Никакого сопротивления я бы оказать не сумел, даже не отклонился бы от летящего с близкого расстояния оружия. Ребристые мягкие подошвы кроссовок позволяли мне достаточно уверено стоять, но уж никак не плясать на скользком скате.
Однако стражник рассудил иначе. Он начал спускаться ко мне, и тут же потерял преимущество. Кожаная обувка скользила, стоять ему было неудобно, а драться просто невозможно.
Я ожидал его приближения, наклонясь вперед и держа наготове опущенный клинок. Чувствуя, что может упасть, воин упирался пикой бердыша в крышу и быстро спускался, используя оружие, как посох.
Подойдя ко мне, он поднял древко и с глумливой усмешкой прицелился в грудь. Я взмахнул саблей ему навстречу и ударил по деревянной части оружия под острым углом.
Удар был хороший, режущий и чуть не стоил мне головы. Я только чудом удержался на ногах.
Стражнику повезло меньше. Он инстинктивно откинулся назад, спасаясь от сверкнувшей стали, которая ему ничем не грозила, невольно плюхнулся на задницу и на кольчужных кольцах, как на рольганге, слетел с крыши, не успев даже вскрикнуть или хотя бы выругаться. Через секунду снизу послышался глухой удар, вскрик и хриплые проклятия.
Я устоял на ногах, а мой новый товарищ сумел поймать скользивший мимо него бердыш без нижней половинки древка.
– Ишь ты, – радостно сказал он, используя оружие как опору. – Старинная вещь, стрелецкая. Однако ж, будь древко из дуба, нипочем бы ты его, барин, не пересек. Сплоховал солдат, плохую палку поставил.
Я еще не пришел в себя после рискованного маневра и ничего не ответил.
– А ловко у тебя получилось! Чай, сам-то офицер?
– Нет.
– А рубишься знатно.
Мы начали двигаться значительно быстрее. Напарник помогал себе бердышом, а я уже освоился на скате и не опасался поскользнуться. Мы приблизились к углу пристройки. Что нам это даст, я не очень представлял. Может, там найдется забытая кем-нибудь лестница?
– Как спускаться-то будем? – задал я почти риторический вопрос.
– Да ты, добрый человек, разве не знаешь, как избы ставят?
Я обозвал себя идиотом. Дом был рублен в «обло» и по углам на две стороны торчали концы бревен. Единственную сложность – как перелезть через нависающий над стеной свод кровли и зацепиться за бревна – можно было решить при помощи новообретенного инструмента универсального назначения – бердыша.
Перебраться с кровли на стену, кстати, оказалось самым сложным во всей нашей авантюре. Однако после долгих усилий, во время которых нам, как это ни странно, никто не помешал, мы сумели перелезть с крыши на угол дома и без помех спустились на землю.
Что меня удивило – так это тишина. Никаких криков и движения народных масс. Куда-то делся даже наш свалившийся с крыши противник.
– Петух, поди, пропел, – задумчиво сказал мой товарищ по несчастью.
– Я не слышал, – машинально ответил я, понимая, что опять попадаю впросак.
– Они зато слышали, – многозначительно заметил он.
Принимать за гипотезу, что все случившееся – дурной сон или попросту чертовщина, а не самодурство и юродство «Великого Магистра», я не спешил. Слишком уж все недавно виденное было кроваво-реально.
Оставалось надеяться, что мой новый товарищ прав, и бодрое кукареканье разогнало наших противников. Тем не менее, к воротам мы пробирались «ползком и короткими перебежками», – мало ли что…
Ночь была тихая и прохладная. Трава намокла от росы. Никто не преследовал нас и вообще не возникал в поле зрения. Хотя, судя по тому, сколько я видел здесь вечером людей, замок должен быть густо населен. Теперь же у меня возникало ощущение, что мы со спутником остались здесь одни.
Мы подбежали к воротам, но они оказались запертыми на огромный висячий замок. Открыть его я даже не пытался. Недавний страх еще не прошел, и торчать на самом виду, да еще поворачиваться спиной к открытому пространству я не решался.
Мы отошли в тень и устроили совещание. Я вспомнил, что привратники после моего появления в «замке», ушли куда-то вдоль забора. Вполне возможно, что ворота – не единственное место, через которое можно покинуть усадьбу.
О высоте забора я уже упоминал, лезть через такое ограждение я бы рискнул в самую последнюю очередь, если не останется другого выхода…
Спутник согласился со мной, и мы пошли вдоль частокола, отыскивая какой-нибудь лаз. На этот раз нам повезло. Все оказалось совсем просто. Метров через пятьдесят тропинка уперлась в пролом в стене, и мы без проблем покинули территорию крепости.
Через минуту мы выбрались на дорогу и торопливо пошли прочь от проклятого места. Только теперь я сумел толком рассмотреть своего нового товарища. Это был мужик лет сорока, одетый в холщовые портки и рубаху, подпоясанную веревкой. У него было обыкновенное крестьянское лицо, как говорится, без особых примет, если не считать таковыми упрямое выражение лица, цепкий взгляд и непривычную для крестьян подчеркнутую независимость.
Мужик был коротко острижен, чего я тоже не встречал у крепостных. Бердыш на усеченной ручке, превратившийся в секиру, он заткнул за спину, так, как носят разбойники топоры.
– Ты что, солдат? – спросил я, имея в виду его короткую стрижку.
– С чего ты взял? – не очень любезным тоном ответил он вопросом на вопрос.
– Показалось.
– Если кажется, нужно креститься.
– А как ты к сатанистам попал? – продолжал допытываться я.
– Поймали, – неопределенно ответил мужик. – У меня с ними давние счеты… Да, видать, опять не судьба им моей кровушки попить.
Отвечал он неохотно, лениво цедя слова. Мне его тон не понравился, и я прекратил разговор. В молчании мы прошли минут десять. Впереди, за поворотом дороги, заржала лошадь. Не сговариваясь, мы остановились и одновременно приготовили оружие.
– Давай-ка, барин, расставаться, – шепотом сказал мне спутник. – У тебя своя дорога, у меня своя.
– Погоди, – остановил я его, – если там люди из замка, вдвоем будет легче отбиться, а если это ищут меня, то доберешься с нами до города.
– Мне бы лучше до леса, – угрюмо пробурчал он.
– Послушай… как, кстати, тебя зовут?
– Ну, к примеру, Иваном.
– Слушай, Иван, я не собираюсь лезть в твои дела. Делай, как знаешь. Но в таком виде ты долго не пробегаешь. Тебя первый встречный властям сдаст. Мне все равно, кто ты есть. Если беглый солдат, то помогу, чем смогу, я вашу судьбу понимаю. А если разбойник, то иди своей дорогой.
– Перекрестись, что не врешь, – приказал Иван.
Я не очень умело перекрестился. В принципе, мне до этого человека не было никакого дела, но что-то притягивало к нему, и я не хотел так просто с ним разойтись.
– Ладно, – неохотно согласился Иван, – и то, правда, оголодал я, который день во рту крошки не было. Коли не лукавишь, помоги.
Мы крадучись двинулись дальше. За поворотом в рассветном сумраке проглядывалась знакомая двуколка с большими колесами и две фигуры возле нее. Ко мне бросилась зареванная, несчастная Аля и припала к груди.
– Уж, как я боялась, Алешенька! – говорила она между всхлипываниями. – Как ты пропал, и нигде нету… Где искать, не знаю… Люди добрые сказали, что в хоромину тебя повезли… Ан, и там пусто… Всю ночь ждем… Семена совсем измучила…
Под Алины причитания мы подошли к двуколке, на которой сидел хмурый и заспанный Дусин «аморет» Семен.
Узнав меня, он без лишних слов начал разворачивать лошадь.
Вчетвером на двуколке нам было не разместиться, и я посадил Алю к себе на колени. Она, преодолев крестьянскую стеснительность, обхватила мою шею руками и прижалась к груди. Ее живое тепло окончательно вернуло меня к реальности, и сразу захотелось всего земного: любви, еды и сна.
Глава двадцатая
Когда мы добрались до резиденции портного, окончательно рассвело. Дом уже начал просыпался. По двору сновала хозяйка и кухонные девки. Я попросил Котомкину накормить и устроить Ивана. Они ушли в глубь подворья, а мы с Алей – в нашу комнату. Через минуту туда явился Фрол Исаевич, тоже встревоженный моим исчезновением.
Я вкратце, без мистических подробностей, рассказал, что со мной приключилось и как нам с Иваном удалось бежать. Видок у меня был еще тот, ободранный и утомленный, так что, думаю, у портного никаких сомнений в правдивости моего повествования не возникло.
Фрол Исаевич отнесся к происшествию очень серьезно. Оказалось, что замок пользуется у местных жителей дурной репутацией, и туда никто не ходит.
– Нечистое это место, – окончил свой рассказ портной, – народу там сгинуло до жути. Начальство дознание делало, ан, все попусту. Даже караул ставили, когда один чиновник из столицы пропал. Караул постоял, а потом и сам исчез. С тех пор никто к этому месту и близко не подходит.
– А чье это владение? – поинтересовался я.
– Бог его знает. Там, говорят, еще со времен государя Алексея Михалыча никто не живет. Как вы ноги оттуда унесли, ума не приложу…
О таинственном месте Котомкин говорил очень неохотно и все время крестился (или открещивался?). Мне было интересно узнать подробности, и я все-таки выпытал у него некоторые сведения.
Этот замок – самое древнее строение в округе, много старше самого Троицка. Возвел его какой-то забытый уже воевода, чтобы спрятать от царя награбленное на воеводстве имущество. Был такой в старину способ пополнять государеву казну: отзывали в Москву воевод, а по дороге их перехватывала царская дружина и экспроприировала экспроприированное. Тогда начал многомудрый чиновный народ искать способы сохранить свое кровно награбленное имущество и придумал устраивать разнообразные схроны.
Для такой цели и был, видимо, построен это острог или, по-другому, замок. Оставив в нем «нажитую» рухлядь и казну, под присмотром доверенного дьяка со стражею, воевода налегке отправился под государевы очи, да и сгинул с концами. То ли сам помер, то ли в опале пропал.
Дьяк завладел всеми ценностями и ни полушки не отдал воеводским сиротам.
Пошли слухи и разговоры. Новый воевода, прознав про дьяковы дела, предпринял против него розыск, но замок был уже пуст. С тех пор несколько раз бесхозное владение жаловалось разным чиновным людям, да так и не обрело хозяина.
Пока мы разговаривали, вернувшаяся хозяйка накрыла на стол. Я был совсем измочален и, наскоро перекусив, собрался ложиться. Аля, тоже не спавшая всю ночь, решила составить мне компанию.
День был воскресный, и вся семья портного с подмастерьями и учениками отправилась к заутрене. Мы остались в доме одни. Я сходил навестить Ивана, которого поселили в сенном сарае. Его накормили, он помылся и тоже собирался на боковую.
Когда я вернулся к себе, Аля была уже в постели. Ее одежда, аккуратно сложенная, лежала на лавке. Я знал весь ее скромный гардероб и тут же вычислил, что на себе она ничего не оставила. К месту вспомнилась польская фрашка под названием «Моя родословная».
Чтобы быть правильно понятым, приведу ее полностью:
Вначале был хаос,
лишь звезд охапка…
Затем – неизвестно,
зимой или летом повстречалась моя прапрапрабабка
с моим прапрапрадедом…..
Она просила:
«Не шали в ясный день,
при свете шалостей
не выношу я!»
Но он ко всем просьбам
был глух как пень…
От этого пня
происхожу я.
… Я начал медленно раздеваться. Аля, неплотно прикрыв глаза, наблюдала за мной. Когда я снял плавки, она все-таки отвернулась. Я потянул на себя простыню. Аля попыталась схватить ее за край, упустила и повернулась ко мне.
– Ой, Алешенька, что ты делаешь, а вдруг кто войдет… – лицемерно сказала она. – Ты же устал…
Я лег на нее и поймал еще что-то шепчущие губы. Аля начала задыхаться и с силой обхватила меня руками. Страсть вскипела мгновенно. На прелюдию у нас не хватило времени. Пережитые опасности и тревоги до предела обострили эмоции.
Она сама помогла войти в себя и подняла ноги, чтобы вобрать меня всего.
Потом началось нечто упоительное и бесстыдное, то, что в ночных телепрограммах называется «Эротические фантазии». Фантазий у нас было много, и все буйные и яростные. Мы терзали друг друга, спеша насытиться любовью, как будто кто-то пытался помешать нам.
Сильное, горячее женское тело изгибало не девчоночье любопытство, а неутоленная страсть взрослой одинокой женщины. Я сам впал в неистовство и не мог насытиться. Боязнь сделать ей больно исчезла. Але самой хотелось сладкой боли объятий и предельной близости. Выуживая из моей головы самые рискованные и откровенные мысли, она тут же воплощала их в реальность.
Меньше чем за полчаса мы вконец измучили друг друга и устроили небольшой антракт с нежностями и ласками.
– Я так испугалась, что никогда тебя больше не увижу, – словно оправдываясь, сказала она. – Я знаю, как ты мучился все эти ночи…
Меня опять захлестнула горячая волна нежности и желания, и я сдавил ее в объятиях…
Мы проспали до возвращения хозяев из церкви. Потом долго обедали, стараясь не притушить жгучего чувства, объединившего нас. Только после того, как Алю позвала Дуня, и она ушла, я взялся рассматривать свой вчерашний трофей.
Мой школьный историк, забавный одинокий старикан, был коллекционером холодного оружия, здорово повернутым на своем хобби. У него была изрядная коллекция старого русского булата, и о ней он мог говорить часами.
Самым лучшим способом сорвать его урок было задать «умный вопрос» о каком-нибудь кавказском или индийском булате.
Он тут же терял всякий интерес к теме занятий и закатывал нам часовую лекцию. Поэтому все мальчишки нашего класса немного разбирались в саблях, шашках, палашах, ятаганах.
Минимум два раза в год мы ходили на экскурсии в оружейную палату и, по возможности, на выставки холодного оружия. Так что кое-какое представление о клинках я имел.
Однако ничего подобного я никогда еще не только не держал в руках, но и не видел. То, что это очень дорогая вещь, ясно стало уже по отделке ножен и эфеса. Они были украшены тончайшей гравировкой, чеканкой, резьбой, самоцветными камнями, литыми и кованными из серебра и золота деталями.
Однако главной ценностью, на мой взгляд, был булатный клинок. Я примерно знал принцип, по которому куются такие мечи. Это очень трудоемкое и сложное производство.
В техническом смысле, булат – это особая разновидность твердой стали, обладающая большою упругостью и вязкостью.
Булатный клинок способен получать при отточке наивысшую степень острия. Хороший булат легко перерезает подброшенный в воздух газовый платок, тогда как клинок из самой лучшей инструментальной стали в состоянии перерезать только плотные виды шелковой материи.
У азиатов булат передается как родовая драгоценность. Главный признак, которым отличается булат от обыкновенной стали, – это узор, получаемый металлом во время ковки. При оценке булата принимают во внимание: форму узора, крупность его и цвет металла, то есть грунта узора.
По форме узор различается на полосатый, когда он состоит из прямых линий, почти параллельных между собою – это признак низшего качества. При повышении качества в булате между прямыми линиями попадаются кривые, и тогда он называется струйчатым.
Если кривые линии являются господствующими, то такой булат называется волнистым. Когда прямые линии очень коротки, и пряди, извиваясь между ними, идут по всем направлениям, то булат получает название сетчатого…
И наконец, когда рисунок, проходя во всю ширину клинка, повторяется по длине его, такой булат по узору считается наиболее совершенным и называется коленчатым.
По крупности узора азиатские клинки бывают трех видов: когда узор имеет крупность нотных знаков – это признак высшего достоинства; средним называется узор, когда он не превосходит величину мелкого письма, и наконец, мелкий узор служит указанием на низшее качество; величина его, однако, такова, что он легко может быть замечен невооруженным глазом.
По грунту, то есть по цвету металла между узорами, различают три рода булатов: серые, бурые и черные. Чем грунт темнее, а узор на нем белее и выпуклее, тем и достоинство булата выше.
Но, кроме этих родовых признаков, специалисты подмечают еще индивидуальные качества клинка, различая их по отливу поверхности при косвенном падении лучей света и по звону.
Иные булаты не имеют отлива вовсе, иные отливают красноватым цветом, а иные золотистым. В Азии лучшими булатами считают табан и хорасан, средними – гынды (куш гынды), а худшими – нейрис и шам. Правда и то, что «худший» клинок стоит столько же, сколько несколько хороших «мерседесов» и без труда проткнет лучший бронежилет.
Лучший булатный клинок должен обладать следующими качествами: узор его должен быть крупный, сетчатый или коленчатый, белый, отчетливо выделяющийся на черном фоне, с золотистым отливом, и должен обладать чистым и долгим звуком.
Об изготовлении булатов в Индии упоминает еще Аристотель. Индийскую разновидность клинков, в отличие от других булатов – персидских, малайских, японских, – называют «вуц».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Однако стражник рассудил иначе. Он начал спускаться ко мне, и тут же потерял преимущество. Кожаная обувка скользила, стоять ему было неудобно, а драться просто невозможно.
Я ожидал его приближения, наклонясь вперед и держа наготове опущенный клинок. Чувствуя, что может упасть, воин упирался пикой бердыша в крышу и быстро спускался, используя оружие, как посох.
Подойдя ко мне, он поднял древко и с глумливой усмешкой прицелился в грудь. Я взмахнул саблей ему навстречу и ударил по деревянной части оружия под острым углом.
Удар был хороший, режущий и чуть не стоил мне головы. Я только чудом удержался на ногах.
Стражнику повезло меньше. Он инстинктивно откинулся назад, спасаясь от сверкнувшей стали, которая ему ничем не грозила, невольно плюхнулся на задницу и на кольчужных кольцах, как на рольганге, слетел с крыши, не успев даже вскрикнуть или хотя бы выругаться. Через секунду снизу послышался глухой удар, вскрик и хриплые проклятия.
Я устоял на ногах, а мой новый товарищ сумел поймать скользивший мимо него бердыш без нижней половинки древка.
– Ишь ты, – радостно сказал он, используя оружие как опору. – Старинная вещь, стрелецкая. Однако ж, будь древко из дуба, нипочем бы ты его, барин, не пересек. Сплоховал солдат, плохую палку поставил.
Я еще не пришел в себя после рискованного маневра и ничего не ответил.
– А ловко у тебя получилось! Чай, сам-то офицер?
– Нет.
– А рубишься знатно.
Мы начали двигаться значительно быстрее. Напарник помогал себе бердышом, а я уже освоился на скате и не опасался поскользнуться. Мы приблизились к углу пристройки. Что нам это даст, я не очень представлял. Может, там найдется забытая кем-нибудь лестница?
– Как спускаться-то будем? – задал я почти риторический вопрос.
– Да ты, добрый человек, разве не знаешь, как избы ставят?
Я обозвал себя идиотом. Дом был рублен в «обло» и по углам на две стороны торчали концы бревен. Единственную сложность – как перелезть через нависающий над стеной свод кровли и зацепиться за бревна – можно было решить при помощи новообретенного инструмента универсального назначения – бердыша.
Перебраться с кровли на стену, кстати, оказалось самым сложным во всей нашей авантюре. Однако после долгих усилий, во время которых нам, как это ни странно, никто не помешал, мы сумели перелезть с крыши на угол дома и без помех спустились на землю.
Что меня удивило – так это тишина. Никаких криков и движения народных масс. Куда-то делся даже наш свалившийся с крыши противник.
– Петух, поди, пропел, – задумчиво сказал мой товарищ по несчастью.
– Я не слышал, – машинально ответил я, понимая, что опять попадаю впросак.
– Они зато слышали, – многозначительно заметил он.
Принимать за гипотезу, что все случившееся – дурной сон или попросту чертовщина, а не самодурство и юродство «Великого Магистра», я не спешил. Слишком уж все недавно виденное было кроваво-реально.
Оставалось надеяться, что мой новый товарищ прав, и бодрое кукареканье разогнало наших противников. Тем не менее, к воротам мы пробирались «ползком и короткими перебежками», – мало ли что…
Ночь была тихая и прохладная. Трава намокла от росы. Никто не преследовал нас и вообще не возникал в поле зрения. Хотя, судя по тому, сколько я видел здесь вечером людей, замок должен быть густо населен. Теперь же у меня возникало ощущение, что мы со спутником остались здесь одни.
Мы подбежали к воротам, но они оказались запертыми на огромный висячий замок. Открыть его я даже не пытался. Недавний страх еще не прошел, и торчать на самом виду, да еще поворачиваться спиной к открытому пространству я не решался.
Мы отошли в тень и устроили совещание. Я вспомнил, что привратники после моего появления в «замке», ушли куда-то вдоль забора. Вполне возможно, что ворота – не единственное место, через которое можно покинуть усадьбу.
О высоте забора я уже упоминал, лезть через такое ограждение я бы рискнул в самую последнюю очередь, если не останется другого выхода…
Спутник согласился со мной, и мы пошли вдоль частокола, отыскивая какой-нибудь лаз. На этот раз нам повезло. Все оказалось совсем просто. Метров через пятьдесят тропинка уперлась в пролом в стене, и мы без проблем покинули территорию крепости.
Через минуту мы выбрались на дорогу и торопливо пошли прочь от проклятого места. Только теперь я сумел толком рассмотреть своего нового товарища. Это был мужик лет сорока, одетый в холщовые портки и рубаху, подпоясанную веревкой. У него было обыкновенное крестьянское лицо, как говорится, без особых примет, если не считать таковыми упрямое выражение лица, цепкий взгляд и непривычную для крестьян подчеркнутую независимость.
Мужик был коротко острижен, чего я тоже не встречал у крепостных. Бердыш на усеченной ручке, превратившийся в секиру, он заткнул за спину, так, как носят разбойники топоры.
– Ты что, солдат? – спросил я, имея в виду его короткую стрижку.
– С чего ты взял? – не очень любезным тоном ответил он вопросом на вопрос.
– Показалось.
– Если кажется, нужно креститься.
– А как ты к сатанистам попал? – продолжал допытываться я.
– Поймали, – неопределенно ответил мужик. – У меня с ними давние счеты… Да, видать, опять не судьба им моей кровушки попить.
Отвечал он неохотно, лениво цедя слова. Мне его тон не понравился, и я прекратил разговор. В молчании мы прошли минут десять. Впереди, за поворотом дороги, заржала лошадь. Не сговариваясь, мы остановились и одновременно приготовили оружие.
– Давай-ка, барин, расставаться, – шепотом сказал мне спутник. – У тебя своя дорога, у меня своя.
– Погоди, – остановил я его, – если там люди из замка, вдвоем будет легче отбиться, а если это ищут меня, то доберешься с нами до города.
– Мне бы лучше до леса, – угрюмо пробурчал он.
– Послушай… как, кстати, тебя зовут?
– Ну, к примеру, Иваном.
– Слушай, Иван, я не собираюсь лезть в твои дела. Делай, как знаешь. Но в таком виде ты долго не пробегаешь. Тебя первый встречный властям сдаст. Мне все равно, кто ты есть. Если беглый солдат, то помогу, чем смогу, я вашу судьбу понимаю. А если разбойник, то иди своей дорогой.
– Перекрестись, что не врешь, – приказал Иван.
Я не очень умело перекрестился. В принципе, мне до этого человека не было никакого дела, но что-то притягивало к нему, и я не хотел так просто с ним разойтись.
– Ладно, – неохотно согласился Иван, – и то, правда, оголодал я, который день во рту крошки не было. Коли не лукавишь, помоги.
Мы крадучись двинулись дальше. За поворотом в рассветном сумраке проглядывалась знакомая двуколка с большими колесами и две фигуры возле нее. Ко мне бросилась зареванная, несчастная Аля и припала к груди.
– Уж, как я боялась, Алешенька! – говорила она между всхлипываниями. – Как ты пропал, и нигде нету… Где искать, не знаю… Люди добрые сказали, что в хоромину тебя повезли… Ан, и там пусто… Всю ночь ждем… Семена совсем измучила…
Под Алины причитания мы подошли к двуколке, на которой сидел хмурый и заспанный Дусин «аморет» Семен.
Узнав меня, он без лишних слов начал разворачивать лошадь.
Вчетвером на двуколке нам было не разместиться, и я посадил Алю к себе на колени. Она, преодолев крестьянскую стеснительность, обхватила мою шею руками и прижалась к груди. Ее живое тепло окончательно вернуло меня к реальности, и сразу захотелось всего земного: любви, еды и сна.
Глава двадцатая
Когда мы добрались до резиденции портного, окончательно рассвело. Дом уже начал просыпался. По двору сновала хозяйка и кухонные девки. Я попросил Котомкину накормить и устроить Ивана. Они ушли в глубь подворья, а мы с Алей – в нашу комнату. Через минуту туда явился Фрол Исаевич, тоже встревоженный моим исчезновением.
Я вкратце, без мистических подробностей, рассказал, что со мной приключилось и как нам с Иваном удалось бежать. Видок у меня был еще тот, ободранный и утомленный, так что, думаю, у портного никаких сомнений в правдивости моего повествования не возникло.
Фрол Исаевич отнесся к происшествию очень серьезно. Оказалось, что замок пользуется у местных жителей дурной репутацией, и туда никто не ходит.
– Нечистое это место, – окончил свой рассказ портной, – народу там сгинуло до жути. Начальство дознание делало, ан, все попусту. Даже караул ставили, когда один чиновник из столицы пропал. Караул постоял, а потом и сам исчез. С тех пор никто к этому месту и близко не подходит.
– А чье это владение? – поинтересовался я.
– Бог его знает. Там, говорят, еще со времен государя Алексея Михалыча никто не живет. Как вы ноги оттуда унесли, ума не приложу…
О таинственном месте Котомкин говорил очень неохотно и все время крестился (или открещивался?). Мне было интересно узнать подробности, и я все-таки выпытал у него некоторые сведения.
Этот замок – самое древнее строение в округе, много старше самого Троицка. Возвел его какой-то забытый уже воевода, чтобы спрятать от царя награбленное на воеводстве имущество. Был такой в старину способ пополнять государеву казну: отзывали в Москву воевод, а по дороге их перехватывала царская дружина и экспроприировала экспроприированное. Тогда начал многомудрый чиновный народ искать способы сохранить свое кровно награбленное имущество и придумал устраивать разнообразные схроны.
Для такой цели и был, видимо, построен это острог или, по-другому, замок. Оставив в нем «нажитую» рухлядь и казну, под присмотром доверенного дьяка со стражею, воевода налегке отправился под государевы очи, да и сгинул с концами. То ли сам помер, то ли в опале пропал.
Дьяк завладел всеми ценностями и ни полушки не отдал воеводским сиротам.
Пошли слухи и разговоры. Новый воевода, прознав про дьяковы дела, предпринял против него розыск, но замок был уже пуст. С тех пор несколько раз бесхозное владение жаловалось разным чиновным людям, да так и не обрело хозяина.
Пока мы разговаривали, вернувшаяся хозяйка накрыла на стол. Я был совсем измочален и, наскоро перекусив, собрался ложиться. Аля, тоже не спавшая всю ночь, решила составить мне компанию.
День был воскресный, и вся семья портного с подмастерьями и учениками отправилась к заутрене. Мы остались в доме одни. Я сходил навестить Ивана, которого поселили в сенном сарае. Его накормили, он помылся и тоже собирался на боковую.
Когда я вернулся к себе, Аля была уже в постели. Ее одежда, аккуратно сложенная, лежала на лавке. Я знал весь ее скромный гардероб и тут же вычислил, что на себе она ничего не оставила. К месту вспомнилась польская фрашка под названием «Моя родословная».
Чтобы быть правильно понятым, приведу ее полностью:
Вначале был хаос,
лишь звезд охапка…
Затем – неизвестно,
зимой или летом повстречалась моя прапрапрабабка
с моим прапрапрадедом…..
Она просила:
«Не шали в ясный день,
при свете шалостей
не выношу я!»
Но он ко всем просьбам
был глух как пень…
От этого пня
происхожу я.
… Я начал медленно раздеваться. Аля, неплотно прикрыв глаза, наблюдала за мной. Когда я снял плавки, она все-таки отвернулась. Я потянул на себя простыню. Аля попыталась схватить ее за край, упустила и повернулась ко мне.
– Ой, Алешенька, что ты делаешь, а вдруг кто войдет… – лицемерно сказала она. – Ты же устал…
Я лег на нее и поймал еще что-то шепчущие губы. Аля начала задыхаться и с силой обхватила меня руками. Страсть вскипела мгновенно. На прелюдию у нас не хватило времени. Пережитые опасности и тревоги до предела обострили эмоции.
Она сама помогла войти в себя и подняла ноги, чтобы вобрать меня всего.
Потом началось нечто упоительное и бесстыдное, то, что в ночных телепрограммах называется «Эротические фантазии». Фантазий у нас было много, и все буйные и яростные. Мы терзали друг друга, спеша насытиться любовью, как будто кто-то пытался помешать нам.
Сильное, горячее женское тело изгибало не девчоночье любопытство, а неутоленная страсть взрослой одинокой женщины. Я сам впал в неистовство и не мог насытиться. Боязнь сделать ей больно исчезла. Але самой хотелось сладкой боли объятий и предельной близости. Выуживая из моей головы самые рискованные и откровенные мысли, она тут же воплощала их в реальность.
Меньше чем за полчаса мы вконец измучили друг друга и устроили небольшой антракт с нежностями и ласками.
– Я так испугалась, что никогда тебя больше не увижу, – словно оправдываясь, сказала она. – Я знаю, как ты мучился все эти ночи…
Меня опять захлестнула горячая волна нежности и желания, и я сдавил ее в объятиях…
Мы проспали до возвращения хозяев из церкви. Потом долго обедали, стараясь не притушить жгучего чувства, объединившего нас. Только после того, как Алю позвала Дуня, и она ушла, я взялся рассматривать свой вчерашний трофей.
Мой школьный историк, забавный одинокий старикан, был коллекционером холодного оружия, здорово повернутым на своем хобби. У него была изрядная коллекция старого русского булата, и о ней он мог говорить часами.
Самым лучшим способом сорвать его урок было задать «умный вопрос» о каком-нибудь кавказском или индийском булате.
Он тут же терял всякий интерес к теме занятий и закатывал нам часовую лекцию. Поэтому все мальчишки нашего класса немного разбирались в саблях, шашках, палашах, ятаганах.
Минимум два раза в год мы ходили на экскурсии в оружейную палату и, по возможности, на выставки холодного оружия. Так что кое-какое представление о клинках я имел.
Однако ничего подобного я никогда еще не только не держал в руках, но и не видел. То, что это очень дорогая вещь, ясно стало уже по отделке ножен и эфеса. Они были украшены тончайшей гравировкой, чеканкой, резьбой, самоцветными камнями, литыми и кованными из серебра и золота деталями.
Однако главной ценностью, на мой взгляд, был булатный клинок. Я примерно знал принцип, по которому куются такие мечи. Это очень трудоемкое и сложное производство.
В техническом смысле, булат – это особая разновидность твердой стали, обладающая большою упругостью и вязкостью.
Булатный клинок способен получать при отточке наивысшую степень острия. Хороший булат легко перерезает подброшенный в воздух газовый платок, тогда как клинок из самой лучшей инструментальной стали в состоянии перерезать только плотные виды шелковой материи.
У азиатов булат передается как родовая драгоценность. Главный признак, которым отличается булат от обыкновенной стали, – это узор, получаемый металлом во время ковки. При оценке булата принимают во внимание: форму узора, крупность его и цвет металла, то есть грунта узора.
По форме узор различается на полосатый, когда он состоит из прямых линий, почти параллельных между собою – это признак низшего качества. При повышении качества в булате между прямыми линиями попадаются кривые, и тогда он называется струйчатым.
Если кривые линии являются господствующими, то такой булат называется волнистым. Когда прямые линии очень коротки, и пряди, извиваясь между ними, идут по всем направлениям, то булат получает название сетчатого…
И наконец, когда рисунок, проходя во всю ширину клинка, повторяется по длине его, такой булат по узору считается наиболее совершенным и называется коленчатым.
По крупности узора азиатские клинки бывают трех видов: когда узор имеет крупность нотных знаков – это признак высшего достоинства; средним называется узор, когда он не превосходит величину мелкого письма, и наконец, мелкий узор служит указанием на низшее качество; величина его, однако, такова, что он легко может быть замечен невооруженным глазом.
По грунту, то есть по цвету металла между узорами, различают три рода булатов: серые, бурые и черные. Чем грунт темнее, а узор на нем белее и выпуклее, тем и достоинство булата выше.
Но, кроме этих родовых признаков, специалисты подмечают еще индивидуальные качества клинка, различая их по отливу поверхности при косвенном падении лучей света и по звону.
Иные булаты не имеют отлива вовсе, иные отливают красноватым цветом, а иные золотистым. В Азии лучшими булатами считают табан и хорасан, средними – гынды (куш гынды), а худшими – нейрис и шам. Правда и то, что «худший» клинок стоит столько же, сколько несколько хороших «мерседесов» и без труда проткнет лучший бронежилет.
Лучший булатный клинок должен обладать следующими качествами: узор его должен быть крупный, сетчатый или коленчатый, белый, отчетливо выделяющийся на черном фоне, с золотистым отливом, и должен обладать чистым и долгим звуком.
Об изготовлении булатов в Индии упоминает еще Аристотель. Индийскую разновидность клинков, в отличие от других булатов – персидских, малайских, японских, – называют «вуц».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31