Почему и избегал думать о ней в постельном плане кощунственно. Удивляюсь, как посмел ее возжелать Никита, — настолько плотское подчинено в ней было духовному. Недаром звалась Еленой, которую Зевс подменил облаком, обманув троянцев. Вот именно: не женщина, а облако. Облачко! Ее субстанция струилась на высоте, где летают одни только ангелы. А теперь вот она к ним присоединилась на равных. Так не является ли убийца всего лишь слепым орудием судьбы?
— Слишком ты на нее загляделся, — сказал Никита и, взяв за плечи, развернул к стенке. — А теперь скажи-ка, кого я взял на роль дуэньи? Проверка на внимательность.
Оказался прав — я смотрел только на Лену и, убей Бог, не помнил, кто там на заднем плане подглядывал из-за занавески.
Оставалось только гадать.
— Саша, — сказал я, полагая это логичным, ведь Саша присутствовал почти на всех сеансах. Вот именно — сторожевым псом и сводней в одном лице: сначала свел, а потом шпионил.
— Мяу, — отверг мое предположение Никита.
— Ты сам! — Что тоже верно, потому что Никита был соглядатаем супружеской жизни своего друга и своей милой.
— Себя я изобразил в виде золотого дождя, — сказал Никита и повернул меня обратно к картине.
Я вгляделся в сводню-шпионку в восточном тюрбане и обомлел. Нет, читатель, мимо, как бы сказал Никита: не я. На заднем плане, рядом с кроватью, на которой возлежала прекрасная Елена, выглядывала, отогнув занавес, моя Галя. Так странно было видеть ее здесь — какое она имела отношение к их любовному треугольнику? Невольно сравнивал — рядом с ширококостной, полногрудой, крупной Галей Лена выглядела хрупко и девичьи. Вот именно — женщина и девушка, будто они принадлежали к разным поколениям, хоть разницы всего ничего. Никита даже немного усилил этот контраст, укрупнив Галю и утончив Лену. Это было сугубо его личное сравнение двух близких ему женщин, одну из которых он любил, а с другой спал.
— И чего ты их спарил? — сказал я. — Да и Лена в роли Данаи? У нее иное амплуа. Я бы скорее представил ее боттичеллевской Венерой. Или Офелией.
— Или Дездемоной.
Неужели он взаправду думает на Сашу? Или пытается навесить на него убийство по классической схеме „Отелло — Дездемона“? Ну, деятель!.. У меня голова ходуном шла от подозрений, одно нелепее другого. Насколько легче думать, что Лену порешил какой-нибудь сторонний бандюга или бродяга. Странно только, что ничего не взяли. А что было у них брать, когда они сами перебивались от случая к случаю?
— Убил ее, а мог меня, — сказал Никита.
— Не финти!
— Сам засветился, а потом стал темнить и отнекиваться. Симулировал частичную потерю памяти. Даже если так!
— Ты считаешь, что человек ответствен за преступление, о котором даже понятия не имеет?
— Убийца все равно остается убийцей, даже если убивал, будучи невменяем. А тем более если симулирует невменяемость. Следующий на очереди — я. Обещал шею свернуть — так прямо и сказал. Проговорился. Ясное дело, вошел во вкус, тем более ему сошло предыдущее.
— Кому повешену быть, тот не утонет, — сказал я, чтоб снять напряжение.
— А кто говорит об утоплении? Помнишь, как в Дубровнике, поддавши, ночью плыли по лунной дорожке? Я первым вылез на тот проклятый остров с ядовитыми ежами. А что повешену, что удушену — один черт! — Он мотнул своей бычьей шеей, и я тут же вспомнил, как цыганка в Сараево нагадала, что он помрет от апоплексического удара.
— Так и не носишь галстуки?
— А на кой? Чистое украшательство, никакой функциональности, а такое ощущение, будто тебя душат. Я и серьгу в носу тоже не ношу.
— Сравнил! А что, если эта твоя вечная асфиксофобия материализовалась наконец в страхе перед Сашей?
— Ты его не знаешь! Он совсем скособочился, пока ты там на буржуйских харчах приходил в себя от нашей жизни. Весь ушел в подозрения. А что ему оставалось? Делать-то больше нечего — ни поклонников, ни писательских тусовок. Звонков и тех нет. Окололитературный бабец правит бал, несколько шестидесятников и восьмидсрастов жируют на валютных премиях и грантах, остальные норовят пожрать на роскошных презентациях. Будь на его месте, давно б со стишками завязал, а он все тянет лямку, хоть и без никакой надежды. Да еще нас с ней стал случивать от неча делать, толкал друг к другу, испытывая сексуальное долготерпение. Мы сопротивлялись до последнего. Сам сбрендил и нас с ума сводил. Думаешь, мучился, что она ему изменила? Что способна изменить вот на чем свихнулся! Не столько вероятность, сколько возможность измены — что в ее, а не в его воле, и коли решится — не устережешь. Хочешь знать, он и убил ее профилактически, впрок, чтоб пресечь измену, если она еще не изменила. А теперь моя очередь.
— Тебя-то за что?
— А за то, что знаю, что он убил. Его теперь не остановить. У него искушение убивать. Как одержимый. Живу в постоянном страхе. Последний этаж, никого рядом, если что — не докричишься. К двери не подхожу, на звонки не отвечаю, ночами не сплю. Иногда так и подмывает опередить и самому его прикончить. У него и повод есть — эта картина. Уламывал отдать или продать. Даже ее подговорил — заявилась в мастерскую и прямо с порога: „Отдай картину. Или уничтожь. Не хочу больше, чтоб ты на меня пялился“. Ты и представить не можешь, как она меня стала после этого ненавидеть! Если б кого так любила, как меня ненавидела! Так нет — все силы ушли на ненависть. В последние дни сама не своя была.
— И ты не отдал?
— Как видишь. Немного даже шантажировал Сашку — мол, теперь и у меня есть голенькая Лена. Своя собственная! Что хочу, то с ней и делаю. Еще неизвестно, какая из них живее и всамделишнее. А теперь известно. Вот он и помешался окончательно — что у меня есть Лена, а у него ничего не осталось, кроме кота-дворняги. У меня и то породистей. А теперь он меня может прикончить под видом грабежа.
— Так отдай ему эту чертову картину!
— Черта с два! У него живая была — не уберег! И эту уничтожит, как только доберется. Хорошо хоть я ему вторую не показал.
— Вторую? — Я вдруг перестал улавливать смысл его речи.
— Ну да. Эту я уже по памяти писал. Моя ей эпитафия. Смотри! — И он развернул ко мне еще одну картину и поставил рядом с Леной-Данаей.
На ней был изображен треснувший пополам фанат с рубиновыми зернами, изнутри, из самой его плоти, как из почки, прорастало юное женское тело, а из кесарева разреза у нее на животе снова выглядывали гранатовые зерна, и в самом верху, посреди звездных вспышек, возникало лицо с отрешенным, в никуда, взглядом. Сходство с Леной было очевидно, но это была метафора Лены, где ее зелено-серые глаза, красные зерна граната и мерцающие звезды вступали в какой-то таинственный ночной хоровод. Я стоял как зачарованный.
— Мяу! — довольно улыбнулся Никита, возвращая меня на землю. Точнее, вертая от одной реальности к другой. — А знаешь, как называется? „Как сотворить женщину из граната“.
— Как сотворить женщину из облака, — переостроумил его я, не вдаваясь в мифологические подробности, да и не сбить его было с гранатовой темы.
— Что-то в этом фрукте есть сакральное, тебе не кажется?
— Я об этом как-то не думал, — честно признался я.
— Греки считали гранат любимой пищей мертвых. А знаешь, как часто он упомянут в Библии! В одной только Песне Песней — пять раз. Робу Аарона украшал. В гранате двенадцать сегментов — сакральное число в Библии. Двенадцать колен Израилевых, двенадцать апостолов…
— Не только в Библии. Зодиакальная дюжина, двенадцать верховных богов на Олимпе, двенадцать рыцарей Круглого стола…
— А почему решили, что змей в раю угостил Адама с Евой яблоком? Наверное, по ассоциации с греческими мифами: яблоко раздора, сад Гесперид. А в Библии сказано просто плод. Гранат больше подходит — ввиду его ассоциативно-символического упоминания в других местах Библии. У меня с дюжину картин на тему граната, в разных его метафизических сочленениях с человеком и космосом. Как-нибудь покажу.
— Ну вот, — улыбнулся я. — А еще отрицаешь роль личности в искусстве. Гранатовый цикл — твой единственный вклад в мировую цивилизацию.
Еще раз глянул на гранатовый портрет Лены.
— Зря не показал Саше, — сказал я и тут же пожалел.
— Ты что, не сечешь — он же псих!
— Еще вопрос, кто из вас больше псих — ты или он?
— И в милиции мне так сказали. А я им: любой бы на моем месте спятил.
— Ты обращался в милицию?
— За защитой. Чтоб охрану приставили. Вот это меня по-настоящему заинтересовало.
— У тебя что, телохранители?
— Прислали одного на ночное дежурство, но через неделю сняли. Представляешь, как я уязвим? Единственное спасение — пистолет.
— У тебя есть право на ношение оружия?
— Какое, к черту, право! У нас на черном рынке атомную бомбу можно купить. Были б деньги.
— И ты купил?
— Этими днями. Не бомбу, конечно. Уже договорился. Мне б только успеть.
Я решил переменить тему:
— Это лучшая из твоих „Данай“, хоть я и не понимаю, зачем ты подверстал сюда Галю.
— Сама подверсталась.
— Это уже из области фантастики.
— Самая что ни на есть реальность. Случилось в тот раз» когда Саша сбежал из мастерской. Хлопнула дверь, мы с Леной остались вдвоем. Молчали, я продолжал работать, хотя можешь представить, что со мной творилось. У меня, когда работаю, часто бывает эрекция, а здесь, сам понимаешь… Дико возбудился.
— А она? — спросил я, но он пропустил мимо ушей.
— Боялся на нее взглянуть, размешивал краски, подправлял какие-то незначительные детали. Картина была уже вчерне готова, Лена возбуждала на ней, как живая. Но и живая была рядом. Стоило только встать и протянуть руку — ближе никого в жизни, голенькая, родная. Имел полное право. Профессиональное — ну, знаешь, чуть изменить поворот головы, разворот плеч и прочее — обычная работа с моделью, а создает определенный интим. Я же сам ее каждый раз укладывал, чтоб было точь-в-точь как у Рембрандта. При Саше, правда. А здесь пошевелиться боюсь, столбняк напал, нерешительность, как у Гамлета. Никогда в жизни такого не испытывал, дикий напряг. С трудом оторвался от холста. До сих пор не пойму, что было в ее взгляде. Отчаянная какая-то решимость и одновременно — ненависть. Она готова была мне отдаться, но не по страсти, а из ненависти ко мне. Боюсь, не поймешь, путано рассказываю. А если отдастся, никогда не простит. Ни мне, ни себе. Ни Саше, с которым у них война была в самом разгаре.
— Когда все это было? — перебил я. — Ты так рассказываешь, как будто все произошло только-только, прямо перед ее смертью.
— И мне так кажется. А иногда даже, что уже после смерти. Особенно то, что случилось, когда Саша сбег.
Он перескакивал с одного на другое, не отвечал на вопросы — словно, забыв обо мне, говорил сам с собой, воспоминания наезжали друг на друга, эмоциональная сумятица, грешным делом я так и подумал: а уж не спятил ли он взаправду? А я? Живо вообразил, как сидим с ним в одной палате и погружаемся в нирвану воспоминаний. А что, если это и есть прообраз моего будущего?
Ах, пошто она предвидит То, чего не отвратит?
— Ты и представить не можешь, как она была прекрасна с этим своим ожидающим и ненавидящим взглядом! — продолжал безумец. — Любимая, желанная, долгожданная, обнаженная, осталась малость — сама бы никогда! — раздвинуть ее девичьи коленки. Вот именно — девичьи! Несмотря на годы замужества, в ней проглядывала ее девичья суть! Это и есть тайна, которую она унесла с собой, вечная девственность. Как была принцессой, так и осталась.
— Принцесса? — удивился я. — Ты ее принцессой величаешь, а Галя ее принцессой обзывает. В том смысле, что принцесса на горошине. Одно и то же слово, а какая пропасть смысла.
— Галка ей завидует.
— Завидовала.
— До сих пор. К мертвому зависть сильнее, мертвец непобедим. Как при жизни, так и сейчас — ненавидит. Даже смерть соперницы не принесла ей облегчения. Она все надеется заарканить Сашку.
— Соперницы? Сашу? Я ничего не понимал.
— А, хрен с ней! А Лена как была девочкой, так до конца и осталась. Супружество не в счет — после пятнадцати лет секс перестает быть в новинку, эмоции притупляются, женщина снова становится девушкой, если не изменяет мужу.
— Что ты несешь? Или ты это в фигуральном смысле? Маленькая собачка и до смерти щенок?
— Ты ничего не понимаешь! Она была девушкой! Сам убедился. Лично.
— Ты с ней спал?
— Спал, не спал — разве в этом дело? — ответил он уклончиво. Несколько минут трения, а хочется часами, неделями, не отрываясь! Помнишь, сколько Зевс шмарил Геру? Триста лет! Непрерывно.
— И как только кончили, сразу заспорили, кто больше получает удовольствия. А к Тиресию обратились как к арбитру, потому что тот на семь лет был обращен в женщину.
— Ну и что им сказал Тиресий, коли у нас сегодня вечер греческой мифологии?
— А то, что у женщины сексуальные ощущения в десять раз сильнее, чем у мужчины. Вот за этот ответ он и был ослеплен разгневанной Герой, зато Зевс — в возмещение и в благодарность — наградил его прорицательским даром. Знаешь, что странно? И тот и другая открещивались от получаемого удовольствия. Стыдились, что ли?..
— Если б я знал об этой истории раньше! — хихикнул Никита. — Нет, к ней это не относится — у нее было девичье сознание. Да и Сашка, полагаю, еженощно ей вдувал, мазурик. Хоть и мазила — так и не забрюхатил. А регулярный супружеский секс притупляет желания. Однажды — еще задолго до этих проклятых сеансов — уговаривал ее, уламывал, умолял. Отдаться мне, думаешь? Нет! Бежать вдвоем от Сашки, из этого города, из страны, на край света! Потому что я с ним больше повязан, чем она. А она — все меньше и меньше.
— А как насчет того, что все бабы на одно лицо? Точнее, на одну муфту?
— Так и есть. Только не она. Исключения подтверждают правило. А какие она письма писала! Так и сказал Сашке Однажды: зря вы с ней не расстаетесь хоть иногда — письма б от нее получал. У меня три есть — одно с Байкала, два с Волги, когда они с Сашкой путешествовали. Толстой и Чехов ей в подметки не годятся. По одним письмам в нее влюбиться можно. Такие рождаются раз в сто лет.
Мысленно с ним согласился, а вслух сказал:
— Представляю, как он переживает.
— Еще неизвестно, кто больше. Я — как сорок тысяч братьев!
— Он ей не брат.
— Он ей никто! И любил не ее, а свою любовь. Любовь как способ самоутверждения. Литература — самопокаяние, а любовь — самоутверждение. Ловко устроился!
— Ну, ты поднял глаза… — напомнил я ему.
Он как бы очнулся:
— А, ты хочешь знать, что дальше… — И совсем уж некстати издал свое клятое «мяу».
Я и не скрывал любопытства, боясь, как бы Никита не потерял нить рассказа.
Он выглядел страшно усталым, словно воспоминания оттянули все его жизненные силы. Только сейчас я увидел, как он постарел за эти годы. Из нас всех он был самым тщедушным и хворым. Не болен ли чем серьезным? Мы почти ровесники, а он выглядел на все шестьдесят.
Мы молчали, тихий ангел кругами летал над нами — как коршун. Передо мной застыла картина — голая Лена и отложивший кисть Никита.
— Да говори же, черт дери!
— Что говорить? Как будто это мгновение растянулось навечно. Когда наши глаза встретились, время отключилось. Мы оказались в каком-то замкнутом пространстве, где законы времени и гравитации не действуют. За пределами жизни. Мое желание и ее готовность, моя любовь и ее ненависть. Мне остался один шаг я его не мог не сделать и не мог сделать. Оцепенение как во сне — полный паралич воли. Несмотря на то что я ждал этой минуты многие годы. И вот усилием воли я стряхнул с себя наваждение и встал. Я знал, какая нас ждет расплата, но было уже все равно, я двигался как сомнамбула. И тут нас оглушил звонок в дверь.
— Саша? — спросил я, хоть и так было ясно.
— У меня мелькнула отчаянная мысль — не открывать. Но заниматься любовью, когда он за дверью, — уж лучше прямо при нем. Не во мне дело. Я стоял над ней и вдруг увидел, что в ее глазах нет ни желания, ни ненависти, ничего, а только ужасная усталость. А что, если я все напридумывал насчет ненависти и готовности? Вот я и поплелся открывать дверь.
— А что Саша?
— Саша? — удивился Никита. — Ах да, Саша. Мы с ней тоже так подумали. Только это был не Саша.
— А кто?
— Кто, кто! — передразнил он. — Тот, кто изображен на картине.
До меня не сразу дошло.
— Галя?
В это время раздался звонок в дверь. Всамделишный, а не в его рассказе. Мы с ним переглянулись. Это мог быть кто угодно, и если б на пороге мастерской возникла покойница, ни он, ни я не удивились бы. Я ущипнул себя, чтоб проснуться.
— Это Саша, — сказал Никита.
В его глазах был настоящий страх. Кто-то воткнул палец в кнопку звонка и уже не отпускал. Звон стоял такой, что казалось, тряслись стены. Но Никита не двигался. Тогда я сам открыл.
В дверях стояла Галя, запыхавшись, тяжело дыша.
— Одевайтесь! Только быстрее. Одна не могу. Саша звонил. Прощался. Боюсь, не успеем. И заплакала.
5. КТО МОЖЕТ ЗНАТЬ ПРИ СЛОВЕ «РАССТАВАНЬЕ», КАКАЯ НАМ РАЗЛУКА ПРЕДСТОИТ?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23