А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Танец этот учрежден для вразумления грешников и старушка эта сейчас объяснила мне, что здесь имеют обыкновение ежедневно совершать его на Сент-Венсенском кладбище.
– Надеюсь, король Генрих уничтожит этот обычай! – вскричал Ральф Перси. – Иначе я постараюсь мечом пробить себе дорогу чрез бока ее величества, госпожи смерти! Но какой-то негодяй-гасконец остановил мою руку, и не успел я освободить ее, как он уже исчез. Я соскочил с лошади, чтобы французы не затоптали тебя, и не понимаю, как это случилось, мадемуазель Эклермонда очутилась возле меня и помогла уговорить этих добрых людей внести тебя в свое жилище.
– Ах, не знаю, как благодарить вас за такую доброту! – вскричал Малькольм, стараясь встать перед девушкой на колени. Сердце его так и трепетало от радости.
– Я увидела, что кто-то ранен, – ответила Эклермонда внушительным тоном. – Но выпейте еще немного, это подкрепит вас и даст силы сесть на лошадь, чтобы доехать до места.
– Позвольте мне высказать вам всю радость, счастье… – пробормотал Малькольм, и хотел было взять руку молодой девушки, но был еще слишком слаб, чтобы встать на ноги. Тут только понял он, насколько падение разбило его. В это время раздались шаги, и король Джемс вошел в комнату.
– Как ты себя чувствуешь, дружище? – спросил он Малькольма. – Я слышал, будто безжалостная смерть хотела овладеть тобой и унести в свое темное царство, но как видно, светлый ангел охраняет тебя.
Легкий румянец покрыл щеки Эклермонды: – Я заметила, что кто-то упал, – сказала она, – и предложила свои слабые услуги; теперь же лорд Малькольм оправился, и я просила бы вас дать разрешение сэру Нигелю Берду проводить меня в лагерь.
– Я могу встать! Я не ранен! Ах, позвольте мне проводить вас! – вскричал Малькольм, задыхаясь и вскакивая с постели.
– Господа! – сказала хозяйка. – Не уходите так скоро. Рыцарь этот позволит вам побыть у меня еще немного, и красавица сделает мне честь выпить за здоровье своего суженого.
– Нет, спасибо, голубушка, – ответила Эклермонда, и прибавила шепотом: – я обручена с Небом, а если пришла сюда, то единственно думая, что господин этот болен серьезнее, чем оказалось на самом деле.
Мещанка, прося извинения, низко присела.
В признании этом ничего не было легкомысленного со стороны Эклермонды, потому что в те времена поступление в монастырь было делом совсем обыкновенным. Но отправиться в сопровождении Нигеля Берда Эклермонде не удалось, потому что Малькольм был на ногах. Чтобы избежать присутствия юноши, она приблизилась к королю. Тут только молодая девушка почувствовала всю неловкость своего положения, в каком очутилась лишь по обычной доброте своего сердца. Увидев упавшего Малькольма и зная, что для не сведущих людей макабрский танец мог представиться ужасающей действительностью, она отдалась первому влечению помочь ближнему, и не заметила, что никто из ее подруг не подумал следовать ее примеру.
– Танец этот так поразителен, – заметил дорогой Джемс. – Он в первое время совершенно озадачил нас, и король сильно боялся, чтобы не испугалась королева.
– Испугалась королева! Не думаю, чтобы она в состоянии была чему-нибудь испугаться! – ответила Эклермонда.
– Нет, конечно, но все-таки эта сцена несколько возмутила ее спокойствие; она выразилась в том смысле, что парижане сыграли с ней плохую штуку, сделав такую встречу, и прибавила, что всегда считала их безумными тварями. Что же касается Генриха, то он, успокоившись насчет королевы, стал внимательно следить за представлением, то увлекаясь веселостью танцующих, то задумываясь над сравнением этого маскарада с действительностью жизни.
Разговаривая таким образом, путники доехали до отеля Сен-Поль. У дверей теснилась толпа. Эклермонда сошла с лошади, и король Джемс довел ее до приемной залы, откуда она прошла в дамское отделение. Тут она справилась о Алисе Монтегю, чтобы узнать у о впечатлении, произведенном на нее этим представлением.
Алиса тотчас же прибежала к ней.
– Ах, милая Клеретта! – вскричала она. – Ну, что? Он опасно ранен?
– Нет, только со страху упал в обморок.
– Упал в обморок! Царской крови, а храбр не больше мухи!
– А ты не испугалась, Алиса? Ты храбрый человек?
– Я? Ничего! В начале, положим, немного оробела, но взглянула на отца, – и вся робость мигом исчезла! Потом сэр Ричард Невиль подъехал ко мне и сказал, что все демоны, собравшись вместе, скорее вырвут у него сердце, чем он допустит кого-нибудь прикоснуться ко мне. Я в это время взглянула на него, и почувствовала к нему такое же расположение, как и к тебе, моя Клеретта. Отец объявил, что очень доволен моей храбростью, и эта похвала доставила мне такое удовольствие, что я совершенно забыла о страшном видении! Подумай только, когда сэр Ричард помогал мне сходить с лошади, он поцеловал мне руку!
– И это все, что он сказал тебе? – заметила Эклермонда улыбаясь. – Совсем по-английски!
– Все-таки это лучше, чем те сладкие речи, что король Шотландский нашептывает Жанне Бофор.
– Они тоже исходят от чистого сердца, дитя.
– Конечно! Но уж очень сладки, и для английской девушки слишком отзываются менестрелем. Все демоны, собравшись вместе, скорее вырвут у него сердце, чем он допустит кого-нибудь прикоснуться ко мне! – повторила она снова.
Слова эти звучали ей мелодичнее всякого нежного напева лиры влюбленного менестреля.
Таким образом, пляска смерти помогла этой обрученной паре объясниться скорее, чем всевозможные празднества.
Эклермонда почла бы себя счастливой, если бы никто, кроме Алисы Монтегю не заметил ее внимания к молодому шотландцу; но не тут-то было: ей пришлось вынести на этот счет многочисленные насмешки со стороны всех придворных дам, начиная с графини Жакелины. Все сочли своей обязанностью восстать против молодой девушки, поправшей правила светского приличия. Эклермонда потеряла теперь в их глазах свое обычное достоинство, хотя каждая сознавала в душе, что молодая девушка поступила бы таким же образом со всяким, будь он хоть самый последний из конюхов, или же первый из рыцарей.

ГЛАВА Х
Праздник Пасхи

– Позвольте рабу вашему принести вам свою благодарность?
– Меня нечего благодарить, мессир, я не знала, кто упал.
– Вы жестоки! Не уничтожайте радость, переполнившую мое жаждущее сердце!
– В былые времена сердце лорда Гленуски жаждало более возвышенных целей.
– О, я уже перестал быть прежним неразумным ребенком.
– То неразумие, по-моему, лучше воображаемого разума.
– Соблаговолите выслушать меня, сударыня. Я вдел свет и убедился, что в настоящее время монастыри сделались притоном подлецов, не имеющих силы бороться с трудностями жизни, и что честь, слава и все благородные стремления находятся вне монастырских стен. Ах, сударыня! Ваши глаза первые указали мне то счастье, что может дать жизнь человеку!
– Перестаньте, мессир, – сказала Эклермонда. – Я согласна, может в детстве вы ошибались в своем призвании, и теперь изменили ваш образ мыслей, но я стою твердо в своем решении, и если выказывала вам некоторую дружбу, то только потому, что считала вас своим собратом по призванию.
– Но сударыня, если вам запретят исполнить ваш обет?
– Никто не в силах запретить мне исполнить эту обязанность, – ответила Эклермонда.
– Впрочем, родство ваше могущественно.
– Но жених мой еще могущественнее.
– Ах, скажите мне, скажите только… – вскричал совершенно растерявшийся Малькольм. – Скажите, если когда надумаете выйти замуж, что предпочтете меня всем прежним искателям вашей руки.
– Этого еще мало для вашего самолюбия, мессир де Гленуски, – ответила Эклермонда с полуулыбкой. – Но, – прибавила она серьезно, – я не считаю вас вправе задавать мне подобные вопросы, и не скажу ничего, могущего внушить вам какую-либо надежду.
– Вы были добрее ко мне в Англии, – сказал со слезами Малькольм.
– Потому что тогда мы сходились в своих стремлениях, – ответила она.
– О! – вскричал он, воодушевляясь. – Если мы соединимся с вами, стремления наши будут одни и те же! Я лобызать буду каждый ваш шаг. С вами буду я молиться, раздавать милостыню, устраивать церкви, награждать монахинь, и ваши преобразованные детские мечтания будут благословляемы всей страной. Я буду преданным рабом вашим, стану исполнять малейшие ваши желания. Ах, что бы могли мы сделать вместе!
– Нет, это безумная мечта! Исполнения ее не дозволит наша нечистая совесть, – сказала Эклермонда. – Лучше нам перестать распространяться об этом, мессир де Гленуски; – вы знаете, я не властна предпочитать кого-либо и нахожусь под охраной своего обета, и его я, с Божьей помощью, никогда не нарушу. Позвольте мне уйти, мессир.
Ему ничего более не оставалось, как повиноваться, – в ней было столько величия, что всякое прекословие было немыслимо.
Малькольм, погруженный в горе, остался у окна на коленях, в том же положении, как она оставила его, как вдруг чья-то белая рука прикоснулась к его плечу и веселый голос воскликнул:
– Что это вы в таком отчаянии, молодой человек? Видно наша святоша неблагосклонно отнеслась к вашим пожеланиям? Но на это нечего обращать внимание, – вы в любом случае женитесь на ней, и мы увидим ее среди простых смертных.
Малькольм обернулся и увидел перед собой графиню Жакелину де Гено.
– Вы слишком добры, сударыня, – проговорил он.
– И буду еще добрее! Я не из тех женщин, чтобы мне могла помешать какая-нибудь девчонка; и мы добьемся своего, хотя бы ради потехи! Монсеньор Туренский за вас, или будет за вас, если уверится в герцоге Бургундском. Прелаты эти вообще не любят монашествующие ордена, и люксембургская гордость до того вооружается против фантазии Клеретты поступить в число этой нищенствующей братии, что монсеньор приходит в совершенное бешенство, когда она начинает настаивать на том, что помогла вам по чисто христианскому милосердию. Дело это он считает пятном своему роду, и смыть его она обязана своим замужеством с вами, – на чем, конечно, он будет настаивать, лишь только получит на то согласие герцога Бургундского. Поверьте мне, – она будет ваша, и мне придется еще держать ее руку во время вашего обручения. Только дайте нам увериться в герцоге Бургундском.
Подобный способ добывания невесты делал не много чести Малькольму, но он откладывал в сторону всякое самолюбие, надеяться жениться на Эклермонде и затем искупить своей преданностью все неприятности, что могут произойти от такого преследования. К тому же, она никого не любила. Из ее собственного признания он мог заключить, что стремления их ни в чем не рознились, и с первого же дня их знакомства она всегда выказывала ему особенное расположение. Значит разъединяла их одна нерешительность молодой девушки, и победив ее, Малькольм делался обладателем своего идеала, привлечь к себе который он рассчитывал своей страстной любовью. Таким образом, полный успех зависел от одного герцога Бургундского, без согласия которого графиня де Гено не решалась действовать открыто.
Герцога ожидали к празднествам, готовящимся по случаю Пасхи.
Эклермонда, ничего не подозревая о заговоре против нее, всецело предалась мыслям устроить в Париже общину по примеру общин сестер милосердия св. Беллы в Голландии, и св. Екатерины в Англии. Община эта имела назначение помогать несчастным, собирать покинутых детей, насыщать голодных и всем нуждающимся подавать помощь и утешение. Учредить общину бегинок в разоренном Париже казалось ей целью всей ее жизни. Маленькая поклонница ее, Алиса, охотно отказалась от своего желания видеть подобную общину в Англии по той простой причине, что, выйдя замуж за сэра Невиля, ей, по всей вероятности, придется переселиться во Францию на то время, пока ее занимают англичане. Наследница Салисбери считала свой брак второстепенным событием по сравнению с грандиозным планом Эклермонды; слово «бегинка» заключало для нее всю поэзию, весь идеал жизни!
Венцом же всех стремлений Эклермонды была мечта привести в Париж почтенного игумена из обители св. Агнессы и поручить ему руководство над сестрами милосердия.
План этот она сообщила отцу Бенету, и тот под секретом передал его королю Генриху, действительному властелину Парижа, на что король вскричал со слезами на глазах:
– Да благословит Господь эту девушку! Если ей удастся исполнить свое намерение, я буду того мнения, что Господь оружием моим ниспосылает благословение Свое на главу ее!
Целую неделю Эклермонда с Алисой мирно предавались своим планам; но приехал Туренский епископ, и своим появлением омрачил их мечты. Эклермонда надеялась, что с помощью Генриха епископ благосклонно отнесется к ее намерениям, тем более, что она не в монастырь отдавала теперь свое состояние. Она никак не ожидала, что ему уже известно о ее приключении во время макабрского танца и что он так недоброжелательно отнесется к нему.
– Наконец-то, кузина! Упрямство ваше кончено. Мы имеем на то слишком явные улики! Происхождение молодого человека ничем не хуже вашего, и потому мы, после доказательства, данного вами публично, соединились с дядей вашим де Сен-Полем, чтобы получить согласие герцога Бургундского на ваш брак.
– Вы ошибаетесь, монсеньор, – сказала Эклермонда.
– Полно делать глупости, дитя! Вы самым неприличным образом явились на помощь этому шотландцу. Действия ваши достойны только имени, носимого вами, этого дурацкого имени, почерпнутого отцом вашим из каких-то древних рыцарских книг! Вы всему двору послужили примером. Все видели, до чего может дойти девица знатного рода, желающая жить по собственному разуму и бегающая по свету, вместо того, чтобы покориться воле своих опекунов.
– Мои намерения также известны двору, как и вам, – ответила Эклермонда.
– Молчите, сударыня! Вы должны теперь перестать думать о монастыре. Отдавая вас туда, мы только всем доказали бы, что желаем скрыть скандал.
– Я вовсе не желаю поступить в монастырь, – сказала Эклермонда, – моя мечта посвятить свою жизнь и состояние на устройство в Париже общины по образцу наших бегинок в Голландии.
Епископ от удивления поднял руки. Никогда не слышал он о подобной глупости! Наследнице Люксембургского дома унизиться до того, чтобы сделаться бегинкой, было очень дурно, но отдать голландские поместья парижским нищим было до такой степени невероятно, что ни он, ни герцог Бургундский, ни дядя ее де Сен-Поль, никогда не дадут на это своего согласия, и для такой безумной цели не выпустят из своих рук ни сантима. К тому же, и папа ни за что не разрешит устроить такое учреждение гордому созданию, устроившему бегство жены от законного мужа! И епископ объявил, что если Эклермонда не желает, чтобы у нее отняли все ее состояние, и не относились бы к ней с презрением, то она обязана, волей-неволей, покориться и выйти замуж за шотландского принца.
– В таком случае, я останусь и без поместий и без состояния, – ответила Эклермонда. – Бедность не есть ли достояние святого Франциска?
Епископ вместо ответа что-то с презрением пробормотал, но придя в себя, заметил, из уважения к святому, что то, что прилично было сыну простого купца, к тому же святого, совершенно не идет благородной девице, и что одно только самомнение, тщеславие и упрямство увлекают ее встать с ним на одну доску.
Герцог Бургундский не долго заставил себя ждать. Он прибыл с двумя своими сестрами: Маргаритой, вдовой второго дофина, умершего скоропостижно, и Анной, еще не замужем; герцогиня, по случаю нездоровья, осталась дома. Первым делом он отправился с визитом к английскому королю. Что же касается бедного короля Франции, то он, в совершенном забвении, оставался в своем отеле Сен-Поль. Эклермонда с Алисой, стоя у окна, смотрели на приближающийся великолепный кортеж, приветствуемый воодушевленными криками: – Да здравствует Филипп Прекрасный! Да здравствует могущественный владыка!
Филипп, тогда еще во всем цвете лет, величественно сидя на разукрашенном коне, отвечал на приветствия легким наклонением головы то вправо, то влево. Издали он казался таким красавцем, что Алиса невольно вскрикнула от удивления:
– Что за красавец! Вот настоящий владыка обоих государств!
Но, когда он вошел в залу в сопровождении Джона де Бофор и Эдмона де Марч и отдал честь Генриху, а тот представил его королю Джемсу, то Алисе припомнились слова Эклермонды: «До тех пор, пока я не побывала в Англии, рыцарство представлялось мне чем-то вроде великолепной иллюзии!»
Лицо Филиппа казалось издали удивительно красиво, но вблизи черты его были грубы, красные губы чрезмерно толсты, и вообще вся наружность была ниже всякой критики – грубая, гордая, чувственная, в особенности в сравнении с Генрихом, нежные черты которого, смягченные в то время прозрачностью кожи, отличались какой-то необыкновенной чистотой и правильностью. С ним нельзя было сравнить ни величественную осанку Стюарта, ни даже худое продолговатое лицо Джона де Бедфорда, замечательное по своей правильности, тонкости очертаний и подвижности выражения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29