Маков. – О чём вы, подполковник?
– Ну, как же… О террористах, естественно… Ба! А вот и первый адрес. Взгляните, ваше высокопревосходительство, налево. Невский проспект, восемьдесят. В этом здании, как нам достоверно известно, в библиотеке, революционеры устраивают свои собрания, встречи и совещания.
Маков с удивлением посмотрел на скудно освещенный фасад, перевёл взгляд на Судейкина.
– Вы хотите сказать…
– Подождите, ваше высокопревосходительство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38