Голуби сердито забубнили. Они живут под застрехой. Сашка стоит на тротуаре, и светловолосая голова его сверкает на солнце, глаза прищурены — солнце слепит.— Ты знаешь, ну его к черту, театральный, — громко говорит он. — Подам лучше документы во ВГИК. Театр — это искусство прошлого… Телевидение, кино. Вот что сейчас главное.— Эта гениальная мысль пришла тебе в голову во сне? — спрашиваю я.— Я еще скажу свое слово в нашем кино, — говорит Сашка.Он уходит, а я снова берусь за учебник. Иногда помимо воли бросаю взгляд на соседний дом, но ее все еще нет. Она появилась на крыше с раскладушкой в половине девятого. В купальнике и черных очках…Солнце стоит над головой. Оно накалилось добела и обжигает. Пора натягивать рубашку, а то сгоришь. В сквере играют ребятишки. Воспитательница чинно сидит в тени на скамейке и читает книжку. Она не видит, как двое малышей притащили откуда-то банку с краской и с удовольствием пачкают друг друга. Не хотелось мне портить им настроение, но я все-таки посоветовал молоденькой воспитательнице иногда обращать внимание на своих питомцев. Она вскочила со скамейки и как курица-наседка захлопотала вокруг испачканных пацанов.Девица в купальнике стоит на крыше, изображая Венеру Милосскую. Она медленно поворачивается, подставляя солнцу коричневую спину. Я стараюсь не смотреть на нее, хочу сосредоточиться, но книжные строчки не лезут в голову.За час до гудка я собрал кипу книг, завернул их в одеяло и, обжигая ступни о горячее железо, пошел к чердачному окну. Девица в купальнике и черных очках тоже захлопнула книгу и поднялась. Последние два часа она пряталась в тени, падавшей от трубы. А я до конца лежал на солнце. Только переворачивался с боку на бок. Между лопатками пощипывает, уж не сжег ли.Асфальт расплавился. Воздух над ним струился. Большой переполненный автобус затормозил. Недалеко от нас остановка. Я видел, как широкие скаты машины вдавились в сморщенный наподобие слоновой кожи асфальт. Жара градусов тридцать пять. Детишек и воспитательницы в сквере не видно. Наверно, у них мертвый час.Напротив сквера стояла лошадь красной масти, запряженная в телегу. Ее хозяин пошел пить пиво в ларек. Мальчик лет семи остановился и стал смотреть на лошадь. Вот он подошел поближе к забору и нарвал охапку травы. Лошадь благодарно покивала ему и, вытянув губы, осторожно прихватила зеленый пучок.Хозяин пил пиво. Лошадь жевала траву. А большеглазый мальчик в синих трусах смотрел на лошадь.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ У проходной меня перехватил дед Мефодий. Он сегодня был без формы и кобуры от пистолета.— Нос не чешется? — спросил дед.— Хочешь угостить? — усмехнулся я.Мефодий ухмыльнулся в бороду. Я обратил внимание на его белые крепкие зубы.— Как раз вскипел. — Дед кивнул на стул: — Садись, черным кофейком угощу!До начала работы еще полчаса, можно и посидеть. Пропуска у рабочих сегодня проверяет помощник Мефодия — молодой вахтер, вот почему дед такой разговорчивый. Он налил в большие алюминиевые кружки крепкий и черный, как деготь, кофе, подвинул сахар.— Я после этого кофию на чай и глядеть не могу, — сказал дед, с удовольствием прихлебывая из кружки.— От твоего кофе действительно пьяный будешь, — ответил я, попробовав напиток.— Послушай, Андрей, приходи в субботу к нам в гости? Мы тут борова закололи, с осени соленые грузди остались… Со сметанкой, а?— Под кофеек? — попробовал отшутиться я, хотя, по правде сказать, удивился: с какой это стати дед меня в гости приглашает?— Витька, мой родственник, проходу не дает — позови да позови к нам Андрея, — сказал дед. — Он женат на моей внучке, Надюшке… Парень он стеснительный, сам ни в жизнь к тебе не пойдет…— Виктор? — удивился я. — Сазонов?— Какой Сазонов? — удивился в свою очередь дед. — Витька, родственник мой… Ну, электросварщик. Ты его от смерти спас, когда вагон с места крянулся.— Ах, вон что! — сказал я.— Как соберутся в праздник али еще по какому случаю — тебя добрым словом поминает… Тебе ежели что сварить или разрезать — ты к ним, сварщикам. Для тебя все сделают…— Спасибо, дед.Я поставил кружку и встал: скоро гудок, а мне еще нужно переодеться.— Он тебя — Виктор-то — подождет в субботу тут, в проходной… Ты уж будь человеком — уважь.— Кто же, дед, в понедельник приглашает в гости на субботу? — сказал я. — Мне теперь всю неделю будут твои грузди сниться… В сметане.У каменной ограды на скамейке сидел Матрос и мечтательно смотрел на небо. Вид у него был счастливый и немного глуповатый. Во рту потухшая папироса.— Какое сегодня число? — увидев меня, спросил он.— Двадцать восьмое.— То-то и оно… — многозначительно сказал Матрос.Я стал вспоминать: когда у Вальки день рождения? Только не летом. Помнится, мы его отмечали поздней осенью, что-то в ноябре. И тут я сообразил: у Матроса сын родился! Мы так давно ждали его, что уже и ждать перестали. Валька все уши прожужжал, что сын — его заранее назвали Александром — должен появиться на свет первого мая. Но вот уже месяц кончается, а он только родился.Я стал жать огромную Валькину руку, обнимать, хлопать по спине. Я был рад, что наконец младенец появился на свет. А то мы все уже было заскучали.— А ведь сегодня праздник, — приняв мои поздравления, сказал Матрос.— Ну да, — поддакнул я. — Теперь этот день будет вашим семейным праздником.— На, читай! — Торжествующий Матрос достал из кармана аккуратно сложенный календарный листок и протянул мне. Под датой 28 мая был нарисован военнослужащий с собакой. Внизу красными буквами: «День пограничника».— Заяц трепаться не любит, — сказал Валька.Я еще раз обнял Матроса. Конечно, День пограничника — это не Первомай, но все-таки тоже праздник. Причем самый последний в мае.— Вырастет твой сын и тоже будет шпионов ловить, — сказал я, надеясь порадовать Вальку. Но он запустил пятерню в шевелюру и помрачнел. Красноватые брови его задвигались.— Не будет он, понимаешь, шпионов ловить…— Ну, летчиком!— Почему обязательно военным?— Все профессии хороши, — уклончиво ответил я.— Не он, понимаешь, родился, а она, — сказал Валька.— Она… — растерянно повторил я.— Зато здоровая, — сказал Матрос. — Пять килограммов двести двадцать граммов!— Бомба! — сказал я.— Говорят, вся в меня… — заулыбался Валька.Я его оптимизма не разделял. Пусть лучше будет похожа на Дору. А то никогда замуж не выйдет.— Девчонка тоже человек, — рассудительно заметил Матрос.— Конечно, — сказал я.Раздался гудок, и я, пообещав Вальке прийти ровно в десять, побежал в цех. Из-за экзаменов я перешел во вторую смену и работал теперь в другой бригаде. Конечно, со своими ребятами веселее, но ничего не поделаешь.Прихватив инструмент, я отправился к своему пассажирскому СУ. Он был уже покрашен и сиял на запасном пути. Я похлопал локомотив по крутому зеленому боку. Махина! Сколько лет он таскал пассажирские вагоны… А теперь скоро в отставку. На смену паровозикам пришли тепловозы да электровозы. И наш завод скоро станет другим. Через несколько месяцев начнется реконструкция. Будем тепловозы ремонтировать.Мне нужно заменить кран машиниста. Я разложил под рукой инструмент и приступил к делу. Одному удобно было работать в будке машиниста. Вот только скучновато. Не с кем словом перемолвиться.Когда я завернул последнюю гайку, мне захотелось сдвинуть с места эту глыбу чугуна и стали. Набросать бы в топку угля, довести давление до красной черты, передвинуть реверс и, дав протяжный гудок, вырваться за каменную ограду. Эх, припустил бы я по рельсам километров под семьдесят! Так, чтобы телеграфные столбы замелькали, а дым из паровозной трубы растянулся на километр. Надо будет обязательно попроситься с ребятами на обкатку. Хоть кочегаром. Сколько по российской земле бегает паровозов, к которым я руку приложил! Где они пыхтят сейчас, родимые?..Я собирал инструмент, когда увидел Володьку Биндо. Он не спеша шагал по шпалам к паровозу, который пыхтел перед железными воротами. Отремонтированный локомотив просился на волю. Володька подошел к паровозу и взялся за поручень. Из будки выглянул машинист в берете. Биндо что-то сказал ему и передал длинный деревянный ящик, который держал под мышкой.Я заинтересовался: что бы это значило? Когда Володька возвращался, я выпрыгнул из будки машиниста и встал на его пути. Я думал, он смутится, но он равнодушно взглянул на меня и хотел пройти мимо.— Ты тоже во вторую смену? — спросил я.— Во вторую.— Как на заводе, нравится?Биндо посмотрел мне в лицо своими светлыми глазами, хмыкнул:— Не темни… Чего надо?Я хотел было спросить про ящик, но в самый последний момент что-то меня удержало. Глаза у Володьки холодные, настороженные. Все еще не может забыть, как я его с Климом оставил на дороге. Он ведь не знал, что мы с Сашкой махнули в город. Вернулись утром, а часа через два появился Биндо. Как он добрался, я не знаю. А Клим пришел к обеду. Вечером, когда мы с Сашкой, невыспавшиеся, смертельно усталые, пришли ужинать, наши пожитки сиротливо лежали на крыльце. Последние дни мы жили у конюха.— Как заработки? — спросил я.— Взаймы дать? — усмехнулся Биндо.— Буду иметь в виду.Он снова посмотрел мне в глаза и, немного поколебавшись, сказал:— Девчонку твою опять с этим… видел. Вчера. На такси куда-то ехали.— Послушай, Биндо…— Намекнул бы там, в деревне, я бы начальничку из института темную устроил…— Какое тебе до всего этого дело?— Хлопаешь, Ястреб, ушами… Противно смотреть! — сказал Биндо и ушел. Я даже не рассердился. Уселся на блестящий рельс и задумался. Вспомнил нашу последнюю встречу с Олей там, в деревне…Сгрузив в поле зерно, я погнал машину к озеру. День был жаркий, и пот лил ручьями. Солнце нагревало железный верх, и в кабине можно было поджариваться. Поставив машину, я разделся и бухнулся в воду…Когда вышел на берег, увидел Олю. Она сидела на березовом пне и смотрела на меня. Купальник лоснился от воды. Пышные волосы туго стянуты мокрой косынкой. Впервые я увидел ее без платья. Кожа у нее гладкая и золотистая. Вот такая стройная, гибкая выходит она на сцену и под звуки вальса делает упражнения с обручем или лентой… Она молчала. В ее глазах я увидел себя. Совсем маленького. Крошечного.— Ты хорошо плаваешь, — сказала она.Я молчал.— Помнишь, я к тебе ночью пришла? Просила отвезти меня домой…Еще бы я не помнил ту ночь!.. Мне нужно было завести машину и увезти ее. А я, дурак, полез целоваться.— Почему ты меня не отвез? — спросила она.— Что изменилось бы? — сказал я. — От себя не убежишь…— Ты очень мудрый, Андрей… У тебя железная логика… Я ненавижу твою рассудительность и логику! — В ее глазах гнев. Волосы упали на золотистые плечи, закрыли лицо. Она вскинула руки и убрала волосы. — Ты толстокожий бегемот. Ты не романтик. Тебе все ясно и понятно. Слишком все ясно. Кажется, Маяковский сказал: кто ясен, тот просто глуп! На белое ты говоришь — это белое, на черное — черное… А есть люди, которые в одном обычном цвете различают все цвета радуги…— По законам железной логики ты должна быть счастлива, — сказал я. — Тебе повезло. Ты встретила такого человека.— Я ненавижу тебя… Слышишь, ненавижу!И все равно я смотрел на нее с удовольствием. Она ненавидела, а я любил. И оттого мне становилось все хуже. Зеленая тоска схватила за душу.Я подошел к машине, натянул на мокрые трусы брюки, надел рубашку. Достал из кармана узкий коричневый пояс и принес ей.— Вот возьми, — сказал я. — Ты потеряла пояс.Она вырвала из моей руки пояс. Взмахнула им, будто хотела хлестнуть по лицу.— Ты шпионил?! — почему-то шепотом спросила она, глядя на меня с презрением.— Случайно нашел в лесу, — сказал я.Повернулся и пошел к машине. Включив мотор, тронул грузовик с места. Перед радиатором выросла молодая бледно-зеленая березка. Мне бы свернуть в сторону, но я, закусив губу, наехал на нее. Березка пошатнулась, горестно взмахнула ветвями и с треском переломилась. Острый обломок гулко процарапал днище. Мне до сих пор жалко эту безвинно погибшую березку…Позади будто выстрелили из самопала, я так и подскочил на своем рельсе. Это Мамонт чихнул. Вид у него был, как всегда в таких случаях, смущенный, а нос покраснел. В руке коробочка с нюхательным табаком. Помаргивая, начальник цеха смотрел на меня и, по-видимому, собирался выпалить из второй ноздри.— Ну вы и даете! — вырвалось у меня.— Бросать придется, — сказал Никанор Иванович. — Есть один человек, который не хочет, чтобы я нюхал… Вредная, говорит, это привычка, анахронизм. Уж лучше, говорит, кури…— Жаль, — сказал я. — Вы так чихаете…— Вот последняя табакерка… Этот человек говорит: не бросишь нюхать — не выйду за тебя замуж…— Вот оно что! — сказал я.Года два назад от Никанора Ивановича ушла жена. Я ее никогда не видел, но Карцев — он жил по соседству с ними — говорит, что красавица. Она сошлась с главным инженером, бросила Мамонта и укатила в Днепропетровск. Главный из-за нее перевелся на другой завод. Наверное, действительно красавица. Никанор Иванович первое время сильно выпивал, а потом перестал. Выпивал в одиночку, дома, запершись на ключ. Не хотел никого видеть. О жене никогда не вспоминал. Детей у них не было. Свою двухкомнатную квартиру обменял с мастером из котельного на однокомнатную. У того большая семья.Мамонт присел рядом на рельс, повертел в руках желтую коробочку с табаком, открыл ее ногтем, посмотрел и снова закрыл.— Она очень хорошая женщина, — сказал он. — Врач. Детишек лечит… Ей уже под сорок, а мне через два года полвека!— Нормально, — сказал я.— Дело не в этом… Ты, пожалуй, не поймешь…— Я постараюсь, — сказал я.Я понимал, что Мамонту хочется поговорить по душам, но какой я советчик в этих делах?— Пока на заводе — кругом люди, разные дела, — продолжал он. — А потом дома один… Ночь, а ты не спишь и совсем один… Когда нет у тебя дома, семьи — это очень плохо.— Я не знаю, — сказал я.— Ты видел, какое у Валентина было счастливое лицо?— Он так хотел сына, — сказал я.— Не хочу помирать, не оставив после себя ростка.— Женитесь, — сказал я.Мамонт быстро открыл коробочку, прихватил толстыми пальцами щепотку и ловко зарядил обе ноздри. Вскочив с рельса, задвигал густыми черными бровями и свирепо воззрился на меня. Щеки у него кирпичного цвета, один глаз немного больше другого. Черная прядь волос прикрыла красноватый рубец на лбу. Да, красавцем нашего Мамонта не назовешь. Зато от всей его массивной фигуры веяло завидной силой.— Это у вас сейчас все просто. Сходил на танцульки, познакомился и — повел… А создать семью, это, брат, не каждый сможет.— Тогда не женитесь, — сказал я.— Табак — это, конечно, пустяк, — сказал Мамонт, разглядывая на ладони табакерку. — Она просто пошутила. Вот ведь какое дело… Пока жил один — привык ночью нюхать… Конечно, чихнешь разок-другой, — а какие сейчас стены делают? Ну, соседи и стучат. А вдвоем жить будем, что тогда? Напугаешь человека…— У кого слабые нервы, Никанор Иванович, заикаться будет.— Я хотел выбросить, — сказал Мамонт, — да рука не поднимается… Бери мою табакерку, дарю тебе. Только не уноси домой. Может, когда понадобится, дашь…— Не дам, Никанор Иванович, — сказал я. — Отвыкать так отвыкать!— Ладно уж, бери.Я обратил внимание, что Ремнев в чистой рубашке, хорошо выбрит, ботинки начищены. Раньше такого за ним не наблюдалось: одевался как попало, часто бывал небрит, а ботинки вообще никогда не чистил. И вот нюхать табак бросил. Видно, врачиха крепко взялась за него. Что ж, дай бог ему удачи! Мужик он хороший, и жаль будет, если судьба второй раз сыграет с ним злую шутку.Мамонт забрался в будку паровоза, все проверил.— Дело свое знаешь, — сказал он. — Только вот не пойму я: паровозы ремонтируешь, а учишься на историка?— А что тут непонятного?— Может быть, ты и прав, — сказал он.Свистнул локомотив, тот самый, что стоял у огромных ворот. Из-под брюха выползло густое белое облако пара. Ворота заскрипели и распахнулись. Сейчас паровоз уйдет на станцию. Прицепят к нему длинный товарный состав, и покатит он за тридевять земель…— Эй, погоди! — закричал я машинисту и бросился к локомотиву.— Садись, прокачу, — сказал машинист, глядя на меня из будки.— Что у тебя в этом ящике? — спросил я.— Бомба! — ухмыльнулся он. — Отойди, а то рванет…— Закрывай ворота! — крикнул я вахтеру.— Сдурел, парень? — сказал машинист. — Инструмент там… Попросил человека заточить.Он открыл крышку и пододвинул ящик ко мне. В нем был комплект инструмента.— А ты думал что? — спросил машинист. — И вправду бомба?— Что там у вас стряслось? — заинтересовался вахтер.— Извини, приятель, — сказал я машинисту и спрыгнул с подножки.Хорошо, что я не спросил Биндо про ящик. Вот так ни за что обидел бы человека. У меня сразу на душе легче стало.
Мы вышли с Мамонтом из проходной. На улице еще светло. День стал таким длинным, что, кажется, нет ему конца. В заводском летнем саду играл духовой оркестр. У входа толпились нарядные парни и девушки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
ГЛАВА ТРЕТЬЯ У проходной меня перехватил дед Мефодий. Он сегодня был без формы и кобуры от пистолета.— Нос не чешется? — спросил дед.— Хочешь угостить? — усмехнулся я.Мефодий ухмыльнулся в бороду. Я обратил внимание на его белые крепкие зубы.— Как раз вскипел. — Дед кивнул на стул: — Садись, черным кофейком угощу!До начала работы еще полчаса, можно и посидеть. Пропуска у рабочих сегодня проверяет помощник Мефодия — молодой вахтер, вот почему дед такой разговорчивый. Он налил в большие алюминиевые кружки крепкий и черный, как деготь, кофе, подвинул сахар.— Я после этого кофию на чай и глядеть не могу, — сказал дед, с удовольствием прихлебывая из кружки.— От твоего кофе действительно пьяный будешь, — ответил я, попробовав напиток.— Послушай, Андрей, приходи в субботу к нам в гости? Мы тут борова закололи, с осени соленые грузди остались… Со сметанкой, а?— Под кофеек? — попробовал отшутиться я, хотя, по правде сказать, удивился: с какой это стати дед меня в гости приглашает?— Витька, мой родственник, проходу не дает — позови да позови к нам Андрея, — сказал дед. — Он женат на моей внучке, Надюшке… Парень он стеснительный, сам ни в жизнь к тебе не пойдет…— Виктор? — удивился я. — Сазонов?— Какой Сазонов? — удивился в свою очередь дед. — Витька, родственник мой… Ну, электросварщик. Ты его от смерти спас, когда вагон с места крянулся.— Ах, вон что! — сказал я.— Как соберутся в праздник али еще по какому случаю — тебя добрым словом поминает… Тебе ежели что сварить или разрезать — ты к ним, сварщикам. Для тебя все сделают…— Спасибо, дед.Я поставил кружку и встал: скоро гудок, а мне еще нужно переодеться.— Он тебя — Виктор-то — подождет в субботу тут, в проходной… Ты уж будь человеком — уважь.— Кто же, дед, в понедельник приглашает в гости на субботу? — сказал я. — Мне теперь всю неделю будут твои грузди сниться… В сметане.У каменной ограды на скамейке сидел Матрос и мечтательно смотрел на небо. Вид у него был счастливый и немного глуповатый. Во рту потухшая папироса.— Какое сегодня число? — увидев меня, спросил он.— Двадцать восьмое.— То-то и оно… — многозначительно сказал Матрос.Я стал вспоминать: когда у Вальки день рождения? Только не летом. Помнится, мы его отмечали поздней осенью, что-то в ноябре. И тут я сообразил: у Матроса сын родился! Мы так давно ждали его, что уже и ждать перестали. Валька все уши прожужжал, что сын — его заранее назвали Александром — должен появиться на свет первого мая. Но вот уже месяц кончается, а он только родился.Я стал жать огромную Валькину руку, обнимать, хлопать по спине. Я был рад, что наконец младенец появился на свет. А то мы все уже было заскучали.— А ведь сегодня праздник, — приняв мои поздравления, сказал Матрос.— Ну да, — поддакнул я. — Теперь этот день будет вашим семейным праздником.— На, читай! — Торжествующий Матрос достал из кармана аккуратно сложенный календарный листок и протянул мне. Под датой 28 мая был нарисован военнослужащий с собакой. Внизу красными буквами: «День пограничника».— Заяц трепаться не любит, — сказал Валька.Я еще раз обнял Матроса. Конечно, День пограничника — это не Первомай, но все-таки тоже праздник. Причем самый последний в мае.— Вырастет твой сын и тоже будет шпионов ловить, — сказал я, надеясь порадовать Вальку. Но он запустил пятерню в шевелюру и помрачнел. Красноватые брови его задвигались.— Не будет он, понимаешь, шпионов ловить…— Ну, летчиком!— Почему обязательно военным?— Все профессии хороши, — уклончиво ответил я.— Не он, понимаешь, родился, а она, — сказал Валька.— Она… — растерянно повторил я.— Зато здоровая, — сказал Матрос. — Пять килограммов двести двадцать граммов!— Бомба! — сказал я.— Говорят, вся в меня… — заулыбался Валька.Я его оптимизма не разделял. Пусть лучше будет похожа на Дору. А то никогда замуж не выйдет.— Девчонка тоже человек, — рассудительно заметил Матрос.— Конечно, — сказал я.Раздался гудок, и я, пообещав Вальке прийти ровно в десять, побежал в цех. Из-за экзаменов я перешел во вторую смену и работал теперь в другой бригаде. Конечно, со своими ребятами веселее, но ничего не поделаешь.Прихватив инструмент, я отправился к своему пассажирскому СУ. Он был уже покрашен и сиял на запасном пути. Я похлопал локомотив по крутому зеленому боку. Махина! Сколько лет он таскал пассажирские вагоны… А теперь скоро в отставку. На смену паровозикам пришли тепловозы да электровозы. И наш завод скоро станет другим. Через несколько месяцев начнется реконструкция. Будем тепловозы ремонтировать.Мне нужно заменить кран машиниста. Я разложил под рукой инструмент и приступил к делу. Одному удобно было работать в будке машиниста. Вот только скучновато. Не с кем словом перемолвиться.Когда я завернул последнюю гайку, мне захотелось сдвинуть с места эту глыбу чугуна и стали. Набросать бы в топку угля, довести давление до красной черты, передвинуть реверс и, дав протяжный гудок, вырваться за каменную ограду. Эх, припустил бы я по рельсам километров под семьдесят! Так, чтобы телеграфные столбы замелькали, а дым из паровозной трубы растянулся на километр. Надо будет обязательно попроситься с ребятами на обкатку. Хоть кочегаром. Сколько по российской земле бегает паровозов, к которым я руку приложил! Где они пыхтят сейчас, родимые?..Я собирал инструмент, когда увидел Володьку Биндо. Он не спеша шагал по шпалам к паровозу, который пыхтел перед железными воротами. Отремонтированный локомотив просился на волю. Володька подошел к паровозу и взялся за поручень. Из будки выглянул машинист в берете. Биндо что-то сказал ему и передал длинный деревянный ящик, который держал под мышкой.Я заинтересовался: что бы это значило? Когда Володька возвращался, я выпрыгнул из будки машиниста и встал на его пути. Я думал, он смутится, но он равнодушно взглянул на меня и хотел пройти мимо.— Ты тоже во вторую смену? — спросил я.— Во вторую.— Как на заводе, нравится?Биндо посмотрел мне в лицо своими светлыми глазами, хмыкнул:— Не темни… Чего надо?Я хотел было спросить про ящик, но в самый последний момент что-то меня удержало. Глаза у Володьки холодные, настороженные. Все еще не может забыть, как я его с Климом оставил на дороге. Он ведь не знал, что мы с Сашкой махнули в город. Вернулись утром, а часа через два появился Биндо. Как он добрался, я не знаю. А Клим пришел к обеду. Вечером, когда мы с Сашкой, невыспавшиеся, смертельно усталые, пришли ужинать, наши пожитки сиротливо лежали на крыльце. Последние дни мы жили у конюха.— Как заработки? — спросил я.— Взаймы дать? — усмехнулся Биндо.— Буду иметь в виду.Он снова посмотрел мне в глаза и, немного поколебавшись, сказал:— Девчонку твою опять с этим… видел. Вчера. На такси куда-то ехали.— Послушай, Биндо…— Намекнул бы там, в деревне, я бы начальничку из института темную устроил…— Какое тебе до всего этого дело?— Хлопаешь, Ястреб, ушами… Противно смотреть! — сказал Биндо и ушел. Я даже не рассердился. Уселся на блестящий рельс и задумался. Вспомнил нашу последнюю встречу с Олей там, в деревне…Сгрузив в поле зерно, я погнал машину к озеру. День был жаркий, и пот лил ручьями. Солнце нагревало железный верх, и в кабине можно было поджариваться. Поставив машину, я разделся и бухнулся в воду…Когда вышел на берег, увидел Олю. Она сидела на березовом пне и смотрела на меня. Купальник лоснился от воды. Пышные волосы туго стянуты мокрой косынкой. Впервые я увидел ее без платья. Кожа у нее гладкая и золотистая. Вот такая стройная, гибкая выходит она на сцену и под звуки вальса делает упражнения с обручем или лентой… Она молчала. В ее глазах я увидел себя. Совсем маленького. Крошечного.— Ты хорошо плаваешь, — сказала она.Я молчал.— Помнишь, я к тебе ночью пришла? Просила отвезти меня домой…Еще бы я не помнил ту ночь!.. Мне нужно было завести машину и увезти ее. А я, дурак, полез целоваться.— Почему ты меня не отвез? — спросила она.— Что изменилось бы? — сказал я. — От себя не убежишь…— Ты очень мудрый, Андрей… У тебя железная логика… Я ненавижу твою рассудительность и логику! — В ее глазах гнев. Волосы упали на золотистые плечи, закрыли лицо. Она вскинула руки и убрала волосы. — Ты толстокожий бегемот. Ты не романтик. Тебе все ясно и понятно. Слишком все ясно. Кажется, Маяковский сказал: кто ясен, тот просто глуп! На белое ты говоришь — это белое, на черное — черное… А есть люди, которые в одном обычном цвете различают все цвета радуги…— По законам железной логики ты должна быть счастлива, — сказал я. — Тебе повезло. Ты встретила такого человека.— Я ненавижу тебя… Слышишь, ненавижу!И все равно я смотрел на нее с удовольствием. Она ненавидела, а я любил. И оттого мне становилось все хуже. Зеленая тоска схватила за душу.Я подошел к машине, натянул на мокрые трусы брюки, надел рубашку. Достал из кармана узкий коричневый пояс и принес ей.— Вот возьми, — сказал я. — Ты потеряла пояс.Она вырвала из моей руки пояс. Взмахнула им, будто хотела хлестнуть по лицу.— Ты шпионил?! — почему-то шепотом спросила она, глядя на меня с презрением.— Случайно нашел в лесу, — сказал я.Повернулся и пошел к машине. Включив мотор, тронул грузовик с места. Перед радиатором выросла молодая бледно-зеленая березка. Мне бы свернуть в сторону, но я, закусив губу, наехал на нее. Березка пошатнулась, горестно взмахнула ветвями и с треском переломилась. Острый обломок гулко процарапал днище. Мне до сих пор жалко эту безвинно погибшую березку…Позади будто выстрелили из самопала, я так и подскочил на своем рельсе. Это Мамонт чихнул. Вид у него был, как всегда в таких случаях, смущенный, а нос покраснел. В руке коробочка с нюхательным табаком. Помаргивая, начальник цеха смотрел на меня и, по-видимому, собирался выпалить из второй ноздри.— Ну вы и даете! — вырвалось у меня.— Бросать придется, — сказал Никанор Иванович. — Есть один человек, который не хочет, чтобы я нюхал… Вредная, говорит, это привычка, анахронизм. Уж лучше, говорит, кури…— Жаль, — сказал я. — Вы так чихаете…— Вот последняя табакерка… Этот человек говорит: не бросишь нюхать — не выйду за тебя замуж…— Вот оно что! — сказал я.Года два назад от Никанора Ивановича ушла жена. Я ее никогда не видел, но Карцев — он жил по соседству с ними — говорит, что красавица. Она сошлась с главным инженером, бросила Мамонта и укатила в Днепропетровск. Главный из-за нее перевелся на другой завод. Наверное, действительно красавица. Никанор Иванович первое время сильно выпивал, а потом перестал. Выпивал в одиночку, дома, запершись на ключ. Не хотел никого видеть. О жене никогда не вспоминал. Детей у них не было. Свою двухкомнатную квартиру обменял с мастером из котельного на однокомнатную. У того большая семья.Мамонт присел рядом на рельс, повертел в руках желтую коробочку с табаком, открыл ее ногтем, посмотрел и снова закрыл.— Она очень хорошая женщина, — сказал он. — Врач. Детишек лечит… Ей уже под сорок, а мне через два года полвека!— Нормально, — сказал я.— Дело не в этом… Ты, пожалуй, не поймешь…— Я постараюсь, — сказал я.Я понимал, что Мамонту хочется поговорить по душам, но какой я советчик в этих делах?— Пока на заводе — кругом люди, разные дела, — продолжал он. — А потом дома один… Ночь, а ты не спишь и совсем один… Когда нет у тебя дома, семьи — это очень плохо.— Я не знаю, — сказал я.— Ты видел, какое у Валентина было счастливое лицо?— Он так хотел сына, — сказал я.— Не хочу помирать, не оставив после себя ростка.— Женитесь, — сказал я.Мамонт быстро открыл коробочку, прихватил толстыми пальцами щепотку и ловко зарядил обе ноздри. Вскочив с рельса, задвигал густыми черными бровями и свирепо воззрился на меня. Щеки у него кирпичного цвета, один глаз немного больше другого. Черная прядь волос прикрыла красноватый рубец на лбу. Да, красавцем нашего Мамонта не назовешь. Зато от всей его массивной фигуры веяло завидной силой.— Это у вас сейчас все просто. Сходил на танцульки, познакомился и — повел… А создать семью, это, брат, не каждый сможет.— Тогда не женитесь, — сказал я.— Табак — это, конечно, пустяк, — сказал Мамонт, разглядывая на ладони табакерку. — Она просто пошутила. Вот ведь какое дело… Пока жил один — привык ночью нюхать… Конечно, чихнешь разок-другой, — а какие сейчас стены делают? Ну, соседи и стучат. А вдвоем жить будем, что тогда? Напугаешь человека…— У кого слабые нервы, Никанор Иванович, заикаться будет.— Я хотел выбросить, — сказал Мамонт, — да рука не поднимается… Бери мою табакерку, дарю тебе. Только не уноси домой. Может, когда понадобится, дашь…— Не дам, Никанор Иванович, — сказал я. — Отвыкать так отвыкать!— Ладно уж, бери.Я обратил внимание, что Ремнев в чистой рубашке, хорошо выбрит, ботинки начищены. Раньше такого за ним не наблюдалось: одевался как попало, часто бывал небрит, а ботинки вообще никогда не чистил. И вот нюхать табак бросил. Видно, врачиха крепко взялась за него. Что ж, дай бог ему удачи! Мужик он хороший, и жаль будет, если судьба второй раз сыграет с ним злую шутку.Мамонт забрался в будку паровоза, все проверил.— Дело свое знаешь, — сказал он. — Только вот не пойму я: паровозы ремонтируешь, а учишься на историка?— А что тут непонятного?— Может быть, ты и прав, — сказал он.Свистнул локомотив, тот самый, что стоял у огромных ворот. Из-под брюха выползло густое белое облако пара. Ворота заскрипели и распахнулись. Сейчас паровоз уйдет на станцию. Прицепят к нему длинный товарный состав, и покатит он за тридевять земель…— Эй, погоди! — закричал я машинисту и бросился к локомотиву.— Садись, прокачу, — сказал машинист, глядя на меня из будки.— Что у тебя в этом ящике? — спросил я.— Бомба! — ухмыльнулся он. — Отойди, а то рванет…— Закрывай ворота! — крикнул я вахтеру.— Сдурел, парень? — сказал машинист. — Инструмент там… Попросил человека заточить.Он открыл крышку и пододвинул ящик ко мне. В нем был комплект инструмента.— А ты думал что? — спросил машинист. — И вправду бомба?— Что там у вас стряслось? — заинтересовался вахтер.— Извини, приятель, — сказал я машинисту и спрыгнул с подножки.Хорошо, что я не спросил Биндо про ящик. Вот так ни за что обидел бы человека. У меня сразу на душе легче стало.
Мы вышли с Мамонтом из проходной. На улице еще светло. День стал таким длинным, что, кажется, нет ему конца. В заводском летнем саду играл духовой оркестр. У входа толпились нарядные парни и девушки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40