два у продуктовых магазинов и по одному у сельмага, автобусной остановки, на пристани, у Дома культуры. Все людные места были таким образом оповещены. Утром следующего дня Федя-Вася сколотил фанерный ящик наподобие почтового и прибил его рядом с витриной районной сатиры «Не проходите мимо!». На ящик он не забыл наклеить бумажку, извещавшую, что ящик предназначен для жалоб на кота Адама Титкова. На этом первая часть решения была выполнена, и выполнена скоро, хороша.
Ведь главное в любом деле что? Своевременность и добросовестность исполнения. А также качество работы. Почему? А потому, граждане, что одной добросовестности и быстроты мало, умение требуется. На какой вопрос отвечает умение? На вопрос «как?». Заметьте, не «что?», а «как?». Например, ты сбил – что? – ящик. А сбил ты его – как? – вкривь и вкось. Хорошо это? Плохо. И так в любом деле, а в таком, как следствие или дознание – еще хуже. Почему? А потому: если дознание провести плохо, то истинный виновник уйдет от наказания или будет наказан несправедливо. А что это значит? А это значит, граждане, что нашей жизни будет нанесен урон. Какой? Всякий: материальный – раз, моральный – два, политический – три. Потому что честные советские люди будут видеть, как распоясавшийся преступник продолжает похищать государственную собственность.
В Хмелевке все знали, что Федя-Вася самый отчетливый человек, с ним пустые тары-бары не разведешь. И тем не менее обращались с ним по-свойски, отчаюги звали Федей-Васей в глаза, убежденные в его незлобивости. Федя-Вася родился и вырос здесь, его отец тоже был смирным человеком, а по отцу судили и о сыне, хотя сын всю жизнь ходил в форме и широким милицейским ремнем был навечно пристегнут к великоватой для него кожаной кобуре. Через плечо у него до колен болталась командирская планшетка. Сейчас Федя-Вася ходил без погон и кобуры, но в той же форме, в сапогах, с планшеткой, и отношение к нему не изменилось.
Когда он, выполняя вторую часть задания, пришел в продмаг к толстухе Аньке Ветровой, та хоть и насторожилась, но, едва он открыл рот для объяснения, сказала, чтобы становился в очередь и соблюдал порядок, если сам был блюстителем. Был!
– Я по делу, гражданка Ветрова.
– И по делу – в очередь. Пока не отпущу покупателей, говорить не буду. Какое у тебя дело, если пенсионер!
Федя-Вася коварно улыбнулся и встал позади двух женщин, представляя, как уже через несколько минут семнпудовая Анька выстелется лисой, завертит хвостом и станет величать его Федором Васильевичем или товарищем Пуговкиным.
И не ошибся. Когда покупательницы, отмахиваясь от мух, вышли и Федя-Вася сообщил о цели своего посещения, Анька пушинкой перелетела к двери, мигом накинула крючок и провела гостя на другую половину магазина, на складскую.
– Да что же вы прямо-то не сказали, товарищ Пуговкин, зачем же в очереди-то стоять! Всех не переждешь, они идут и идут до самого закрытия, а мужики, те и после закрытия стучатся. Вот тут садитесь, вот здесь, у стола, а я с того конца примощусь, с краешку. И как же быстро, с жалобой-то, мы в понедельник только написали, Феня еще смеялась, что кота, мол, арестуют, а чего смеяться, когда у меня шестнадцать килограмм краковской колбасы не хватает, а у Клавки Маёшкиной – целой фляги сливок. В ней, во фляге-то, тридцать с лишним литров…
Федя Вася сел за стол, не торопясь раскрыл планшетку, достал оттуда двухзарядную ручку и школьную тетрадку, а из кармана очки, вооружился и нацелился на румяную Аньку. Она сразу замолчала, будто ее выключили.
– Скажите, гражданка Ветрова, при каких обстоятельствах кот гражданина Титкова съел у вас шестнадцать килограмм колбасы? И кем это подтверждается?
– Да как же, Федор Василич, не подтверждается, когда сама видала. Лазит сюда с весны через форточку, когда я там. торгую. И ревизия у меня была первого числа, остатки снимали. Я пятьдесят девять рубликов и двадцать копеек своих вложила. Как же не подтверждается! Колбаса дорогая, по три семьдесят за кило. Вот и считайте.
Федя-Вася перемножил 3-70x16, получилось действительно 59-20. Анька не соврала.
– А больше он ничего не ел?
– Больше ничего. Масло лизал, но немного, это уж я не считаю за убыток.
– Как же не считаете, когда оно тоже в недостачу входит? А если входит, то колбасы он съел меньше.
– Я же сказала, немного, самую малость, Федор Васильевич!
– Так и запишем. – Федя-Вася записал, чувствуя на себе угодливый взгляд Аньки, и опять наставил на нее очки в черной оправе: – Вы уверены, что колбасу ел именно кот Адам, а не какой-то другой? Он ведь живет на Новой Стройке, отсюда два километра.
– Он, Федор Васильевич, он, больше некому! Полосатый, как тигр, большой серый, его в клетке надо держать, а не на воле. Я же недалеко от Титкова живу, видала его не раз.
Федя-Вася записал и эти показания, оглядел складское помещение, укоризненно покачал головой: продукты свалены как попало, порядка нет, в углу натеряна манная крупа, вытекающая из худого мешка, пахнет мышами, летают мухи. И на торговой половине мух много, несмотря на липкую бумагу, свисающую с лампового абажура. Анька все поняла, кинулась прибирать, показывая, какая она заботливая.
– Недавно продукты получала, Федор Василич, не успела, покупатели одолели. Знала бы, что придете, у меня бы тут как в церкви было. А крупа насорилась от мышей. Прогрызли мешок, паразиты, зашить не успела. С утра до ночи на ногах, уборщицей У меня ваша меньшуха Света, девка, конешно, грамотная, с аттестатом, почерк красивый, а сами знаете, Федор Василич, какие они работницы, наши грамотейки-то. Им бы только танцы да кино, а как пол помыть, так вроде брезгуют, не нагнутся. Я не в Укор, Федор Василич, ты не думай, у меня у самой такая же, четвертый год в институт готовится. А неужто поступит, когда в синих срамных штанах ходит, в джинсах – они же как фанерные, не гнутся, в них только стоять да лежать. Вот она и лежит целыми днями с книжкой, а вечером где-то шлендает с Витяем Шатуновым. Это что же такое творится, Федор Василич, а! Парню уж тридцать, поди, если не больше, а котует напропалую, волосы до плеч, как у бабы, и тоже в этих фанерных штанах. И ведь не один он – сплошь такие. Подвиньтесь малость, я тут запахну. Светка ваша тоже. Где вот она ходит? Два дня уж не была на работе. Во вторник говорю ей: «Света, завтра надо полы помыть». А она: «Перебьемся, – говорит, – тетя Аня, в субботу помоем». Вчера встретила ее у колонки, напомнила, а она говорит: «До субботы далеко, дел под завязку, отец объявления велел написать, отца я не могу ослушаться». Дома-то, значит, вы ее в ежовых рукавицах держите. А я что, безмужняя баба, одна…
Федя-Вася был польщен такой доверительностью и уважением, хотя знал Аньку наизусть, изредка поглядывал на нее, шаркающую сухим веником, и всякий раз смущенно вздыхал, потому что видел ее туго натянутое бесхитростное платье, не способное хранить никаких тайн.
В старости только и остается глядеть да вздыхать, хотя и в молодости Федя-Вася не шел далеко, знал только свою жену Матрену, строгую, худую, жилистую, но зато высокую, на целую голову выше его самого. Когда он ухаживал за ней, ребята смеялись: ты, мол, табуретку с собой бери или на завалинку вставай, а то целоваться не достанешь. И Матрена сперва стыдилась ходить с ним на люди, но Федя-Вася был уже в синей форме,' при кобуре, и она со временем привыкла.
– У меня коньячок есть, – намекнула Анька, бросив веник в угол и повернувшись наконец-то к нему лицом. – Армянский, Федор Василич.
– Не могу, Анна Петровна, ты знаешь.
– Знаю, Федор Василич, как. не знать. Ты всю жизнь как святой…
– Распишись вот здесь. – И Федя-Вася пододвинул к ней тетрадку и протянул ручку.
Анька взяла тетрадку, села за стол и, шевеля губами, принялась читать. Дочитывая, стала алеть, наливаться краской, пока не сделалась пунцовой и не бросила тетрадку.
– За что же ты, Федор Василич, неряхой-то меня выставил? При тебе же убиралась. И Светка твоя виновата.
– К Светке нынче же приму меры. А записывал я твои собственные слова.
– Да я же по-свойски тебе, Федор Василич, по-свойски!
– А суд у нас какой? Свойский, товарищеский, Митя Соловей за судью.
– Да? – Анька опять взяла тетрадку, подумала. – А может, вычеркнем, Федор Василич? У меня копченая рыбка есть, осетринки немного, а? Для начальства только держу, никому не показываю.
Федя-Вася встал:
– Взятку, да? Подписывай, а то в отделение сведу!
Анька сердито подмахнула свои показания, подала тетрадку и ручку, принужденно улыбнулась:
– Я же по-свойски, Федор Василич, в подарок тебе, в благодарность. Ты же теперь не при должности…
Федя-Вася сложил свои принадлежности в планшетку, закрыл ее и вышел черным ходом, сердито хлестнув дверью.
До чего распустились люди – до взяток! Строгости нет потому что, стыд забыли. И новый участковый тоже. Погоны носит какие? Лейтенантские. А понятия какие? Штатские. Даже младший сержант, даже рядовой милиционер не должен принимать от продавца бесплатную выпивку! Почему? Да потому что с этой выпивкой ты к жулику в долю войдешь, соучастником станешь, долг свей забудешь…
На улице было солнечно, жарко и пыльно, несмотря на зеленые палисады у каждого дома и близкое водохранилище. Пыль подымали подростки на мопедах, они же производили ненужный пронзительный шум и бензиновую вонь – носились с пулеметным треском, как оглашенные, и неизвестно почему радостные. Носятся все лето, пока их не загонят в школы и не посадят за парты.
До конца дня Федя-Вася побывал во всех торговых точках и сходил в райздравотдел, где побеседовал с долгоносым врачом Илиади, который, выйдя на пенсию, затосковал и опять определился на службу – теперь на санитарную. Илиади принял отставного участкового внимательно, зафиксировал его наблюдения в настольном календаре и высказал сомнение насчет кота и колбасы. Слишком уж большое количество, надо разобраться тщательней.
– А если мыши? – предположил Федя-Вася.
– На мышей она уже списала и огрызки колбасы представила в доказательство. Крупу списывала, муку, лавровый лист. Во втором магазине на Новой Стройке тоже списывают на мышей, на усушку-утруску, на бой при транспортировке – это уж винно-водочные изделия и растительное масло в стеклянной расфасовке. Она тоже на кота жалуется?
– Из второго магазина? Нет. А вот гражданка Маёшкина, заведующая сепараторным пунктом совхоза, заявила на флягу сливок. Будто по вине кота.
– То есть?
– Не знаю. Написано, что она за сливки платить не будет, поскольку виноват кот. Завтра я расследую. А вас прошу подготовиться насчет санитарности, шума и пыли. Вызовем в суд.
– Бесполезно. – Илиади вытер платком лысину и откинулся на спинку стула. – Я сорок лет работаю врачом, товарищ Пуговкин, и знаю, что все дело в людях, в человеке вообще, в его природе. Ваш обвиняемый Титков, например, всю жизнь воюет с частной собственностью, между тем частников у нас нет уже полвека. Не может он остановиться от первоначального толчка, не может погасить инерцию. Кстати, вы там не очень– наседайте, в последние годы он стал запивать, причем меры не знает, и когда перепьет – заговаривается. Я когда работал в больнице, дважды выводил его из такого неприятного состояния.
– Ничего ему не сделается. Он кто, обвиняемый? Обвиняемый. И должен отвечать по закону.
– Видите, вы тоже такой: внедрили в вас определенную функцию, вы и действуете соответственно. То есть я хочу сказать, что такое поведение – в природе человека. Человек же, грубо говоря, состоит из трех частей: интеллекта, чувственно-половой сферы и желудочно-кишечного тракта. Поняли?
– Не понял, но сочувствую. До свидания на суде. Об этих трех частях в человеке Илиади тоже всю
жизнь говорит и никак не кончит. Почему? А характер такой потому что. От учености это, от большой грамотности. Ученые, они любят все разделить на мелкие части, всю нашу жизнь. Вот только соберут ли потом эти части в одно целое, неизвестно. А разобрали уже многое…
На другой день Федя-Вася побывал в районной столовой, где тоже сказали, что какая-то полосатая кошка или кот разбойничает. На прошлой неделе пропал кусок сала килограмма на два, в понедельник курица, вчера – две курицы. В меню была куриная суп-лапша, воду вскипятили, хватились кур – нету. Прямо беда. Составили акт на списание. Вот возьмите копию, если хотите.
Заведующая столовой и повариха были женщины тихие, глядели на него чистыми голубыми глазами, и Федя-Вася задумался. Возможно, не все люди распустились, хотя прежний порядок, когда он был участковым, утрачен. Но кошек все равно нельзя оправдывать. Почему? А заелись потому что. Прежде кусочек хлеба под стол кинешь – жрет, мурлычет, рада. А теперь колбасу им подавай, мясо. Ишь какие стали! Ловите мышей, на то вы и кошки. Каждая тварь для своей должности создана.
В этой мысли он полностью утвердился, когда встретился с Клавкой Маёшкиной на сепараторном пункте. Он знал, что Клавка нечиста на руку, за это Заботкин и вытурил из торговли, взял на ее место Аньку Ветрову, которая тогда заведовала сепараторным пунктом. Сменяли кукушку на ястреба. Клавка запросто могла сказать и не сморгнуть, что кот слопал тридцать два килограмма сливок. Скажи она так, Федя-Вася сразу бы уличил ее во лжи, но Клавка так не сказала и вообще повела себя непривычно. И сама она была очень уж опрятной, в снежно-белом халате, в такой же непорочной косынке, губы подкрашены, ладные ноги облиты гладким капроном золотистого загара, туфельки модные, и ни крику, ни ругани – вежливая, деловитая. Федя-Вася растерялся от такого невозможного превращения, но потом вспомнил, как Клавка влюблена в Митю Соловья, и такой она стала, значит, после его дрессировки. Почему? А потому, что когда баба любит, а женой еще не стала, она того мужика слушается, как бога, и ведет себя примерно. А как должна вести себя баба, которая полюбила вежливого Митю Соловья? Тоже вежливо, благородно, иначе затылок об затылок, как говорится, и кто дальше улетит.
– Извините, товарищ Пуговкин, но к нам без халата нельзя, – сказала Клавка, заступив ему дорогу. – Подождите меня в конторке или переоденьтесь. Халаты в шкафу.
Пораженный Федя-Вася отступил, зашел в соседнюю комнату, в самом деле похожую на контору, и осмотрелся. Тоже чисто, на белых стенах разноцветные плакаты и нужные лозунги, в простенке портрет лично товарища Леонида Ильича Брежнева, ниже его полка с новинками политической литературы, на столе две папки, конторские счеты и письменный прибор в форме ракеты, у окна на тумбочке – радиола и стопка пластинок в конвертах, вдоль стен – полумягкие стулья, в углу шкаф. Культурно, хорошо. Федя-Вася не поленился, открыл шкаф – да, на плечиках висело раз, два, три, четыре белых халата, а в другом отделении два халата темных и под ними стоят две пары резиновых, отливающих глянцем сапог.
– Проходите к столу, товарищ Пуговкин, – предложила Клавка, и Федя-Вася, вздрогнув, обернулся. Прежде за версту было слышно, как она идет, а тут будто кошка подкралась. А когда села за стол, а Федя-Вася – напротив нее, чувствуя себя просителем, произнесла невообразимое: – Слушаю вас, товарищ Пуговкин.
Надо же – Клавка кого-то слушает! Сроду за ней такого не было, а если нарывалась на строгого человека или большого начальника, просто замолкала на время, но не слушала, а ждала, когда тот кончит свои внушения, и бросалась в атаку. Даже тогда, когда она, кругом виноватая, судилась со вторым мужем, она тоже никого не слушала и сумела выкрутиться.
Федя-Вася, веря и не веря, осторожно изложил свои соображения по поводу коллективной жалобы и конкретные сомнения в том, что кот Адам съел у нее тридцать два килограмма сливок.
– В заявлении не написано, что съел, – спокойно возразила Клавка и поднялась. – Идемте, я покажу и объясню.
Привела его в следующую за конторкой комнату, заставленную молочными флягами, показала на подоконник, где стояла керосиновая лампа:
– Видите? Кот прыгнул из форточки и опрокинул лампу прямо во флягу. Ее только что принесли, и я ходила за марлей, чтобы завязать. И вдруг слышу грохот. Прибегаю и глазам не верю: стекло разбилось, осколки и керосин в сливках, их же не отделишь, запах не отобьешь, пропала вся фляга! Теперь понятно?
Федя-Вася наконец очнулся.
– Понятно, но не все. Ответьте мне, гражданка Маёшкина, на такие вопросы: зачем тут лампа? как вытек керосин, если она завернута? кто видел того кота и когда?
– Я же говорю, сама видала. Мы с помощницей, с; вашей старшей дочерью Аллой, внесли флягу из-под сепаратора, и я пошла за марлей, чтобы плотнее закрыть крышку. А он в это время и заявился. Большой, полосатый. Дверь открываю, а он – прыг между ног и деру. А без лампы нельзя, везде держут, не я одна. Вдруг свет погаснет. Сколько уж раз выключали во время работы. И насчет головки не вру. Лампа старая, резьба у ней плохая, головка чуть держится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Ведь главное в любом деле что? Своевременность и добросовестность исполнения. А также качество работы. Почему? А потому, граждане, что одной добросовестности и быстроты мало, умение требуется. На какой вопрос отвечает умение? На вопрос «как?». Заметьте, не «что?», а «как?». Например, ты сбил – что? – ящик. А сбил ты его – как? – вкривь и вкось. Хорошо это? Плохо. И так в любом деле, а в таком, как следствие или дознание – еще хуже. Почему? А потому: если дознание провести плохо, то истинный виновник уйдет от наказания или будет наказан несправедливо. А что это значит? А это значит, граждане, что нашей жизни будет нанесен урон. Какой? Всякий: материальный – раз, моральный – два, политический – три. Потому что честные советские люди будут видеть, как распоясавшийся преступник продолжает похищать государственную собственность.
В Хмелевке все знали, что Федя-Вася самый отчетливый человек, с ним пустые тары-бары не разведешь. И тем не менее обращались с ним по-свойски, отчаюги звали Федей-Васей в глаза, убежденные в его незлобивости. Федя-Вася родился и вырос здесь, его отец тоже был смирным человеком, а по отцу судили и о сыне, хотя сын всю жизнь ходил в форме и широким милицейским ремнем был навечно пристегнут к великоватой для него кожаной кобуре. Через плечо у него до колен болталась командирская планшетка. Сейчас Федя-Вася ходил без погон и кобуры, но в той же форме, в сапогах, с планшеткой, и отношение к нему не изменилось.
Когда он, выполняя вторую часть задания, пришел в продмаг к толстухе Аньке Ветровой, та хоть и насторожилась, но, едва он открыл рот для объяснения, сказала, чтобы становился в очередь и соблюдал порядок, если сам был блюстителем. Был!
– Я по делу, гражданка Ветрова.
– И по делу – в очередь. Пока не отпущу покупателей, говорить не буду. Какое у тебя дело, если пенсионер!
Федя-Вася коварно улыбнулся и встал позади двух женщин, представляя, как уже через несколько минут семнпудовая Анька выстелется лисой, завертит хвостом и станет величать его Федором Васильевичем или товарищем Пуговкиным.
И не ошибся. Когда покупательницы, отмахиваясь от мух, вышли и Федя-Вася сообщил о цели своего посещения, Анька пушинкой перелетела к двери, мигом накинула крючок и провела гостя на другую половину магазина, на складскую.
– Да что же вы прямо-то не сказали, товарищ Пуговкин, зачем же в очереди-то стоять! Всех не переждешь, они идут и идут до самого закрытия, а мужики, те и после закрытия стучатся. Вот тут садитесь, вот здесь, у стола, а я с того конца примощусь, с краешку. И как же быстро, с жалобой-то, мы в понедельник только написали, Феня еще смеялась, что кота, мол, арестуют, а чего смеяться, когда у меня шестнадцать килограмм краковской колбасы не хватает, а у Клавки Маёшкиной – целой фляги сливок. В ней, во фляге-то, тридцать с лишним литров…
Федя Вася сел за стол, не торопясь раскрыл планшетку, достал оттуда двухзарядную ручку и школьную тетрадку, а из кармана очки, вооружился и нацелился на румяную Аньку. Она сразу замолчала, будто ее выключили.
– Скажите, гражданка Ветрова, при каких обстоятельствах кот гражданина Титкова съел у вас шестнадцать килограмм колбасы? И кем это подтверждается?
– Да как же, Федор Василич, не подтверждается, когда сама видала. Лазит сюда с весны через форточку, когда я там. торгую. И ревизия у меня была первого числа, остатки снимали. Я пятьдесят девять рубликов и двадцать копеек своих вложила. Как же не подтверждается! Колбаса дорогая, по три семьдесят за кило. Вот и считайте.
Федя-Вася перемножил 3-70x16, получилось действительно 59-20. Анька не соврала.
– А больше он ничего не ел?
– Больше ничего. Масло лизал, но немного, это уж я не считаю за убыток.
– Как же не считаете, когда оно тоже в недостачу входит? А если входит, то колбасы он съел меньше.
– Я же сказала, немного, самую малость, Федор Васильевич!
– Так и запишем. – Федя-Вася записал, чувствуя на себе угодливый взгляд Аньки, и опять наставил на нее очки в черной оправе: – Вы уверены, что колбасу ел именно кот Адам, а не какой-то другой? Он ведь живет на Новой Стройке, отсюда два километра.
– Он, Федор Васильевич, он, больше некому! Полосатый, как тигр, большой серый, его в клетке надо держать, а не на воле. Я же недалеко от Титкова живу, видала его не раз.
Федя-Вася записал и эти показания, оглядел складское помещение, укоризненно покачал головой: продукты свалены как попало, порядка нет, в углу натеряна манная крупа, вытекающая из худого мешка, пахнет мышами, летают мухи. И на торговой половине мух много, несмотря на липкую бумагу, свисающую с лампового абажура. Анька все поняла, кинулась прибирать, показывая, какая она заботливая.
– Недавно продукты получала, Федор Василич, не успела, покупатели одолели. Знала бы, что придете, у меня бы тут как в церкви было. А крупа насорилась от мышей. Прогрызли мешок, паразиты, зашить не успела. С утра до ночи на ногах, уборщицей У меня ваша меньшуха Света, девка, конешно, грамотная, с аттестатом, почерк красивый, а сами знаете, Федор Василич, какие они работницы, наши грамотейки-то. Им бы только танцы да кино, а как пол помыть, так вроде брезгуют, не нагнутся. Я не в Укор, Федор Василич, ты не думай, у меня у самой такая же, четвертый год в институт готовится. А неужто поступит, когда в синих срамных штанах ходит, в джинсах – они же как фанерные, не гнутся, в них только стоять да лежать. Вот она и лежит целыми днями с книжкой, а вечером где-то шлендает с Витяем Шатуновым. Это что же такое творится, Федор Василич, а! Парню уж тридцать, поди, если не больше, а котует напропалую, волосы до плеч, как у бабы, и тоже в этих фанерных штанах. И ведь не один он – сплошь такие. Подвиньтесь малость, я тут запахну. Светка ваша тоже. Где вот она ходит? Два дня уж не была на работе. Во вторник говорю ей: «Света, завтра надо полы помыть». А она: «Перебьемся, – говорит, – тетя Аня, в субботу помоем». Вчера встретила ее у колонки, напомнила, а она говорит: «До субботы далеко, дел под завязку, отец объявления велел написать, отца я не могу ослушаться». Дома-то, значит, вы ее в ежовых рукавицах держите. А я что, безмужняя баба, одна…
Федя-Вася был польщен такой доверительностью и уважением, хотя знал Аньку наизусть, изредка поглядывал на нее, шаркающую сухим веником, и всякий раз смущенно вздыхал, потому что видел ее туго натянутое бесхитростное платье, не способное хранить никаких тайн.
В старости только и остается глядеть да вздыхать, хотя и в молодости Федя-Вася не шел далеко, знал только свою жену Матрену, строгую, худую, жилистую, но зато высокую, на целую голову выше его самого. Когда он ухаживал за ней, ребята смеялись: ты, мол, табуретку с собой бери или на завалинку вставай, а то целоваться не достанешь. И Матрена сперва стыдилась ходить с ним на люди, но Федя-Вася был уже в синей форме,' при кобуре, и она со временем привыкла.
– У меня коньячок есть, – намекнула Анька, бросив веник в угол и повернувшись наконец-то к нему лицом. – Армянский, Федор Василич.
– Не могу, Анна Петровна, ты знаешь.
– Знаю, Федор Василич, как. не знать. Ты всю жизнь как святой…
– Распишись вот здесь. – И Федя-Вася пододвинул к ней тетрадку и протянул ручку.
Анька взяла тетрадку, села за стол и, шевеля губами, принялась читать. Дочитывая, стала алеть, наливаться краской, пока не сделалась пунцовой и не бросила тетрадку.
– За что же ты, Федор Василич, неряхой-то меня выставил? При тебе же убиралась. И Светка твоя виновата.
– К Светке нынче же приму меры. А записывал я твои собственные слова.
– Да я же по-свойски тебе, Федор Василич, по-свойски!
– А суд у нас какой? Свойский, товарищеский, Митя Соловей за судью.
– Да? – Анька опять взяла тетрадку, подумала. – А может, вычеркнем, Федор Василич? У меня копченая рыбка есть, осетринки немного, а? Для начальства только держу, никому не показываю.
Федя-Вася встал:
– Взятку, да? Подписывай, а то в отделение сведу!
Анька сердито подмахнула свои показания, подала тетрадку и ручку, принужденно улыбнулась:
– Я же по-свойски, Федор Василич, в подарок тебе, в благодарность. Ты же теперь не при должности…
Федя-Вася сложил свои принадлежности в планшетку, закрыл ее и вышел черным ходом, сердито хлестнув дверью.
До чего распустились люди – до взяток! Строгости нет потому что, стыд забыли. И новый участковый тоже. Погоны носит какие? Лейтенантские. А понятия какие? Штатские. Даже младший сержант, даже рядовой милиционер не должен принимать от продавца бесплатную выпивку! Почему? Да потому что с этой выпивкой ты к жулику в долю войдешь, соучастником станешь, долг свей забудешь…
На улице было солнечно, жарко и пыльно, несмотря на зеленые палисады у каждого дома и близкое водохранилище. Пыль подымали подростки на мопедах, они же производили ненужный пронзительный шум и бензиновую вонь – носились с пулеметным треском, как оглашенные, и неизвестно почему радостные. Носятся все лето, пока их не загонят в школы и не посадят за парты.
До конца дня Федя-Вася побывал во всех торговых точках и сходил в райздравотдел, где побеседовал с долгоносым врачом Илиади, который, выйдя на пенсию, затосковал и опять определился на службу – теперь на санитарную. Илиади принял отставного участкового внимательно, зафиксировал его наблюдения в настольном календаре и высказал сомнение насчет кота и колбасы. Слишком уж большое количество, надо разобраться тщательней.
– А если мыши? – предположил Федя-Вася.
– На мышей она уже списала и огрызки колбасы представила в доказательство. Крупу списывала, муку, лавровый лист. Во втором магазине на Новой Стройке тоже списывают на мышей, на усушку-утруску, на бой при транспортировке – это уж винно-водочные изделия и растительное масло в стеклянной расфасовке. Она тоже на кота жалуется?
– Из второго магазина? Нет. А вот гражданка Маёшкина, заведующая сепараторным пунктом совхоза, заявила на флягу сливок. Будто по вине кота.
– То есть?
– Не знаю. Написано, что она за сливки платить не будет, поскольку виноват кот. Завтра я расследую. А вас прошу подготовиться насчет санитарности, шума и пыли. Вызовем в суд.
– Бесполезно. – Илиади вытер платком лысину и откинулся на спинку стула. – Я сорок лет работаю врачом, товарищ Пуговкин, и знаю, что все дело в людях, в человеке вообще, в его природе. Ваш обвиняемый Титков, например, всю жизнь воюет с частной собственностью, между тем частников у нас нет уже полвека. Не может он остановиться от первоначального толчка, не может погасить инерцию. Кстати, вы там не очень– наседайте, в последние годы он стал запивать, причем меры не знает, и когда перепьет – заговаривается. Я когда работал в больнице, дважды выводил его из такого неприятного состояния.
– Ничего ему не сделается. Он кто, обвиняемый? Обвиняемый. И должен отвечать по закону.
– Видите, вы тоже такой: внедрили в вас определенную функцию, вы и действуете соответственно. То есть я хочу сказать, что такое поведение – в природе человека. Человек же, грубо говоря, состоит из трех частей: интеллекта, чувственно-половой сферы и желудочно-кишечного тракта. Поняли?
– Не понял, но сочувствую. До свидания на суде. Об этих трех частях в человеке Илиади тоже всю
жизнь говорит и никак не кончит. Почему? А характер такой потому что. От учености это, от большой грамотности. Ученые, они любят все разделить на мелкие части, всю нашу жизнь. Вот только соберут ли потом эти части в одно целое, неизвестно. А разобрали уже многое…
На другой день Федя-Вася побывал в районной столовой, где тоже сказали, что какая-то полосатая кошка или кот разбойничает. На прошлой неделе пропал кусок сала килограмма на два, в понедельник курица, вчера – две курицы. В меню была куриная суп-лапша, воду вскипятили, хватились кур – нету. Прямо беда. Составили акт на списание. Вот возьмите копию, если хотите.
Заведующая столовой и повариха были женщины тихие, глядели на него чистыми голубыми глазами, и Федя-Вася задумался. Возможно, не все люди распустились, хотя прежний порядок, когда он был участковым, утрачен. Но кошек все равно нельзя оправдывать. Почему? А заелись потому что. Прежде кусочек хлеба под стол кинешь – жрет, мурлычет, рада. А теперь колбасу им подавай, мясо. Ишь какие стали! Ловите мышей, на то вы и кошки. Каждая тварь для своей должности создана.
В этой мысли он полностью утвердился, когда встретился с Клавкой Маёшкиной на сепараторном пункте. Он знал, что Клавка нечиста на руку, за это Заботкин и вытурил из торговли, взял на ее место Аньку Ветрову, которая тогда заведовала сепараторным пунктом. Сменяли кукушку на ястреба. Клавка запросто могла сказать и не сморгнуть, что кот слопал тридцать два килограмма сливок. Скажи она так, Федя-Вася сразу бы уличил ее во лжи, но Клавка так не сказала и вообще повела себя непривычно. И сама она была очень уж опрятной, в снежно-белом халате, в такой же непорочной косынке, губы подкрашены, ладные ноги облиты гладким капроном золотистого загара, туфельки модные, и ни крику, ни ругани – вежливая, деловитая. Федя-Вася растерялся от такого невозможного превращения, но потом вспомнил, как Клавка влюблена в Митю Соловья, и такой она стала, значит, после его дрессировки. Почему? А потому, что когда баба любит, а женой еще не стала, она того мужика слушается, как бога, и ведет себя примерно. А как должна вести себя баба, которая полюбила вежливого Митю Соловья? Тоже вежливо, благородно, иначе затылок об затылок, как говорится, и кто дальше улетит.
– Извините, товарищ Пуговкин, но к нам без халата нельзя, – сказала Клавка, заступив ему дорогу. – Подождите меня в конторке или переоденьтесь. Халаты в шкафу.
Пораженный Федя-Вася отступил, зашел в соседнюю комнату, в самом деле похожую на контору, и осмотрелся. Тоже чисто, на белых стенах разноцветные плакаты и нужные лозунги, в простенке портрет лично товарища Леонида Ильича Брежнева, ниже его полка с новинками политической литературы, на столе две папки, конторские счеты и письменный прибор в форме ракеты, у окна на тумбочке – радиола и стопка пластинок в конвертах, вдоль стен – полумягкие стулья, в углу шкаф. Культурно, хорошо. Федя-Вася не поленился, открыл шкаф – да, на плечиках висело раз, два, три, четыре белых халата, а в другом отделении два халата темных и под ними стоят две пары резиновых, отливающих глянцем сапог.
– Проходите к столу, товарищ Пуговкин, – предложила Клавка, и Федя-Вася, вздрогнув, обернулся. Прежде за версту было слышно, как она идет, а тут будто кошка подкралась. А когда села за стол, а Федя-Вася – напротив нее, чувствуя себя просителем, произнесла невообразимое: – Слушаю вас, товарищ Пуговкин.
Надо же – Клавка кого-то слушает! Сроду за ней такого не было, а если нарывалась на строгого человека или большого начальника, просто замолкала на время, но не слушала, а ждала, когда тот кончит свои внушения, и бросалась в атаку. Даже тогда, когда она, кругом виноватая, судилась со вторым мужем, она тоже никого не слушала и сумела выкрутиться.
Федя-Вася, веря и не веря, осторожно изложил свои соображения по поводу коллективной жалобы и конкретные сомнения в том, что кот Адам съел у нее тридцать два килограмма сливок.
– В заявлении не написано, что съел, – спокойно возразила Клавка и поднялась. – Идемте, я покажу и объясню.
Привела его в следующую за конторкой комнату, заставленную молочными флягами, показала на подоконник, где стояла керосиновая лампа:
– Видите? Кот прыгнул из форточки и опрокинул лампу прямо во флягу. Ее только что принесли, и я ходила за марлей, чтобы завязать. И вдруг слышу грохот. Прибегаю и глазам не верю: стекло разбилось, осколки и керосин в сливках, их же не отделишь, запах не отобьешь, пропала вся фляга! Теперь понятно?
Федя-Вася наконец очнулся.
– Понятно, но не все. Ответьте мне, гражданка Маёшкина, на такие вопросы: зачем тут лампа? как вытек керосин, если она завернута? кто видел того кота и когда?
– Я же говорю, сама видала. Мы с помощницей, с; вашей старшей дочерью Аллой, внесли флягу из-под сепаратора, и я пошла за марлей, чтобы плотнее закрыть крышку. А он в это время и заявился. Большой, полосатый. Дверь открываю, а он – прыг между ног и деру. А без лампы нельзя, везде держут, не я одна. Вдруг свет погаснет. Сколько уж раз выключали во время работы. И насчет головки не вру. Лампа старая, резьба у ней плохая, головка чуть держится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40