А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


Мы с Джорджем отправили Джонатана к стойке за чаем, а сами нашли свободный столик и уселись. Через проход от нас располагались Рон Кёртин, Дерек Мосс и Дэйв Катберт. Все – полноденьщики, они восседали за небольшой овальной табличкой, на которой жирно значилось: ЗАБАСТОВОЧНЫЙ КОМИТЕТ. Перед Дереком лежал список фамилий, и он проглядывал его, время от времени шариковой ручкой ставя тут и там галочки. Когда мы садились, он мне кивнул, затем вернулся к списку. Через минуту пришел Джонатан.
– На вид все очень серьезно, – сказал он, несколько понизив голос. – Как ты думаешь, это список бастующих полноденьщиков?
– Возможно, – ответил я. – С другой стороны, это может быть список небастующих вольногулов.
– Что бы там ни было, разницы никакой, – заметил Джордж. – Мы все в одной лодке.
Он положил себе в чай три ложки сахара и принялся безутешно его помешивать. Я тем временем размышлял, не сходить ли мне к стойке и не взять ли себе завтрак или отложить поход часа на два и назвать его обедом. По правде говоря, аппетита не было вообще, поскольку работу я и не начинал, а потому в конце концов я решил подождать.
Мы допили чай и взяли себе по второму, когда перед столиком забастовочного комитета предстал Брайан Тови. Раньше он сидел в дальнем углу столовой и пылко о чем-то беседовал с группой вольногулов-единомышленников, как вдруг мы увидели: он встает с места и целеустремленно шагает через весь зал. И вот он уже стоит и смотрит сверху вниз на Дерека, Рона и Дэйва.
– Не возражаете, если я поинтересуюсь? – спросил он. – Но кто именно дал вам полномочия проводить эту забастовку?
– Это было решение большинства, – ответил Дерек.
– Стало быть, вы голосовали, так?
– Поднимали руки, да.
– Когда?
– Вчера вечером, когда ваша братия разошлась по домам.
– А кроме того, мы опросили нескольких уважаемых людей, – добавил Дэйв. – Вроде Джона Форда и Лена Уокера. Они оба полностью одобрили эту забастовку.
– Понятно, – сказал Брайан. – И это, стало быть, оправдывает то, что мы тут застряли на весь день, так?
– Конечно, оправдывает, – сказал Дэйв. – Это необходимо для вящего блага всей Схемы.
Чистая убежденность этого ответа, похоже, как-то озадачила Брайана, и он на миг погрузился в молчание. Не иначе, слова подбирал.
Но тут всю столовую окутало еще более общее безмолвие. Одна из створок входных дверей слегка приоткрылась, и в проеме показалась голова. Она принадлежала Рэю Коппину. Мы все посмотрели на него, а он одарил нас изнуренной улыбкой и снова спрятался.

12

Ничего длиннее первого дня забастовки я в жизни не помню. К одиннадцати утра время тянулось так медленно, что во мне поселилось убеждение: стрелки часов остановились вообще. И лишь когда большая перескочила на одну минуту вперед, я осознал, что ошибся.
Потребив каждый по четыре кружки чая, Джордж, Джонатан и я сидели и слушали окружавший нас гомон голосов, занятых нескончаемыми дебатами. Никогда не слышал я столько людей, единодушно соглашавшихся друг с другом, одновременно не соглашаясь со своими коллегами за соседними столиками. Просто чудо, что дело не дошло до потасовки, поскольку в столовой не хватило бы места для двух противостоящих сил. Вместо этого установился прочный нейтралитет, при котором все только ворчали, насколько ограниченна и неразумна позиция противной стороны по сравнению с ними, просвещенными. Что там говорить: я слышал все доводы уже сотни раз и мне вовсе не хотелось выслушивать их опять. Поэтому в конце концов я решил, что с меня хватит, и спустился во двор, оставив Джорджа и Джонатана в очереди на дротики.
Проходя мимо вахты, я заметил, что дверь приоткрыта, а потому слегка толкнул ее и увидел, что под доской с ключами сидит Артур и читает газету.
– А, это ты, – сказал он, подняв голову. – Я закрыт.
– Я знаю, – ответил я. – Но я просто хотел спросить, нельзя ли мне одолжить ключи от моего фургона всего на несколько минут?
– Зачем?
– Ну, я просто думал загнать фургон на мойку. Блеск как бы навести.
– Боюсь, что нельзя, – сказал Артур. – У нас забастовка… Или ты не слыхал?
– Да, но это ж ненадолго. А потом я быстренько их верну.
– Послушай, – сказал он. – Если я выдам тебе ключи, мне придется выдавать их всем, кто придет с каким-нибудь своим капризом. Я же тебе только что сказал: я закрыт. Именно поэтому и окошечко закрыто. Если хочешь помыть фургон, придется тебе взять ведро и тряпку и мыть его вручную.
– А где мне их взять?
– Попробуй уборщиков.
– О, точно. Спасибо, Артур. Простите за беспокойство.
Он хрюкнул и захлопнул за мной дверь. Однако я дошел до чуланчика уборщиков и убедился: там все закрыто и за матовым стеклом никто не шевелится. Тут я понял, что уборщики, скорее всего, тоже бастуют, как и все остальные. Артур, вероятно, меня сюда направил, просто чтобы избавиться. И тем не менее мысль о том, что я должен помыть фургон, прочно въелась мне в голову, поэтому я принялся нарезать круги по всему депо в поисках ведра и тряпки. Когда поиски оказались тщетными, я пересек двор и зашел в механическую мастерскую. Уж они-то, думал я, наверняка подтирают чем-то разлитое масло.
Я вошел через ту дверь, которой мы пользовались последние недели, когда забирали Джорджевы тортики, однако внутри не пахло ни Робом Маршалом, ни кем другим. Там царило молчание. Пройдя чуть дальше, я миновал пустой кабинет Кена Скэнлона и вошел уже в настоящую мастерскую. Окна там не предусмотрены, и вся она освещалась длинными флуоресцентными трубками, свисавшими с потолка на латунных цепочках. В здании никого не было, но резко остановился я не от этого. Передо мной раскинулось зрелище: воздетый на гидравлическую рампу, стоял полуразобранный «УниФур». Его колеса, панели, крыша и кабина сняты, на месте остались только шасси и двигатель да на своих стебельках торчали голые фары. Вокруг были раскиданы детали, а также отвертки, гаечные и разводные ключи. Работу, видимо, бросили, едва началась забастовка. К шасси «крокодилом» была накрепко прицеплена переносная лампа, и она жестко освещала поверженное транспортное средство. От его вида в таком недосостоянии что-то во мне шевельнулось – какая-то странная печаль, будто сейчас я потеряю нечто драгоценное навсегда. Несколько мгновений я постоял, впитывая глазами эту душераздирающую картину. А потом вышел из мастерской и вернулся на солнышко.
День был теплый, и многие уже вышли из столовой во двор. Они разминали ноги, прогуливаясь группками по двое и трое. Я так и не нашел ведро и тряпку, а возросшее количество персонала вынудило меня думать, что от мысли вымыть фургон придется отказаться вообще. В конце концов, работа посреди таких разногласий не принесет мне ничего хорошего, особенно если учесть важность событий, разворачивающихся вокруг. Тот факт, что я не отношусь ни к вольногулам, ни к полноденыцикам, здесь иррелевантен. Это первая забастовка во всей истории Схемы, и я осознал, что лучше просто плыть по течению, нравится мне это или нет.
А экстремисты, как я вскоре выяснил, придерживались совершенно другого мнения. Я предполагал, что они будут полностью поддерживать акции полноденыциков, и потому сильно удивился, услышав, что их фракция захватила и оккупировала игровую комнату. Целью своей они выдвинули, однако, не играть ни в дротики, ни в карты, ни в снукер, а протестовать против забастовки вообще. Новость мне сообщил Дэйв Уэлан.
– Забаррикадировались внутри, – сказал он. – Дрянские обломщики. Теперь нам вообще нечем заняться.
Судя по всему, оккупацией руководил Ричард Харпер, чьи последователи верили, будто национальное общественное мнение обратится против нас. Более того, они убежденно возражали против того, что люди наслаждаются праздными развлечениями в такое критическое время. Забастовочный Комитет попросил Билла сделать попытку и урезонить брата, но пока все усилия оставались тщетны.
Ранние вольногулы тем временем высказывали свое отношение к забастовке как-то очень двусмысленно. По самой природе своей они, разумеется, склонялись к тому, чтобы радоваться возможности побездельничать несколько часов, поскольку целыми днями и так именно этим занимались. Хотя для водителя проводить время в каком-нибудь укромном тупичке в нескольких милях от депо – это одно. И совершенно другое – весь день торчать на территории депо. Поэтому едва пробило и миновало три часа, вольногулам начало становиться все больше и больше не по себе. Обычно в это время они уже строили планы, как бы подловить какого-нибудь ничего не подозревающего начальника в надежде получить на путевку заветную подпись. Сегодня же, напротив, другого выхода у них не оставалось – только ждать половины пятого.
Последние десять минут тянулись дольше всего. Вопрос о законных десяти минутах даже не вставал, поскольку при забастовке они были неприменимы. Кроме того, фургоны весь день никуда не ездили, а значит, не нужно было и ключи сдавать. Но даже так не заметить иронии момента было невозможно, и я обратил внимание, как не одна голова покачивалась с печальным смирением. В двадцать минут пятого те, кто весь день просидели в столовой, спустились и влились в толпу, стекавшуюся к воротам. В четыре двадцать девять из игровой комнаты показались экстремисты и тщательно заперли за собой дверь, чтобы продолжить оккупацию на следующее утро. И наконец, ровно в половине пятого мы все покинули территорию депо – с радостными кличами. Наконец-то можно было идти домой.

Следующее большое событие произошло пару дней спустя, когда к забастовке решили присоединиться дамы из столовой. Им уже, видимо, хватило подавать чай ордам неблагодарных мужчин, которые ничего больше не делали, а только рассиживали за столиками и чесали языками. Что там говорить, подобное действие поставило полноденьщиков в весьма затруднительное положение, поскольку на такой оборот они вовсе не подписывались. И вправду, люди слышали, как некоторые пытались разубедить столовских дам, вне сомнения, рассчитывая сохранить бесперебойный поток субсидируемых съестных припасов и напитков. Успеха они, однако, не добились, и в концу первой недели кухонные жалюзи опустились окончательно. К счастью, Забастовочному Комитету удалось реквизировать чайный бак с кипятильником, поэтому на некоторое время угроза крайних лишений была сведена к минимуму.
А в следующий понедельник депо удостоилось визита Несбитта. Он появился, когда мы с Джонатаном сидели на краю рампы и наблюдали за импровизированным футбольным матчем, развернувшимся посреди двора. По мере того, как забастовка выдыхалась, такие матчи стали частыми событиями и неизменно устраивались между командой, состоявшей из вольногулов, с одной стороны, и команды полноденыциков с другой. Счет был ноль-ноль, когда Джонатан пихнул меня локтем в бок и показал на фигуру в черном, которая медленно обходила двор по периметру.
– Ёшкин дрын, – сказал я. – Жара такая, что свариться можно, а он все равно с полной выкладкой.
Несбитттем временем остановился и озирал футболистов; кроме нас, его никто, похоже, не заметил.
– Интересно, чего ему надо, – сказал Джонатан.
– Может, просто вынюхивает, – предположил я. – Надо же чем-нибудь заняться, пока придумает, как бы еще напакостить вольногулам.
– Чтобы такого поймать, самому им нужно быть.
– Ты о чем это?
– Когда Несбитт сам водил, он был худшим вольногулом из всех.
– Это кто тебе сказал?
– Один парняга, я с ним в депо «Раджуэй» познакомился. Он знал человека, который работал с Несбиттом еще в начале Схемы. Неделями подряд полного дня не отрабатывал, по общим отзывам. Путевку ему регулярно подписывали. Начальство явно обрадовалось, когда он подал на повышение. Это значило, что они его на свою сторону переманили.
– И что это был за парняга?
– О, я не знаю, как его звать. Но он уверял, что история подлинная.
Из середины двора донесся рев. Полноденыцики только что забили себе гол, и вольногулы бегали кругами, поздравляя друг друга так, будто играли в финале на кубок. Когда игра возобновилась, Несбитт двинулся дальше.
Мы так и не выяснили подлинной причины его появления в «Долгом плесе». Да и Джонатанову историю проверить я не смог и в конце концов отмахнулся от нее, как от беспочвенного слуха. Но не понимал я тогда другого: то была лишь первая ласточка в потоке диких бредней, ставших разменной валютой забастовщиков. Многие байки вертелись вокруг Гослинга: его непрекращающееся отсутствие лишь подливало воду на мельницу домыслов. Одни утверждали, что его поставили кидать уголь в топку кочегарки какого-то далекого депо. Другие – что ему дали задание сортировать использованные путевки, отделяя те, на которых есть подписи, от тех, на которых их нет. И на выполнение этой задачи у него уйдет несколько лет. Обе эти истории были полной гилью, разумеется, это я точно знал, но в сложившихся обстоятельствах считал, что, возможно, мудрее не говорить вообще ничего и никому.
Однако ходил и еще один слух, обладавший под собой, похоже, хоть какой-то основой. Начали поговаривать об этом где-то на третью неделю забастовки, и я слышал его больше чем из одного источника. Все выглядело так, будто некая группа энтузиастов пришла к руководству и вызвалась водить «УниФуры», пока не разрешатся споры между двумя лагерями. Все это будет происходить строго на добровольной основе, работу оплачивать никто не станет, и энтузиасты готовы начать немедленно. Если верить слуху, их предложение сейчас находится «на рассмотрении».
Тут следует отметить, что, хотя забастовка приняла национальный характер, на экономическую жизнь страны она не повлияла никак или же повлияла очень незначительно. Не возникло никакого дефицита, ничего не нарушилось, наоборот – большинство автомобилистов радовались, что дороги больше не забиты процессиями медлительных «УниФуров». Целью кампании было всего лишь привлечь внимание к возникшей внутри Схемы проблеме, однако предложение энтузиастов грозило подвергнуть ее всяческим нежелательным проверкам. В конце концов, если кто-то готов водить «УниФуры» бесплатно, к чему платить жалованье тем, кто к этому не готов?
В результате слух сопровождало нарастающее беспокойство. До меня он впервые дошел, когда я совершил один из своих, теперь уже редких, визитов в столовую, где за последнее время многое изменилось. В предшествовавшие дни Забастовочный Комитет обвинили в том, что он монополизировал кипятильник и отдает предпочтение полноденьщикам в ущерб вольногулам. Более того, члены Комитета доказали свою полную несостоятельность тем, что сначала у них закончился сахар, затем – молоко и, наконец, сам чай. В этот момент вперед выступил Джордж и предложил свои услуги в качестве временного снабженца – к вящему облегчению отягощенного проблемами Комитета, который это предложение моментально принял. Джордж выступал в новой роли всего второй день, и я решил сходить и посмотреть, как он справляется. Столовая уже просто превратилась в тигель идеологического брожения, и едва войдя, я сразу услышал историю про энтузиастов-добровольцев. После чего отыскал свободный столик и сел.
– Итак, насколько вам известно, – произнес чей-то голос поблизости, – по моему мнению, всю добровольную работу вообще следует запретить.
Это ораторствовал Джон Форд, чья репутация полноденьщика была известна всей Схеме. Как обычно, он вел беседу в манере, более подобающей партийному съезду, адресуя свои замечания не только трем собеседникам, сидевшим с ним за столиком, но и всем окружающим, кто мог его слышать. Этим он мне напоминал школьного учителя, самодовольно полагающего, что ему внимает весь класс. Поверхностный обзор столовой показал, что в действительности никто не обращает ни малейшего внимания на то, что Джон имеет сказать, за исключением его непосредственных собеседников и меня. Однако ему было довольно знать, что слова его не тратятся впустую, и осознав, что я тоже впитываю сказанное, он одарил меня благодарным кивком.
– Неоплачиваемой работе не место в современной экономике, – продолжал он. – Поскольку, если люди paботают за так, можно с уверенностью гарантировать, что кто-то где-то остается без работы!
– Так что, стало быть, произойдет, если руководство примет предложение энтузиастов? – спросил Крис Дарлинг, сидевший напротив.
– Тогда нам придется блокировать ворота, – объявил Джон таким тоном, будто подобное решение самоочевидно. – Тогда никакие фургоны никуда не поедут.
Три недели забастовки, видимо, никак не пригасили Джонова пыла, и в тот момент я понял: обе стороны – по-прежнему в тех же глубоких окопах, что и раньше. Сколько еще, интересно, продержится это противостояние? Единственным человеком, кому настоящая ситуация оказывалась выгодна, по-видимому, оставался Джордж – его снабженческие маневры шли полным ходом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16