А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

“Как? – подумал он. – Не мог же я…” “Это и не ты, – раздался знакомый голос у него в голове. – Это я”. “Арти! – удивлению Дзеди не было предела. – Но ты же…” “Это ещё не повод для того, чтобы не помогать друзьям, – отрезал тот. – Не распускайся. Я сказал, что при первой же возможности помогу тебе. И помог. По мере своих возможностей. Если позволят – потом помогу ещё. Всё. До свидания, Дзеди”. “Арти…” Дзеди потихонечку оглянулся. Всё было спокойно – Лин ещё спал, надсмотрщик не обращал на них никакого внимания. Ему велели – не трогать. И он не трогал. Велят убить – убьёт. А пока… Что ж, как говориться – наше дело маленькое…
Лин проснулся минут через десять и первое, что он увидел – это Дзеди, который дремал, сидя рядом с ним. Дзеди проснулся через несколько минут, пристально посмотрел в дальнюю часть зала, словно соображая что-то, а затем вдруг сказал:
– Лин, я так хочу есть… сегодня ещё не кормили?…
– Слава Богу, – тихо сказал Лин. – Слава Богу… я-то уж думал, что я и тебя потерял… Не делай так больше, слышишь? Не делай!… Не пугай меня, не надо…
– Прости, рыжий, – Дзеди отвёл взгляд, – я просто не мог собраться… собраться с силами… после всего… я не нарочно…
– Да всё я понимаю, – Лин взял Дзеди за руку. – Мне до сих пор невмоготу. Как будто ломается что-то… что-то внутри… А, хочешь ты этого, или не хочешь – надо быть сильным. Так?
– Так, – согласился Дзеди. – Всё верно, Лин. И я постараюсь, чтобы с нами всё было хорошо.

Год пятый


Страх

Это был живой ужас. Сил не осталось вовсе. Они уже не сознавали, сколько времени прошло с тех пор, как погибли остальные, это уже не волновало. В тот страшный день обстоятельства сперва ополчились на Лина, а затем не пощадили и Пятого.
Лин не смог удержать на плечах тяжеленного стокилограммового ящика и упал. Он надорвался, но даже не понял, что с ним произошло. Под непрерывными ударами он несколько раз пытался подняться, у него ничего не вышло. Пятый, не в силах дольше видеть того, что происходит с его другом, подскочил к надсмотрщику и попытался выхватить у того плётку. Надсмотрщик даже не обратил на него внимания, он просто оттолкнул Пятого прочь. Лин лежал на полу, надсмотрщик бил его ногами… и тут у Пятого внутри словно что-то надломилось. Он мгновенно выпал в низкую стойку и бросился на своего врага. Тот от неожиданности немного опешил, но что началось, когда он сориентировался… Пятый потом смог вспомнить лишь то, что его били трое или четверо, и что потом, когда на него уже наступала темнота, он пытался позвать Лина…
Пятый очнулся от холода. Он лежал на полу, вокруг было темно, он ничего не видел. Рядом с ним, привалившись к стене, лежал Лин. Пятый потряс его за плечо, но Лин не ответил – он был в глубоком обмороке. Время тянулось страшно медленно, Лин всё не приходил в себя, да и самому Пятому становилось всё хуже. Предыдущие избиения и в сравнение не шли с тем, что ему довелось испытать в этот раз. Он ненадолго заснул.
Разбудили его грубые голоса, доносившиеся из коридора, потом кто-то пнул его ногой и приказал встать. Лин так и не очнулся, поэтому его волоком вытащили из камеры. Пятый шёл сам, но он не понимал, куда его ведут и что происходит. Только очутившись на первом наземном, он сообразил, что их куда-то увозят.
Их запихнули, не особо церемонясь, в кузов машины. Ехали долго, сильно трясло. Пятый старался, по мере своих сил, поддерживать Лина – он боялся, что тот от тряски может удариться головой. Сам Пятый чувствовал себя прескверно – ему жутко хотелось пить, во всём теле ощущалась какая-то странная слабость.
Машина остановилась, дверцы кузова распахнулись и их обоих вытащили на свет. Впервые за все эти годы он снова оказался на улице. От вида неба у него страшно закружилась голова, и он пошатнулся, жадно ловя ртом влажный воздух. Была зима, но вовсе не такая, к какой он привык у себя дома. Какая-то странная мокрая зима, талая грязь под ногами, тёплый, совсем не зимний, ветер, светло-пепельные облака. Но снег… Это же настоящий снег! Пятый мгновенно сообразил, что надо делать. Он, собрав все силы, вырвался из рук своего конвоира и бросился со всего размаху к ближайшей снежной кучке. Пить! Если нет воды, надо есть снег! Скорее, пока они ещё не подошли… Пятый чувствовал, что если он не попьёт сейчас – он умрёт. Кто-то засмеялся рядом с ним, кто-то сильно, но без злобы, ткнул его ногой…
– Вот чокнутый! – сказал кто-то. – Смотри, снег жрёт…
– Веди его, не телись там. А мы пока этого дотащим. И смотри, поосторожнее с ним, он там надсмотрщика побил.
Дальше стало ещё хуже, чем было. Их раздели догола, завели в какую-то комнату, в которой имелось окно в стене и матрас на полу, им связали руки, завернув их за спину, едва не выворачивая лопатки из суставов, затем связали ноги, положили на матрас, прикрыли одеялом… и оставили одних. Одни они пробыли двое суток – Пятый наблюдал в окне целых два заката, а восходов не видел вовсе – окно было западное. В голове у него всё мутилось, никогда раньше ему не было так плохо. Боли от недавних побоев он почти не ощущал, это уже вошло за пять лет в привычку, но связанные руки в первый день страшно болели. Потом, уже позже, по ним разлилось онемение, они словно бы стали существовать отдельно, независимо от него. Его знобило, хотелось пить. Он то засыпал, то на короткое время просыпался, каждый раз заново удивляясь – как это они очутились здесь, что они здесь делают?…
На вторые сутки очнулся Лин, он пытался спрашивать, куда они попали и что происходит, но Пятый не мог ему ничего связно ответить. Лин, которому стало немного получше, всполошился, но поделать ничего не мог – руки им вязали с тем расчётом, чтобы не могли освободить друг друга. А на третий день в комнате появились, наконец, люди.


* * *

Вошедших было трое. Один – пожилой, в гражданской одежде, при потёртом кожаном портфеле, двое – молодые, в военной форме с сержантскими нашивками. Старший, войдя, брезгливо осмотрелся и спросил:
– Ну, и?…
– Согласно распоряжению, доставили, – забубнил себе под нос один из молодых.
– И где? – с сарказмом спросил пожилой.
– Да вот же, – второй проворно откинул одеяло и отступил. – Вроде, живые…
– Это что ещё за мужской стриптиз? – спросил пожилой. – И почему вы их связали?
– Один из них на надсмотрщика напал. Прямо в “тиме”, – объяснил первый сержант.
– Это тот, который снег жрал, – добавил второй. – Этот вроде, чёрный, – он толкнул Пятого ногой. – Придурок такой, сил нет…
– Когда привезли, тогда и связали? И когда? – спросил пожилой.
– Да тридцать первого, днём.
– Вы ошалели? – возмутился пожилой. – Кто ещё тут придурок… Быстро развязать! К ним что – эти дни вообще никто не заходил?
– Да нет, вроде, – промямлил второй сержант. Он нагнулся над Лином и принялся возиться с узлами. – Тут же не было никого. Новый Год, всё-таки…
– Дай я, – сказал второй. У него в руках появился перочинный нож, которым он в минуту разрезал верёвки. – А этот, который снег-то жрал…
– Чего? – с неодобрением спросил пожилой. – Холодный уже, небось?
– Да нет, как раз горячий. Температура у него, что ли?…
– Вы, оба, – приказал пожилой, – быстренько достаньте койки для этих двоих. Бельё там, одеяла… и срочно принесите что-нибудь им попить. Что найдёте – чай, компот… что угодно. И шевелитесь, нечего стоять. О том, что вы тут натворили, мне придётся доложить. Сегодня же.
Оба сержанта вышли в коридор.
– Сволочь жидовская, – пробормотал один. – Скотина…
В коридор высунулась голова пожилого.
– А вот за это ты мне ответишь отдельно, – ласково сказал пожилой и прикрыл дверь. Он вернулся в комнату и присел на корточки возле матраса.
– Что, плохо? – спросил он. Лин попытался поднять голову, в его взгляде появился страх. – Не бойся, не надо, – попросил пожилой, – я же не из них. Я врач, меня зовут Эдуард Гершелевич. А ты – номер семь, не так ли?
– Да, – прохрипел Лин.
– Сейчас я вас посмотрю, – пообещал Эдуард Гершелевич. – Всё будет в порядке, я обещаю. Имя-то у тебя есть? – спросил он.
– Лин, номер семь в “тиме”, – ответил Лин. – А это Пятый, номер пятый… Так получилось… Что с ним?
– Он и вправду ел снег?
– Я не помню. Я вообще не понял, как мы сюда попали…
– Ты руки ощущаешь?
Лин отрицательно покачал головой.
– Надо растереть, тогда кровообращение быстрее восстановиться… А, вот и наши начальнички пожаловали. С кроватью, – с удивлением добавил он. Сержанты внесли койку в комнату и с грохотом водрузили у стены. – Пока положите вот этого, – Эдуард Гершелевич махнул рукой в сторону Лина, – потом идите за второй койкой, а я осмотрю вон того…
Сержанты удалились. Эдуард Гершелевич подсел к Пятому.
– Так, что тут у нас, – проговорил он. – А ну-ка, проснись, дружок! Это чего же глаза-то такие мутные… Как пьяный, ей Богу, – он немного приподнял Пятому голову и сказал: – у тебя болит где-нибудь?
Тот сделал попытку кивнуть. Эдуард Гершелевич на секунду задумался и спросил:
– Не горло, часом? Ну, я так и знал. Открой рот… пошире, я так ничего не вижу… ого! Как это тебя так угораздило…
– Чего с ним такое? – спросил один из сержантов. Они, поставив вторую койку у противоположной стены, с интересом наблюдали за действиями врача.
– То ли дифтерит, то ли ангина, так сразу не скажешь, – ответил Эдуард Гершелевич. – Без мазка не разберёшь. Но у него всё горло в нарывах, не мудрено, что он говорить не может. И вы, идиоты, ещё добавили. Попить принесли?
– Только чай холодный, – второй сержант протянул Эдуарду Гершелевичу алюминиевый мятый чайник и два мутных стакана, вложенных один в другой. – Компот нам не дали…
– И на том спасибо, – констатировал врач. – Налей и напои. А мне надо позвонить, чтобы перенести допрос, который должен был быть сегодня. Может, оно и к лучшему, они хоть отдохнут.
– Допрос? – изумился первый сержант. – Сегодня?!
– В том-то всё и дело. А вы, дураки, вон чего натворили… Ты пей, пей, не стесняйся, – подбодрил он Лина. Тот уже сам взял в непослушные руки стакан с чаем. Руки пока что сильно тряслись. – Помогите этому, – сказал Эдуард Гершелевич.
– Я не могу… – прохрипел Пятый. – Больно…
– Ну ты постарайся.
Пятый слабо отрицательно покачал головой и прикрыл глаза.
– Ну и что мне теперь прикажете делать? – с раздражением вопросил Эдуард Гершелевич. – Идите, звоните. Срочно вызывайте сюда шефа.
– Это зачем? – спросил второй сержант.
– А затем, что ты нагни свою тупую голову и посмотри на его глаза. Внимательно. Они оба – не отсюда, понятно? Вот ты, к примеру, не можешь ли мне сказать, как он будет реагировать на лекарства? А если он помрёт? Ты за это отвечать будешь? Нет? Правильно, отвечать заставят меня, но только в том случае, если я что-либо стану делать без санкции. Улавливаешь?
– Ну…
– Умница. Значит, мне нужна санкция, да побыстрее. Если я сейчас что-нибудь не предприму, он к утру может загнуться. Тоже улавливаешь?
– Да…
– А вот если он загнётся, у нас всех будут большие неприятности. Так что кругом, а затем – бегом марш!
Сержанты исчезли, словно по мановению волшебной палочки.
– Ты антибиотики нормально переносишь? – спросил Эдуард Гершелевич у Пятого.
– Что переношу? – прошептал тот.
– Антибиотики. Ну, пенициллин там…
– А что это… такое? – Пятый не понял вопроса. Видимо, речь шла о каких-то лекарствах, но названия ему ничего ровным счётом не говорили. А он-то считал, что знает этот проклятый язык в достаточной степени. Ему стало стыдно. – Я просто не понял…
– Это плохо, – покачал головой врач. – Видимо, придётся рисковать. Ну, как говориться, риск – благородное дело. Да! – спохватился он. – А где ваша одежда?
– Не знаю, – ответил Лин. – Может, вон эти тряпки в углу?…
– Это не подойдёт. Я им скажу… поищем чего-нибудь.
– Что со мной? – спросил Пятый.
– Ты болен. Чем – точно не скажу. Пока что надо попробовать разобраться с твоим горлом…
Вошли сержанты.
– Приедет Павел Васильевич, – сказал первый. – Через сорок минут будет…


* * *

Они сразу узнали вошедшего. Ещё бы! Их мучитель не изменился ни на йоту с того дня, год назад, когда они видели его последний раз.
– Ну что? – спросил он с порога. – Не одумались? Я вас предупреждал.
– На это мы никогда не пойдём, – ответил ему Лин. – Я уже говорил, что…
– Давайте вы потом про это всё побеседуете, – попросил Эдуард Гершелевич. – Тут проблема, и весьма серьёзная.
Он вкратце обрисовал ситуацию. Павел Васильевич слушал молча, затем спросил:
– И что вы предлагаете?
– Можно попробовать начать пенициллин, – ответил немного неуверенно Эдуард Гершелевич. – Во всяком случае, это пока видится мне единственным выходом.
– Так что вы ждёте? – довольно резко спросил Павел Васильевич. – Моей санкции? Считайте, что она у вас есть. И ради этого вы меня вызвали?…
Он резко повернулся и вышел. С минуту в комнате было тихо, затем Эдуард Гершелевич вздохнул, устало потёр глаза и спросил у всё ещё молчавших сержантов:
– Кто-нибудь из вас уколы делать умеет?
– Ну я своей собаке делал когда-то, – неуверенно начал второй сержант. – Она рожала, а к ветеринару ездить… – он не договорил, Эдуард Гершелевич прервал его:
– Вот ты и сделаешь, – заключил он. – Ничего тут сложного нет. Я всё покажу. Завтра позвоните мне и скажете, как тут дела. Мне работать надо, я и так здесь сижу с вами чёрти сколько…
– Ладно, сделаем, – отозвался сержант. – Мы ещё вот что… простите нас, Эдуард Гершелевич. Мы, это… не правы были… Простите.
– Ладно, чего уж там, – отозвался врач. – Поеду я, ребятки. Телефон мой спросите на вахте.
Эдуард Гершелевич оставил подробные указания, что и как следует делать и отбыл. На душе у него было неспокойно. Он нервничал, хотя сам слабо сознавал, из-за чего это происходит. Не то, чтобы он испытывал к этим двоим какую-то жалость, нет. Он просто в меру своих сил сочувствовал им, прекрасно сознавая, что они обречены. Он понимал их, но то, что они делали, вызывало у него недоумение и лёгкую зависть. Он знал, почему. Они не продавались. А он продался. И, хотя теперь горько сожалел об этом, не смел сказать и слова поперёк тем, кто стал с некоторых пор его хозяевами. “Сильные ребята, – подумал он с уважением, – вот только… Я всё же попрошу, чтобы меня больше не ставили на подобные задания. Не могу на это смотреть. Этот раз – последний”.
Он ехал домой. Только там он ещё имел право быть тем, кем считал сам себя. Он устал от лжи, от постоянного раболепства, от страха. Как бы он хотел сбросить с себя эту маску и стать… он уже и сам не помнил, кем же он был до этого всего. И не вспомнить уж теперь, ведь прошло столько лет…
– Будьте вы все прокляты, – прошептал он, открывая дверцу своей машины и садясь на водительское сиденье. Да уж, было за что “пострадать” – своя “Волга”, трёхкомнатная квартира, дача в красивом месте, хорошая, если не сказать больше, зарплата. Главный патологоанатом проекта “Сизиф”, как же… – сволочи, – добавил он. Двигатель новой “Волги” тихонько заурчал. – Как же мы все дёшево стоим, – пробормотал он.


* * *

Телефонный звонок в его квартире раздался часов в девять утра. Он, ещё сонный, подошёл к беснующемуся аппарату и снял трубку. Искажённый расстоянием голос произнёс:
– Доброе утро, Эдуард Гершелевич. Хотя доброе-то оно доброе, но вот…
– Выкладывайте, что у вас там, – поморщился он. Ехать никуда не хотелось, хотелось спать. – Что такое?
– Ему, кажется, стало хуже, – сказали на том конце провода. – Вы бы приехали.
– Хорошо, – согласился он. – Раз надо, то буду.
На месте он был через час. Давешние сержанты дожидались его на пороге комнаты. Войдя, он увидел, что они не ошиблись.
Казалось, прошедшая ночь изменила даже черты лица лежащего перед ним человека. Он был очень бледен, а когда Эдуард Гершелевич подошёл ближе и Пятый, услышав его шаги, приоткрыл глаза, тот понял, в чём дело. Это был обречённый взгляд, в нём стояла безнадёжность. Эдуард Гершелевич потрогал Пятому лоб и понял, что температура не только не упала, нет, она поднялась ещё выше. Говорить Пятый уже не мог. Лин, лежавший на соседней койке, был пока не в силах подняться, но он слишком хорошо видел, что происходит. Он был в ужасе, и, что самое страшное, он ничем не мог помочь другу – сам был на нуле. Лин молча наблюдал за людьми.
– Не отчаивайся, – сказал Эдуард Гершелевич. – Что-нибудь придумаем. Раз одно лекарство не помогло – другое поможет. Вот только санкции, – он сделал намерено ударение на этом слове, – я больше просить не буду. Сегодня я с вами посижу, пожалуй. А то, я смотрю, вы без меня плоховато справляетесь.
– Что теперь колоть? – спросил сержант.
– Ампициллин. Развести дистиллированной водой и по пять кубиков – каждые четыре часа, – распорядился Эдуард Гершелевич. – Не надо его переворачивать, коли прямо в ногу, только немного повыше… а ты умеешь, чего прибеднялся-то… вот так.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14