Я возвращалась с Лионского вокзала, проводив Фердинанда Ц он уезжа
л в Антиб. Мы договорились, что я на своей машине приеду к нему на будущей н
еделе. Я ехала медленно, опустив оба стекла, с наслаждением вдыхал запахи
раскаленной улицы, упиваясь видом деревьев, листья на которых уже тронул
а желтизна. Тротуары были горячие, асфальт плавился и лип к подошвам, горо
д томился, дыша тропической влажностью, Ц чем не экзотика! Париж был для
меня вместилищем великолепия и энергии, в этом городе эмоции всегда били
во мне через край. И надо же было во всей столице выбрать того единственно
го, ветреника и лгуна, который теперь, когда я отпустила его ненадолго одн
ого, непременно мне изменит. От этой мысли как клещами сжало желудок, пере
хватило дыхание. Я вцепилась в руль и остановилась во втором ряду, чтобы о
тдышаться. Сзади загудели, и понеслась ругань. Я обливалась потом, левую н
огу свело судорогой. Я знала наверняка: ему только дай волю, будет клеитьс
я к незнакомым девицам и укладывать их в постель. Он и не подумал предложи
ть остаться со мной, отсрочить свой отъезд. Я поставила машину на стоянке
перед папертью собора Парижской Богоматери и знакомым путем направила
сь в отделение «Скорой помощи» больницы Отель-Дье
Старейшая больница в Пари
же, на острове Сите, рядом с собором Парижской Богоматери.
.
Не успела я войти, как на меня вновь накатил страх. Несмотря на роско
шно отделанный холл и аккуратный внутренний двор с французским садиком,
повсюду ощущалась болезнь. В этом памятнике старины, смахивающем немног
о на казарму и немного на монастырь, есть что-то суровое, сама не знаю поче
му, но от него у меня леденеет кровь. Рядом с овеянным славой собором Париж
ской Богоматери Отель-Дье Ц подлинно собор нищеты, как магнитом притяг
ивающий обездоленных. Чтобы выстоять в этом пристанище невзгод, требова
лась бодрость духа, которой у меня не было. Я с ужасом думала о том, что меня
ждет: стены, сочащиеся болью, койки, с которых несутся стоны, жуткие инстру
менты хирургов Ц пилы, щипцы, скальпели, полный арсенал потрошителей. Зд
есь бродила смерть и словно насмехалась над теми, кто боролся с нею; новей
шие технологии были ей нипочем, она приходила за каждым в назначенный ча
с.
Чтобы представить себе, как легко было выбить меня из колеи в те дни
, поймите вот что: я не только осталась одна без Фердинанда, я слонялась ка
к неприкаянная по полупустому городу, среди ошалевших иностранцев, ниче
го не соображающих от жары горемык и спекшихся на солнце клошаров, пока в
ся Франция гуляла и веселилась. Я одна, а страждущих несметные полчища, и в
се на мою голову: они будут рваться на прием; а я изволь выслушивать рассуж
дения меланхоликов и бред сумасшедших. Работать, когда другие развлекаю
тся, и уехать, когда большинство приступит к работе, Ц такой игрой на кон
трасте я мотивировала свое решение остаться на праздники в Париже. Хвали
лась близким: мол, оттягивать удовольствие Ц для меня особый смак. На сам
ом же деле я бы все отдала, чтобы быть сейчас вместе с остальными на пляжах
. Дежурить на Успение я вызвалась из-за нехватки денег. Я интерн, закончил
а медицинский факультет и в двадцать шесть лет начала специализацию по п
сихиатрии. Вдобавок мне всегда тревожно в праздники: это разрыв в нормал
ьном течении дней, брешь во времени, лишающая его сути, Я заранее страшила
сь этого провала в три бессонные ночи. Когда город полон, легче: найдется к
то-нибудь, не даст пропасть. Но сейчас все мои друзья разъехались, а родны
е вообще жили за границей. Меня ждал комендантский час праздничного уикэ
нда.
Одно хорошо в отделении «Скорой помощи»: оно представляет собой ма
ленькую автономию в огромном больничном царстве. Здесь ты сам себе хозяи
н; отчитываться, конечно, надо, но косвенно. И мне не придется иметь дело с т
яжелыми травмами, я избавлена от искромсанных тел, гноя и крови. Моя епарх
ия Ц травмы психические, тоже, быть может, жуткие, но чистые, бескровные, к
ак мозг в черепной коробке. Мужчины и женщины станут изливать на меня сво
и горести, а я Ц слушать и делать вид, будто мне это интересно. Впрочем, уте
шение обманчивое: душевный недуг менее зрелищен, но тем он страшней, и вся
кий раз, сталкиваясь с ним, я чувствую себя так, будто передо мной внезапно
разверзлась бездна. В сущности, я никогда не ощущала тяги к медицине; мне
понадобилось учиться семь лет, чтобы понять, что это поприще Ц не мое и чт
о вообще-то ни одно поприще не влечет меня больше других. Какую вину хотел
а я искупить, избрав этот путь? Я знала, что мая жизнь пройдет без неожидан
ностей, как по заданной программе, и ненавидела ее не за то, что она конечн
а, а за то, что предсказуема. Я всегда носила с собой в сумке томик стихов Лу
изы Лабе и кассеты Баха. В медицинском центре, где я работала, меня так и пр
озвали: «уокмэн» Ц за то, что я постоянно ходила в наушниках. Слушать Иога
нна Себастьяна Баха в клинике или диспансере Ц значит отгородить себя о
т мира волшебным щитом, взирать на ад с высоты рая. Я включала музыку, и что-
то божественное овладевало мною. Кто это сказал о Бахе, что он Ц единстве
нное весомое доказательство существования Бога?
Меня познакомили с другими дежурными врачами, среди них был кардио
лог, совсем мальчишка с круглыми розовыми щеками, анестезиолог, рыжая, сл
ишком ярко накрашенная женщина, длинный, сухопарый офтальмолог, молодой
, но лысый хирург и еще, конечно, больничный священник целомудренного вид
а, который словно извинялся перед всеми за то, что живет на свете. У меня не
было никакого желания общаться с ними. Никогда не любила тесного кружка
интернов и медперсонала, сплоченного духом соперничества да привилеги
рованным положением по отношению к массе страждущих. Врачами становятс
я не затем, чтобы приносить людям облегчение, а из желания помучить их на з
аконном основании, наказать за их немощи. Мне претили дух ординаторской,
похотливость иных докторов, подогретая близким соседством смерти. Я не х
отела слушать пикантных откровений медсестер, вернувшихся из отпуска, н
е хотела знать глупых интрижек, что завязываются здесь долгими ночами. Я
заранее презирала их всех, опасаясь, что они сочтут меня некомпетентной.
Что такое презрение? Это боязнь оказаться хуже других и, как результат, пр
едвзятость в оценках: их мнение о тебе ты как бы отсылаешь им авансом. Три
ночи мне предстояло существовать в постоянной нестыковке: я имею в виду
ничтожность моих терзаний рядом с чужой бедой. Я так погрязла в собствен
ных проблемах, что была к ней глуха. Мне хотелось по возможности свести к м
инимуму общение с людьми: пусть меня оставят в покое, я укроюсь в тихой гав
ани среди всеобщего разброда.
Все было в тот вечер не так, как всегда: персонал сбивался с ног из-за
отпусков, шли реставрационные работы, и мне не хватило места на этаже, отв
еденном интернам; да, строго говоря, мне вообще не полагалось самостояте
льно нести дежурство Ц образования не хватало. Диссертацию по психиатр
ии я только что начала. Я была отступлением от устава. Мне выделили в проти
воположном крыле здания, на пятом этаже, клетушку с койкой, туалетом, зерк
алом, стенным шкафом, запертым на висячий замок, и старым продавленным кр
еслом. Крошечное круглое оконце глядело на башни собора Парижской Богом
атери. На карнизе прямо над моей каморкой ворковали, встряхиваясь, голуб
и. Я переоделась, разглядывая в зеркале свои широкие плечи, которые Ферди
нанду нравилось покусывать, мускулистые ноги, маленькие груди, не набуха
ющие даже во время месячных, смуглую кожу, где-то потемнее, где-то посветл
ее, и плоский живот, который никогда не подарит жизнь: по приговору врачей
, я бесплодна.
Я родилась от брака марокканца из Рабата и валлонки из Льежа Ц как
выражается Фердинанд, терракота с примесями, растение, пустившее корни п
о обе стороны Средиземного моря. Я не лишена привлекательности, но много
ли толку в красоте, если она не может застраховать от общей злой участи? Ме
ня, вот такую, как в зеркале, оценивают чужие глаза, и я никогда не знаю, выде
ржала ли экзамен или провалилась. Со временем все это состарится, и ни ухо
д, ни гимнастика, ни строгая диета не помогут: кожа обвиснет, мышцы станут
дряблыми. Впадины, пустоты изменят мой анатомический рельеф. Бывают дни,
когда собственное тело тяготит меня, кажется неподъемной, к тому же скор
опортящейся ношей. И тогда содержать его в чистоте, питать, ухаживать за н
им выше моих сил. А иногда выматывают, словно крадут меня у меня самой, взг
ляды мужчин. Мне осточертела взыскательность Фердинанда, который все тр
ебовал совершенства: для него я никогда не бываю достаточно эффектной, а
для коллег по работе я эффектна чересчур. Он отсылает меня к недостижимы
м канонам, а те порицают за фривольность. Люби он меня больше, не хотел бы, ч
тоб я была красивой и только красивой! В конце концов, имею я право не круг
лые сутки быть привлекательной? Хочется перерывов на прозу, на обыденнос
ть. Сколько моих подруг живут как в аду из-за нескольких лишних граммов. В
ообще-то я с детства мечтала быть бабушкой, перескочив через зрелые годы.
Мне бы хотелось смотреть свою жизнь с конца, знать результаты поступков,
прежде чем совершать их. Хочу быть старой, чтобы больше не надо было делат
ь выбор.
Вечер выдался долгий, тоскливый, полно ложных вызовов и попыток са
моубийства. Я была на своем посту, как капитан на мостике. В том же корпусе
помещалась медико-юридическая служба, тоже относившаяся к моей компете
нции, туда поступали мелкие воришки, нелегалы, по большей части мароккан
цы и африканцы, и мельтешня арестованных и стражей настраивала на тюремн
ый лад. Я поняла наконец, за что не люблю остров Сите: на этом клочке земли р
асположились впритык друг к другу собор Парижской Богоматери, Отель-Дье
и префектура полиции Ц союз сутаны, белого халата и дубинки; зловещее тр
ио не могут заглушить даже беспечные туристы. Я с тревогой вглядывалась
в незнакомые лица вновь прибывавших и особенно боялась агрессивных под
ростков, таких, знаете, что выплевывают слова точно пули, ходят враскачку
и выглядят так, будто выскочили из клипа в стиле рэп. Мне было страшно став
ить диагноз сходу, без полного набора симптомов: как бы не раздуть легкое
недомогание, не проглядеть тяжелый случай. Белый халат, конечно, прибавл
яет авторитета, но это лишь фикция: мне не хватало апломба, я была то безап
елляционна, то неуверенна и никак не могла найти верный тон. По правилам, м
не надлежало выслушать пациента и решить после беглого осмотра, оставит
ь его в больнице или направить в другую клинику по месту жительства. Мы бы
ли всего лишь перевалочно-сортировочным пунктом. Еще полагалось все зап
исывать в карту, и я должна была сочетать проницательность медицинского
светила со сжатостью полицейского протокола. Я щедрой рукой раздавала я
ркие, как конфетки, капсулы из запасов в аптечном шкафу, чтобы унять беспо
койных. Пациенты по большей части были не больны, а просто выбиты из колеи
и пришли за моральной поддержкой: им только и надо было, чтобы их кто-то вы
слушал, как-то утешил. Помню, на первой своей практике я принимала так бли
зко к сердцу все, что они рассказывали, что даже могла всплакнуть над их бе
дами. Некоторые находили удовольствие в самоуничижении, но большинство
являлось в Отель-Дье, чтобы их избавили от них самих, чтобы кто-то взял их н
а свою ответственность, Ц так отсидевшие срок, едва выйдя из тюрьмы внов
ь идут на преступление, потому что свобода повергает их в ужас. Порой я чув
ствовала почти осязаемую враждебность, подспудную агрессию. Иные норов
или обнажить свое хозяйство, приходилось на них прикрикивать, чтобы спря
тали. Кое-кого я жалела: например, клошар по имени Антуан, сын разорившихс
я фермеров из провинции, плакался мне, что не любит ни вина, ни пива, потому
как с детства приучен к чаю с печеньем. Слишком грязный для чистой публик
и и слишком хорошо воспитанный для улицы, он чувствовал себя изгоем сред
и нищей братии.
После таких бесед я шаталась, как пьяная, словно, соприкоснувшись с
психической неуравновешенностью, сама теряла ориентиры. Я не лечила пом
ешанных, а лишь убеждалась в уязвимости собственного рассудка. Там, где ц
арит безумие, странным образом, будто в насмешку, аномалией кажется здор
овье. Примерно каждый час весь персонал собирался в ординаторской, чтобы
перевести дух. Присев за столы, вымотанные, похожие на матросов, которые п
ришли в кают-компанию промочить горло и сейчас снова выйдут навстречу ш
торму, мы занимались нудным трепом. Стаканы подрагивали всякий раз, когд
а проезжал, громыхая, поезд метро. Я окидывала критическим взглядом моих
ночных спутников, интернов и экстернов, бледных и изможденных, преждевре
менно облысевших или заплывших нездоровым жирком, и молилась про себя: «
Господи, сделай так, чтобы я никогда не стала такой, как они!» Что они думал
и обо мне, я знала: и по конкурсу-то в интернатуру я прошла в последних ряда
х, и диплом-то защитила еле-еле. Они были правы: я ненавижу медицину.
Время, кажется, приближалось к полуночи; было совершенно нечем дыш
ать. Я провожала к выходу старичка, который пришел с жалобами на депресси
вное состояние. Стариков я люблю: они выживают из своей телесной оболочк
и и отрешаются от мира с достоинством. Это светочи чистого разума, преодо
левшего плоть и чувства. Как сейчас вижу эту сцену; в приемном покое были:
пожилая женщина, которая повредила колено, ночная красавица с разбитым н
осом, то и дело одергивавшая короткую юбчонку, два русских беженца, не соо
бражавших даже, где находятся, и молодой человек с жалобой на боли в живот
е. И в самом конце этой очереди Ц оборванец в наручниках под охраной поли
цейского. Одна странность сразу бросалась в глаза: он был в маске и жалобн
о повторял, что умрет на месте, если ее только попробуют снять. Нос и рот ег
о закрывал респиратор, какие носят в больших городах велосипедисты, чтоб
ы не вдыхать бензинные пары. А дырявая шерстяная шапочки была натянута т
ак низко, что видны оставались только глаза. Ни секунды не раздумывая Ц н
аверное, пациентов выбирают, как любимых, с первого взгляда, Ц я шагнула
к стражу порядка и сказала так властно, что сама удивилась: «Этого ко мне»
. Полицейский посмотрел на меня с
Ц Предупреждаю вас: у него нет никаких документов и он не помнит, к
ак его зовут.
Ц Все ясно, помрачение личности, амнезический синдром, я его забир
аю.
Полицейский мог бы не согласиться с моим скоропалительным заключ
ением, но тут как раз машина «скорой помощи» привезла с Шатле чернокожег
о парня с пулевыми ранениями, и ему стало не до меня. В больницах каких тол
ько оригиналов не встретишь. Среди них попадаются трогательные, жуткова
тые, но такого я видела впервые. В своем респираторе он напоминал японски
х или корейских бунтовщиков, которые закрывают лица при стычках с полици
ей. Помесь персонажа из фантастических фильмов со средневековым бродяг
ой, он выделялся среди нищего отребья, всей этой смердящей, грязной и вшив
ой публики. На нем были мокасины на босу ногу, брюки в пятнах и рваная руба
шка; в прорехах виднелась покрасневшая от солнца кожа, тощие бока и выпир
ающие ребра. Полицейская бригада подобрала его на скамейке на набережно
й острова Сен-Луи Ц это излюбленные места клошаров и парочек. Когда его з
абирали, он отбивался и так отчаянно вопил, что сорвать с него маску страж
и порядка не решились. Я представилась ему («Доктор Матильда Аячи»), велел
а снять с него наручники, заверила его, что ему здесь ничего не сделают про
тив его желания, а сейчас вымоют, осмотрят и положат в палату до завтра. Бы
стро посчитала его пульс, измерила давление. Он поднял безжизненные пуст
ые глаза Ц мне показалось, будто на меня глядят две прожженные сигарета
ми дыры. Я понятия не имела как завтра объясню коллегам эту госпитализац
ию. В психиатрическом отделении не было свободных мест, и я оформила его в
общую терапию, получив согласие дежурной. За стойкой регистратуры распо
ряжалась хорошенькая загорелая блондинка; на руках ее сверкали кольца и
браслеты, лицо сияло улыбкой: этакая аллегория роскоши, живое напоминани
е о другом мире, который сильнее мира нищеты и невзгод. Лучезарная короле
ва восседала над толпой отщепенцев, кумир озарял холодные стены. Обычно
я, стыдясь своей недобросовестности, в то время как каждый здесь вкладыв
ал в дело всю душу, глядела на лицо этой молодой женщины Ц и мне хотелось
работать лучше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
л в Антиб. Мы договорились, что я на своей машине приеду к нему на будущей н
еделе. Я ехала медленно, опустив оба стекла, с наслаждением вдыхал запахи
раскаленной улицы, упиваясь видом деревьев, листья на которых уже тронул
а желтизна. Тротуары были горячие, асфальт плавился и лип к подошвам, горо
д томился, дыша тропической влажностью, Ц чем не экзотика! Париж был для
меня вместилищем великолепия и энергии, в этом городе эмоции всегда били
во мне через край. И надо же было во всей столице выбрать того единственно
го, ветреника и лгуна, который теперь, когда я отпустила его ненадолго одн
ого, непременно мне изменит. От этой мысли как клещами сжало желудок, пере
хватило дыхание. Я вцепилась в руль и остановилась во втором ряду, чтобы о
тдышаться. Сзади загудели, и понеслась ругань. Я обливалась потом, левую н
огу свело судорогой. Я знала наверняка: ему только дай волю, будет клеитьс
я к незнакомым девицам и укладывать их в постель. Он и не подумал предложи
ть остаться со мной, отсрочить свой отъезд. Я поставила машину на стоянке
перед папертью собора Парижской Богоматери и знакомым путем направила
сь в отделение «Скорой помощи» больницы Отель-Дье
Старейшая больница в Пари
же, на острове Сите, рядом с собором Парижской Богоматери.
.
Не успела я войти, как на меня вновь накатил страх. Несмотря на роско
шно отделанный холл и аккуратный внутренний двор с французским садиком,
повсюду ощущалась болезнь. В этом памятнике старины, смахивающем немног
о на казарму и немного на монастырь, есть что-то суровое, сама не знаю поче
му, но от него у меня леденеет кровь. Рядом с овеянным славой собором Париж
ской Богоматери Отель-Дье Ц подлинно собор нищеты, как магнитом притяг
ивающий обездоленных. Чтобы выстоять в этом пристанище невзгод, требова
лась бодрость духа, которой у меня не было. Я с ужасом думала о том, что меня
ждет: стены, сочащиеся болью, койки, с которых несутся стоны, жуткие инстру
менты хирургов Ц пилы, щипцы, скальпели, полный арсенал потрошителей. Зд
есь бродила смерть и словно насмехалась над теми, кто боролся с нею; новей
шие технологии были ей нипочем, она приходила за каждым в назначенный ча
с.
Чтобы представить себе, как легко было выбить меня из колеи в те дни
, поймите вот что: я не только осталась одна без Фердинанда, я слонялась ка
к неприкаянная по полупустому городу, среди ошалевших иностранцев, ниче
го не соображающих от жары горемык и спекшихся на солнце клошаров, пока в
ся Франция гуляла и веселилась. Я одна, а страждущих несметные полчища, и в
се на мою голову: они будут рваться на прием; а я изволь выслушивать рассуж
дения меланхоликов и бред сумасшедших. Работать, когда другие развлекаю
тся, и уехать, когда большинство приступит к работе, Ц такой игрой на кон
трасте я мотивировала свое решение остаться на праздники в Париже. Хвали
лась близким: мол, оттягивать удовольствие Ц для меня особый смак. На сам
ом же деле я бы все отдала, чтобы быть сейчас вместе с остальными на пляжах
. Дежурить на Успение я вызвалась из-за нехватки денег. Я интерн, закончил
а медицинский факультет и в двадцать шесть лет начала специализацию по п
сихиатрии. Вдобавок мне всегда тревожно в праздники: это разрыв в нормал
ьном течении дней, брешь во времени, лишающая его сути, Я заранее страшила
сь этого провала в три бессонные ночи. Когда город полон, легче: найдется к
то-нибудь, не даст пропасть. Но сейчас все мои друзья разъехались, а родны
е вообще жили за границей. Меня ждал комендантский час праздничного уикэ
нда.
Одно хорошо в отделении «Скорой помощи»: оно представляет собой ма
ленькую автономию в огромном больничном царстве. Здесь ты сам себе хозяи
н; отчитываться, конечно, надо, но косвенно. И мне не придется иметь дело с т
яжелыми травмами, я избавлена от искромсанных тел, гноя и крови. Моя епарх
ия Ц травмы психические, тоже, быть может, жуткие, но чистые, бескровные, к
ак мозг в черепной коробке. Мужчины и женщины станут изливать на меня сво
и горести, а я Ц слушать и делать вид, будто мне это интересно. Впрочем, уте
шение обманчивое: душевный недуг менее зрелищен, но тем он страшней, и вся
кий раз, сталкиваясь с ним, я чувствую себя так, будто передо мной внезапно
разверзлась бездна. В сущности, я никогда не ощущала тяги к медицине; мне
понадобилось учиться семь лет, чтобы понять, что это поприще Ц не мое и чт
о вообще-то ни одно поприще не влечет меня больше других. Какую вину хотел
а я искупить, избрав этот путь? Я знала, что мая жизнь пройдет без неожидан
ностей, как по заданной программе, и ненавидела ее не за то, что она конечн
а, а за то, что предсказуема. Я всегда носила с собой в сумке томик стихов Лу
изы Лабе и кассеты Баха. В медицинском центре, где я работала, меня так и пр
озвали: «уокмэн» Ц за то, что я постоянно ходила в наушниках. Слушать Иога
нна Себастьяна Баха в клинике или диспансере Ц значит отгородить себя о
т мира волшебным щитом, взирать на ад с высоты рая. Я включала музыку, и что-
то божественное овладевало мною. Кто это сказал о Бахе, что он Ц единстве
нное весомое доказательство существования Бога?
Меня познакомили с другими дежурными врачами, среди них был кардио
лог, совсем мальчишка с круглыми розовыми щеками, анестезиолог, рыжая, сл
ишком ярко накрашенная женщина, длинный, сухопарый офтальмолог, молодой
, но лысый хирург и еще, конечно, больничный священник целомудренного вид
а, который словно извинялся перед всеми за то, что живет на свете. У меня не
было никакого желания общаться с ними. Никогда не любила тесного кружка
интернов и медперсонала, сплоченного духом соперничества да привилеги
рованным положением по отношению к массе страждущих. Врачами становятс
я не затем, чтобы приносить людям облегчение, а из желания помучить их на з
аконном основании, наказать за их немощи. Мне претили дух ординаторской,
похотливость иных докторов, подогретая близким соседством смерти. Я не х
отела слушать пикантных откровений медсестер, вернувшихся из отпуска, н
е хотела знать глупых интрижек, что завязываются здесь долгими ночами. Я
заранее презирала их всех, опасаясь, что они сочтут меня некомпетентной.
Что такое презрение? Это боязнь оказаться хуже других и, как результат, пр
едвзятость в оценках: их мнение о тебе ты как бы отсылаешь им авансом. Три
ночи мне предстояло существовать в постоянной нестыковке: я имею в виду
ничтожность моих терзаний рядом с чужой бедой. Я так погрязла в собствен
ных проблемах, что была к ней глуха. Мне хотелось по возможности свести к м
инимуму общение с людьми: пусть меня оставят в покое, я укроюсь в тихой гав
ани среди всеобщего разброда.
Все было в тот вечер не так, как всегда: персонал сбивался с ног из-за
отпусков, шли реставрационные работы, и мне не хватило места на этаже, отв
еденном интернам; да, строго говоря, мне вообще не полагалось самостояте
льно нести дежурство Ц образования не хватало. Диссертацию по психиатр
ии я только что начала. Я была отступлением от устава. Мне выделили в проти
воположном крыле здания, на пятом этаже, клетушку с койкой, туалетом, зерк
алом, стенным шкафом, запертым на висячий замок, и старым продавленным кр
еслом. Крошечное круглое оконце глядело на башни собора Парижской Богом
атери. На карнизе прямо над моей каморкой ворковали, встряхиваясь, голуб
и. Я переоделась, разглядывая в зеркале свои широкие плечи, которые Ферди
нанду нравилось покусывать, мускулистые ноги, маленькие груди, не набуха
ющие даже во время месячных, смуглую кожу, где-то потемнее, где-то посветл
ее, и плоский живот, который никогда не подарит жизнь: по приговору врачей
, я бесплодна.
Я родилась от брака марокканца из Рабата и валлонки из Льежа Ц как
выражается Фердинанд, терракота с примесями, растение, пустившее корни п
о обе стороны Средиземного моря. Я не лишена привлекательности, но много
ли толку в красоте, если она не может застраховать от общей злой участи? Ме
ня, вот такую, как в зеркале, оценивают чужие глаза, и я никогда не знаю, выде
ржала ли экзамен или провалилась. Со временем все это состарится, и ни ухо
д, ни гимнастика, ни строгая диета не помогут: кожа обвиснет, мышцы станут
дряблыми. Впадины, пустоты изменят мой анатомический рельеф. Бывают дни,
когда собственное тело тяготит меня, кажется неподъемной, к тому же скор
опортящейся ношей. И тогда содержать его в чистоте, питать, ухаживать за н
им выше моих сил. А иногда выматывают, словно крадут меня у меня самой, взг
ляды мужчин. Мне осточертела взыскательность Фердинанда, который все тр
ебовал совершенства: для него я никогда не бываю достаточно эффектной, а
для коллег по работе я эффектна чересчур. Он отсылает меня к недостижимы
м канонам, а те порицают за фривольность. Люби он меня больше, не хотел бы, ч
тоб я была красивой и только красивой! В конце концов, имею я право не круг
лые сутки быть привлекательной? Хочется перерывов на прозу, на обыденнос
ть. Сколько моих подруг живут как в аду из-за нескольких лишних граммов. В
ообще-то я с детства мечтала быть бабушкой, перескочив через зрелые годы.
Мне бы хотелось смотреть свою жизнь с конца, знать результаты поступков,
прежде чем совершать их. Хочу быть старой, чтобы больше не надо было делат
ь выбор.
Вечер выдался долгий, тоскливый, полно ложных вызовов и попыток са
моубийства. Я была на своем посту, как капитан на мостике. В том же корпусе
помещалась медико-юридическая служба, тоже относившаяся к моей компете
нции, туда поступали мелкие воришки, нелегалы, по большей части мароккан
цы и африканцы, и мельтешня арестованных и стражей настраивала на тюремн
ый лад. Я поняла наконец, за что не люблю остров Сите: на этом клочке земли р
асположились впритык друг к другу собор Парижской Богоматери, Отель-Дье
и префектура полиции Ц союз сутаны, белого халата и дубинки; зловещее тр
ио не могут заглушить даже беспечные туристы. Я с тревогой вглядывалась
в незнакомые лица вновь прибывавших и особенно боялась агрессивных под
ростков, таких, знаете, что выплевывают слова точно пули, ходят враскачку
и выглядят так, будто выскочили из клипа в стиле рэп. Мне было страшно став
ить диагноз сходу, без полного набора симптомов: как бы не раздуть легкое
недомогание, не проглядеть тяжелый случай. Белый халат, конечно, прибавл
яет авторитета, но это лишь фикция: мне не хватало апломба, я была то безап
елляционна, то неуверенна и никак не могла найти верный тон. По правилам, м
не надлежало выслушать пациента и решить после беглого осмотра, оставит
ь его в больнице или направить в другую клинику по месту жительства. Мы бы
ли всего лишь перевалочно-сортировочным пунктом. Еще полагалось все зап
исывать в карту, и я должна была сочетать проницательность медицинского
светила со сжатостью полицейского протокола. Я щедрой рукой раздавала я
ркие, как конфетки, капсулы из запасов в аптечном шкафу, чтобы унять беспо
койных. Пациенты по большей части были не больны, а просто выбиты из колеи
и пришли за моральной поддержкой: им только и надо было, чтобы их кто-то вы
слушал, как-то утешил. Помню, на первой своей практике я принимала так бли
зко к сердцу все, что они рассказывали, что даже могла всплакнуть над их бе
дами. Некоторые находили удовольствие в самоуничижении, но большинство
являлось в Отель-Дье, чтобы их избавили от них самих, чтобы кто-то взял их н
а свою ответственность, Ц так отсидевшие срок, едва выйдя из тюрьмы внов
ь идут на преступление, потому что свобода повергает их в ужас. Порой я чув
ствовала почти осязаемую враждебность, подспудную агрессию. Иные норов
или обнажить свое хозяйство, приходилось на них прикрикивать, чтобы спря
тали. Кое-кого я жалела: например, клошар по имени Антуан, сын разорившихс
я фермеров из провинции, плакался мне, что не любит ни вина, ни пива, потому
как с детства приучен к чаю с печеньем. Слишком грязный для чистой публик
и и слишком хорошо воспитанный для улицы, он чувствовал себя изгоем сред
и нищей братии.
После таких бесед я шаталась, как пьяная, словно, соприкоснувшись с
психической неуравновешенностью, сама теряла ориентиры. Я не лечила пом
ешанных, а лишь убеждалась в уязвимости собственного рассудка. Там, где ц
арит безумие, странным образом, будто в насмешку, аномалией кажется здор
овье. Примерно каждый час весь персонал собирался в ординаторской, чтобы
перевести дух. Присев за столы, вымотанные, похожие на матросов, которые п
ришли в кают-компанию промочить горло и сейчас снова выйдут навстречу ш
торму, мы занимались нудным трепом. Стаканы подрагивали всякий раз, когд
а проезжал, громыхая, поезд метро. Я окидывала критическим взглядом моих
ночных спутников, интернов и экстернов, бледных и изможденных, преждевре
менно облысевших или заплывших нездоровым жирком, и молилась про себя: «
Господи, сделай так, чтобы я никогда не стала такой, как они!» Что они думал
и обо мне, я знала: и по конкурсу-то в интернатуру я прошла в последних ряда
х, и диплом-то защитила еле-еле. Они были правы: я ненавижу медицину.
Время, кажется, приближалось к полуночи; было совершенно нечем дыш
ать. Я провожала к выходу старичка, который пришел с жалобами на депресси
вное состояние. Стариков я люблю: они выживают из своей телесной оболочк
и и отрешаются от мира с достоинством. Это светочи чистого разума, преодо
левшего плоть и чувства. Как сейчас вижу эту сцену; в приемном покое были:
пожилая женщина, которая повредила колено, ночная красавица с разбитым н
осом, то и дело одергивавшая короткую юбчонку, два русских беженца, не соо
бражавших даже, где находятся, и молодой человек с жалобой на боли в живот
е. И в самом конце этой очереди Ц оборванец в наручниках под охраной поли
цейского. Одна странность сразу бросалась в глаза: он был в маске и жалобн
о повторял, что умрет на месте, если ее только попробуют снять. Нос и рот ег
о закрывал респиратор, какие носят в больших городах велосипедисты, чтоб
ы не вдыхать бензинные пары. А дырявая шерстяная шапочки была натянута т
ак низко, что видны оставались только глаза. Ни секунды не раздумывая Ц н
аверное, пациентов выбирают, как любимых, с первого взгляда, Ц я шагнула
к стражу порядка и сказала так властно, что сама удивилась: «Этого ко мне»
. Полицейский посмотрел на меня с
Ц Предупреждаю вас: у него нет никаких документов и он не помнит, к
ак его зовут.
Ц Все ясно, помрачение личности, амнезический синдром, я его забир
аю.
Полицейский мог бы не согласиться с моим скоропалительным заключ
ением, но тут как раз машина «скорой помощи» привезла с Шатле чернокожег
о парня с пулевыми ранениями, и ему стало не до меня. В больницах каких тол
ько оригиналов не встретишь. Среди них попадаются трогательные, жуткова
тые, но такого я видела впервые. В своем респираторе он напоминал японски
х или корейских бунтовщиков, которые закрывают лица при стычках с полици
ей. Помесь персонажа из фантастических фильмов со средневековым бродяг
ой, он выделялся среди нищего отребья, всей этой смердящей, грязной и вшив
ой публики. На нем были мокасины на босу ногу, брюки в пятнах и рваная руба
шка; в прорехах виднелась покрасневшая от солнца кожа, тощие бока и выпир
ающие ребра. Полицейская бригада подобрала его на скамейке на набережно
й острова Сен-Луи Ц это излюбленные места клошаров и парочек. Когда его з
абирали, он отбивался и так отчаянно вопил, что сорвать с него маску страж
и порядка не решились. Я представилась ему («Доктор Матильда Аячи»), велел
а снять с него наручники, заверила его, что ему здесь ничего не сделают про
тив его желания, а сейчас вымоют, осмотрят и положат в палату до завтра. Бы
стро посчитала его пульс, измерила давление. Он поднял безжизненные пуст
ые глаза Ц мне показалось, будто на меня глядят две прожженные сигарета
ми дыры. Я понятия не имела как завтра объясню коллегам эту госпитализац
ию. В психиатрическом отделении не было свободных мест, и я оформила его в
общую терапию, получив согласие дежурной. За стойкой регистратуры распо
ряжалась хорошенькая загорелая блондинка; на руках ее сверкали кольца и
браслеты, лицо сияло улыбкой: этакая аллегория роскоши, живое напоминани
е о другом мире, который сильнее мира нищеты и невзгод. Лучезарная короле
ва восседала над толпой отщепенцев, кумир озарял холодные стены. Обычно
я, стыдясь своей недобросовестности, в то время как каждый здесь вкладыв
ал в дело всю душу, глядела на лицо этой молодой женщины Ц и мне хотелось
работать лучше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26