Однако я поговорил с ним несколько минут спустя, и оказалось, что у него свои проблемы.
– На меня вышел Сандро, – объяснил он, наливая мне вторую кружку чая. – Хотел узнать, когда мы вернемся к работе, чтобы он опять смог заниматься тортиками Трэйс.
– И что ты ему сказал?
– Что понятия не имею, когда завершится забастовка, а он сообщил, что вынужден отложить свои планы расширения. Может, ему даже придется уволить Гослинга.
– Ох, этого нам совсем не хочется, – сказал я. – Гослингу гораздо лучше оставаться там, где он есть, подальше от общих глаз.
– Я знаю, – вздохнул Джордж. – И Трэйс меня поедом ест все это время, конечно.
Он серьезно озадачился, но я не видел никакого выхода из сложившегося тупика. Пробормотав несколько банальностей насчет того, что все, «возможно, в конечном итоге утрясется», я снова направился вниз, во двор. Я зачем-то решил пройти главным коридором и, когда шел мимо доски объявлений, заметил, что на нее вывесили новые маршрутные графики. Это наводило на мысль, что руководство вовсе не рассчитывало на неопределенную длительность забастовки и каждый день продолжало руководить Схемой. При ближайшем рассмотрении я обрадовался: новые графики включали рейсы в «Кружевной рай». Интересно, подумал я, как справляются с воздействием забастовки Гарольд, Мартин, Эрик и Джим? По-прежнему проводят свои дни за картами на дальнем конце рампы? И целыми тарелками поглощают сэндвичи Мартина? Или погрязли в бесконечных дебатах о тонкостях полноденьщизма?
Со своей стороны, я вынужден был признать: я уже наелся забастовкой по самое не хочу и больше всего на свете меня тянуло к работе. О как жаждал я тех славных деньков, когда мы могли раскатывать по Кольцевой, насытившись чаем с пончиками, обмениваясь приветствиями с друзьями-коллегами и заезжая в депо с такими гордыми именами, как «Веселый парк», «Ватный город» или «Раджуэй»! Может, конечно, и есть жизнь получше, нежели по восемь часов в день крутить баранку «УниФура», но в данный конкретный момент придумать, какая она, я не мог.
Дверь диспетчерской распахнулась, и оттуда выскочил Боб Литтл, на вид весьма взбудораженный.
– Знаешь, что не так с этой страной? – вопросил он, завидев меня. – Взаимодействие, вот что. Никто ни с кем не взаимодействует – все только всем всё усложняют.
– Никогда об этом не задумывался, – сказал я.
– Так попомни мои слова, это правда, – сказал Боб. – Только взгляни, как затянулся этот спор. С ним можно было бы покончить, ко всеобщему удовлетворению, недели назад, если бы только люди друг с другом взаимодействовали. А вместо этого у нас лбами сшиблись тупоголовые полноденыцики и вольногулы; начальство твердит, что никакого отношения к ним не имеет; а руководство затаило дыхание и надеется, что все само закончится. И теперь еще сверху, как стервятники на стропилах, уселись энтузиасты. Ты слыхал, что про нас говорит общественность?
– Нет.
– Она говорит, что нам неизвестно, что такое настоящая работа. Называет нас сачками и нытиками. Нас!!! Дьявольщина какая-то! Я еще помню времена, когда Схема была флагманом всего индустриального общества, а теперь она запросто может пойти на дно и следа за собой не оставить!
Облегчив таким образом душу, Боб немного притих и сообщил мне, что единственное решение – загнать представителей обеих партий в одну комнату и заставить со всем разобраться раз и навсегда. Он уже поговорил по телефону с Джоном Джоунзом в «Веселом парке», и Джон согласился обзвонить несколько депо и собрать подходящих кандидатов.
– Леса Прентиса – определенно, – заявил Боб. – И мне кажется, Джон Форд тоже сможет представить уравновешенную точку зрения.
Он отбарабанил список фамилий – несколько я узнал – и предложил для встречи формат «круглого стола». Обрадовавшись возможности хоть чем-нибудь заняться, я незамедлительно предложил свое содействие в реализации этой идеи.
– А где ты собираешься проводить эту встречу? – спросил я.
– Ну, «Веселый парк» будет естественнее всего, – ответил он. – Только там все больше склоняются к увольнительным, поэтому, вероятно, кое-кто сочтет это нечестным. На самом деле, я переговорил с Рэем Коппином насчет того, чтобы использовать Зал Приемов у нас, и он одобрил.
Следует признать – меня инициатива Боба впечатлила. Он не только придумал саму встречу, но и приложил немало усилий, чтобы ее организовать. Но даже так было ясно: в одночасье ничего не произойдет, поскольку многим делегатам придется ехать из дальних уголков Схемы. День-другой понадобится, чтобы собрать всех в одном месте. А тем временем Зал Приемов следует подготовить, и Боб попросил меня с этим делом не откладывать. Комната располагалась в дальнем конце главного коридора, рядом с двустворчатыми дверями. Ее отводили заезжим титулованным особам, а это, в сущности, означало, что на полу там ковровое покрытие, а не линолеум. Окон не предусматривалось, однако в тех местах, где они должны быть, висели тяжелые бархатные шторы. В углу громоздилась пирамида стульев с кожаными сиденьями и стоял большой круглый стол. В небольшом тамбуре я отыскал пылесос и хорошенько почистил ковер, затем выдвинул стол и стулья на середину. Омытая светом электрической люстры, комната теперь выглядела идеальным местом для встречи на высшем уровне.
Пока я всем этим занимался, мне время от времени наносили визиты любопытные. Похоже, слух о предстоящем саммите пошел широко, и теперь все хотели помочь советом и мнением.
– Ты передай от меня Лесу Прентису, – сказал один водитель, – что ранние увольнительные – не предмет для переговоров.
– Тебе пепельницы понадобятся, – предупредил другой. – И побольше.
После примерно десятого подобного вторжения личностей, относившихся ко мне либо как к мальчику на побегушках, либо как к лакею-добровольцу, я закрыл Зал Приемов и запер дверь. Что-то подсказывало мне, что избранным представителям светит бурное время, и я надеялся, что сыграл полезную роль в придаче этому месту атмосферы святилища. Когда мы встретились с Бобом Литтлом, он сообщил, что встреча назначена на половину одиннадцатого в следующий понедельник.
В выходные чудесная погода, до сей поры сопутствовавшая забастовке, наконец сломалась, и в понедельник утром заморосил легкий дождик. В результате все прибывающие делегаты были обряжены в дождевики, и, наблюдая за их прибытием, я не мог не отметить, как похожи они друг на друга. Леса Прентиса и Джона Форда я знал в лицо, но, говоря по правде, отличить их от прочих коллег было трудновато. Все – типичные работники Схемы, и невозможно было представить, что придерживаются они настолько диаметрально противоположных взглядов.
Вольногулы прибыли с заранее подготовленной Вступительной Речью, в которой предлагали в будущем при составлении графиков учитывать ранние увольнительные с гарантированным окончанием рабочего дня в три часа хотя бы раз в неделю. Полноденыцики посмеялись над таким предложением: их назначенный оратором делегат назвал его «иллюзорным».
Звали этого человека Энди Пауэлл, и на предварительной встрече с мокрыми избирателями он произнес речь из-под зонтика. Сторонники этой партии собрались поблизости от автомойки, но, поскольку делегат говорил в уже ставший привычным мегафон, слова его разносились по всему двору отчетливо.
– Иногда, – громыхал он, – мне кажется, что наши друзья вольногулы обитают в какой-то стране грез. Никогда в жизни не работали они полный день и более того – они и не собираются этого делать!
Обвинение вызвало волну резких выкриков из публики, и, получив такую поддержку, он продолжал в том же духе еще несколько минут. К концу своего выступления он
Magnus Mills
уже исчерпал весь арсенал оскорблений, насмешек и инсинуаций. Ранние вольногулы кипели от негодования. Вскоре после они выпустили Дополнительное Заявление, описывавшее его тезисы как «смехотворные» и «бесполезные».
Вот в такой вот бескомпромиссной атмосфере четырнадцать избранных ровно в десять тридцать прошли в Зал Приемов.
– Славное начало, – заметил Джонатан, когда за ними закрылась дверь.
Весь главный коридор забили наблюдатели, жаждавшие первыми услышать об исходе саммита. Но время шло, и многие переместились в столовую, в конце концов оставив в коридоре только меня, Джонатана и Боба Литтла в компании нескольких упертых любопытствующих. Из комнаты не доносилось ни звука – ожидаемого гвалта, судя по всему, удалось избежать. Примерно в час дверь приоткрылась дюйма на два и подозвали Боба.
– Дело движется? – осведомился я по его возвращении.
– Пока нет, – ответил он. – Они просят прислать пива и сэндвичей.
– Хороший знак, – сказал я. – По крайней мере, у них организуется застолье.
– Да, с ящиком пива мы их упредили, – сказал Боб. – Как ты считаешь, Джордж сможет предоставить сэндвичи?
– Схожу узнаю. – Джонатан вылетел в двустворчатые двери и понесся вверх по лестнице в столовую. Вернулся он моментально. – Нет, не сможет. Говорит, что очень занят.
– Ну и что мы тогда будем делать? – спросил Боб.
– Не беспокойся, – сказал я. – У меня есть на примете человек как раз для такой работы.
13
Прибытие Мартина сорок минут спустя напоминало долгожданную атаку кавалерии с горизонта. К этому времени делегаты дважды повторили свое требование пропитания и, по словам Боба, уже являли признаки всевозрастающего раздражения. Когда, наконец, он смог их заверить, что сэндвичи готовятся, они в ожидании как-то успокоились. Мартин приехал вооруженный большой корзиной, набитой необходимыми ингредиентами, а также тарелками, ножами и хлебной доской. Разместился он в комнате по соседству, но не слишком близко к столовой (чтобы не расстраивать Джорджа), и сэндвичи вскоре потекли плотным и быстрым потоком.
– Сыр и латук для первой перемены блюд, – объявил он. – Затем яйцо с кресс-салатом, если им понадобится вторая.
Каждая тарелка подавалась с бутылкой пива и лично вносилась в Зал Приемов Бобом и Джонатаном, который к этому времени уже стал активным помощником Мартина. Я заметил, что одновременно с Мартином появился ряд довольно-таки бесполезных иждивенцев. Они вились вокруг его стола в очевидной надежде, что их тоже накормят, посему Боб по возвращении вынужден был недвусмысленно прогнать их прочь.
– Дрянские бакланы, – заметил он. – Ни стыда ни совести у некоторых.
Несмотря на ворчание, Боб явно был доволен тем действием, которое сказало на делегатов угощение, а поэтому убедил Мартина нарезать запас сэндвичей для послеобеденного резерва. Их накрыли белыми салфетками и поместили под надежную охрану до особого распоряжения.
Если кто-то и надеялся, что согласие будет достигнуто быстро, их ждало крупное разочарование. Может, конечно, люди за закрытыми дверями и расслабились от угощения, но в совокупности все они были орешками твердыми, и споры, следовательно, тянулись всю вторую половину дня. Многие забастовщики в половине пятого отправились по домам, зная, что судьба их теперь – в других руках. Осталось только самое ядро твердолобых вольногулов, полноденьщиков и экстремистов, которые поддерживали друг другу хмурую компанию до самого вечера, когда снабженцы начали прибирать свои запасы.
Мартин только закончил паковать все обратно в корзину, когда ему нанес визит Джордж.
– Я принес тебе чашку чаю, – сказал он. – Полагаю, никто раньше об этом не догадался, правильно?
Этого оказалось довольно, чтобы погасить возможную вражду между этой парочкой, и уже через десять минут они делились друг с другом опытом, как лучше намазывать масло на хлеб. А саммит тем временем продолжался. В шесть попросили еще сэндвичей, а также дополнительное пиво. Внося их в зал, Боб не забыл проинформировать делегатов, что в буфете уже ничего не осталось. По его замыслу, это должно было несколько подстегнуть делегатов, но усилия пропали втуне. И только вскоре после десяти часов двери открылись и в проеме возник изможденный Джон Форд, за которым показались Энди Пауэлл и остальные двенадцать. Они сгрудились в конце коридора, а Джон и Энди выступили вперед, чтобы произнести речь.
– Это был трудный день, – начал Джон. – Но благодаря усилиям Боба и всех вас, нам удалось прийти к согласию. Обе стороны полагают, что пролонгацией забастовки ничего не будет достигнуто, а следовательно, по тщательном рассмотрении мы подготовили Совместное Заявление, которое и зачитает сейчас мой коллега.
Повисла пауза. Энди Пауэлл медленно развернул листок бумаги, который сжимал в левой руке. Один или два зрителя зашаркали в предвкушении ногами. Остальные прокашлялись за Энди. После чего он воздел заявление перед собой и громко прочел:
– Мы пришли к единодушному мнению, что должен соблюдаться принцип полного рабочего дня, однако ранние увольнительные могут выписываться в тех случаях и только тогда, когда этого требуют обстоятельства.
Последовала еще одна пауза.
– И это все? – спросил кто-то.
– Ну да, – подтвердил Энди. – Это все.
– А как же законные десять минут?
– Десять минут от восьми часов остаются в силе.
Это вызвало общий вопль восхищения, я четырнадцать делегатов принялись продолжительно пожимать друг другу руки, хлопать друг друга по спинам и взаимно друг друга поздравлять.
– Иными словами, – пробормотал Джордж, – мы вернулись туда же, откуда начали.
Возвращение к работе стало мероприятием достойным. Утром в среду, после целого дня «консультаций и соглашений» весь персонал прибыл на работу так, будто никакой забастовки и не было. Затем, в половине восьмого из ворот выехала колонна «УниФуров» во главе с фургоном, украшенным вымпелами. Складские рабочие обоих убеждений выстроились на рампе и наблюдали за ее выездом, ликуя и воодушевленно маша ей на прощанье. Таким образом они давали понять, что конфликт поистине и окончательно исчерпан.
Но даже так появление «УниФуров» на дорогах и улицах не произвело того эффекта, на который большинство из нас рассчитывало. Предполагалось, что конец раздоров будет с радостью воспринят широкими массами. И поэтому нас с Джорджем удивило количество странных взглядов, которые люди бросали на нас, едва мы выехали на Кольцевую. Мы просто потеряли счет тем, кто смотрел на нас и с презрением качал головой, словно говоря: «Позор так бастовать, да и только!»
Тем временем наши собратья-автомобилисты, похоже, стали нетерпимее к «УниФурам» на дорогах, нежели это бывало в прошлом, и некоторые поистине чинили нам препятствия. Поначалу я думал, что им просто жалко уступать нам дорожное пространство, остававшееся незанятым, пока мы пребывали в праздности, что само по себе выглядело довольно справедливо. Но когда нас подрезали в пятый раз подряд, я понял, что подобные действия подхлестывает чистая злоба.
– Что это со всеми такое? – спросил Джордж, когда одна машина обогнала нас, а затем притормозила, чтобы свернуть влево.
– Похоже, мы утратили популярность, – ответил я.
– Но мы только что выстрадали трехнедельную забастовку во имя сохранности Схемы! – возмутился он.
– Общественность на это смотрит иначе.
К счастью, общий объем нашей деятельности гарантировал, что вскоре «УниФуры» вновь станут королями транспортных магистралей. К середине дня третировать на дорогах нас почти перестали и мы снова влились в ткань повседневной жизни. Тем не менее в новом направлении мы свернули с Кольцевой с большим облегчением. В действие теперь вступили новые маршруты, и наш последний график включал в себя рейс в «Кружевной рай». Уже распогодилось, и мы весело катили дальше, я показывал Джорджу различные достопримечательности, замеченные мною во время контрольных поездок.
Но хотя Джордж и обращал внимание на удобные придорожные парковки и кафе, вскоре стало ясно, что больше его занимает грядущая встреча с Мартином. Ему очень хотелось посмотреть, как тот работает на своей, так сказать, территории, – на Джорджа огромное впечатление произвели сэндвичи Мартина. У меня сложилось ощущение, что методы коллеги интересовали его больше, чем ингредиенты, но и так мне было приятно разделять с ним предвкушение встречи, когда мы подъезжали к воротам депо «Кружевной рай». Внутри было спокойнее, чем обычно, и на первый взгляд введение новых графиков никак не повлияло на внутренний распорядок жизни. И тут я заметил, что на рампе стоит и разговаривает с Гарольдом, Мартином Эриком начальник – в новой, ловко подогнанной форме. Мы въехали во двор и нас там встретил Стив Мур – его только что назначили и выглядел он весьма довольным жизнью.
– Ты помалкивал, – заметил я, вылезая из кабины.
– А чего болтать? – ответил он. – Не хотелось, чтоб завидовали, а?
– Ты тут постоянно?
– Угу, – ответил он. – Первый начальник, назначенный в «Кружевной рай».
Я посмотрел на его серебряную кокарду, блестевшую на солнце, и понял, что для Гарольда и всех остальных жизнь никогда уже не будет прежней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
– На меня вышел Сандро, – объяснил он, наливая мне вторую кружку чая. – Хотел узнать, когда мы вернемся к работе, чтобы он опять смог заниматься тортиками Трэйс.
– И что ты ему сказал?
– Что понятия не имею, когда завершится забастовка, а он сообщил, что вынужден отложить свои планы расширения. Может, ему даже придется уволить Гослинга.
– Ох, этого нам совсем не хочется, – сказал я. – Гослингу гораздо лучше оставаться там, где он есть, подальше от общих глаз.
– Я знаю, – вздохнул Джордж. – И Трэйс меня поедом ест все это время, конечно.
Он серьезно озадачился, но я не видел никакого выхода из сложившегося тупика. Пробормотав несколько банальностей насчет того, что все, «возможно, в конечном итоге утрясется», я снова направился вниз, во двор. Я зачем-то решил пройти главным коридором и, когда шел мимо доски объявлений, заметил, что на нее вывесили новые маршрутные графики. Это наводило на мысль, что руководство вовсе не рассчитывало на неопределенную длительность забастовки и каждый день продолжало руководить Схемой. При ближайшем рассмотрении я обрадовался: новые графики включали рейсы в «Кружевной рай». Интересно, подумал я, как справляются с воздействием забастовки Гарольд, Мартин, Эрик и Джим? По-прежнему проводят свои дни за картами на дальнем конце рампы? И целыми тарелками поглощают сэндвичи Мартина? Или погрязли в бесконечных дебатах о тонкостях полноденьщизма?
Со своей стороны, я вынужден был признать: я уже наелся забастовкой по самое не хочу и больше всего на свете меня тянуло к работе. О как жаждал я тех славных деньков, когда мы могли раскатывать по Кольцевой, насытившись чаем с пончиками, обмениваясь приветствиями с друзьями-коллегами и заезжая в депо с такими гордыми именами, как «Веселый парк», «Ватный город» или «Раджуэй»! Может, конечно, и есть жизнь получше, нежели по восемь часов в день крутить баранку «УниФура», но в данный конкретный момент придумать, какая она, я не мог.
Дверь диспетчерской распахнулась, и оттуда выскочил Боб Литтл, на вид весьма взбудораженный.
– Знаешь, что не так с этой страной? – вопросил он, завидев меня. – Взаимодействие, вот что. Никто ни с кем не взаимодействует – все только всем всё усложняют.
– Никогда об этом не задумывался, – сказал я.
– Так попомни мои слова, это правда, – сказал Боб. – Только взгляни, как затянулся этот спор. С ним можно было бы покончить, ко всеобщему удовлетворению, недели назад, если бы только люди друг с другом взаимодействовали. А вместо этого у нас лбами сшиблись тупоголовые полноденыцики и вольногулы; начальство твердит, что никакого отношения к ним не имеет; а руководство затаило дыхание и надеется, что все само закончится. И теперь еще сверху, как стервятники на стропилах, уселись энтузиасты. Ты слыхал, что про нас говорит общественность?
– Нет.
– Она говорит, что нам неизвестно, что такое настоящая работа. Называет нас сачками и нытиками. Нас!!! Дьявольщина какая-то! Я еще помню времена, когда Схема была флагманом всего индустриального общества, а теперь она запросто может пойти на дно и следа за собой не оставить!
Облегчив таким образом душу, Боб немного притих и сообщил мне, что единственное решение – загнать представителей обеих партий в одну комнату и заставить со всем разобраться раз и навсегда. Он уже поговорил по телефону с Джоном Джоунзом в «Веселом парке», и Джон согласился обзвонить несколько депо и собрать подходящих кандидатов.
– Леса Прентиса – определенно, – заявил Боб. – И мне кажется, Джон Форд тоже сможет представить уравновешенную точку зрения.
Он отбарабанил список фамилий – несколько я узнал – и предложил для встречи формат «круглого стола». Обрадовавшись возможности хоть чем-нибудь заняться, я незамедлительно предложил свое содействие в реализации этой идеи.
– А где ты собираешься проводить эту встречу? – спросил я.
– Ну, «Веселый парк» будет естественнее всего, – ответил он. – Только там все больше склоняются к увольнительным, поэтому, вероятно, кое-кто сочтет это нечестным. На самом деле, я переговорил с Рэем Коппином насчет того, чтобы использовать Зал Приемов у нас, и он одобрил.
Следует признать – меня инициатива Боба впечатлила. Он не только придумал саму встречу, но и приложил немало усилий, чтобы ее организовать. Но даже так было ясно: в одночасье ничего не произойдет, поскольку многим делегатам придется ехать из дальних уголков Схемы. День-другой понадобится, чтобы собрать всех в одном месте. А тем временем Зал Приемов следует подготовить, и Боб попросил меня с этим делом не откладывать. Комната располагалась в дальнем конце главного коридора, рядом с двустворчатыми дверями. Ее отводили заезжим титулованным особам, а это, в сущности, означало, что на полу там ковровое покрытие, а не линолеум. Окон не предусматривалось, однако в тех местах, где они должны быть, висели тяжелые бархатные шторы. В углу громоздилась пирамида стульев с кожаными сиденьями и стоял большой круглый стол. В небольшом тамбуре я отыскал пылесос и хорошенько почистил ковер, затем выдвинул стол и стулья на середину. Омытая светом электрической люстры, комната теперь выглядела идеальным местом для встречи на высшем уровне.
Пока я всем этим занимался, мне время от времени наносили визиты любопытные. Похоже, слух о предстоящем саммите пошел широко, и теперь все хотели помочь советом и мнением.
– Ты передай от меня Лесу Прентису, – сказал один водитель, – что ранние увольнительные – не предмет для переговоров.
– Тебе пепельницы понадобятся, – предупредил другой. – И побольше.
После примерно десятого подобного вторжения личностей, относившихся ко мне либо как к мальчику на побегушках, либо как к лакею-добровольцу, я закрыл Зал Приемов и запер дверь. Что-то подсказывало мне, что избранным представителям светит бурное время, и я надеялся, что сыграл полезную роль в придаче этому месту атмосферы святилища. Когда мы встретились с Бобом Литтлом, он сообщил, что встреча назначена на половину одиннадцатого в следующий понедельник.
В выходные чудесная погода, до сей поры сопутствовавшая забастовке, наконец сломалась, и в понедельник утром заморосил легкий дождик. В результате все прибывающие делегаты были обряжены в дождевики, и, наблюдая за их прибытием, я не мог не отметить, как похожи они друг на друга. Леса Прентиса и Джона Форда я знал в лицо, но, говоря по правде, отличить их от прочих коллег было трудновато. Все – типичные работники Схемы, и невозможно было представить, что придерживаются они настолько диаметрально противоположных взглядов.
Вольногулы прибыли с заранее подготовленной Вступительной Речью, в которой предлагали в будущем при составлении графиков учитывать ранние увольнительные с гарантированным окончанием рабочего дня в три часа хотя бы раз в неделю. Полноденыцики посмеялись над таким предложением: их назначенный оратором делегат назвал его «иллюзорным».
Звали этого человека Энди Пауэлл, и на предварительной встрече с мокрыми избирателями он произнес речь из-под зонтика. Сторонники этой партии собрались поблизости от автомойки, но, поскольку делегат говорил в уже ставший привычным мегафон, слова его разносились по всему двору отчетливо.
– Иногда, – громыхал он, – мне кажется, что наши друзья вольногулы обитают в какой-то стране грез. Никогда в жизни не работали они полный день и более того – они и не собираются этого делать!
Обвинение вызвало волну резких выкриков из публики, и, получив такую поддержку, он продолжал в том же духе еще несколько минут. К концу своего выступления он
Magnus Mills
уже исчерпал весь арсенал оскорблений, насмешек и инсинуаций. Ранние вольногулы кипели от негодования. Вскоре после они выпустили Дополнительное Заявление, описывавшее его тезисы как «смехотворные» и «бесполезные».
Вот в такой вот бескомпромиссной атмосфере четырнадцать избранных ровно в десять тридцать прошли в Зал Приемов.
– Славное начало, – заметил Джонатан, когда за ними закрылась дверь.
Весь главный коридор забили наблюдатели, жаждавшие первыми услышать об исходе саммита. Но время шло, и многие переместились в столовую, в конце концов оставив в коридоре только меня, Джонатана и Боба Литтла в компании нескольких упертых любопытствующих. Из комнаты не доносилось ни звука – ожидаемого гвалта, судя по всему, удалось избежать. Примерно в час дверь приоткрылась дюйма на два и подозвали Боба.
– Дело движется? – осведомился я по его возвращении.
– Пока нет, – ответил он. – Они просят прислать пива и сэндвичей.
– Хороший знак, – сказал я. – По крайней мере, у них организуется застолье.
– Да, с ящиком пива мы их упредили, – сказал Боб. – Как ты считаешь, Джордж сможет предоставить сэндвичи?
– Схожу узнаю. – Джонатан вылетел в двустворчатые двери и понесся вверх по лестнице в столовую. Вернулся он моментально. – Нет, не сможет. Говорит, что очень занят.
– Ну и что мы тогда будем делать? – спросил Боб.
– Не беспокойся, – сказал я. – У меня есть на примете человек как раз для такой работы.
13
Прибытие Мартина сорок минут спустя напоминало долгожданную атаку кавалерии с горизонта. К этому времени делегаты дважды повторили свое требование пропитания и, по словам Боба, уже являли признаки всевозрастающего раздражения. Когда, наконец, он смог их заверить, что сэндвичи готовятся, они в ожидании как-то успокоились. Мартин приехал вооруженный большой корзиной, набитой необходимыми ингредиентами, а также тарелками, ножами и хлебной доской. Разместился он в комнате по соседству, но не слишком близко к столовой (чтобы не расстраивать Джорджа), и сэндвичи вскоре потекли плотным и быстрым потоком.
– Сыр и латук для первой перемены блюд, – объявил он. – Затем яйцо с кресс-салатом, если им понадобится вторая.
Каждая тарелка подавалась с бутылкой пива и лично вносилась в Зал Приемов Бобом и Джонатаном, который к этому времени уже стал активным помощником Мартина. Я заметил, что одновременно с Мартином появился ряд довольно-таки бесполезных иждивенцев. Они вились вокруг его стола в очевидной надежде, что их тоже накормят, посему Боб по возвращении вынужден был недвусмысленно прогнать их прочь.
– Дрянские бакланы, – заметил он. – Ни стыда ни совести у некоторых.
Несмотря на ворчание, Боб явно был доволен тем действием, которое сказало на делегатов угощение, а поэтому убедил Мартина нарезать запас сэндвичей для послеобеденного резерва. Их накрыли белыми салфетками и поместили под надежную охрану до особого распоряжения.
Если кто-то и надеялся, что согласие будет достигнуто быстро, их ждало крупное разочарование. Может, конечно, люди за закрытыми дверями и расслабились от угощения, но в совокупности все они были орешками твердыми, и споры, следовательно, тянулись всю вторую половину дня. Многие забастовщики в половине пятого отправились по домам, зная, что судьба их теперь – в других руках. Осталось только самое ядро твердолобых вольногулов, полноденьщиков и экстремистов, которые поддерживали друг другу хмурую компанию до самого вечера, когда снабженцы начали прибирать свои запасы.
Мартин только закончил паковать все обратно в корзину, когда ему нанес визит Джордж.
– Я принес тебе чашку чаю, – сказал он. – Полагаю, никто раньше об этом не догадался, правильно?
Этого оказалось довольно, чтобы погасить возможную вражду между этой парочкой, и уже через десять минут они делились друг с другом опытом, как лучше намазывать масло на хлеб. А саммит тем временем продолжался. В шесть попросили еще сэндвичей, а также дополнительное пиво. Внося их в зал, Боб не забыл проинформировать делегатов, что в буфете уже ничего не осталось. По его замыслу, это должно было несколько подстегнуть делегатов, но усилия пропали втуне. И только вскоре после десяти часов двери открылись и в проеме возник изможденный Джон Форд, за которым показались Энди Пауэлл и остальные двенадцать. Они сгрудились в конце коридора, а Джон и Энди выступили вперед, чтобы произнести речь.
– Это был трудный день, – начал Джон. – Но благодаря усилиям Боба и всех вас, нам удалось прийти к согласию. Обе стороны полагают, что пролонгацией забастовки ничего не будет достигнуто, а следовательно, по тщательном рассмотрении мы подготовили Совместное Заявление, которое и зачитает сейчас мой коллега.
Повисла пауза. Энди Пауэлл медленно развернул листок бумаги, который сжимал в левой руке. Один или два зрителя зашаркали в предвкушении ногами. Остальные прокашлялись за Энди. После чего он воздел заявление перед собой и громко прочел:
– Мы пришли к единодушному мнению, что должен соблюдаться принцип полного рабочего дня, однако ранние увольнительные могут выписываться в тех случаях и только тогда, когда этого требуют обстоятельства.
Последовала еще одна пауза.
– И это все? – спросил кто-то.
– Ну да, – подтвердил Энди. – Это все.
– А как же законные десять минут?
– Десять минут от восьми часов остаются в силе.
Это вызвало общий вопль восхищения, я четырнадцать делегатов принялись продолжительно пожимать друг другу руки, хлопать друг друга по спинам и взаимно друг друга поздравлять.
– Иными словами, – пробормотал Джордж, – мы вернулись туда же, откуда начали.
Возвращение к работе стало мероприятием достойным. Утром в среду, после целого дня «консультаций и соглашений» весь персонал прибыл на работу так, будто никакой забастовки и не было. Затем, в половине восьмого из ворот выехала колонна «УниФуров» во главе с фургоном, украшенным вымпелами. Складские рабочие обоих убеждений выстроились на рампе и наблюдали за ее выездом, ликуя и воодушевленно маша ей на прощанье. Таким образом они давали понять, что конфликт поистине и окончательно исчерпан.
Но даже так появление «УниФуров» на дорогах и улицах не произвело того эффекта, на который большинство из нас рассчитывало. Предполагалось, что конец раздоров будет с радостью воспринят широкими массами. И поэтому нас с Джорджем удивило количество странных взглядов, которые люди бросали на нас, едва мы выехали на Кольцевую. Мы просто потеряли счет тем, кто смотрел на нас и с презрением качал головой, словно говоря: «Позор так бастовать, да и только!»
Тем временем наши собратья-автомобилисты, похоже, стали нетерпимее к «УниФурам» на дорогах, нежели это бывало в прошлом, и некоторые поистине чинили нам препятствия. Поначалу я думал, что им просто жалко уступать нам дорожное пространство, остававшееся незанятым, пока мы пребывали в праздности, что само по себе выглядело довольно справедливо. Но когда нас подрезали в пятый раз подряд, я понял, что подобные действия подхлестывает чистая злоба.
– Что это со всеми такое? – спросил Джордж, когда одна машина обогнала нас, а затем притормозила, чтобы свернуть влево.
– Похоже, мы утратили популярность, – ответил я.
– Но мы только что выстрадали трехнедельную забастовку во имя сохранности Схемы! – возмутился он.
– Общественность на это смотрит иначе.
К счастью, общий объем нашей деятельности гарантировал, что вскоре «УниФуры» вновь станут королями транспортных магистралей. К середине дня третировать на дорогах нас почти перестали и мы снова влились в ткань повседневной жизни. Тем не менее в новом направлении мы свернули с Кольцевой с большим облегчением. В действие теперь вступили новые маршруты, и наш последний график включал в себя рейс в «Кружевной рай». Уже распогодилось, и мы весело катили дальше, я показывал Джорджу различные достопримечательности, замеченные мною во время контрольных поездок.
Но хотя Джордж и обращал внимание на удобные придорожные парковки и кафе, вскоре стало ясно, что больше его занимает грядущая встреча с Мартином. Ему очень хотелось посмотреть, как тот работает на своей, так сказать, территории, – на Джорджа огромное впечатление произвели сэндвичи Мартина. У меня сложилось ощущение, что методы коллеги интересовали его больше, чем ингредиенты, но и так мне было приятно разделять с ним предвкушение встречи, когда мы подъезжали к воротам депо «Кружевной рай». Внутри было спокойнее, чем обычно, и на первый взгляд введение новых графиков никак не повлияло на внутренний распорядок жизни. И тут я заметил, что на рампе стоит и разговаривает с Гарольдом, Мартином Эриком начальник – в новой, ловко подогнанной форме. Мы въехали во двор и нас там встретил Стив Мур – его только что назначили и выглядел он весьма довольным жизнью.
– Ты помалкивал, – заметил я, вылезая из кабины.
– А чего болтать? – ответил он. – Не хотелось, чтоб завидовали, а?
– Ты тут постоянно?
– Угу, – ответил он. – Первый начальник, назначенный в «Кружевной рай».
Я посмотрел на его серебряную кокарду, блестевшую на солнце, и понял, что для Гарольда и всех остальных жизнь никогда уже не будет прежней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16