А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Генерал из осторожности, страшась наговоров и тегеранского начальства, целиком препоручил свою долю дяде Гуляму, и через несколько лет, попав в немилость, а потом и в тюрьму, лишился ее – бывший ординарец попросту прикарманил его деньги. Гулям поселился у дяди Азиза, в новом доме с садом, за железными решетчатыми воротами.)
Гуляма не было дома, отец сказал в трубку:
– Когда вернется, передайте – сегодня у нас все друзья собираются, мечтают повидаться, пусть непременно к нам пожалует.
В пасмурных закатных сумерках я молча обдумывал, с чего это дядя произведен отцом в друзья. Настал вечер, и появились приятели отца.
Эти еженедельные сборища в канун пятницы совсем не походили на выезды за город по весне или в летнюю жару. Тут был терьяк, были сласти и фрукты, хлеб и сыр, орехи, но никакого веселья, сплошные разговоры. Порой кто-нибудь из присутствовавших принимался выстукивать мелодию, иногда – очень редко – пели негромко, но без музыкантов, только сами гости. А в основном разговаривали, кто как умел. Один произносил самые простые фразы – к примеру, просил принести попить – с такими ужимками, будто обсасывал кусок непрожаренной баранины из плова. Другой издавал лишь неясное бормотание – это был коротенький, как бы сплющенный с обоих концов человечек. Пуча глаза, он с великим трудом приоткрывал узкий растянутый рот, и большая часть слов, не сумев пробиться наружу, оседала в его короткой шее или падала прямо в живот. У третьего было плохо с дикцией, но хорошо с памятью. Он так и сыпал заученными шутками, стараясь произвести впечатление простака, равнодушного к благам жизни, – мол, чего суетиться, все от Бога, – но из-за этой маски поминутно выглядывала неудержимая тяга к чинам и власти. Был еще гость с ускользающим, едва слышным голосом и таким же тщедушным телом – весь он напоминал последнюю невесомую струйку дыма со дна трубки, никчемный дымок, который скользит среди пепла, когда хозяин уже готовит свежий катышек опиума. А еще один обдуманно не употреблял в речи глаголов, обозначающих конкретные действия. Он и в жизни соблюдал этот принцип. Среди друзей отца был и такой, кто очень много говорил, но при этом вообще не думал – разве что отмечал про себя, как умно было то, что он говорил. Был даже человек, который всегда молчал – но зато как красноречиво!
И беседы велись самые разные. В тот вечер говорили о том, что в Тегеране Ареф выступал в Гранд-Отеле; что Сеид Зия выращивает в Палестине апельсины; что когда генерал-губернатор был правителем Фарса, он умудрился с отрядом в тридцать солдат обеспечить на дороге в Бушир пятьдесят караульных постов, по десять человек каждый. Он петляя, окольными путями перевозил уполномоченного – англичанина с первого поста на второй, а первая группа солдат в это время дула напрямик и становилась на пост третий и так далее. Таким маневром он выдоил из англичан провианта и жалованья на пятьсот солдатских душ. Мне, говорил он, доверена четверть всей иранской земли, я патриот, и я обязан быть таковым, а не жалким оборванцем с дырявыми карманами. Говорили, что весна застряла в Исфагане; что у хаджи Мухаммеда Хосейна брат – дервиш, так он все свои деньги на алхимию пустил; что когда Баб пришел в Бушир, он много дней подряд провел под палящим солнцем – смотрел на солнце и ничего не ел, вот и повредился рассудком, я, говорит, Махди, имам эпохи – не дай Бог! Что в Бушире после войны появилась такая штука для вытягивания грузовиков, называлась «трактор», у нее еще плуг был. Что когда Ноубахт был учителем – да вся его «Шахнаме» на самом-то деле на записках одного шейха построена… Шейх этот – да помилует его Господь – скончался в голоде и нужде, а Ноубахт вытянул у его вдовы черновики в счет уплаты за обучение детей… Гитлер, старина, – это слуга англичан… Его, чтоб с большевиками враждовать, на щит подняли…Теймурташу не стоило возвращаться, когда он в поезде заметил пропажу портфеля… Только железная дорога Бушир – Шираз способна поправить дела в Фарсе, но англичане, к сожалению, не желают строить… В Индии до того мало англичан, что ежели собрать их вместе на площади да позволить каждому индийцу разок в лицо им плюнуть – они все слюнями захлебнутся… На самом деле гебров стоило бы подвигнуть на возвращение из Индии… Ох, мой милый, так и видится, как в степи Марвдашт под стенами Дворца Ксеркса собирается войско – ив путь… пока не будут отвоеваны все семнадцать городов . Охо-хо… Когда Керим-хан Векиль возводил мавзолей, он кинул в глину горсть золотых, чтобы рабочие в поисках монет топтали глину – вот они и вымесили ее на славу. Пишут даже, что он приказал формовщикам кирпичей лить вместо воды патоку…
Разные велись разговоры. А иногда гости даже духов вызывали.
Итак, наступил вечер и пришли папины друзья. Коридор был забит раскрытыми зонтами, заляпанными глиной ботинками и галошами – не повернуться. За стеной шумели водосточные трубы. Когда появился господин Балиг – наш учитель персидского и фикха , – я, узнав его голос, тоже вошел в комнату, поздоровался и сел в уголке подле большого бронзового мангала . Этот мангал служил только для обогрева. Перед гостями стояли блестящие мельхиоровые жаровни с углями, специально для трубок. Комната уже наполнилась дымом, когда вошел дядя Гулям. Вокруг разговаривали. Я слушал, жевал апельсин, а косточки засовывал в золу и щипцами проводил по золе бороздки. Дядя уселся играть с Балигом в нарды. Мой учитель нравился мне – очень молодой, он много знал и помногу пил. И к тому же писал стихи. Поначалу, приехав из Мешхеда, он ходил в чалме, а как только ему выхлопотали в министерстве культуры учительское место, перестал ее носить. В гостях он держался непринужденно – сидел, молчал, даже, казалось, дремал под хмельком, но при этом все слышал и всему улыбался. Сеид Балиг был не похож на других и гордился этим.
И вот наконец лейтенант Баха, старший сын Баха Султана, – тоже офицер полиции и тоже любитель опиума – спросил у моего отца:
– Что там вышло с поручительством? Выпустили его? Майор строго – насколько позволял выкуренный опиум – посмотрел на сына.
– Не везет – так уж во всем, – обращаясь к майору, ответил отец. – На слово не верят. Им, видите ли, бумага нужна от поручителя.
Баха Султан, который в этот момент раскуривал трубку, покачал головой – мол, погоди, дай затянуться как следует, – но отец продолжал:
– А какая бумага вечером, да еще перед выходным днем? Где я ее достану?
Майор Баха Султан наконец сделал затяжку.
– Какая разница? Послезавтра суббота, успеется, – отозвался он, одновременно выпуская дым.
Лейтенант Баха, взяв новую порцию терьяка, томно произнес:
– Сукин сын, старик полоумный.
Брань прозвучала сочувственно – мол, как-никак старый слуга, столько лет у вас проработал, а повел себя недостойно. Гости оживились – тема была интересная – и заговорили наперебой.
На доске – трек-трек – постукивали нарды, в трубках тлел опиум, и то и дело щелкали в золе апельсиновые косточки.
Оказалось, только мы ничего не знали. А друзья дома не раз видели, как дядюшка стоит на улицах с протянутой рукой. Рассказать – так им это и в голову не приходило, думали, провинился старик, его и прогнали со двора. К тому же никто ведь не обязан печься о бывшей прислуге. Да и старик тоже хорош, нечего сказать, даровой хлеб на милостыню променял. При таких-то хозяевах! Всем известно, какой это щедрый, гостеприимный дом. Как-нибудь и ему бы кусок нашелся. А он подаяния пошел просить, низкая душа! Попрошайкой родился, попрошайкой и помрет.
Иногда кто-нибудь спохватывался: «Ладно, господа, хватит об этом». Но тут же добавлял: «Хотя, конечно, мерзавец поступил подло». И разговор продолжался. Наконец лейтенант Баха обратился к дяде Гуляму:
– Послушай-ка, подыщи ему местечко на фабрике! Дядя, погруженный в игру, не ответил.
– Ну хоть поручись за него, – не отступал лейтенант. Дядя сделал неудачный ход. Лейтенант продолжал:
– Хотя поручительство без работы смысла не имеет, завтра снова пойдет попрошайничать и опять попадется.
Балиг кинул кости, и ему повезло.
– Сторожем можно взять или в буфетную, чай готовить, – старый ведь, так чтобы…
Тут дядино терпение лопнуло.
– Да отстань ты от меня с этим стариком, – сердито закричал он и резким движением руки смешал шашки. Возможно, это вышло случайно, но ситуация на доске была не в его пользу, и, чтобы скрыть неловкость, дядя Гулям, все больше распаляясь, добавил: – Ты бы лучше курил да помалкивал! Со всех сторон только и лезут с просьбами, замучили совсем.
Гость, у которого – помните, я говорил? – был ускользающий, едва слышный голос, весь сжался и теперь занимал так мало места, словно собирался вот-вот и вовсе исчезнуть из виду. Гость, который играл в простака, неразборчиво пробормотал что-то вроде «вот это да!». А гость, который говорил без глаголов (что ты заладил «который, который», думаете вы, но дело в том, что иначе гости сольются в одно неразличимое лицо), сказал: «Шутка, почтеннейший, шутка… чего там». Майор краем глаза взглянул на Гуляма и зачмокал трубкой. Остальные в замешательстве молчали. За окнами сплошной пеленой лил дождь, шумели водосточные трубы. Балиг, молча, с неизменной улыбкой, заново готовил доску к игре. Сухие щелчки шашек, потрескиванье горящих шариков терьяка, «чмоки» и «пыхи» курильщиков делали тишину почти осязаемой. Не находя поддержки, дядя, казалось, начал остывать, но вдруг не выдержал:
– Ей-Богу, сил больше нет! С тех пор как фабрика – эта куча железного лома – кое-как заработала, все прямо сговорились. Думают, у нас там не тряпки ткут, а сразу деньги чеканят. И каждый чего-нибудь выпрашивает!
Лейтенант – наверно, потому что был всего лишь лейтенантом и годы, опыт, чины и опиум еще не научили его величественно молчать, – проговорил нерешительно:
– Я-то ведь ничего не просил. Сказал просто, что, если человек беден, всю жизнь честно трудился, надо ему помочь. Это, по-вашему, просьба?
Он стукнул щипцами по мангалу, чтобы стряхнуть золу с углей, а может, чтобы подкрепить сказанное или выразить свою горькую обиду.
В клубах дыма раздался голос:
– Бог с ним, перестаньте! Но дядя Гулям не унимался:
– У нас фабрика, а не дом призрения!
– Вам виднее, конечно, – парировал лейтенант.
На этот раз дядя, злобно и вполне умышленно поддев доску, отчеканил:
– Заступник! Господин заступник! Его превосходительство господин заступник! – и запнулся, словно добравшись по лестнице брани до самой верхней ступеньки.
В золе взорвалась одна из моих апельсиновых косточек.
Балиг начал заново, с той же улыбкой, приводить доску в порядок. Тут уже вмешался отец. Понимая, что оба – лейтенант и майор – в трудном положении, он примирительно улыбнулся:
– Гулям-али, дорогой, будет тебе!
– Нет Бога, кроме Аллаха, – мрачно и торжественно произнес майор.
Лейтенант поставил вафур в угол жаровни, швырнул на поднос щипцы, сердито чертыхнулся и встал.
– Господин Мирза Гулямали-хан, если ваш покорный слуга позволил себе дерзость, то лишь для блага ближнего. Ваш покорный слуга приносит извинения, – сказал он громко, с нажимом на «покорного слугу» и огляделся, ожидая, что ему предложат сесть.
Майор все еще чмокал трубкой.
– Кому все это надо? Поговорим о другом, – предложил гость, притворявшийся простаком.
– Сидим, беседуем, зачем ссориться? – подхватил кто-то еще. – Майор, дорогой, велите ему сесть.
Лейтенант уже садился на место, когда дядя опять сказал:
– А кто первый начал?
С разных сторон послышалось: «Хватит, старина», «Оставь ты это», «Помиритесь, ради Бога!». Но дяде все было мало.
– Пусть какой-то старик стал попрошайкой. Ушел он от вас – и кончено. Человек, пусть очень хороший, целую жизнь работал, а теперь ни на что не годен, работать не может – что ж, каждому при доме богадельню открывать для старых слуг? В нынешние времена и государство о стариках заботится, и благотворительные учреждения существуют. Ей-Богу, никак в толк не возьму, зачем нам вытаскивать дряхлого, старого, никчемного человека из настоящей богадельни и устраивать ему филиал на фабрике, где, между прочим, надо работать!
Дядя Гулям, казалось, возомнил себя Рустамом, одолевшим достойного соперника – Ашкбуса . Мне стало противно. Бедный дядюшка, думал я, сидит сейчас в какой-нибудь грязной каморке и плачет. Но ведь он никого не просил о помощи, никому не докучал, а эти люди почему-то насильно распоряжаются его судьбой. Дядя Гулям расшумелся, наговорил разного, ему бы всыпать как следует! Да где там – посмотреть косо и то ни у кого духу не хватило. Даже отец терпел его. Всеобщее почтение плохо вязалось с моим представлением о Гуляме. Неужели все дело только в его директорской должности? Это казалось мне странным. Всего два года назад широкоплечий, щеголевато одетый младший мамин брат был одним из постоянных поводов для ссор между моими родителями. Теперь все молчали. Тишину нарушал лишь шум дождя. Балиг сказал:
– Прошу, – и показал на доску.
Дядя посмотрел на нарды, неожиданно улыбнулся и согласно кивнул головой. Балиг расставил шашки точно так, как они стояли до скандала, и глядел на дядю со своей обычной усмешкой.
Дядя Гулям смягчился, но лейтенант жаждал отыграться. Наклеивая на дно трубки шарик терьяка, он негромко сказал:
– Так, значит, на фабрике все работают?
И замолчал, набираясь сил для повторной атаки.
– Значит, все там инженеры, все с квалификацией? – продолжал лейтенант и, сделав паузу, с отчаянной решимостью закончил: – От посыльного до директора?
На этот раз никто даже удивления не выразил – то ли выжидали, надеясь на дальнейшее развитие событий, то ли просто радовались, что и Гуляму досталось. Однако дядя подчеркнуто невозмутимо встряхнул игральные кости, потом серьезно, неторопливо и очень внятно сказал:
– Ну что ж, настало время обратиться к старшим. В тишине он повернулся к майору:
– Господин майор, почему бы в таком случае вашему благородию не распорядиться, чтобы один никудышный неумеха пристроил под свое крыло другого такого же, ни на что не годного?
Сначала только самые сообразительные гости догадались, о ком речь. При помощи красноречивых взглядов, они оповестили остальных, все застыли в напряженном ожидании, и в тишине, которая казалась бесконечной, я пукнул.
Сам не знаю, как это вышло. Но я не нарочно. Может, это гнетущая тишина сдавила мне живот.
Я решил было вовсе не подавать виду, но смотрю – все заметили. Оставалось встать и выйти из комнаты, но я не успел – меня настиг пинок отца, а Сеид Балиг одновременно воскликнул:
– Молодец парень!
Отец лежал на боку, облокотившись о валик. Я как раз вставал и еще не успел выпрямиться, когда он больно пнул меня в ногу, пнул со всей силой. Я не удержался и упал. Бац! – последовал второй удар. Отец вскочил и продолжал в ярости колотить меня, пока его не оттащили. Под разразившийся хохот и протестующие возгласы гостей я выбежал из комнаты. На ступеньках остановился, начал растирать ногу. Проливной дождь ласково гладил меня. Я улыбнулся ему, как другу. Из комнаты все еще доносился неразборчивый шум спора. Я опять улыбнулся.
Послышался голос Балига:
– Нет ничего хуже, ага, чем бить невинных детей. Пукнул, и ладно, что такого. Зачем руки-то распускать?
Потом шум слегка усилился, будто дверь открылась и кто-то опять ее притворил. Это был дядя Гулям. Он прошел в коридор, разыскал ботинки, обулся и, заметив меня, спросил:
– Парвиз-джан, ты что под дождем?
Я стоял на лестнице, собираясь спуститься вниз. Он включил свет на террасе и увидел мое мокрое лицо.
– Нечего плакать, глупыш, – ласково сказал он.
– А я и не плачу.
– Парвиз, – продолжал дядя, – ты же не младенец, нельзя реветь, когда бьют. Смотри зато, как ты лихо пукнул.
Наверно, он хотел меня ободрить. Он засмеялся, я тоже. Тогда он взял меня за руку, и мы вместе спустились по лестнице вниз, в столовую. Мама, тетка, бабушка и мои сестры усаживались ужинать.
– Парвиз, ты почему плакал? – спросила мама.
– Это дождь, – ответил за меня дядя.
Тут принесли ужин. Бабушка пригласила Гуляма, и он тоже подсел к софре.
Мы уже начали есть, как вдруг сквозь перестук дождя послышались голоса. Гости уходили. Мама прислушалась:
– Вроде бы расходятся.
– Расходятся – слава Богу, – сказал дядя.
– А ты попрощался?
– Оставьте, сестрица, они того не стоят.
– Что-то они сегодня торопятся.
Потом пришел отец. Я весь сжался, но он даже не посмотрел на меня. Пришел мрачный и сел.
– Что это твои так рано сегодня? – спросила мама.
– Не так уж рано.
В голосе отца были обида и упрек.
– Уже поздно, – согласился дядя, и в его голосе прозвучала непримиримость, готовность к бою.
Отцу принесли на подносе ужин. Рогайе стала расставлять перед ним тарелки. Отец молчал и терпеливо ждал, пока Рогайе закончит, но я видел:
1 2 3 4 5 6 7 8 9