А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 



«Бушков А. Волчья стая»: Олма-Пресс; Москва; 2006
ISBN 5-224-04247-X
Аннотация
Роман Александра Бушкова « Волчья стая» повествует о незадачливых представителях племени « новых русских» , которым пришлось однажды с ужасом обнаружить, что изречение: « Кто платит, тот и заказывает музыку» – далеко не всегда справедливо.
Александр Бушков
ВОЛЧЬЯ СТАЯ
«Зверь никогда не может быть так жесток, как человек, так артистически, так художественно жесток».
Ф. М. ДОСТОЕВСКИЙ «Братья Карамазовы»
«Дело не в дороге, которую мы выбираем; то, что внутри нас, заставляет нас выбирать дорогу».
О. ГЕНРИ «Дороги, которые мы выбираем»
Большинство действующих лиц романа вымышлены, а те, чьи прототипы существуют в реальности, никогда не совершали ничего из приписанного им автором.
Александр Бушков
Часть первая
ВЕСЬ МИР – ТЕАТР
Глава первая
Веселуха, господа, веселуха!
Часов, конечно, не было ни у кого, но человек и не к таким неудобствам приспосабливался, причем в хорошем темпе, – и за неделю они уже начали кое-что соображать. Когда солнце (по определению Синего, «балдоха») оказывалось аккурат над вершиной возвышавшейся за озером сопки, над кучкой высоченных кедров, этаким рыцарским плюмажем украшавших лысоватую макушку, – тут-то и наступало время законного обеда, поскольку орднунг есть орднунг, это общеизвестно.
Конечно, они уже заранее поглядывали за озеро, на кедры и солнце, – но прошло довольно много времени, прежде чем рыжий Ганс появился на кромке огромного, но неглубокого котлована. Расставил пошире ноги в начищенных сапогах, картинно держась за висевший на груди шмайсер, долго взирал на копошившихся в котловане землекопов – тянул время, сука рыжая, использовал на всю катушку свой крохотный ломоток властишки. Притворялся, будто не замечает, как на него зыркают украдкой. Лагерная кличка у него была Чубайс – за рыжину и вредность. Ганс на нее крепко обижался, но что ты тут поделаешь?
Эсэсовец постоял еще немного, старательно изображая, что в приступе тяги к высокой эстетике любуется пейзажем, потом заорал во всю глотку:
– Обед, кацетники! Жрать!
И предусмотрительно отступил подальше от того места, где по пологому откосу обычно и выходили из котлована, чутко напружинился. Рядом появился Вилли с овчаркой на поводке. Это Рудольф откровенно сачковал, не хуже кацетников, а Ганс с Вилли к службе относились со всем рвением, подловить их нечего было и пытаться…
«Полосатики» живенько потянулись к откосу, напутствуемые бравыми воплями Ганса:
– Лопаты не бросать, мать вашу! Сколько долблю? В землю втыкайте аккуратненько, друг возле дружки! Кому говорю, жопа лысая? Швайн! Дома лопату тоже кидаешь где попало? Да не ты жопа лысая, а вон та, которая еще и пузатая! Швайн!
– Ферфлюхтер хунде, цум тойфель! – поддержал его Вилли, демонстрируя тем самым не в пример большую интеллигентность. – Абер шнель!
Овчарка тоже вносила свою лепту, гавкая и дергаясь на прочном плетеном поводке. Намордник у нее был основательный, но лаять не мешал.
– По бригадам разбивайсь, по бригадам! – орал Ганс. – Что вы мне стадом претесь? На митинг вышли, что ли? Вы в лагере или где? Первая бригада, пошла! Порядок соблюдать, а то без обеда вмиг оставлю! Первая пошла, вторая готовится!
Насчет обеда, конечно, было сказано чересчур цветисто – не заслуживала полуденная жратва столь высокого названия. Вся она, вся до единой пайки, умещалась в пластиковом пакете с яркой картинкой, такие в любом магазине стоили штуку и рвались, стоило туда запихать что-то посолиднее полудюжины бутылок пивка. Паскуда Фриц, удобно рассевшийся на прибитой к двум пенькам толстой доске, конечно же, опять выбрал картинку отнюдь не случайно – на пакете красовалась грудастая блондинка, имевшая на себе из одежды лишь белую маечку, да и то мокрую до полной прозрачности.
Пока «полосатики» подравнивались, добиваясь согласно правилам идеальной шеренги, Фриц поигрывал здоровенным охотничьим ножом с наборной рукояткой из березы и жизнерадостно ржал:
– Хороша кукла, доходяги? А ведь стебет кто-то, это уж как закон. Да вы не чинитесь, взяли и спустили в штаны заместо десерта, дело житейское… Ну, стали? Номер один, шаг вперед! Держи пайку. Дома, поди, такой роскоши и не видывал?
Оружия при нем не было – черные научены горьким опытом, кто-то однажды завладел пистолетом раздатчика, хотя того и страховали охранники. Ну, а нож отбирать бессмысленно, что ты с ним в данной ситуации будешь делать?
Фриц сноровисто пластал буханки на четвертушки, а колбасу резал на глазок, сохраняя лишь минимум справедливости. Впрочем, у него и четвертушки получались безнадежно далекими от симметрии. Кто-то, как всегда, уныло ворчал, зная, что ничего этим не изменит, а Фриц, опять-таки, как всегда, столь же рутинно отругивался:
– Я вам, бля, не ювелир, нехер изощряться тут…
– Ну ты уж вовсе обнаглел! – возмутился Синий, получивший особенно куцый колбасный обрубок.
– Я что, себе экономлю? – лениво фыркнул Фриц. – Меньше сожрешь, товарищам больше достанется. Солидарность у тебя где?
Синий сквозь зубы и в рифму коротко объяснил, где в данном случае находится эта самая пресловутая солидарность, но больше спорить не стал – все равно бесполезно. Отошел развинченной походочкой, сел под кедром и брезгливо принялся обдирать кожицу со своего обрубка. В этом весь обед и заключался – четвертушка буханки и кусок скользкой, синюшно-бледной ливерной колбасы. Не просто обед, а еще и ежедневная лотерея – благодаря Фрицеву раздолбайству. Поневоле это превращалось в событие, каковыми здешняя жизнь была чертовски бедна: кусок побольше – нешуточный повод порадоваться, кусок поменьше – соответственно, повод для грусти. Классический лагерный набор впечатлений. Согласно апологетам жанра.
Когда все три бригады получили небогатую жратву, Фриц потряс опустевшим пакетом:
– Уркаганы, никому не надо? Глядишь, вечерком и подрочите, на ляльку глядя.
Никто на него не обратил внимания – и эта хамская шуточка давно приелась, Фриц был субъектом ограниченным, не способным на полет творческой фантазии.
Каким бы убогим обед ни был, а схарчили его быстро – не тот случай, чтобы привередничать. Зато с послеобеденным отдыхом обстояло совершенно иначе – полагался целый час, и они вольготно развалились на прогретой солнцем земле, вытащили «Приму», к которой тоже успели поневоле привыкнуть. Разумеется, местный эстет и сноб Володя Василюк, как обычно, потреблял майскую «Приму» не в ее первозданном виде, а старательно умял в трубку табачок из двух сигарет.
– Ну прям как товарищ Сталин, – громко сообщил Синий в пространство, ни на кого не глядя.
Василюк фыркнул, дернул щекой со здоровенным и багровым родимым пятном, не уступавшим тому, что украшало лысину последнего генсека. Со стороны Синего это была чистейшей воды издевательская подначка, поскольку Сталина Вова как раз и не любил, будучи патологическим демократом, а потому разобиделся не на шутку, хоть и старался этого не показывать. Чтобы свое хамство еще более усугубить, Синий, перед тем как растянуться в непринужденной позе, словно бы невзначай расстегнул донизу полосатый бушлат. На груди у него красовалась церковь с немалым числом куполов – а вот пониже левого соска как раз и синел выполненный с большим сходством профиль Иосифа Виссарионовича. «Под легендарного канает наш блатарь, – лениво подумал Вадим. – Никак он не мог сидеть при Сталине, даже пацаном не мог, года не те, не стыкуется…»
На огромной поляне воцарилась умиротворенная тишина – все три бригады «полосатиков», старательно разведенные подальше друг от друга, блаженно попыхивали дешевенькими сигаретками, эсэсовцы, по два на бригаду, посиживали себе на надлежащем расстоянии, исключавшем всякие неожиданности, овчарка тоже задремала, но чутко, то и дело трепеща ушами. На спокойной воде озера там и сям поблескивали солнечные искорки, зеленела тайга, голубело небо, желтел неглубокий, но обширный котлован, который был абсолютно никому не нужен, ни тем, кто его копал, ни тем, кто приказал копать, вообще никому на нашей грешной земле.
– Есть новая идея, – сообщил Столоначальник, заранее шумно сглатывая слюну. – Берется крутое яйцо, режется пополам, желток старательно вынимается…
– Слышали уже, – отмахнулся Синий. – С сыром, что ли?
– Да нет, я же говорю, идея новая. Ветчина крошится меленько-меленько, чтобы кусочки были не больше спичечной головки, жареные грибы секутся столь же мелко, все это смешивается с укропчиком, лучком, чуть солится…
– Поперчи, – серьезно сказал Синий.
– Непременно. Потом все это кладется на место желтка и заливается майонезом…
– Майонезом лучше полить сразу, перемешать, а потом уже класть…
– Тоже верно. Потом все это заворачивается в ломтик сыра – и в рот…
– Ты смотри, как фантазия работает. А я-то думал, наши чиновнички умеют только взятки брать…
– Я бы вас попросил!
– Господи, да я ж абстрактно, – ухмыльнулся Синий. – Умозрительно, знаете ли…
– Терпежу не хватит, – подумав, сказал Браток. – Это ж сколько времени уйдет, если крошить не крупнее спичечной головки…
– А ты потерпи, – посоветовал Эмиль. – Зато потом поймаешь кайф.
– Тоже верно…
И разговор уверенно двинулся по этой колее – вспоминали, кто какие вкусности едал и при каких обстоятельствах, на каких географических широтах все это происходило, а также делились пришедшими в голову кулинарными рецептами, с ходу выдумывая новые, отличавшиеся двумя непременными условиями: обилием яств и их недоступностью «совкам». Один Василюк безмолвствовал, хотя мог бы вклиниться со знанием дела: пусть и значился на своих роскошных визитках «музыкальным критиком ведущих демократических газет», главные доходы получал как раз от кулинарии – красочно расписывал достоинства тех шантарских ресторанов и кафе, где его кормили бесплатно да еще совали сверточек с собой (заведения, эту дань не платившие, естественно, представали на газетных страницах низкопробными обжорками, за что Василюка пару раз уже били рестораторы). Поскольку в городе появилось несказанное количество жаждавших рекламы трактиров, сытая жизнь Володе была обеспечена на пару лет вперед, можно было и отвлекаться на «обзоры музыкальной жизни Шантарска» (как утверждали знатоки, причастность Вовы к музыке ограничилась тем, что лет двадцать назад он единожды побывал конферансье на концерте заезжего саксофониста).
Увы, Василюк участия в кулинарной дискуссии не принимал по простейшей причине: с первого дня появления в концлагере старательно задирал нос и сторонился соседей по бараку, полагая себя чем-то вроде белого сагиба среди туземцев. Браток, человек простодушный и, в общем, бесхитростный, даже предлагал устроить задаваке хорошую «темную», но его уговорили не связываться.
Вот и сейчас скандальный репортер возлежал на толстом ковре пожелтевших палых иголок, словно Стенька Разин на историческом челне посреди не менее исторической картины, пускал вонючий майский дымок так, словно это был голландский «Кэпстен» из разноцветных жестяных баночек. Для полноты картины не хватало разве что персидской княжны под боком, но тут уж вступали в игру правила натуры – в интимной жизни Василюк как раз и играл роль персидской княжны. Что опять-таки нашло яркое отражение в его творчестве: если верить Вове, музыкальной звездой номер один всея Сибири представал в его обзорах некий шантарский бард, последние годы усиленно игравший при «персидской княжне» роль удалого казака. И наоборот, когда тишайший пианист Миша Файзенберг однажды не выдержал и отвесил хорошего пинка пытавшемуся ему отдаться Василюку, моментально превратился под борзым вовиным пером в агента жидомасонов, пытавшегося сионизировать шантарский джаз…
Потом Столоначальник рассказал, как, будучи с делегацией шантарской мэрии в Африке ради изучения тамошнего передового опыта градостроительства, вкушал жареных саранчуков. В другое время эта эпическая сага, возможно, и повлекла бы рвотные позывы, но после скудного лагерного харчеванья и жареные саранчуки вызывали павловский рефлекс. Эстафету подхватил Браток, поведав, как однажды в Таиланде навернул пару мисок супа из ласточкиных гнезд – вот только был к тому времени столь бухим, что не помнит толком ни вкуса, ни вида.
– И все равно, лучше всех готовят в Кахетии, – сделал свое обычное заключение пожилой кавказский человек Элизбар Шалвович. – Клянусь славной фамилией Мдиванбеги…
И ностальгически прищурился, посверкивая множеством золотых зубов, причмокивая чему-то, видимому только ему.
– Мдиванбег – это, кажется, какой-то старый титул? – спросил Доцент.
Аллах его ведает, чем он занимался на воле, – не каждый здесь любил откровенничать с соседями по бараку, сообщая порой о себе лишь необходимый минимум. Однако Вадим давно и всерьез подозревал, что Браток, уже на второй день окрестивший седовласого Доцентом, невольно угодил не в бровь, а в глаз. Иногда реплики Доцента выдавали в нем явного интеллигента – правда, отнюдь не нищего, иначе не оказался бы в концлагере. Чем-чем, а нищими тут и не пахло…
– Точно так, дорогой, – сказал кавказский человек Элизбар. – Если совсем точно – мдиванбег-ухуцеси. Нечто вроде визиря при старых грузинских царях. – Он грустно улыбнулся. – Вот только это вовсе не значит, что мой прапрадедушка был визирем. Скорее уж крепостным у визиря. У визиря наверняка была бы фамилия – а так получается, как с вашими крестьянами. Если у него фамилия Генералов – наверняка прадед был не генералом, а крепостным у генерала…
– Во! – сказал Браток. – Значит, будешь Визирем. А то не по-людски получается – у всех уже давно кликухи, один ты ходишь с именем-отчеством, как прости господи. Да еще этот вот… – он кивнул на брезгливо полуотвернувшегося Василюка.
– Вах, дарагой, канэчно, – сказал беззлобно новоявленный Визирь. – Какой разговор, слюшай, да? Если перэд люди нэудобно, давай я буду хоть Вызырь, хоть два вызырь… Ноблесс оближ, мон анж…
– Опять пошел по-грузински чесать… – фыркнул Браток. – Ты меня, часом, не материшь? А то знаю я вас…
– Не материт, – серьезно заверил Доцент.
– Ну тогда ладно. Хай будет Визирь. С «погонялом», как на приличной зоне и положено.
– Видел бы ты зону, котенок… – поморщился Синий с явным неудовольствием. – Хоть приличную, хоть не очень. Это, по-твоему, зона? Это, по-твоему, вертухаи? Это смех один из журнала «Мурзилка»…
Он потянулся, безмятежно улыбаясь, но в глазах так и остался пугающий ледок, прикрывавший некие жуткие глубины. Вадиму на миг стало неприятно, он отвернулся.
– Не мешало бы, конечно, тут немножко понятий ввести, – лениво продолжал Синий. – Расставить всех по полочкам, петушка к параше определить… – он покосился на Василюка. – А то непривычно как-то, честно вам скажу, господа хорошие…
– Ты ж сто лет как откинулся, – пожал Браток могучими плечищами.
– А это, котенок, на всю жизнь впечатано, будь ты хоть сто лет честный бизнесмен. Не в жилу мне смотреть, как эта Машка меж порядочными на нарах отдыхает, дупло не предоставляя для общественного пользования… Ну, и все остальное.
– Сбеги, – посоветовал Браток.
– Из такой «Мурзилки» и бежать-то западло…
– Во, опять едет! – оживился Браток.
И все они, за исключением «персидской княжны», принялись жадно таращиться в ту сторону, откуда приближалось сладкое и пленительное видение, вполне материальное, впрочем.
Это фрейлейн Маргарита, лагерный врач в чине гауптштурмфюрера СС, изволила совершать обеденную прогулку – как давно и крепко подозревали обитатели второго барака (а может, и остальных бараков тоже), исключительно в садистских целях, ради нанесения дополнительных моральных травм. Рыжий конь – не ахалтекинский аргамак, но и не деревенская кляча – почти бесшумно ступал по толстому ковру пожелтевших игл, без усилий неся на спине очаровательное создание в черной эсэсовской форме, обтянувшей фигурку, как кожура сосиску, золотые волосы струились из-под высокой фуражки, рассыпались по спине, взлетали в такт конской поступи… Наступила такая тишина, что казалось слышно было, как кровь заполняет пещеристые тела. Кое-кто поспешил перевернуться на пузо, чтобы на давать лишнего повода для подначек.
– Кто скажет «Ох, я б ей впер», будет весьма неоригинален, господа, – резюмировал Столоначальник.
– А мне плевать, – сказал Браток. – Ох, я б ей впер…
– А ты баксы предложи, – усмехнулся Синий.
– Раньше надо было думать… Предлагал уже. Думаешь, чего у меня след на плече? Нагайкой, стерва, влепила от всей души. Я вам не рассказывал, как в Англии фаловал такую же куклу? Нет? Да вы чо, это ж песня… Короче, поехал я оторваться на озеро Лох-Несс. Вдруг, думаю, эта озерная чуча при мне вынырнет, а я ее на пленку щелкну – братва потом попадает… Ну, возьму с утра пару вискарей и гуляю по бережку.
1 2 3 4 5 6 7