А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


– Я никогда не знал эту миссис Льюис. Лайза хотела поговорить о ней, но я не мог – я же ее никогда не видел.
– Дело не в этом, Алекс, – Марш не узнавал собственного голоса. – Ты еще сказал, что все умрут – и неважно, мол, когда и как, и...
– Но это же правда? – вскинул на отца глаза Алекс. – Все действительно когда-нибудь умрут. И если так, то к чему делать из этого проблему?
– Алекс, миссис Льюис убили.
Алекс кивнул.
– Но ведь из-за этого она не оживет, верно?
Марш глубоко вдохнул – и заговорил, медленно подбирая слова и глядя в упор на сына:
– Алекс, есть вещи, которые тебе придется понять... или просто принять на веру, если они сейчас для тебя ничего не значат. Я говорю о чувствах... о чувствах и об эмоциях.
– Про эмоции я знаю, – откликнулся Алекс. – Только я никогда их не испытывал.
– Вот именно. Но другие люди, понимаешь ли, испытывают их. И ты, когда выздоровеешь, тоже начнешь испытывать. Но даже сейчас тебе нужно быть осторожнее, потому что своими словами ты можешь случайно обидеть людей, которые окружают тебя.
– Даже если я сказал им правду?
– Даже если ты сказал им правду, – подтвердил Марш. – Ты должен запомнить – как бы ты ни был умен, всей правды ты все равно не знаешь. Например, ты не знаешь, что боль может испытывать не только тело, но и чувства людей. Вот почему ты обидел Лайзу. Ей... ее чувствам стало больно от того, что ты сказал. Она очень любит тебя, а из-за твоих слов ей показалось, что тебе совсем нет дела даже до нее...
Алекс молчал. Наблюдая за ним, Марш не мог понять, думает ли он сейчас над его словами. И в этот момент Алекс заговорил:
– Понимаешь, папа... я действительно не думаю, что мне, как ты сказал, до чего-то есть дело. По крайней мере, у меня это не так, как у других людей. Наверное, это и мешает мне выздороветь. И, наверное, поэтому доктор Торрес считает, что выздороветь полностью я не смогу никогда. Потому что у меня нет, как у других людей, этих самых эмоций и чувств, и, наверное, никогда не будет.
Бесстрастность тона только усилила отчаяние, сквозившее в словах сына. Внезапно Маршу захотелось взять его на руки, как он это делал, когда Алекс был еще малышом. Но сейчас это не заставит Алекса чувствовать себя увереннее и не избавит его от одиночества. Потому что Алекс не испытывал неуверенности и не чувствовал себя одиноким. Он вообще ничего не чувствовал.
Совсем ничего. И он, Марш, ничего с этим не мог поделать.
– Да, Алекс, ты прав, – сказал он тихо и, протянув руку, слегка сжал плечо сына. – Как бы я хотел, сынок, хоть чем-то помочь тебе. Чтобы ты стал таким, как прежде. Но я не в силах.
– Ничего, папа, – ответил Алекс. – Это не больно, и я все равно не помню, каким я был.
Марш безуспешно пытался проглотить застрявший в горле комок.
– Ничего, сынок, – наконец выдавил он. – Я знаю, что тебе приходится трудно, и знаю, как ты стараешься. И мы – все вместе – преодолеем все. Это я тебе обещаю. Так или иначе – но мы победим. – Марш поспешно вышел из комнаты. Он не хотел, чтобы Алекс заметил выступившие слезы.
Десять, минут спустя, собравшись с силами и взяв себя в руки, Марш спустился вниз и подошел к Лайзе.
– Он просит прощения, говорит, что вовсе не хотел обидеть тебя.
Но через четверть часа, когда Кокрэны ушли, он устало подумал – вряд ли кто-нибудь ему поверил... Сам он теперь верил только себе.
* * *
Проснувшись, Алекс с минуту не мог понять, где находится. Наконец он узнал стены своей комнаты – и в ту же минуту в мозгу с ужасающей четкостью предстал только что увиденный сон.
Он помнил его до мельчайших подробностей и готов был поклясться, что сам являлся участником сна, но в то же время понимал – это лишь сон.
Он был в доме, очень похожем на их собственный, с белыми оштукатуренными стенами и полом, выложенным плиткой. Он стоял в кухне и разговаривал с женщиной – и хотя раньше он никогда не видел ее, сразу понял: это Марта Льюис.
А потом снаружи послышался какой-то звук, и миссис Льюис пошла к двери черного хода, заговорила там с кем-то, затем открыла эту дверь и впустила его.
Сначала Алексу показалось, что в дверь черного хода вошел он сам – но тут же он понял, что, хотя вошедший юноша и был очень похож на него, кожа его была темнее, а глаза – такими же черными, как его волосы. В черных глазах горел гнев – хотя их обладатель старался и не показывать этого.
Миссис Льюис, как видно, тоже приняла этого странного гостя за него, Алекса, потому что о нем сна, казалось, забыла, а разговаривая с тем, то и дело обращалась к нему по имени – Алекс.
Она предложила ему стакан колы, тот взял его, но сделал всего пару глотков – резко поставил его на стол и шагнул к миссис Льюис.
Что-то пробормотав сквозь зубы, с горящими яростью глазами он сомкнул пальцы на шее миссис Льюис и начал душить ее.
Замерев в углу кухни, Алекс помимо воли не мог отвести глаз от сцены, разыгрывавшейся всего в нескольких футах от него.
Он чувствовал – вместе с миссис Льюис – слепящую боль в шее, которую все сильнее сжимали пальцы смуглокожего юноши.
Чувствовал животный страх – когда миссис Льюис осознала, что с ней сейчас случится.
Но он ничего не мог поделать, кроме как остаться в своем углу. Потому что раздирающая нервы боль, которую он ощущал вместе с миссис Льюис, померкла перед неожиданной, простой и оттого еще более страшной мыслью.
Это же я. Это я – парень, ее убивающий.
И сейчас, наяву, эта мысль никуда не ушла; не ушли и воспоминания о том, что он чувствовал, наблюдая за убийством.
Значит, это и были чувства. Эмоции.
Жалость к миссис Льюис, ненависть к смуглокожему, страх за то, что может произойти после того, как он прикончит свою жертву.
Но миссис Льюис умерла, Алекс проснулся, смуглокожий исчез... а вместе с ним исчезли и все эмоции. Зато память о них осталась. И память о перекошенном лице жертвы, и еще – о словах, которые произносил смуглокожий, убивая ее.
Встав с кровати, Алекс спустился в гостиную, взял с полки толстый том испанского словаря и без труда нашел слова, которые повторял смуглокожий.
Venganza – месть.
Ladrones – грабители.
Asesinos – убийцы.
Но если месть – то за что?
И кто эти грабители и убийцы?
Слова эти не имели для него никакого смысла, и хотя во сне он узнал ее, Алекс готов был поклясться, что никогда в жизни не встречал Марту Льюис.
И не знал испанского.
Но тогда этот парень во сне – не он.
Это был просто сон.
Поставив словарь обратно на полку, Алекс пошел наверх, в свою комнату.
Но на следующее утро, развернув свежую «Ла-Палома Геральд», он долго смотрел на фотографию Марты Льюис на первой полосе.
Никаких сомнений – ночью во сне он видел именно эту женщину.
Глава 15
В день, когда были назначены похороны, Эллен Лонсдейл проснулась рано. Она лежала в постели, глядя в окно на удивительно безоблачное осеннее калифорнийское небо. День, по ее мнению, мало подходил для похорон. Хотя бы туман приполз с океана и окутал окрестные холмы, как часто бывает в это время года, – ан нет, небо сияло безупречной, голубизной. Лежавший рядом с ней Марш пошевелился и нехотя открыл глаза.
– Вставать еще рано, – покосившись на мужа, сообщила Эллен. – Мне просто не спится, вот я и лежу просто так.
Марш уже окончательно пробудился и, приподнявшись на локте, вгляделся в лицо жены. Протянув руку, он нежно дотянулся до ее предплечья, однако Эллен съежилась от его прикосновения и, сбросив простыню, поднялась с постели.
– Ты все еще думаешь об этом? – спросил он, зная заранее – с ним она разговаривать об этом не будет. Раймонд Торрес – другое дело, вот желанный собеседник для нее... С каждым днем Марш все сильнее ощущал, как он, Эллен и их единственный сын постепенно отдаляются друг от друга.
Как и ожидал Марш, Эллен отрицательно покачала головой.
– Честно говоря – не знаю, сколько еще смогу выдерживать все это... – Она задумалась, затем принужденно улыбнулась. – Но я буду стараться. Буду – изо всех сил.
– Может, стараться-то как раз и не стоит, – подумал вслух Марш. – Может, нам стоит... гм... сбежать на пару недель от всего этого, а за это время мы немного придем в себя... и, может, снова начнем понимать друг друга...
Руки Эллен замерли на поясе халата, она смотрела на мужа, уверенная, что ослышалась.
– Сбежать? Как... как ты можешь предлагать такое? Оставить Алекса? Кэйт? О них, позволь тебя спросить, кто позаботится?
Марш, сев на кровати, пожал плечами, затем, поднявшись, подошел к жене.
– Заботу о Кэйт, насколько я знаю, уже взяла на себя Вэл Бенсон и, по-моему, бросать не собирается. По крайней мере, у нее будет занятие более достойное, чем публично сожалеть о своем разводе.
– Это жестоко, Марш...
– Отнюдь нет, дорогая, – это всего лишь правда, которую ты знаешь не хуже меня. Алекс же, поверь, вполне в состоянии сам о себе позаботится – пусть на себя прежнего он и не похож. Самая большая проблема – у нас с тобой, и пора уже нам в этом сознаться. – Какую-то секунду Марш сомневался – говорить ли все это сейчас, может быть, стоило бы сдержаться... Но сдерживаться он больше не мог. – Ты же не замечаешь, что больше со мной не разговариваешь. За последние три дня вообще не сказала ни слова, а до того от тебя можно было услышать только о том, как, по мнению Раймонда Торреса, должны мы жить дальше. Не только Алекс, понимаешь, но и мы.
– Не вижу никакой разницы, – пожала плечами Эллен. – Сейчас мы, хотим того или нет, живем жизнью Алекса, а Раймонд знает, поверь, что для него лучше.
– Раймонд Торрес – нейрохирург, и – надо признать – гениальный, но он все же не апостол и не всемогущий Господь Бог, хотя изо всех сил пытается строить из себя именно.
– Раймонд, – перебила его Эллен, – спас нашего Алекса.
– Неужели? – Эллен увидела, как лицо мужа искривила гримаса боли. – А мне, знаешь, все чаще кажется – не спас, а украл его. Разве ты не видишь, что происходит, Эллен? Алекс больше не принадлежит ни мне, ни тебе, и ты стала тоже чужая. Вы оба теперь – игрушки Раймонда Торреса, и кажется мне, что именно этого он и добивался.
Присев на кровать, Эллен закрыла уши руками, словно, не слыша голоса мужа, могла изгнать из памяти и произнесенные им слова.
– Марш, – в голосе ее слышалась мольба, – ты не должен так поступать со мной, слышишь? Я ведь только хочу, чтобы стало лучше... и нам, и Алексу. Разве нет?
Ока показалась Маршу такой беззащитной, такой хрупкой под грузом свалившихся на нее горестей, что он, бросившись на колени перед женой, взял в свои руки ее холодные пальцы.
– Я не знаю сам, – произнес он тихо. – Я не понимаю, что, для чего и для кого мы делаем. Знаю только одно – я люблю тебя и хочу, чтобы мы снова стали семьей, понимаешь?
Помолчав, Эллен ответила медленным кивком.
– Я знаю, – почти прошептала она, – я тоже люблю тебя. Только не знаю, что может случиться завтра.
– Ничего, – твердо ответил Марш. – Случай с Алексом и смерть Марти Льюис никак не связаны. То, что случилось с Алексом, – автокатастрофа. А Марти Льюис убили, и...
– Да, я понимаю... – медленно произнесла Эллен. – Но у меня все равно такое чувство, что здесь все же есть какая-то связь. Знаешь, иногда мне кажется, будто над нами... будто над нами висит проклятие.
– Ну, вот это уже глупости, – Марш нахмурился. – Никаких проклятий не бывает, Эллен. Это жизнь – такая, как она есть.
Нет, не такая, думала Эллен, одевшись и спускаясь вниз, чтобы приготовить завтрак. В жизни все обычно и просто: ты зарабатываешь деньги, растишь детей, принимаешь друзей... Но то, что сейчас происходит с Алексом, не назовешь обычным, как и то, что вот так, почти среди бела дня, убили старушку Марти, и то, что у нее самой из всех мыслей, похоже, осталась одна – сможет ли она выбраться живой изо всего этого...
Эллен взглянула на часы – минут через пять спустится Марш, еще через несколько минут к ним присоединится Алекс. Вот это, слава Богу, вполне обыденно – и об этом и следует думать. И вообще есть масса вещей, которые могут создать хотя бы видимость обычной, нормальной жизни... но к тому моменту, когда Марш и Алекс спустились в кухню, ни одной из них она так и не вспомнила. Налив мужу и сыну кофе, она подошла и поцеловала Алекса.
Казалось, он не заметил этого – и одновременно подступившие чувства досады и огорчения, словно щупальцами, сдавили ей горло.
Открыв банку апельсинового сока, она налила два стакана и поставила их перед мужем и Алексом. И только сейчас заметила – Алекс в серой майке и джинсах, в которых обычно ходит в школу, но на похороны Марти она приготовила ему темный костюм...
– Тебе придется пойти и переодеться, милый. В этом не ходят на похороны.
– Я и решил не ходить, – сказал Алекс и осушил залпом стакан сока.
Марш оторвал глаза от газеты.
– Нет, разумеется, ты пойдешь.
– Алекс, но... просто нужно пойти, – Эллен в растерянности смотрела на сына. – Марти была одной из моих лучших подруг, и вы с Кэйт всегда так дружили...
– Но это же глупо. Мать Кэйт я совсем не знал. Зачем тогда я должен идти на ее похороны? Для меня же это ничего не значит.
Слова, произнесенные сыном, казалось, лишили Эллен дара речи, она молча смахнула крошки со стола и последним усилием воли напомнила себе предупреждение Раймонда Торреса. Не сдаваться. Не давать волю чувствам. Помнить об одном – сам Алекс сейчас не способен чувствовать и поступать соответственно.
Надо что-то сказать ему... но что говорить сейчас, после такого...
Почему только сейчас приходит к ней полное осознание того, что отношения – и с Алексом в том числе – целиком и полностью основаны на чувствах: любви, гневе, жалости, на всех тех эмоциях, которые она всегда принимала как само собой разумеющееся, то, что всегда с ней... но у Алекса их больше не было. И вместе с ними исчезли те незаметные нити, что связывали его с миром. Что же теперь делать ей... Голос Марша прервал ее мысли. Обернувшись, она перехватила его гневный взгляд, направленный в сторону Алекса.
– А если мы хотим, чтобы ты пошел с нами – это значит для тебя что-нибудь? И если для нас это значит очень многое?
Скрестив руки на груди, Марш откинулся на стуле. Эллен поняла – больше он не произнесет ни слова, пока Алекс не ответит ему.
Алекс молча сидел за столом, обдумывая только что услышанное.
Значит, он снова совершил ошибку – как и с Лайзой вчера вечером. По выражению отцовского лица он понял, что тот рассердился на него, и ему предстояло понять, из-за чего именно.
Хотя, в принципе, он уже знал.
Он оскорбил чувства матери – вот почему отец на него рассердился.
Что такое чувства – он начал понемногу понимать, с той самой ночи, когда видел сон с миссис Льюис. Он до сих пор помнил чувства, которые испытывал во сне, хотя с тех пор ничего подобного с ним не случалось. Но, по крайней мере, у него теперь была память о чувствах. С этого можно начать.
– Простите меня, – тихо произнес он, зная, что именно это хочет услышать от него отец. – Мне кажется, я... я не подумал.
– Да уж, мне тоже кажется, – согласился отец. – А теперь я предлагаю тебе подняться, надеть костюм, и когда ты придешь с нами на похороны, ты будешь вести себя так, что ни у кого не возникнет сомнений в твоих лучших чувствах к покойной миссис Льюис. Понял меня?
– Да, сэр, – кивнув, Алекс встал из-за стола и вышел из кухни. Поднимаясь по лестнице, он услышал в кухне громкие голоса – родители о чем то спорили. И хотя слов он не мог разобрать, он знал, о чем – вернее, о ком – они спорят.
О нем, о том, каким он стал после этой аварии.
Об этом – он знал – теперь говорили многие. Алекс не раз замечал, что когда он входил в комнату, находившиеся в ней люди тотчас замолкали.
Одни начинали пристально вглядываться в него, другие поспешно отворачивались.
Разумеется, это его не трогало. Сейчас его заботило лишь одно – сон, который он видел той ночью, и чувства, испытанные им. Он размышлял – если чувства оживают в нем во сне, значит, могут рано или поздно проснуться и наяву. И когда это произойдет – он снова станет таким же, как все.
Если только он действительно не убил эту женщину.
Может, еще и поэтому ему стоит сходить на похороны. Если он увидит тело, то, может быть, вспомнит, действительно он убил ее или нет.
* * *
Сразу же за воротами небольшого кладбища Алекс понял – то, что было в Сан-Франциско, у старой миссии, произойдет сегодня снова.
Он хорошо помнил место, где сейчас находился, но выглядело оно, как и то, другое, совсем не так, как подсказывала ему память.
Стены обветшали и местами осыпались, трава – мягкая, зеленая, за которой специально ухаживали священники и их служки – уступила место твердой растрескавшейся земле, лишь кое-где покрытой редкими колючими кустиками.
И памятники были совсем другими. Их стало гораздо больше – и почти все они, как и стены, обветшали так, что почти невозможно было разобрать начертанные на них имена и даты. Он помнил цветы на могилах, но их тоже больше не было.
Алекс обвел взглядом лица стоявших вокруг него. Раньше он их никогда не видел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36