Встал Амос Зеви, заместитель министра иностранных дел, а в настоящее время временно исполняющий обязанности министра. Он указал, что если бы здесь присутствовали министр Ариэль Вейцман и заместитель министра транспорта Мириам Бернштейн, то они проголосовали бы за осторожность.
Ему тут же резко возразил генерал Гур:
— Это произошло бы в том случае, если бы они присутствовали именно здесь, господин министр. Но если бы они смогли послать свой голос оттуда, из Вавилона, то не сомневаюсь, что проголосовали бы за немедленную воздушную атаку.
Это меткое заявление вызвало единственный взрыв смеха в мрачной до этой минуты комнате.
Нашлись такие, кто до сих пор полагал, что Ахмед Риш уже захватил израильтян и очень скоро выдвинет свои требования. Эта оппортунистически настроенная группа настаивала на необходимости подготовиться к переговорам к тому самому моменту, когда будут оглашены условия выкупа.
Встал один из министров, Иона Галили. Он напомнил присутствующим, что во время совещания по Энтеббе два верховных раввина Израиля интерпретировали сборник юридических прецедентов еврейской религиозной традиции как позволение обменять террористов на заложников.
Немедленно подскочил министр юстиции Натан Дан, сам и раввин, и юрист одновременно:
— Я исключаю подобную интерпретацию.
Премьер-министр с силой стукнул ладонью по столу, и стопка бумаги, лежащая перед ним, подпрыгнула.
— Достаточно! Это не Иешива и не кафе в Тель-Авиве! Меня не интересуют ни древние тексты, ни древнееврейский язык, ни толкования! Меня интересует лишь то, что происходит здесь и сейчас! Ласков! Вам слово. В вашем распоряжении ровно две минуты.
Тедди Ласков занял место в конце длинного стола. Он заговорил в общих терминах, приводя классические военные аргументы в пользу немедленных действий, но видел, что его речь не производит никакого впечатления. Ясно было, что недостаток решимости проистекает из боязни организовать воздушный налет на Вавилон и в результате увидеть, что удар нанесен лишь по диким животным, обитающим в пустыне. В нормальных условиях один подобный промах может отправить все правительство и половину кнессета домой, сочинять мемуары. Если правительство поступит решительно и обнаружит «конкорд» с миссией мира на борту пропавшим без вести или — что еще хуже — если окажется, что люди погибли, тогда по крайней мере оно сможет оправдаться при помощи каких-то гуманитарных идей. Но если окажется, что ошибается он, Ласков, или не прав фотоаналитик, и там никого и ничего нет...
Ласков все-таки решил рискнуть:
— Я понимаю суть проблемы. Все в порядке. Если я смогу окончательно доказать, что наши люди находятся в Вавилоне останутся ли у кого-нибудь серьезные возражения против того, чтобы отправиться туда и их вызволить?
Премьер-министр поднялся:
— В этом и состоит суть дела, генерал. Если сможете доказать мне решительно и бесповоротно, что наши люди там, я проголосую за выступление.
Теперь каждый увидел для себя выход. Если последующие события покажут, что следует одобрить рейд, Объединенный Совет сможет оправдать свое бездействие перед гражданами страны вескими доводами об ошибочности и неполноте разведданных. Можно было бы категорично настаивать на том, что о миссии мира в Вавилоне ничего не было известно. И это оказалось бы не просто отговоркой. Это была бы правда.
— И откуда же вы полагаете получить решающие свидетельства, генерал? — поинтересовался премьер-министр. — Вряд ли мы сможем принять еще одно сверхъестественное откровение, если, конечно, нам не позволено будет всем сразу настроиться на необходимую волну.
Ласков не обратил внимания на пролетевший по залу смешок.
— Уполномочен ли я действовать от вашего имени?
— Вы просите слишком многого.
— Только лишь до рассвета.
— Ну за такое короткое время, полагаю, вы не сможете нанести большого вреда. Хорошо. А тем временем воздушная операция будет ждать наготове. Если вы вернетесь сюда к 5.30 утра и предъявите мне неопровержимые доказательства того факта, что «конкорд» действительно сел в Вавилоне, тогда я нажму красную кнопку, и все мы скрестим пальцы и будем надеяться на лучшее. Однако если до того мы получим известия от иракской стороны, что в Вавилоне никого нет, тогда какие бы доказательства вы мне ни предъявили, они не будут приняты во внимание. Во всяком случае, на рассвете мне придется надеяться, что президент Ирака сдержит слово и пошлет отряд в Вавилон. Мне не хотелось бы, чтобы наши силы столкнулись с их силами, поэтому 5.30 — исходное время для начала операции. Справедливо, как вам кажется?
— Мне хотелось бы возглавить боевое подразделение.
Премьер-министр отрицательно покачал головой:
— Что за невероятные амбиции! Вы ведь даже больше не состоите в вооруженных силах. Почему я только что наделил вас такими большими полномочиями? Наверное, просто сошел с ума.
— Пожалуйста.
В комнате повисла тишина. Казалось, премьер-министр глубоко задумался, потом поднялся вновь и, словно впервые в жизни, взглянул на Ласкова:
— Если вы докажете мне, что идти необходимо, тогда я с удовольствием доверю вам руководство боевым отрядом. У меня нет никакой иной кандидатуры, — обтекаемо и двусмысленно прореагировал он.
Ласков откозырял, повернулся и вышел в коридор. Талман поспешил следом.
В коридоре оказалось полно народу, и Талман заговорил вполголоса:
— Какую такую чертову информацию ты собираешься получить за это время?
Ласков только пожал плечами:
— Не знаю.
* * *
Они вышли, прошли мимо колонн фасада, миновали чугунные ворота и оказались на улице. Оба молчали. Если бы не горячий сухой ветер, Иерусалим утонул бы в тишине. Даже в духоте ночь казалась прекрасной — такой, какой может быть лишь весенняя ночь в Иерусалиме. В воздухе парил сладкий аромат распускающихся деревьев, небо казалось хрустальным куполом. Растущая луна над головой стремилась к своему завершению. Ее желтый свет лился мягко и тепло. Цветы, виноградные лозы, кусты и деревья заполняли все свободное пространство, как будто росли они не в каменном городе, а в деревне. На улицах, вымощенных древней брусчаткой, на равных соседствовали дома, построенные от двадцати до двух тысяч лет назад. Ведь для Иерусалима это не имеет ни малейшего значения — здесь все одновременно и древнее, и молодое.
Талман никак не мог успокоиться:
— Тогда какого же черта ты все это наговорил? И так ведь оставался шанс, что они проголосуют за выступление. А теперь ты дал им возможность отступить.
— Они ни за что не проголосовали бы за военную операцию.
В мерцающем свете луны Талман посмотрел на товарища:
— Ты что, сомневаешься?
Ласков резко остановился:
— Нет, абсолютно не сомневаюсь. Они действительно в Вавилоне, Ицхак. Это я знаю наверняка. — Он помолчал и добавил: — Я их слышу.
— Чушь. Вы, русские, неисправимые мистики.
Ласков согласно кивнул:
— Это правда.
Но Талман все-таки надеялся получить конкретный ответ на свой конкретный вопрос:
— Нет, ты мне ответь, я настаиваю, что было у тебя на уме, когда ты обещал представить доказательства?
— Давай предположим, что ты собрался бы связаться с разведывательным самолетом. Как бы ты это сделал без радио?
Талман с минуту подумал:
— Ты имеешь в виду фото? Ну наверное, я нарисовал бы большие знаки на земле... ты понимаешь, о чем я. А если бы это оказалось невозможным, или самолет летел бы слишком высоко, в темноте или густой облачности, или поднялась песчаная буря, тогда я, наверное, соорудил бы какой-то тепловой источник. Но ведь мы видели эти тепловые источники. Они не решают дела.
— Никаких сомнений не осталось бы, имей они форму Звезды Давида.
— Но ведь не было такой формы.
— Была.
— Нет, не было.
Казалось, Ласков на ходу разговаривает сам с собой:
— Меня удивляет, что все эти умы еще не додумались до этого. Но это ведь неизведанное поле — я имею в виду инфракрасную разведку. Возможно, они держат звезду наготове, чтобы зажечь ее, если увидят самолет. И не понимают, что если зажгут ее, то с самолета ее можно будет сфотографировать и через некоторое время, когда она уже погаснет. Конечно, Добкин и Берг могли бы додуматься до этого. Но, наверное, я слишком уж критичен. Может быть, не осталось керосина, или его осталось только на зажигательную смесь, или почему-то еще этого нельзя сделать. И вообще почему они должны думать, что кто-то полетит в разведку над Вавилоном? Я имею в виду, почему...
Талман перебил его:
— Тедди, дело в том, что они не зажигали Звезду Давида и не посылали никаких сообщений типа «Ребята, вот мы где!» или что-то подобное. Может быть, пока у них просто не было времени... — Его голос слегка дрогнул: — Во всяком случае, такого знака или отметки нигде нет.
— А если бы была?
— Это сразу убедило бы и меня, и других.
— Ну, тогда нам стоит посмотреть на фотографии, которые авиаразведка не сочла нужным послать премьер-министру. Я не сомневаюсь, что мы там увидим остаточное тепло от горящей Звезды Давида. Дело просто в том, что ты ищешь — то и увидишь.
Талман внезапно остановился и произнес тихо, почти шепотом:
— Ты сошел с ума?
— Вовсе нет.
— Ты действительно собираешься изменить одну из фотографий?
— Ты веришь в то, что они в Вавилоне или же были в Вавилоне?
Талман верил, но не мог объяснить почему.
— Да.
— Цель, по-твоему, оправдывает средства?
— Нет.
— А если бы там мучилась твоя жена... или дочери — тогда ты думал бы иначе?
Талман был в курсе отношений Ласкова и Мириам Бернштейн.
— Нет.
Ласков кивнул. Талман говорил правду. Он провел слишком много лет среди британцев. Поэтому чувства играли очень малую роль, а может быть, и вовсе не принимали никакого участия в принятии им решений. Обычно это помогало и ему, и другим. Но Ласкову казалось, что порой можно быть евреем немножко больше, чем позволял себе его друг.
— Ты обещаешь забыть то, что я только что говорил, и пойти лечь спать?
— Нет. На самом деле я считаю, что должен арестовать тебя.
Ласков слегка обнял Талмана, положив руки ему на плечи:
— Они же погибают там, в Вавилоне, Ицхак. Я точно знаю. Русские действительно мистики, а русские евреи — самые отпетые из них. Я говорю тебе, что просто вижу их там. Прошлой ночью я видел их во сне. Видел, как Мириам Бернштейн играет на цитре — на арфе — и плачет в три ручья. Только недавно, в кафе, я понял, что означал мой сон. Неужели ты можешь подумать, что я солгу тебе в этом? Нет, конечно же, нет. Ицхак, позволь мне помочь им. Дай сделать то, что я должен. Забудь все, что я тебе сказал. Когда ты был моим командиром, то несколько раз закрывал глаза на мои фокусы — да, да, я знаю, не волнуйся. Иди домой. Иди, ложись спать и спи до полудня. А когда проснешься, все уже окажется позади. Будет в разгаре национальное торжество, а может, и трагедия, а может, даже и война. Но разве есть выбор? Позволь мне сделать это. Меня совсем не волнует, что случится со мной впоследствии. Дай мне сделать это сейчас!
Он крепко сжал плечи Талмана своими сильными руками.
От такого потока внезапных откровений Талману стало неловко, неловко морально и тяжело физически, так сильно друг стиснул его. Он попытался пошевелиться, дать понять, чтобы его отпустили, но Ласков не выпускал его из объятий.
Момент оказался критическим, и Талману невольно подумалось, что на свободе можно было бы принять более взвешенное решение. Мужчины стояли слишком близко — конечно, не так близко, как арабы, — но чересчур близко для его, Талмана, душевного равновесия и комфорта.
— Ну... — Но близость Ласкова действовала на него... как? Он чувствовал тепло этого человека, его дыхание. Какая-то волна прошла по пальцам Тедди и передалась ему. — Я действительно...
Нет, это все жутко неловко. Лицо друга меньше чем в полуметре от его собственного. И Талман чувствовал то, что чувствовал сам Ласков.
— Я думаю... что пойду домой... Нет, я лучше пойду с тобой. Да, черт подери! Это безумие, чистое безумие! Но я тебе помогу, да!
На лице Ласкова появилась улыбка. Да, он действительно знал и понимал Талмана. Даже его можно чем-то тронуть и поколебать. Сон оказался точным штрихом.
— Хорошо.
Он выпустил Талмана из объятий и отступил на шаг.
— Послушай-ка. У меня есть в Тель-Авиве один знакомый фотомастер. Мы прихватим его по дороге в Цитадель. При желании он может заставить мусорную кучу выглядеть как обнаженная Элизабет Тейлор. И сделает все, что я попрошу, не задавая лишних вопросов.
Талман кивнул, и они вновь зашагали, почти побежали к стоянке такси, которая находилась недалеко от офиса премьер-министра.
— Тель-Авив, — кратко скомандовал Ласков, слегка задыхаясь. — Дело государственной важности!
29
Бенджамин Добкин взял за руку Шер-яшуба. Они стояли на грязевой косе, выдававшейся в русло Евфрата. Все жители деревни, несколько десятков человек, высыпали на берег и спокойно наблюдали за ними. При свете луны стали видны облака пыли, поднимающиеся на другом берегу реки. А на их берегу, хотя и дул сильный ветер, большая часть пыли оседала в воде. Сама река вела себя очень беспокойно, и волны не переставали биться о берег. Нелегко будет пересечь реку, но нелегким окажется и путешествие по земле. Добкин посмотрел на старика.
— Вытащите его на грязевые отмели и оставьте шакалам а утром займетесь своими делами.
Старик вежливо кивнул. Ему не требовались подсказки и советы. Его деревня существовала в режиме выживания уже на протяжении более двух тысячелетий, проходя через события лишь по масштабу уступающие Холокосту в Европе.
— Да пребудет с тобой Бог в твоем путешествии, Бенджамин.
Добкин был одет в запачканные кровью штаны и куртку мертвого ашбала. Тот скоро окажется в желудке у шакалов, но Добкина не покидала тревога при мысли, что Риш в конце концов доберется до этой деревни, чтобы отомстить, и очень быстро завершит дело, которое не смогли закончить два тысячелетия лишений и бед.
— Захотят ли твои люди вернуться в Израиль, если это можно будет устроить?
Шер-яшуб посмотрел на Добкина:
— В Иерусалим?
— Да, в Иерусалим. А впрочем, в любое место в Израиле. На побережье, если хотите. В Герцлию.
Он с трудом мог представить, что происходит в уме старика. Израиль был для него лишь библейским названием, как и Сион. Он едва ли представлял собой реальное место и имел не больше значения, чем еще два дня тому назад имел Вавилон для самого Добкина.
— Это хорошее место. С хорошей землей.
Как, черт возьми, перекинуть мост через два тысячелетия истории? Не только сам еврейский язык уже стал другим, но и все понятия и ценности разошлись полярно.
— Здесь вас постоянно подстерегает опасность.
Имеет ли он право обещать им возвращение в Иерусалим? А если они согласятся, сумеет ли он все организовать? И все-таки Добкин продолжал свою речь:
— Вы слишком долго живете в Вавилоне. Пора возвращаться домой.
Он должен проявить настойчивость. Они ведь словно дети и сами не понимают, что именно в Израиле им будет хорошо. Генерал не мог видеть, что евреи живут в подчинении, почти в неволе. Иногда Добкин, путешествуя, встречался в некоторых странах со своими соплеменниками, терпящими унижение. Тогда ему непременно хотелось крикнуть: «Возвращайтесь домой, идиоты! Возвращайтесь домой и поднимите голову! Там, на родине, сейчас ваше место. Мы купили его своей кровью».
Он еще сильнее сжал руку старого раввина:
— Вернитесь домой.
Шер-яшуб положил свободную руку на плечо Добкину.
— Уважаемый, — начал он, — ты пришел сюда, чтобы вызволить нас из плена? Или тебе предназначено оказаться невольным орудием нашей гибели? Подожди, не перебивай. Дай мне закончить. В Книге Книг сказано: «Тогда поднялся глава отцов и священники, и жрецы со всеми теми, чей дух поднял Бог, чтобы пойти и построить дом Господа, который есть Иерусалим». Но Бог не возвысил дух моих предков, и они остались здесь. Так позволь мне сказать тебе вот что, Бенджамин. Когда этот священный дом вернувшихся изгнанников, Второй Храм, тоже оказался разрушенным, а его жители рассеялись и разошлись по всему миру, именно евреи Вавилона поддерживали огонь в светильнике знания. Именно Вавилон, а не Иерусалим, стал первым городом еврейской учености и культуры в то время. Израиль всегда будет нуждаться в своих изгнанниках, Бенджамин, чтобы оставалась на земле уверенность в том, что есть кто-то, кто выполнит Закон и вернется в Иерусалим, окажись он разрушенным еще раз.
Он улыбнулся, и его смуглое даже в лунном свете лицо покрылось сеточкой мелких морщинок:
— Надеюсь, что дух Господа подвигнет тебя когда-нибудь на строительство Третьего Храма. И если ты это сделаешь, то помни: даже если Иерусалим падет снова, то всегда найдутся евреи Диаспоры и мы, те, кто живет в неволе, чтобы явиться и построить Четвертый.
Он сжал руку и плечо Добкина и легонько подтолкнул его вперед.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51