А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 




Сергей Шхиян
Покушение


Бригадир державы Ц 18



Сергей Шхиян
Покушение

Пролог

В середине июля 1799 года в центральной России установилась чрезвычайно жаркая погода. Солнце с безоблачного неба за долгий летний день раскаляло воздух так, что все живое старалось спрятаться в тени или жалось к воде. Даже птиц почти не было видно, кормились они только ранним утром и перед закатом, когда немного спадала жара. Только крестьяне были вынуждены целыми днями печься на открытых солнцу хлебных полях. Зерновые созрели и начали осыпаться, и промедление в жнивье грозило большими потерями урожая.
Как обычно, в жаркое время года, над бескрайними русскими равнинами бушевали ураганы и грозы. Дикое атмосферное электричество пугало людей своей безжалостной мощью и неожиданностью. Оно, не находя исхода в высоких зданиях и громоотводах, которых в эту пору почти не встречалось, било куда придется, то в высокое дерево, то в церковную колокольню, а то и просто в корову на пастбище, или мужика в поле.
Грозовые тучи стремительно налетали, падали на землю стеной дождя, но лишь только их уносило ветром, вода, так и не принеся прохлады, вновь поднималась с земли паром и возвращалась в выгоревшее от зноя небо. Тяжело приходилось дальним путникам в эту пору. Разбитый в прах лошадиными копытами суглинок грунтовых дорог поднимался в воздух, приставал тонкой пудрой к потным лицам, скрипел на зубах и забивал носы. Путешественники ворчали на «проклятую жару», ждали прохлады вечера и отдыха, чтобы оставить надоевшие седла, размять затекшие ноги и смыть с тел пыльно-соленую кору дальнего пути.
А путь был долгий. В карете, запряженной четверкой вороных жеребцов, ехала молодая женщина, ее сопровождал эскорт из двадцати кавалеристов. Карете и кортежу нужно было преодолеть почти тысячу верст по малонаселенной местности с северо-востока на северо-запад, в столицу Российской Империи город Санкт-Петербург. Ехали не спеша, что и не удивительно по такой жаре. Отдыхать, по возможности, останавливались в помещичьих усадьбах.
Провинциальным дворянам льстило оказывать гостеприимство кирасирам лейб-гвардии Его Величества полка, блестящим гвардейцам аристократических фамилий. Тотчас на редких гостей, съезжались со всей округи помещики с женами и взрослыми дочерьми на выданье, и начиналось обычное в таких случаях «махание». Так называли в то время ухаживание.
Пассажирка кареты, молодая женщина, окруженная таким великолепным эскортом, была чрезвычайно скромна и в сельских приемах не участвовала. Время на стоянках она проводила в одиночестве, где-нибудь в глубине хозяйских покоев, и только если выпадал кортежу случай останавливаться на дорожных станциях или в простых крестьянских избах, ее можно было увидеть в романтическом окружении своих спутников. Тогда она без оглядки на соглядатаев, блестела своей скромной, неброской русской красотой, от которой у мужчин всех континентов обычно захватывает дыхание и которую сложно описать, ибо непонятно, чего в ней больше – нежности, обаяния или трепетной женственности.
Почти все кирасиры, кто тайно, кто явно, были в нее влюблены, но она не делала между ними различия, никого особо не выделяла и не приближала и, возможно, только этим поддерживала среди военных товарищеские отношения. Она вместе со своими спутниками путешествовала уже третью неделю, и ни у кого из тех, кто с ними встречался, наблюдал отношение дамы с военными, не возникло и тени сомнения, в том, что она не просто спутница бравых гвардейцев, а арестантка, по приказу с самого верха государственной власти тайно перевозимая в столицу.
Звали таинственную даму Алевтиной Сергеевной Крыловой. О том, за что ее арестовали и почему для доставки в столицу жены никому не известного худородного дворянчика отрядили такой внушительный конвой, кирасиры не знали. Возможно, что-то знал чиновник тайной полиции, надворный советник Ломакин, обладавший специальными полномочиями и откомандированный для выполнения ареста и тайной доставки Алевтины Сергеевны то ли самим государем, то ли кем-то из первых вельмож империи, но он сумел выполнить только первую часть задания, арест. Буквально в первую же ночь возвращения, Ломакин внезапно умер ночью от удара и унес тайну своего задания в могилу.
Командование странной экспедицией перешло к другому порученцу, флигель-адъютанту Татищеву. Заменяя полицейского чиновника, он поменял седло своего прекрасного ахалтекинского жеребца на место в карете, и трое суток ревностно охранял пленницу, ни днем, ни ночью не спуская с нее глаз. Однако и с ним случилось беда – он внезапно заболел животом и с подозрением на холеру был оставлен в небольшом уездном городе Зарайске на попечении отставного военного лекаря.
Следующий по должности штабс-ротмистр Денис Александрович Вяземский взял на себя командование экспедицией. Он в карету к пленнице не пересел, ехал вместе с товарищами верхом, и дальше Алевтина Сергеевна путешествовала в тюремной карете в одиночестве. Вяземский, как мог, старался делать пленнице приятное, не притеснял ее мелочными придирками, и вел себя не как вынужденный тюремщик, а как галантный русский офицер.
Крылова ценила рыцарство своих конвоиров, была с ними мила и вскоре, как уже было сказано, женская прелесть и ровный дружелюбный нрав вынудил в нее влюбиться едва ли ни всех кирасиров. Только особый режим конвоирования вынуждал Вяземского прятать Алевтину Сергеевну от внимания досужих свидетелей, но когда была на то возможность, и не оказывалось посторонних, она своим присутствием украшала холостой быт военных.
О милой узнице конвоиры не знали чего-либо достоверного. Алевтина Сергеевна о своем прошлом ничего не говорила и ее жизнь представлялась сплошной тайной, хотя таковой не была, и еще незадолго до описываемых событий не представляла собой ничего интересного. Тогда ее звали Алевтинкой, и была она дворовой девушкой в имении небогатого помещика. Барин по имени Леопольд Африканович насильно выдал ее замуж за своего казачка, чтобы отвадить того от своей пассии. Казачок барского произвола не снес и пустился с возлюбленной в бега. Кончилось это личной трагедией нескольких человек.
Казачка после поимки отдали в солдаты, свою крепостную возлюбленную Леопольд Африканович сгоряча продал проезжему дворянину, и сам от любовной тоски вскоре сошел в могилу. Так Алевтинка оказалась не девкой, не вдовой, не мужней женой. Скорее всего, все бы в ее жизни пошло по жестоким законам простой сельской жизни, когда молодая женщина оказывается без мужниной защиты, и становится игрушкой грубых мужских страстей, не случись попасть в их имение очень странному человеку по имени Алексей Крылов.
Впрочем, странность его заключалось только в одном обстоятельстве. Он родился не в восемнадцатом, а в конце двадцатого века, и по легкомыслию и стечению обстоятельств переместился в это время. Молодые люди встретились, и, как часто случается, между ними зародилась любовь. Что привлекло друг к другу таких совершенно разных людей, можно рассуждать сколько угодно, и все равно не найти правильного ответа. Любовь – материя непонятная, мистическая, не поддающаяся не только математическому, но и логическому анализу. Кончился этот сельский роман необузданной молодой страстью и скромной свадьбой.
После венчания девка Алевтинка стала называться Алевтиной Сергеевной, вдруг вспомнила французский язык, который, оказывается, знала в детстве, и вообще оказалась весьма незаурядной личностью. И еще одно обстоятельство делало ее чрезвычайно интересной женщиной. После тяжелой болезни Алевтина Сергеевна начала слышать и понимать о чем думают окружающие люди.
Сложись все счастливо, на этом можно было бы кончить авантюрный роман и перейти к семейным хроникам, но спокойно жить молодой чете не удалось. Мужа, Алексея Григорьевича начали терроризировать какие-то таинственные сатанисты, а саму Алевтину Сергеевну арестовали непонятно за какое преступление и теперь везли в Петербург.
О странной судьбе этой женщины сохранились воспоминания, написанные ее собственной рукой. Издательство, приобретя рукопись, разделило ее на две части и представляет любезному читателю, часть сохранившегося текста. К сожалению, отдельные ее фрагменты оказались так испорчены временем, что не поддались расшифровке. Однако и то, что удалось прочитать, служит интересным памятником той давно прошедшей эпохе.

Глава 1

– Простите меня, сударыня, – заглядывая в карету, виновато обратился ко мне Иван Николаевич Татищев, – у меня внезапно захромала лошадь, и я оказался в совершенном конфузе. Не будете ли вы возражать, если я составлю вам компанию доехать до ближайшей кузницы?
– Если у вас в том есть нужда, Иван Николаевич, то я согласна, извольте садиться, – ответила я, освобождая ему рядом с собой место на широком каретном диване.
Флигель-адъютант легко поднялся по ступеням, ловко проскользнул в неширокую дверку, сел рядом со мной и улыбнулся так очаровательно, что кончики его усов произвели легкое движение снизу вверх и обратно.
По виду Татищеву было едва ли двадцать три года. Он был строен, хорош собой и принадлежал к древнему дворянскому роду, происходящему от князей Соломерских или Соломерецких, отрасли князей Смоленских. Предок их, Василий Юрьевич по прозвищу Тать-ищ, сын князя Юрия Ивановича Соломирского, был, по семейному преданию, наместником великого князя Василия Дмитриевича в Новгороде в начале XV столетия. Обо все этом, первым делом и поведал мне блестящий молодой человек.
Я слушала его заученный рассказ о родовом величии и вполне понимала, для чего он все это говорит. Иван Николаевич считал меня наивной провинциалкой и думал, что как только я узнаю, какой он знатный, то не решусь отказать его руке, погулять у меня под юбками.
Не нужно было обладать моей способностью, понимать чужие мысли, чтобы разобраться в его ближайших планах.
– Судя по имени, ваш предок, Иван Николаевич, был большим шельмой! – сказала я, когда он, наконец, перестал называть имена и чины своих выдающихся родственников.
– С чего вы это взяли, сударыня? – неприятно удивился флигель-адъютант.
– Позвольте, но слово «тать» всегда означало вора и разбойника. Видимо, у князя Соломирского один из сыновей был человеком весьма дурного поведения, ежели ему прилепилось такое прозвище, – насмешливо объяснила я.
Татищев про себя хмыкнул, но воображаемую руку из-под моей юбки убрал.
– А вы изволили бывать в Петербурге? – перевел он разговор на другую тему.
– Нет, я всю жизнь прожила в деревне, – ответила я.
– Забавно, – сказал он, никак не объяснив, что в том, что я не жила в столице, забавного. – Но теперь вы там, наверное, побываете.
– Это несомненно, если случаем не умру по дороге, – ответила я.
Сказала я это намерено. Мой первый тюремщик Ломакин имел недвусмысленный приказ помешать мне доехать до столицы живой. И если бы он внезапно не умер, когда мы с ним спали в одной постели, не знаю, писала бы я сейчас эти строки. Теперь я намеревалась выяснить, не было ли подобного приказа и у Татищева.
– Чего вам умирать? – засмеялся он. – Вам в ваши годы только жить и жить!
Ни одной тайной мысли по поводу моей судьбы или причины ареста в голове у него не возникло. Думал в эту минуту Иван Николаевич исключительно о форме моей груди. Кажется, эта часть женской фигуры волновала его больше остальных дамских прелестей.
– В жизни случается всякое, – объяснилась я, – вдруг нас сейчас поразит гром небесный!
– Господи, что это вы такое говорите, – недовольно сказал спутник, невольно прислушиваясь, не слышна ли поблизости гроза. Потом меня успокоил. – Молния редко попадает в человека, ежели, конечно, он не прячется под высоким деревом.
– Не скажите, – покачала я головой, – иной раз и попадает. У нас в деревне не то, что человека, как-то убило свинью.
Татищев подумал, что я очень своеобразная женщина, но мысли о возможном приятном развитии нашего знакомства не оставил.
– Все в руках Господа, – подытожил он спор. – Вам не жарко в крытом экипаже? Может быть, прикроем завесы на окошках, чтобы не так пекло солнце?
– Тогда здесь будет душно, а мне не хватает свежего воздуха, – сразу же пресекла я поползновения уединиться от любопытных взоров нашего конвоя.
Разговаривать нам больше оказалось не о чем, и он лениво придумывал тему, которая могла бы меня заинтриговать. То, что я скоро буду его, он ничуть не сомневался и самоуверенно думал, какой он молодец и стоит ему поманить пальцем, как смазливая провинциалка растечется перед ним как кисель по столу.
– А балы вы, любезная, Алевтина Сергеевна, изволите любить? – наконец нашел он, о чем со мной можно поговорить.
– О чем вы? Какие балы? Я еще совсем недавно была крепостной крестьянкой! Мне ближе посиделки и коровник, чем менуэты.
Такого откровенно небрежного признания он от меня никак не ожидал.
– Вы – крестьянкой? Так это правда? – не удивился, а скорее испугался он. – То есть, вы хотите сказать, что вы… были?.. Ну, я хочу сказать…
– Именно. Я была крепостной крестьянкой, иначе говоря – холопкой, и умею доить коров, – спокойно ответила я. – Вы знаете, что такое корова?
– Корова? – глупо переспросил он. – Это, кажется, такое животное?
– Совершенно справедливо, для флигель-адъютанта вы удивительно сообразительны, – подтвердила я, демонстративно теряя к нему всякий интерес.
Татищев вспыхнул, хотел ответить резкостью, но вовремя сдержался. Кажется, только теперь он посмотрел на меня с интересом. Однако я отстраненно смотрела в окно и не обращала на него внимания.
Ну, погоди, чертовка, сердито подумал он, я покажу тебе, как надо мной смеяться! Ничего, посмотрим, что ты запоешь ночью! Тогда-то я с тобой поговорю по-другому!
– И каково это – доить коров? – стараясь, чтобы голос звучал ровно и бесстрастно, спросил он. – Кажется, они ужасно плохо пахнут?
– Так же как и люди, когда сильно потеют и плохо моются, – не оглядываясь, ответила я.
Для нежного флигель-адъютанта намека оказалось достаточно, и он незаметно отодвинулся от меня на самый край сидения.
Дальше мы ехали молча. Он тихо меня ненавидел и придумывал самые язвительные замечания, но вслух их не произносил. Мне было забавно наблюдать, как его недоброжелательный интерес ко мне все возрастает. Это и не удивительно, для столичного аристократа было необычно, что его таким образом ставит на место мужичка. Наконец Татищеву надоело вести со мной внутренний монолог. Он решил смилостивиться, и снисходительно, спросил:
– Я слышал, вы недавно вышли замуж?
– Да, – подтвердила я, – за очень достойного человека, причем безо всяких сомнительных предков.
От такой оплеухи Иван Николаевич очухался не сразу, а когда придумал, как мне достойно ответить, я повернулась к нему и с ласковой улыбкой спросила по-французски:
– А вы, Иван Николаевич, любите балы? Говорят, что они в этом сезоне в Петербурге не модны?
Он смешался, посмотрел на меня, как на чудо морское, и пробурчал себе под нос что-то совершенно невнятное. Я ничего не заметила и продолжала ласково ему улыбаться.
– Да, государь не любит праздных развлечений, – наконец смог придумать он хоть какой-то ответ. – Дворяне должны выполнять свой долг и служить престолу, а не выплясывать на балах. Хотя он иногда и сам присутствует на придворных вечерах.
Хотите, я расскажу вам пару забавных анекдотов…
– Да, конечно, только как-нибудь в другой раз, когда у нас с вами будет общий досуг, – ответила я.
Анекдоты, которые он решил мне рассказать, я прочитала в его мыслях, они были не слишком остроумны и приличны. Флигель-адъютанта опять споткнулся на полуслове и окончательно рассердился.
– Воля ваша, – надменно заявил он, отвернулся и начал смотреть в окно.
Я не стала ему мешать и занялась своими проблемами. Мой арест был непонятен и нелогичен. Правда, пока он не нес угрозу жизни, а только женской чести, лишить которой меня все больше хотел Иван Николаевич, но, тем не менее, когда мы доберемся до Петербурга, как там сложится моя судьба, я не знала.
Случись со мной такое несчастье еще месяц назад, до того, как я научилась проникать в чужие мысли и черпать из них информацию, я, несомненно, сошла бы с ума от страха, рыдала с утра до ночи и, кланяясь блестящему графу в пояс, величала его не иначе, как «батюшкой-барином».
Теперь, благодаря знаниям, почерпнутым у мужа, человека совсем другой эпохи, я совсем иначе представляла себе жизнь и отношения между людьми. Может быть, именно поэтому так легко и непринужденно обращалась с самоуверенным флигель-адъютантом.
А он, между тем, сердито смотрел в окно кареты и клялся сам себе, что как только ему перекуют лошадь, сразу же пересядет в седло и перестанет меня замечать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32