А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


— Ему там нравилось, и он работал там до этого несчастья.
— С кем он дружил?
— Ни с кем особенно. Он был в хороших отношениях с некоторыми из тех, кто тоже работал в магазине, — она улыбнулась, — новинок. Потом он, конечно, был знаком с Эдди и кое с кем из игроков, которых он обслуживал.
— А Эдди был как-нибудь связан с Драгуном?
— Да, особенно во время скачек на Северном ипподроме. Он увлекался игрой на скачках. Там я и встретила Эдди.
— О'кей. Вы не знаете, не было ли у Джо каких-нибудь неприятностей?
— Не было. Решительно никаких, мистер Скотт.
— Называйте меня Шеллом.
— Шелл. Это имя мне нравится; оно вам подходит. А на моей этикетке — Робин Виктория Эллен Брукс.
— Так длинно?
— Так длинно. Можете сократить и оставить только Робин.
— О'кей, Робин, у вас есть какая-нибудь фотография Джо? А то я знаю его только по описанию.
— Конечно, есть. Погодите минутку. Можете налить себе еще, если хотите.
Я захотел.Пока она искала фотографию — в спальне, еще где-то в глубине дома, я налил в стакан бурбона, подлил воды и бросил туда кубик льда. Она вернулась с пачкой фотографий, включила верхний свет и подала фотографии мне.
Четыре были сняты в ночном клубе и подписаны: «Робин — с любовью. Джо» и «Робин — с днем рождения. Желаю счастья. Джо». На одной он был снят перед домом; а последняя представляла собой тонированный портрет, восемь на десять, сделанный в ателье и подписанный красными чернилами красивым плавным почерком: «Робин — со всей любовью — Джо». Я вернул ей фотографии, кроме этой последней, — мне хотелось рассмотреть его получше. Он был, видимо, небольшого роста, недурен собой, блондин вроде меня; жидкие усики над верхней губой выглядели так, будто он забыл побриться; волосы он носил длинные, зачесывая их назад и за уши; на подбородке виднелся небольшой шрам. «Да, недурен, — подумал я, — только немного слабохарактерный. Лет двадцати четырех или пяти, — скажем, на год или два младше Робин». Я отдал ей портрет.
— Бренные останки Джо Брукса, — сказала она. В ее тоне мне послышалась печаль.
Чтобы немного рассеять ее, я сказал:
— Джо — а дальше? Еще какие-нибудь имена, кроме Джо? — Я взглянул на нее, посмеиваясь, от выпитого бурбона по телу разлилось тепло.
— Просто Джо.
— Просто Джо?
— Ну, Джозеф. Джозеф Брукс. И все.
— Должно быть, все имена истратили на вас, а?
Она кивнула в ответ, вертя в руках свой стакан. Он был пуст. Мой — тоже. Ужасно!
— А как насчет подруг?
— Ни одной. Во всяком случае, я ни об одной не слыхала от него. Иногда он выходил пройтись с приятелями. Пожалуй, это и все. Изредка —
партия в покер или холостяцкая пирушка. Никаких женщин. — Она смотрела на портрет. — Он был довольно красивый. Просто не любил валять дурака. Большую часть времени сидел дома и читал отчеты о скачках и справочники о лошадях.
— Вы уверены? — спросил я. Подобный образ жизни всегда вызывал во мне какое-то раздражение. Возможно, потому что он был мне чужд. Решительно и определенно.
— Да, судя по тому, что я знаю, — сказала она.
— А вы? Я имею в виду тот вечер, когда он погиб. Где были вы? Полиция сюда приходила?
— Да. Я весь вечер сидела дома. Смотрела телевизор. Полиция явилась часов в одиннадцать или немного позже. Через час или два после ухода Джо. Я не знала, куда он пошел. Он только сказал, что хочет ненадолго встретиться с приятелем — Гарри Зэрклом. И вдруг приходят полицейские и говорят мне, что его сбила машина. Они задали мне почти те же вопросы, что и вы, только, боюсь, я тогда не придала им должного значения; я как-то растерялась.
При упоминании Гарри Зэркла в моей памяти тотчас возникла картина — маленький человек с окровавленным лицом в кабинете Драгуна.
— Зэркла? — переспросил я. — Вы сказали, Джо пошел повидаться с этим парнем — Зэрклом?
— Да, так он сказал.
— Это его друг?
— Да. Кажется, он довольно часто встречался с ним на работе. Думаю, один из тех, кто ставит на лошадей. Я его ни разу не видела.
Я мысленно взял все это на заметку: пригодится.
— Еще что-нибудь? — спросил я.
— Нет, пожалуй. Полиция задала мне несколько вопросов, а потом мне пришлось поехать с ними для опознания тела. Это было ужасно. — Она содрогнулась и поднесла к губам стакан. Ее как будто удивило, что он пустой.
Она вздохнула и покачала головой.
— Не будем поддаваться мрачным настроениям. — Она улыбнулась. — Выпьем?
— О'кей. Один напоследок. — Мне не хотелось превращаться в свинью. Уж слишком крепкий этот бурбон. Впрочем, разве бывает слабый бурбон? Но, судя по моему самочувствию, этот был просто убойный.
Между нами был столик для коктейля, и она склонилась над ним и стала наливать и смешивать. Я уже говорил, что из четырех пуговиц на ее блузке три были расстегнуты. Она наклонилась довольно низко. На этот раз я не закрыл глаза. Я ведь уже закончил свою работу — во всяком случае, на сегодня.
На ней не было бюстгальтера, я не просто предполагал — я был в этом совершенно уверен. Никакого бюстгальтера, только его начинка. Но какая начинка!
В восхищении я не мог отвести от нее взгляда, и в этот момент она подняла глаза и поймала меня с поличным. Она не отпрянула, не вскрикнула, не попыталась ничего скрыть. Она просто улыбнулась. Немного ехидно, как мне показалось. Как я надеялся.
— Новейший стиль, — сказала она.
— Как это?
— Стиль. Сейчас это крик моды.
— Крик. Гм... — Я ждал этого много лет. Я раза два глотнул, бросил еще один взгляд и сказал весьма глупо: — Мило. Наверно, прохладно.
— Да, — сказала она. — Летом очень приятно.
— Летом очень приятно. У-гу.
Она приготовила коктейль и села выпрямившись. Все стало на свое место, в том числе и мои глаза.
Все было не так, как я себе наметил. Я хотел выпить один стакан и вежливо попросить второй. Но вместо этого мы сидели, прихлебывая из наших стаканов, и вели светскую беседу. Я узнал, что ее родители оба умерли. Мать — при ее рождении, отец — как раз когда она пошла в школу в Голливуде. «Нет, я никогда не думала о том, чтобы стать киноактрисой, ха, ха. Глупый мальчик. Нет, право же, я серьезно. Глупый, глупый, глупый». Она выполняла разную работу: билетерша в кинотеатре, кассир, какое-то время официантка; сейчас иногда модельерша. Я рассказал ей, что небольшой шрам над левой бровью — след от раны, полученной, когда на меня напали тринадцать хулиганов, — ну, и отделал же я их, пообрывал им руки и ноги и избил до смерти. «Ага, тринадцать. Ага, до смерти». К тому времени, когда я поубивал всех этих хулиганов, пробило восемь часов.
Я встал, почти не шатаясь.
— Спасибо за информацию, Робин. Мне надо еще зайти в два места. У меня была шляпа?
— У вас не было шляпы. — Она проводила меня до двери, открыла ее и остановилась, прислонившись к стене. — Если что нужно, приходите еще, — сказала она.
Я сжал зубы, кивнул, окинул ее взглядом и вышел.
Солнце уже давно зашло, но на Бульваре Беверли было светло от фар льющихся непрерывным потоком автомобилей. Канун субботы — люди покидали город: школьники старших классов устремлялись в занятых напрокат смокингах к огням ресторанов, захватив с собой накопленные за три месяца сбережения; кинозвезды в наброшенных на плечи норках, в темных очках спешили к резервированному столику в каком-нибудь фешенебельном клубе на Сансет-Стрип. Где-то в Лос-Анджелесе, в темном переулке, или, может быть, в номере дешевой гостиницы, грабили, раздевали парня.
Рабочие, служащие и чиновники наводняли город. И все эти люди обливались потом, как пьяницы в паровой бане. Ч-черт, ну и жарища! Кому-нибудь следовало шить нижнее белье из промокашки. Они бы сколотили себе целое состояние.
Я забрался в кадиллак, включил вентилятор и ввинтился в плотный поток машин на Беверли, держа курс к центру и полицейскому управлению. Никаких развлечений для меня, во всяком случае, сегодня. Может быть, после завершения моего дела. Когда я его закончу, я получу большие деньги. Мой клиент, плативший за мои первоклассные услуги, вполне мог себе это позволить.
Вот как это началось. Я кормил дюжину рыбок гуппи, которые жили у меня в десятигаллонном аквариуме, в моей конторе в Хэмилтон Билдинг на Бродвее. Вдруг зазвонил телефон. Во мне шевельнулась надежда.
Человек на другом конце провода и был тот щедрый богач: Виктор Пил; и звонил он из сверхшикарного «ночного местечка» на бульваре Уилшир. Он хочет предложить мне работу, сказал он; не пожелаю ли я, если смогу, приехать к нему? Я смог и пожелал. И поехал.
«Ночное местечко» Пила называлось, с полным основанием, «Сералем», что в словаре Уэбстера определяется, как гарем, или, в более широком смысле, как место предосудительных удовольствий. Мне случалось бывать там и раньше, однако не по делу. Не по такого рода делу.
Вы входите и, после хотя бы частичной видимости на Сансет-Стрип, попадаете во тьму, которая в первую минуту кажется вам абсолютно черной. Но когда ваши глаза привыкают к сумраку, оказывается, что здесь прохладно и приятно.
Одна из причин этой приятности — девушка слева от вас, которая принимает у вас шляпу. Вы даете ей какую-то мелочь и восхищаетесь тем, во что одета эта молодая леди. И самой леди тоже. Ее наряд повторяется на всех девушках в Серале, но вы ничуть не в претензии из-за этого повторения: сверкающие поддельные бриллианты, которыми усеян рискованно-минимальный лифчик, — он выглядит прозрачным, но только выглядит; и подобие длинных шаровар, напоминающих те, что носят юные турчанки в приключенческих фильмах, и сшитых из легкой материи, которая выглядит прозрачной, — и не только выглядит. Полюбовавшись костюмом хорошенькой гардеробщицы, которая тем временем смотрела на вас, улыбаясь, как одна из любимых жен султана, вы делаете поворот кругом, низвергаетесь по трем ступенькам и попадаете в ночной клуб как таковой. (Некоторые говорят: «как таковой-рас-таковой».)
В четверть седьмого вечера он представлял собой пустой зал; справа — длинный бар из дерева, отделанного металлом; вдоль него двадцать высоких круглых стульев, а слева — какое-то количество покрытых белыми скатертями пустых столиков, сгруппированных вокруг танцевальной площадки, ограниченной с другой стороны эстрадой для оркестра.
Я обошел эстраду справа и очутился перед задрапированной бархатом аркой. Возле нее стоял огромный парень с великолепным красным носом, скрестив мощные руки на округлой, как бочка, груди. Цветок гардении на отвороте его темного смокинга был слишком мал, чтобы скрыть то, что выпирало под тканью из-под его левой подмышки. Я остановился перед ним и залюбовался великолепием его носа.
— Я — Шелл Скотт, — сказал я. — Пил хочет меня видеть.
— Зачем он хочет вас видеть? — У него был раскатистый, гулкий голос, как у гавани Сан-Педро в туманную ночь.
— Вот уж не знаю. Хочет, и все. Давайте спросим у него самого. Он немного подумал, как человек, передвигающий в мозгу рояль, потом
сказал:
— О'кей, пройдем. Вы первый.
Он проследовал за мной под арку, по узкому холлу, мимо двух артистических уборных, двери которых, к сожалению, были закрыты, потом налево вдоль другого холла, к двери с надписью: «Посторонним вход запрещен».
Он постучал, и через минуту дверь открылась, и перед нами явился тип с голубыми глазами, холодными, как кубики льда, низкими бачками и густыми, темными усами.
— Да?
— Вы мне звонили, — сказал я. — Шелл Скотт.
— Конечно. Я — Виктор Пил. — Он сказал это таким тоном, будто произнес «Авраам Линкольн».
Он кивнул Красноносому, стоявшему за мной, и я вошел в комнату. Он закрыл дверь, и комната погрузилась в тишину. Звуконепроницаема. Потом, кивнув на кресло, сказал:
— Что вы пьете, мистер Скотт?
— Почти все.
Я сказал ему, какой напиток предпочитаю, и он занялся делом возле бара у левой стены; я же сел в кресло перед большим письменным столом красного дерева и стал наблюдать. Пил выглядел массивным, примерно пяти футов и десяти дюймов ростом и около ста девяноста футов весом. Лет сорока пяти, с густыми темно-каштановыми волосами, тронутыми на висках сединой. На нем был добротный и хорошо сшитый коричневый костюм. Лицо тяжелое, квадратное, с желваками, похожими на комочки жира, на щеках. Не сделав ни одного лишнего движения, он быстро приготовил напитки, подал мне мой в высоком стакане и сел против меня.
— Вы бы хотели, — сказал он, — заработать пять тысяч долларов? — Его речь звучала мягко, четко, как будто он читал по книге.
— Допустим, — сказал я. — Но это зависит...
— От чего?
— От того, что я должен для этого сделать. Он усмехнулся. Я заметил, что у него немного кривые зубы.
— Я этого ожидал, — сказал он. — Ничего нелегального. Возможно, мистер Скотт, для вас это даже рутина. Если бы мое дело было нелегально, я бы обратился к другому человеку. Хотя время мое и ограничено, я навел о вас самые подробные справки, мистер Скотт. Я человек дотошный. — Он потер подбородок толстыми пальцами. Ему явно не мешало бы побриться. Он продолжал: — Я хочу, чтобы вы расследовали обстоятельства смерти некоего Джо Брукса. В среду вечером он погиб, по всей видимости, от несчастного случая. По-видимому, его сбила машина. И скрылась. Его тело нашли на Солано-авеню около одиннадцати вечера. Говорю «по-видимому», ибо имею основания подозревать, что его убили намеренно. Я хочу, чтобы вы установили факты, и если мистер Брукс был действительно убит, — в чем я совершенно уверен, — выяснили бы, кто его убийца.
— Позвольте, я уточню, — сказал я. — Это выглядит так: Джо Брукс попадает под машину и погибает. Вы считаете, что это — преднамеренное убийство, и хотите, чтобы я выяснил, кто убил и почему. Верно?
— Абсолютно.
— Подозрительно что-то.
Он хмуро взглянул на меня острыми голубыми глазами. Когда он хмурился, его прямые, густые брови опускались на четыре дюйма.
— Мистер Скотт, — сказал он, тщательно выбирая слова, — меня ничуть не интересует, действительно ли это дело, как вы говорите, «подозрительно» или нет. Я объяснил вам, чего я хочу, и полагаю, что со временем вы не найдете в моей просьбе ничего необычного. Если вы не желаете браться за это дело, так и скажите. Разумеется, все останется между нами.
— Само собой.
— Так возьметесь?
С минуту я обдумывал сказанное, одновременно разглядывая кабинет: бежевые стены, чуть более темный потолок, скрытое освещение, три тяжелых кожаных кресла, письменный стол, кресло-вертушка, венецианские шторы, бар. Мило. И дорого.
— О'кей, — сказал я. — И все-таки я считаю, что оно чревато сложностями.
— Прекрасно. — Он снова показал мне свои кривые зубы и вытащил из внутреннего кармана длинный бумажник из страусовой кожи.
Порывшись в массе бумажек, он вытянул тонкую пачку зеленых, щелчком запустил ее в мою сторону по гладкой, темной поверхности стола. Я взял ее и пересчитал купюры. Сотни, десяток сотен. Десять стодолларовых купюр. Я вложил эту хорошенькую пачку в свой бумажник.
— Одна тысяча сейчас, четыре тысячи по окончании дела, — сказал он.
— Мне подходит.
Он откинулся в кресле и стал поглаживать густые усы большими тупыми пальцами.
— А теперь, — сказал он, — я имею кое-какие сведения, которые могут вам помочь. Этот Брукс работает, точнее работал, — у владельца тотализатора по имени Флеминг Драгун.
— Я его знаю.
— И знаете, где его найти? Я кивнул и отпил немного бурбона.
— Отлично, — сказал он. — Мистер Брукс, как я понимаю, жил у своей сестры, некой Робин Брукс. Он жил там уже несколько месяцев. — Он дал мне листок бумаги с ее адресом. — Насколько мне известно, у него не было никаких особых неприятностей. Если были, я, естественно, хотел бы об этом знать. Фактически, мистер Скотт, мне нужно знать все, что связано или было связано с этим делом, — все до последней мелочи. Вы должны это четко усвоить. — Он яростно посмотрел на меня.
— Берегите ваши сосуды, — сказал я. — Это и так понятно. Он поморгал.
— Это все, что я знаю. Я бы хотел, чтобы вы приступили к делу немедленно.
— Сегодня же вечером, — сказал я. — С места в карьер. Я допил бурбон, встал и поставил пустой стакан на бар.
— Как только что-нибудь узнаю, сразу к вам, — сказал я. — Докладывать буду вам лично. Никаких письменных отчетов. Я сам себе секретарь. Возможно, я не появлюсь несколько дней, даже недель, — смотря по тому, как будут развиваться события. Когда смогу, буду держать с вами связь по почте. Когда все будет кончено, напишу вам отчет, если хотите. В трех экземплярах.
Он сжал полные губы, потом сказал:
— Это будет весьма желательно.
— Немного бы больше, — сказал я.
— Чего немного больше?
— Намеков. Информации. Ваша позиция, например. Какая связь между вами и тем, что какого-то парня на темной дороге сбила машина? Мне бы хотелось яснее понять всю эту ситуацию.
Он сцепил руки на столе и стал похлопывать одним большим пальцем по другому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19