И можно нам записати вашу лектори на кассети, только в образовательни цели?
– Да, конечно, – говорит Петворт.
– Вам ничего не нужни? – спрашивает госпожа Гоко. – Экрани или длини указки?
– Нет, спасибо.
В дверях аудитории стоят несколько студентов; изнутри доносится гул голосов.
– Прошу, – говорит госпожа Гоко, пропуская Петворта в дверь. Он в большой аудитории, где вверх ярусами уходят ряды парт, за которыми сидят студенты. Когда входят преподаватели, они встают.
– Спасибо, садитесь, – говорит госпожа Гоко. Студенты садятся и, подпершись локтями, впадают в привычную кому или начинают перешептываться. Есть возвышение с высокой кафедрой, за ней два стула.
– Теперь я буди вас представляти, но прежде один вопроси. Я вижу, вы родились в двадцатом веки, но в какий дати?
– Тысяча девятьсот сорок первый, – отвечает Петворт.
– Судьбоносный год, я считай, – замечает госпожа Гоко.
– Я тоже всегда так считал, – соглашается Петворт.
– На кафедри ести стакан води, – говорит госпожа Гоко. – Больше ничего не нади?
– Нет, спасибо, – отвечает Петворт.
Госпожа Гоко поднимается на возвышение, встает за кафедрой, так что голова ее еле видна, и начинает говорить. Господин Пикнич из дверей фотографирует аудиторию.
– Камърадакуу, – говорит госпожа Гоко. – С большой радости представляю нашего гости профессори Петворти. Доктор Петворти читает социологыии в университети Уотермути.
– Нет, нет, – вмешивается Петворт, подаваясь вперед.
– Он написал монографични работи числом семь, включая «Введении в социологыии», «Проблуми в социологыии», «Социологични методи» и так дали.
– Простите, что перебиваю, – говорит Петворт, – но произошло недоразумение. Я не этот доктор Петворт.
– Вы – не прифиссори Петворти? – кричит госпожа Гоко из-за кафедры.
– Нет, – отвечает Петворт, – просто я – другой профессор Петворт.
– Вас смотрели в «Кто ести кто», – говорит госпожа Гоко.
– Меня нет в «Кто есть кто», – отвечает Петворт. – Это другой профессор Петворт, в другом университете. Он – социолог. Я – лингвист.
– Разве вы не читаете лектори о прублуми английски социологыии?
– Нет, я читаю об английском языке как средстве международного общения.
– Но это одобрени лектори, ее одобрил ректорати, – говорит госпожа Гоко. – Нельзя читать на други теми. Я должна отмените, они все уходити.
– Госпожа Гоко, по одобренной программе он читает лекцию об английском языке, – вступает Марыся Любиёва с первого ряда. – Это всё есть в программе Мунъстратуу.
– Но он должен читать лектори, котори одобри ректорати.
– Думаю, ему надо прочесть лекцию, которую одобрило Мунъстратуу, – говорит Марыся Любиёва.
Две сотни студентов сидят и смотрят, радуясь неразберихе, как любые студенты в любом учебном заведении мира; Петворт смотрит на них, красный, как любой преподаватель, когда лекция идет не по плану.
– Думаю, мы сделаем перерыв на пятнадцать минути, – объявляет госпожа Гоко. – Пожалуйста, не расходитесь.
– Я очень сожалению, – говорит Петворт, когда они все собираются в коридоре. – Нас легко спутать. Иногда я по ошибке получаю его письма.
– Вы не виноваты. – Марыся Любиёва лезет в сумку и достает папку. – Смотрите, пожалуйста, здесь написанная программа Петвурта, всё четко.
– Мунъстратуу изменило программи, одобрени ректорати, ~ говорит госпожа Гоко. – Мы заявляли эту теми. Он се-рьезни учени?
– Мистер Плитплов не здесь? – спрашивает Петворт. – Мы с ним знакомы.
Пикнич, перед этим щелкавший фотоаппаратом, подходит ближе.
– Доктор Плитплов тоже нездорови, в голови, – говорит госпожа Гоко. – Наверное, мне надо телефонировати в Мунъстратуу для проверки и в ректорати, чтобы меня не вини.
Она стремительно уносится в свой кабинет.
– Петвурт, не смущайте себя, – говорит Любиёва, – эти люди сделали свою собственную ошибку и должны нести ответственность.
– Как случилась ошибка? – спрашивает Пикнич, глядя на них из-за непроницаемых черных очков.
– Это явно сотрудник органов, – шепчет Любиёва Петворту. – Они есть во всех университетах. Не говорите ему лишнего.
– У вас есть идентьяыуу? – спрашивает Пикнич. – И Плитплов, он что, ваш друг?
– Разумеется, Мунъстратуу проверило его идентьяыуу, – говорит Любиёва. – Причину ошибки ищите в другом месте.
– Вы прави, случилась ошибки, – произносит госпожа Гоко, вернувшись из кабинета, Лицо у нее белое. – Теперь я не знай, как его представляти. И потом, эти студенти с отделения
социологыии. Их английски не очень хороши. Говорите по одной фрази, я переводити. Теперь идемте в аудиториум.
– Камърадакуу, – говорит госпожа Гоко, когда студенты садятся. – Это другой профессори Петворти. Он очень знаме-нити учени, написал многи знаменити книги на разны теми и будет читать лектори «Английский языки как средстви между-народни общенн». Поприветствуйте его.
Слышится странный шум. Петворт подходит к кафедре и видит поверх нее, что студенты стучат костяшками пальцев по партам, однако что они одобряют – краткость госпожи Гоко или его появление, – не ясно. Он кладет перед собой замусоленные страницы, снимает скрепку и смотрит на аудиторию. Перед ним яруса лиц, все глаза устремлены на его плохую стрижку и маленькую голову над высокой кафедрой – лица широкие и узкие, юношеские и девичьи, смуглые и светлые, гражданские и военные. Привычная экология, мир, к которому он полностью приспособлен. В первом ряду узнаваемый набор слушателей: бледная, напряженная Любиёва, Пикнич в черных очках, как у тонтон-макута, смотрящий больше на студентов, чем на лектора, три аспирантки (у мисс Мамориан заплаканные глаза), кто-то вроде доцента, ироничный, с бородкой клинышком, полная немолодая индианка в сари, еще несколько аспиранток в вязаных кофточках и ассистент с магнитофоном, окутанный проводами. Да, это знакомая среда, все на месте, поскольку еще два возможных гостя прислали свои извинения – мистер Плитплов и, увы, блистательная, одетая в батик Катя Принцип.
Петворт смотрит на свой плохо написанный текст, плетение старых слов и начинает лекцию, которая наделала так много шума в аэропорту и, судя по всему, так мало наделает здесь. Студенты безучастно слушают о том, что в современном мире английский язык изменил свои функции, стал новым лингва франка, и наиболее частые речевые акты на нем совершают не носители, а люди, использующие его в качестве второго языка: японец в разговоре с норвежцем, индус в разговоре (вставить местный пример, сказано в тексте) со слакцем.
– Не быстри, я переводити, – говорит госпожа Гоко, трогая его за плечо.
Некоторое время они бормочут между собой: Петворт пытается объяснить, что на планете возникает новая форма языка, оторванная от исходных культурных ассоциаций, выхваченная из регионального контекста, всемирный конгломерат, который можно услышать повсюду. На нем пишут объявления и указатели, сочиняют книги от африканской многоязычной литературы до «Поминок по Финнегану». На нем объясняются политики и влюбленные, самолеты взлетают и, как правило, не сталкиваются в воздухе благодаря этому языку. За ним стоит мировая культура, тоже абстрагированная от традиционных укорененных символов: на нас надвигается новый полиязычный мир, в котором знак оторван от предмета. Это язык в новой степени изменчивости, мир после вавилонского смешения.
Студенты перешептываются или отрешенно таращатся в пустоту; госпожа Гоко берет его слова и превращает во что-то еще; лица впереди сливаются в неразличимую массу. Однако реальность берет свое, когда сзади распахивается дверь и двое опоздавших проскальзывают на задний ряд. Все остальные чужаки, но эти двое Петворту знакомы: свежий, как огурчик, в безупречном костюме, Стедимен и, с белым шарфиком на шее, в батиковом платье, Катя Принцип.
II
Дело лектора, разумеется, читать лекции; затем они и существуют. Петворт не для того проделал такой путь, через два часовых пояса, к новым небесам и новым птицам, чтобы пить бренди, посещать мавзолеи, тревожиться о семейном разладе, попадать в двусмысленные ситуации, испытывать желания и тоску, влюбляться в писательниц – он прилетел сюда, чтобы говорить. Ради этого его везли самолетом, селили в гостиницу, кормили в ресторанах; ради этого он оставил дом и страну, взял портфель и отправился в дальний путь. Пусть голова трещит от персикового коньяка, запястье ноет, а разбитая губа немного мешает говорить, пусть сердце ноет, а в душе нет сил ни на что; пусть он фраза без подлежащего, глагол без существительного и уж точно не персонаж в историческом мировом смысле – у него есть что сказать, и он это говорит. И, говоря, он сам упорядочивается, как предложение, вырастающее в абзац, из абзаца в страницу, из страницы – в сюжет, у которого, как положено, есть начало, середина и конец. Текст становится Петвортом, Петворт – текстом, и хотя его слушатели пришли на другую лекцию, другого преподавателя, это не имеет ровным счетом никакого значения.
В коридоре звенит звонок: словам и существованию приходит конец. И всё же, садясь и слушая, как госпожа Гоко заканчивает перевод, Петворт знает – и он когда-то жил.
Студенты вежливо стучат костяшками пальцев по столам и встают; Петворт вслед за госпожой Гоко выходит из аудитории. Он лезет в карман за сигаретами и чувствует, что вернулась прежняя пустота.
– Думаю, всё прошло удачни, – говорит госпожа Гоко. – Это не то, что мы ждали, но всё равно очень интересни лектори. Вы говорите прекрасни и можете видеть по лици, что студенти очень внимательни.
– Товарищ Петворт, я говорила, что мы ждем блестящего выступления, – говорит Любиёва. – По-моему, лекция замечательная.
– Теперь вы хотите заглянути в мужски туалети, – говорит госпожа Гоко, указывая на дверь с надписью «Ж». – Справьти нужди и приходите в мой кабинети, не забыли, где он? У нас пятнадцать минути, а в бутылки есть чуточки бренди.
– А-а-а-гх, – произносит голос. – Отлично, старина. Предыдущий лектор был жуткий зануда. Всех усыпил.
– Английский как снотворное, – говорит Петворт. – Вы знакомы с госпожой Гоко?
– Стедимен, – говорить Стедимен. – Куль… куль… культурный представитель британского посольства. Профессор Маркович любезно прислал мне приглашение.
– Маркович? – спрашивает Пикнич, который только что щелкнул аппаратом.
– Очень жали, – говорит госпожа Гоко, – профессор Маркович сегодня немного болей.
– Мне всё никак не удается его увидеть, – замечает Стедимен. – Надеюсь, как-нибудь…
– Очень много политически сложности, – говорит госпожа Гоко. – Если он их переживет, то, думаю, снова выздрови.
– Точно Вордворт? – спрашивает мисс Мамориан, перехватывая Петворта удвери с надписью «Ж». – Не Вулворт? Я только немного продвинулась и еще не прочла ни одной книги.
– Да, Вордсворт, – отвечает Петворт и, толкнув дверь, входит в узкий мирок кафеля и рычащих труб.
Когда он снова выходит в коридор, там уже никого нет, только одинокая фигура стоит у стены, рассматривает плакат.
– Вы смешной за такой высокой кафедрой, – говорит писательница, оборачиваясь. – Как медвежонок Фонзи из «мап-петсов», знаете? Мистер Петвит, пойдемте на лестницу, для одной минутки.
За углом, на каменной лестнице, где стоят в нишах холодные статуи, Катя Принцип говорит:
– Как видите, я пришла. Конечно, это глупо. Но я вспомнила прошлый вечер и поняла, что хочу увидеть вас еще. Вы не сердитесь?
– Ничуть, – отвечает Петворт.
– Я хотела, чтобы мы поговорили, но, думаю, это невозможно. Вы скоро уезжаете из Слаки.
– Да, завтра.
– Вы будете обедать с этими людьми? – спрашивает писательница, прислоняясь к стене и глядя на Петворта.
– Обычно так бывает.
– Я хочу, чтобы вы поехали со мной, – говорит Принцип. – Хотите?
– Да, – отвечает Петворт.
– Понимаю, что это глупо.
– Да.
– Тогда пусть решит судьба, как в хорошей повести, – говорит Принцип. – Разумеется, если бы мы знали как, мы бы ей немножко помогли. Скажем так: попытаемся. Если нам посчастливится, будем знать, что мы – счастливая пара.
– Хорошо, – отвечает Петворт.
– Смотрите на меня, когда закончится лекция, – говорит Принцип. – Они меня не знают, но, может быть, я к вам подойду. Делайте, что скажу, я добрая волшебница. А теперь идите, они уже гадают, куда вы делись. И желайте, желайте, желайте, чтобы нам повезло. В моих книгах желания часто сбываются.
В коридоре по пути к кабинету госпожи Гоко стоит господин Пикнич в черных очках.
– Вас долго не было, – говорит он. – Мы вас ждали.
– Бренди, пийти быстри, – говорит госпожа Гоко, протягивая ему бокал. – Уже почти времи идти к студенти.
Поднявшись на кафедру, Петворт снова воодушевляется, говоря о вещах, которые так хорошо знает. Аудитория выглядит несколько иначе: слушателей примерно столько же, но прежние лица сменились новыми, светлые – смуглыми, женские – мужскими, гражданские – военными. Только в первом ряду все те же, за исключением одного новоприбывшего, который расположился с краю, спрятавшись за «Пъртыуу Популятууу»; впрочем, брюки в узкую полоску позволяют сделать кое-какие догадки; на последнем ряду по-прежнему си-Дят Стедимен и Катя Принцип.
– Думаю, мы позволи вопроси, – говорит госпожа Гоко после того, как Петворт садится и смолкает одобрительный стук. – А также критицизьми. Знаете, профессори Петворти, мы всегда критичніі, в соответствии с нашими революционни принципи.
Следует долгая пауза, потом несколько вопросов. Доцент с бородкой клинышком встает, чтобы на английском заклеймить английский язык как орудие капиталистического гнета; мисс Мамориан тоже встает и говорит, что образ мыслей неправильный; господин Пикнич замечает, что в лекции не раскрыта гегемония сил, определяющих процесс, о котором в ней говорилось.
– Профессори Петворти, – говорит госпожа Гоко, – вы прочли нам замечательни лектори, очень важны для всех, кто изучает английски. Мы ради, что вы говорили ее очень хорошо. Вы слышали очень хорошие критицизми, и мы верим, что ваш визити пройдет не напрасни. Мы верим, что вы измените ваши теории, и все останутся в выигрыши.
– Теории существуют для того, чтобы меняться, – говорит Петворт.
– Так что спасиби за прекрасни лектори, и позвольте сказать, что в этой страни мы делаем лингвистични революсьон, с целью создати истинно народни язык в ногу со времи. Надеемся, вы его изучи.
– Обязательно, – отвечает Петворт.
Пока он идет к выходу, в аудитории, кажется, начинается диспут; Пикнич стоит за кафедрой и обращается к студентам на языке, которого Петворт не понимает. Однако у него другие дела.
– Наверно, я напрасни сказала про языкови революсьон, – говорит госпожа Гоко. – Но вы лингвисти, я думала, вас интереси.
– Да, очень, – отвечает Петворт.
– Я хотели сказать вам больше за обеди, который организуй факультети.
– А, понятно.
– Итак, мой друг, – говорит человек, прятавшийся за «Пъртыуу Популятууу» – не кто иной, как Плитплов. – Это была очень хорошая лекция о буржуазной лингвистике. Разумеется, критицизмы мадам Гоко и других весьма сильны.
– Очень, – подхватывает мисс Мамориан.
– Надеюсь, вы извините, что я пропустил часть ваших мудрых слов, – продолжает Плитплов. – Как я сказал вам вчера на неком приеме, у меня множество обязательств.
– Вот как, на приеме? – восклицает Любиёва. – Вы поели и легли спать, совсем один? Я больше так не думаю, товарищ Петвурт.
– О, мадемуазель Любиёва, – говорит Плитплов. – Приятно видеть вас в нашем университете.
– Думаю, вы видели меня здесь и раньше, – отвечает Любиёва. – Может быть, вы забыли, потому что у вас болит голова. Я не думаю, что прием ей помог. Он не помог лицу товарища Петвурта.
– Меня зовут Стедимен, – говорит Стедимен, подходя к Любиёвой. – Насколько я понимаю, вы – переводчик мистера Петворта.
– Меня нельзя обвинять за мистера Петвурта, – с жаром произносит Любиёва, – я пытаюсь делать его хорошим, а он безобразит. Откуда вы его знаете?
– Дип-дип-дип, – отвечает Стедимен.
– О, мистер Петвит, какая хорошая лекция, – говорит некая писательница, подходя. – Знаете, я почти всё поняла.
– Вы друзья? – спрашивает Пикнич, вставая рядом с Пет-вортом. – Как вы познакомились? Кто кого знает?
В темном коридоре собралась почти вся галерея здешних знакомых Петворта. Он смотрит, как эти люди разговаривают между собой, усиливая его смущение, раскрывая или усложняя его ложь; он больше не знает ответа.
– Так вы мистер Плитплов? – восклицает Катя Принцип. -Я с интересом читаю ваши статьи в газетах.
– Спасибо, – отвечает Плитплов.
– А вы – Катя Принцип? – восклицает госпожа Гоко. – Мы очень вам ради!
– Ой, смотрите, вот и мадемуазель Любиёва, – говорит Катя Принцип. – Вы видите, я не заблудила мистера Петвита и довезла его до отеля.
– Вот как? – отвечает Любиёва. – Думаю, хорошо, что завтра он уедет из Слаки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
– Да, конечно, – говорит Петворт.
– Вам ничего не нужни? – спрашивает госпожа Гоко. – Экрани или длини указки?
– Нет, спасибо.
В дверях аудитории стоят несколько студентов; изнутри доносится гул голосов.
– Прошу, – говорит госпожа Гоко, пропуская Петворта в дверь. Он в большой аудитории, где вверх ярусами уходят ряды парт, за которыми сидят студенты. Когда входят преподаватели, они встают.
– Спасибо, садитесь, – говорит госпожа Гоко. Студенты садятся и, подпершись локтями, впадают в привычную кому или начинают перешептываться. Есть возвышение с высокой кафедрой, за ней два стула.
– Теперь я буди вас представляти, но прежде один вопроси. Я вижу, вы родились в двадцатом веки, но в какий дати?
– Тысяча девятьсот сорок первый, – отвечает Петворт.
– Судьбоносный год, я считай, – замечает госпожа Гоко.
– Я тоже всегда так считал, – соглашается Петворт.
– На кафедри ести стакан води, – говорит госпожа Гоко. – Больше ничего не нади?
– Нет, спасибо, – отвечает Петворт.
Госпожа Гоко поднимается на возвышение, встает за кафедрой, так что голова ее еле видна, и начинает говорить. Господин Пикнич из дверей фотографирует аудиторию.
– Камърадакуу, – говорит госпожа Гоко. – С большой радости представляю нашего гости профессори Петворти. Доктор Петворти читает социологыии в университети Уотермути.
– Нет, нет, – вмешивается Петворт, подаваясь вперед.
– Он написал монографични работи числом семь, включая «Введении в социологыии», «Проблуми в социологыии», «Социологични методи» и так дали.
– Простите, что перебиваю, – говорит Петворт, – но произошло недоразумение. Я не этот доктор Петворт.
– Вы – не прифиссори Петворти? – кричит госпожа Гоко из-за кафедры.
– Нет, – отвечает Петворт, – просто я – другой профессор Петворт.
– Вас смотрели в «Кто ести кто», – говорит госпожа Гоко.
– Меня нет в «Кто есть кто», – отвечает Петворт. – Это другой профессор Петворт, в другом университете. Он – социолог. Я – лингвист.
– Разве вы не читаете лектори о прублуми английски социологыии?
– Нет, я читаю об английском языке как средстве международного общения.
– Но это одобрени лектори, ее одобрил ректорати, – говорит госпожа Гоко. – Нельзя читать на други теми. Я должна отмените, они все уходити.
– Госпожа Гоко, по одобренной программе он читает лекцию об английском языке, – вступает Марыся Любиёва с первого ряда. – Это всё есть в программе Мунъстратуу.
– Но он должен читать лектори, котори одобри ректорати.
– Думаю, ему надо прочесть лекцию, которую одобрило Мунъстратуу, – говорит Марыся Любиёва.
Две сотни студентов сидят и смотрят, радуясь неразберихе, как любые студенты в любом учебном заведении мира; Петворт смотрит на них, красный, как любой преподаватель, когда лекция идет не по плану.
– Думаю, мы сделаем перерыв на пятнадцать минути, – объявляет госпожа Гоко. – Пожалуйста, не расходитесь.
– Я очень сожалению, – говорит Петворт, когда они все собираются в коридоре. – Нас легко спутать. Иногда я по ошибке получаю его письма.
– Вы не виноваты. – Марыся Любиёва лезет в сумку и достает папку. – Смотрите, пожалуйста, здесь написанная программа Петвурта, всё четко.
– Мунъстратуу изменило программи, одобрени ректорати, ~ говорит госпожа Гоко. – Мы заявляли эту теми. Он се-рьезни учени?
– Мистер Плитплов не здесь? – спрашивает Петворт. – Мы с ним знакомы.
Пикнич, перед этим щелкавший фотоаппаратом, подходит ближе.
– Доктор Плитплов тоже нездорови, в голови, – говорит госпожа Гоко. – Наверное, мне надо телефонировати в Мунъстратуу для проверки и в ректорати, чтобы меня не вини.
Она стремительно уносится в свой кабинет.
– Петвурт, не смущайте себя, – говорит Любиёва, – эти люди сделали свою собственную ошибку и должны нести ответственность.
– Как случилась ошибка? – спрашивает Пикнич, глядя на них из-за непроницаемых черных очков.
– Это явно сотрудник органов, – шепчет Любиёва Петворту. – Они есть во всех университетах. Не говорите ему лишнего.
– У вас есть идентьяыуу? – спрашивает Пикнич. – И Плитплов, он что, ваш друг?
– Разумеется, Мунъстратуу проверило его идентьяыуу, – говорит Любиёва. – Причину ошибки ищите в другом месте.
– Вы прави, случилась ошибки, – произносит госпожа Гоко, вернувшись из кабинета, Лицо у нее белое. – Теперь я не знай, как его представляти. И потом, эти студенти с отделения
социологыии. Их английски не очень хороши. Говорите по одной фрази, я переводити. Теперь идемте в аудиториум.
– Камърадакуу, – говорит госпожа Гоко, когда студенты садятся. – Это другой профессори Петворти. Он очень знаме-нити учени, написал многи знаменити книги на разны теми и будет читать лектори «Английский языки как средстви между-народни общенн». Поприветствуйте его.
Слышится странный шум. Петворт подходит к кафедре и видит поверх нее, что студенты стучат костяшками пальцев по партам, однако что они одобряют – краткость госпожи Гоко или его появление, – не ясно. Он кладет перед собой замусоленные страницы, снимает скрепку и смотрит на аудиторию. Перед ним яруса лиц, все глаза устремлены на его плохую стрижку и маленькую голову над высокой кафедрой – лица широкие и узкие, юношеские и девичьи, смуглые и светлые, гражданские и военные. Привычная экология, мир, к которому он полностью приспособлен. В первом ряду узнаваемый набор слушателей: бледная, напряженная Любиёва, Пикнич в черных очках, как у тонтон-макута, смотрящий больше на студентов, чем на лектора, три аспирантки (у мисс Мамориан заплаканные глаза), кто-то вроде доцента, ироничный, с бородкой клинышком, полная немолодая индианка в сари, еще несколько аспиранток в вязаных кофточках и ассистент с магнитофоном, окутанный проводами. Да, это знакомая среда, все на месте, поскольку еще два возможных гостя прислали свои извинения – мистер Плитплов и, увы, блистательная, одетая в батик Катя Принцип.
Петворт смотрит на свой плохо написанный текст, плетение старых слов и начинает лекцию, которая наделала так много шума в аэропорту и, судя по всему, так мало наделает здесь. Студенты безучастно слушают о том, что в современном мире английский язык изменил свои функции, стал новым лингва франка, и наиболее частые речевые акты на нем совершают не носители, а люди, использующие его в качестве второго языка: японец в разговоре с норвежцем, индус в разговоре (вставить местный пример, сказано в тексте) со слакцем.
– Не быстри, я переводити, – говорит госпожа Гоко, трогая его за плечо.
Некоторое время они бормочут между собой: Петворт пытается объяснить, что на планете возникает новая форма языка, оторванная от исходных культурных ассоциаций, выхваченная из регионального контекста, всемирный конгломерат, который можно услышать повсюду. На нем пишут объявления и указатели, сочиняют книги от африканской многоязычной литературы до «Поминок по Финнегану». На нем объясняются политики и влюбленные, самолеты взлетают и, как правило, не сталкиваются в воздухе благодаря этому языку. За ним стоит мировая культура, тоже абстрагированная от традиционных укорененных символов: на нас надвигается новый полиязычный мир, в котором знак оторван от предмета. Это язык в новой степени изменчивости, мир после вавилонского смешения.
Студенты перешептываются или отрешенно таращатся в пустоту; госпожа Гоко берет его слова и превращает во что-то еще; лица впереди сливаются в неразличимую массу. Однако реальность берет свое, когда сзади распахивается дверь и двое опоздавших проскальзывают на задний ряд. Все остальные чужаки, но эти двое Петворту знакомы: свежий, как огурчик, в безупречном костюме, Стедимен и, с белым шарфиком на шее, в батиковом платье, Катя Принцип.
II
Дело лектора, разумеется, читать лекции; затем они и существуют. Петворт не для того проделал такой путь, через два часовых пояса, к новым небесам и новым птицам, чтобы пить бренди, посещать мавзолеи, тревожиться о семейном разладе, попадать в двусмысленные ситуации, испытывать желания и тоску, влюбляться в писательниц – он прилетел сюда, чтобы говорить. Ради этого его везли самолетом, селили в гостиницу, кормили в ресторанах; ради этого он оставил дом и страну, взял портфель и отправился в дальний путь. Пусть голова трещит от персикового коньяка, запястье ноет, а разбитая губа немного мешает говорить, пусть сердце ноет, а в душе нет сил ни на что; пусть он фраза без подлежащего, глагол без существительного и уж точно не персонаж в историческом мировом смысле – у него есть что сказать, и он это говорит. И, говоря, он сам упорядочивается, как предложение, вырастающее в абзац, из абзаца в страницу, из страницы – в сюжет, у которого, как положено, есть начало, середина и конец. Текст становится Петвортом, Петворт – текстом, и хотя его слушатели пришли на другую лекцию, другого преподавателя, это не имеет ровным счетом никакого значения.
В коридоре звенит звонок: словам и существованию приходит конец. И всё же, садясь и слушая, как госпожа Гоко заканчивает перевод, Петворт знает – и он когда-то жил.
Студенты вежливо стучат костяшками пальцев по столам и встают; Петворт вслед за госпожой Гоко выходит из аудитории. Он лезет в карман за сигаретами и чувствует, что вернулась прежняя пустота.
– Думаю, всё прошло удачни, – говорит госпожа Гоко. – Это не то, что мы ждали, но всё равно очень интересни лектори. Вы говорите прекрасни и можете видеть по лици, что студенти очень внимательни.
– Товарищ Петворт, я говорила, что мы ждем блестящего выступления, – говорит Любиёва. – По-моему, лекция замечательная.
– Теперь вы хотите заглянути в мужски туалети, – говорит госпожа Гоко, указывая на дверь с надписью «Ж». – Справьти нужди и приходите в мой кабинети, не забыли, где он? У нас пятнадцать минути, а в бутылки есть чуточки бренди.
– А-а-а-гх, – произносит голос. – Отлично, старина. Предыдущий лектор был жуткий зануда. Всех усыпил.
– Английский как снотворное, – говорит Петворт. – Вы знакомы с госпожой Гоко?
– Стедимен, – говорить Стедимен. – Куль… куль… культурный представитель британского посольства. Профессор Маркович любезно прислал мне приглашение.
– Маркович? – спрашивает Пикнич, который только что щелкнул аппаратом.
– Очень жали, – говорит госпожа Гоко, – профессор Маркович сегодня немного болей.
– Мне всё никак не удается его увидеть, – замечает Стедимен. – Надеюсь, как-нибудь…
– Очень много политически сложности, – говорит госпожа Гоко. – Если он их переживет, то, думаю, снова выздрови.
– Точно Вордворт? – спрашивает мисс Мамориан, перехватывая Петворта удвери с надписью «Ж». – Не Вулворт? Я только немного продвинулась и еще не прочла ни одной книги.
– Да, Вордсворт, – отвечает Петворт и, толкнув дверь, входит в узкий мирок кафеля и рычащих труб.
Когда он снова выходит в коридор, там уже никого нет, только одинокая фигура стоит у стены, рассматривает плакат.
– Вы смешной за такой высокой кафедрой, – говорит писательница, оборачиваясь. – Как медвежонок Фонзи из «мап-петсов», знаете? Мистер Петвит, пойдемте на лестницу, для одной минутки.
За углом, на каменной лестнице, где стоят в нишах холодные статуи, Катя Принцип говорит:
– Как видите, я пришла. Конечно, это глупо. Но я вспомнила прошлый вечер и поняла, что хочу увидеть вас еще. Вы не сердитесь?
– Ничуть, – отвечает Петворт.
– Я хотела, чтобы мы поговорили, но, думаю, это невозможно. Вы скоро уезжаете из Слаки.
– Да, завтра.
– Вы будете обедать с этими людьми? – спрашивает писательница, прислоняясь к стене и глядя на Петворта.
– Обычно так бывает.
– Я хочу, чтобы вы поехали со мной, – говорит Принцип. – Хотите?
– Да, – отвечает Петворт.
– Понимаю, что это глупо.
– Да.
– Тогда пусть решит судьба, как в хорошей повести, – говорит Принцип. – Разумеется, если бы мы знали как, мы бы ей немножко помогли. Скажем так: попытаемся. Если нам посчастливится, будем знать, что мы – счастливая пара.
– Хорошо, – отвечает Петворт.
– Смотрите на меня, когда закончится лекция, – говорит Принцип. – Они меня не знают, но, может быть, я к вам подойду. Делайте, что скажу, я добрая волшебница. А теперь идите, они уже гадают, куда вы делись. И желайте, желайте, желайте, чтобы нам повезло. В моих книгах желания часто сбываются.
В коридоре по пути к кабинету госпожи Гоко стоит господин Пикнич в черных очках.
– Вас долго не было, – говорит он. – Мы вас ждали.
– Бренди, пийти быстри, – говорит госпожа Гоко, протягивая ему бокал. – Уже почти времи идти к студенти.
Поднявшись на кафедру, Петворт снова воодушевляется, говоря о вещах, которые так хорошо знает. Аудитория выглядит несколько иначе: слушателей примерно столько же, но прежние лица сменились новыми, светлые – смуглыми, женские – мужскими, гражданские – военными. Только в первом ряду все те же, за исключением одного новоприбывшего, который расположился с краю, спрятавшись за «Пъртыуу Популятууу»; впрочем, брюки в узкую полоску позволяют сделать кое-какие догадки; на последнем ряду по-прежнему си-Дят Стедимен и Катя Принцип.
– Думаю, мы позволи вопроси, – говорит госпожа Гоко после того, как Петворт садится и смолкает одобрительный стук. – А также критицизьми. Знаете, профессори Петворти, мы всегда критичніі, в соответствии с нашими революционни принципи.
Следует долгая пауза, потом несколько вопросов. Доцент с бородкой клинышком встает, чтобы на английском заклеймить английский язык как орудие капиталистического гнета; мисс Мамориан тоже встает и говорит, что образ мыслей неправильный; господин Пикнич замечает, что в лекции не раскрыта гегемония сил, определяющих процесс, о котором в ней говорилось.
– Профессори Петворти, – говорит госпожа Гоко, – вы прочли нам замечательни лектори, очень важны для всех, кто изучает английски. Мы ради, что вы говорили ее очень хорошо. Вы слышали очень хорошие критицизми, и мы верим, что ваш визити пройдет не напрасни. Мы верим, что вы измените ваши теории, и все останутся в выигрыши.
– Теории существуют для того, чтобы меняться, – говорит Петворт.
– Так что спасиби за прекрасни лектори, и позвольте сказать, что в этой страни мы делаем лингвистични революсьон, с целью создати истинно народни язык в ногу со времи. Надеемся, вы его изучи.
– Обязательно, – отвечает Петворт.
Пока он идет к выходу, в аудитории, кажется, начинается диспут; Пикнич стоит за кафедрой и обращается к студентам на языке, которого Петворт не понимает. Однако у него другие дела.
– Наверно, я напрасни сказала про языкови революсьон, – говорит госпожа Гоко. – Но вы лингвисти, я думала, вас интереси.
– Да, очень, – отвечает Петворт.
– Я хотели сказать вам больше за обеди, который организуй факультети.
– А, понятно.
– Итак, мой друг, – говорит человек, прятавшийся за «Пъртыуу Популятууу» – не кто иной, как Плитплов. – Это была очень хорошая лекция о буржуазной лингвистике. Разумеется, критицизмы мадам Гоко и других весьма сильны.
– Очень, – подхватывает мисс Мамориан.
– Надеюсь, вы извините, что я пропустил часть ваших мудрых слов, – продолжает Плитплов. – Как я сказал вам вчера на неком приеме, у меня множество обязательств.
– Вот как, на приеме? – восклицает Любиёва. – Вы поели и легли спать, совсем один? Я больше так не думаю, товарищ Петвурт.
– О, мадемуазель Любиёва, – говорит Плитплов. – Приятно видеть вас в нашем университете.
– Думаю, вы видели меня здесь и раньше, – отвечает Любиёва. – Может быть, вы забыли, потому что у вас болит голова. Я не думаю, что прием ей помог. Он не помог лицу товарища Петвурта.
– Меня зовут Стедимен, – говорит Стедимен, подходя к Любиёвой. – Насколько я понимаю, вы – переводчик мистера Петворта.
– Меня нельзя обвинять за мистера Петвурта, – с жаром произносит Любиёва, – я пытаюсь делать его хорошим, а он безобразит. Откуда вы его знаете?
– Дип-дип-дип, – отвечает Стедимен.
– О, мистер Петвит, какая хорошая лекция, – говорит некая писательница, подходя. – Знаете, я почти всё поняла.
– Вы друзья? – спрашивает Пикнич, вставая рядом с Пет-вортом. – Как вы познакомились? Кто кого знает?
В темном коридоре собралась почти вся галерея здешних знакомых Петворта. Он смотрит, как эти люди разговаривают между собой, усиливая его смущение, раскрывая или усложняя его ложь; он больше не знает ответа.
– Так вы мистер Плитплов? – восклицает Катя Принцип. -Я с интересом читаю ваши статьи в газетах.
– Спасибо, – отвечает Плитплов.
– А вы – Катя Принцип? – восклицает госпожа Гоко. – Мы очень вам ради!
– Ой, смотрите, вот и мадемуазель Любиёва, – говорит Катя Принцип. – Вы видите, я не заблудила мистера Петвита и довезла его до отеля.
– Вот как? – отвечает Любиёва. – Думаю, хорошо, что завтра он уедет из Слаки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40