«нохчи», «чехи», «чичи». Ребенок — «чичик». Как будто птичка какая.
Это своеобразная закономерность. Когда годами «гостишь» на земле чужого народа, пусть даже он тебе враг по определению, поневоле проникаешься его бытом, традициями, приноравливаешься к жизненному укладу. Язык не повернется называть их «зверьми». Если они звери, а мы люди, почему они живут лучше? Грозный, понятное дело, разрушен, жители стали беженцами, многие бедствуют... Но посмотрите, как у них живут в селах. Хоромы у всех — загляденье. А какие у них здоровые и красивые дети! Детей очень много, растут они быстро, и растут не в детском саду, а на войне, в оккупационной зоне. Букварю они предпочитают предметы военной амуниции и твердо знают, кто им устроил такую развеселую жизнь и является их самым главным врагом...
В девяносто пятом — в первую чеченскую, я кормил армейской кашей десяти-двенадцатилетних подростков в осажденном Грозном, давал им солдатскую «подменку», чтобы было что носить. Вася тогда был на последнем курсе военного училища, тоже, по сути, ребенок...
Сейчас Вася вырос и возмужал. Те дети — тоже. Сейчас возмужавший Вася тех детей планомерно убивает — по графику СБЗ (служебно-боевых задач). Потому что те возмужавшие пацаны крадутся по ночам с оружием, чтобы отнять жизнь у других пацанов, которые в далеком девяносто пятом играли в войнушку на пустырях Саратова и Тамбова. Видимо, мстят. За то, что те пацаны ходили в нормальную школу. За то, что их города не бомбила русская авиация и артиллерия. За отсутствие в их городах и селах «зачисток» и «фильтров». Короче, за все хорошее, что сделали их отцы, выполняя приказ Родины.
Вот так все непросто. Что поделаешь — суровы законы войны. А поскольку это война и мы на ней фактически живем уже без малого десять лет, каждый здесь прекрасно понимает: воевать между собой могут только люди. Два мира, две цивилизации, застывшие в двухвековом противостоянии по обе стороны мутноватого Терека. Люди, цари природы. Бедные звери тут и рядом не лежали.
Поэтому нам, «тутошним», даже в голову не приходит называть чеченов «зверьми».
А москвичи, уроженцы пупа всея земли русской, почему-то называют. Между тем в Москве и Питере — полумиллионная чеченская диаспора. Успешно трудятся, зарабатывают немалые деньги — как и каким образом, это уже другой вопрос. Контролируют весьма прибыльные сферы бизнеса, повсеместно занимают хорошие позиции, с ними вынуждены считаться. Они сильные конкуренты: алкоголь не уважают, слово держат железно — умрут, но выполнят, Наши «большие» с ними лобызаются, заверяют: это, мол, там война, а тут у нас бизнес, совместные дела, нам как-то все эти местечковые проблемы до одного места...
В общем, непонятно, почему такое отношение. Скорее всего, просто привычка к двойным стандартам и ленивая столичная спесь. Где вы тут зверей увидели, ума не приложу! Взять, к примеру, славного отпрыска клана Дадашевых — Мовсара. Умница, отличник, чемпион каких-то там олимпиад, ангельское личико вполне даже славянского типа... Кто рискнет назвать такого мальчугана «зверем»? А как ловко гранату кидает и в люк сигает! Просто загляденье...
— А вот еще послушай...
— А может, не надо? У меня эти твои «падлы» и «л...дец» уже в печенках сидят!
— Не, это другое! Без «падл» и «п...деца». Это просто... эмм... задушевная лирика.
— Ну давай, раз задушевная.
— Вот:
Мы с психологом вдвоем
Очень весело живем.
Целый день тушенку жрем,
Наблюдение ведем.
Ночью я залягу спать,
Доктор будет весь дрожать.
Он боится — подползут
И башку ему снесут...
Да, мы с Васей уже сиживали в засаде, так оно и было. Он считает, что ночь — самая безопасная пора, если днем не засветил лежку и ничем не обнаруживаешь своего присутствия. Поэтому с наступлением темноты дрыхнет. Все равно, говорит, ты спать не сможешь, «труситься» будешь. И точно — не сплю, всю ночь боюсь. Кажется, что кто-то ползет, шорохи повсюду какие-то левые...
...Утром доктор ляжет спать,
А я буду сгущ сосать!
— Ну ты акын!
— Не понял... Куда?
— Не куда, а где. В казахской степи. Это такой степной менестрель, поэт, то бишь. Творит в сугубо утилитарном аспекте. То есть, что вижу, про то и пою. Типа: еду на коне, зад чешется, небо, мухи, степь...
— Да сам ты такой... О!
— Что еще?
— Концовка! Пришло вдруг...
— Типа — накатило?
— Ну да. Знаешь, как озарение...
— Да ну тебя на фиг с твоим озарением! Обещал лирику, асам...
— Да вот концовка — как раз лирика. Это про завтра, типа, как худший вариант. Мы же должны учитывать худший? Должны. Вот, слушай:
...Если нас не сменят к ночи,
Ловкий Вася жрать захочет.
Очень грустный он сидит
И в пустой рюкзак глядит.
Приходи к нам, моджахед,
Званым гостем на обед.
Мы наделаем котлет и рулет,
Отдадим родне скелет...
Гхм... Вот и все.
— Да, Вася...
— Рулет — это не который из теста, — аппетитно сглотнув слюну, уточнил Вася. — Знаешь, бывают такие мясные рулеты, но не в армии. На «гражданке» их жрут...
— Вася — это уже патология. У меня есть хороший знакомый — отличный психиатр...
— Ну, это с какой стороны посмотреть, — легковесно отмахнулся Вася. — К примеру, аборигены исполнили Маклахо-Миклуя...
— Кука, Вася, Ку-ка!
— Ну, Кука — без разницы. Исполнили, короче. И сожрали. На хрена, спрашивается? Харчей у них там хватало, Серега рассказывал, типа: рыба, бананы, птицы всякие, крокодилы и прочие кальмары.
Вот вопрос: на хрена? А потому что он был могучий и добрый. У них там было так по понятиям: кого сожрал, вся его сила к тебе переходит. А еще они печень ели у врагов...
— Вася! Откуда это у тебя? Ты же ведь не абориген!
— Да, я — нет, — Вася как-то неопределенно вздохнул. Мол — нет, а мог бы...
— Ну так и зачем тебе это?
— Это дико, да?
— Естественно.
— Мы их осуждаем, да?
— Да сто лет они нам не упали! Никто не осуждает — это их образ жизни. Это просто дико — и все тут.
— Вот... — Вася назидательно поднял вверх пальчик, призывая к вниманию. — Вот. В этом-то все и дело.
— В чем дело?
— В том, что это для нас дико. А для них это — образ жизни. Не понял?
— Ты мне будешь лекции читать?!
— Нет, не буду. Ты умный, это факт. Но они, аборигены, себя дикими не считали. Для них, думаю, было дико, что другие не ели людей. Это, типа, моветон, дурные манеры.
— Я рад, что ты запомнил такое замечательное словцо...
— Да хрен на то словцо. Тут суть важна. Мы и чечены — как те аборигены и европейцы. Что для этих норма — другим дико. И наоборот. Для нас дико: людей воровать, все подряд грабить, головы отрезать и кровная месть. Для них дико: водку жрать, слово не держать и что многие мужики забыли, что такое му-жиковское достоинство. Вот так.
Интересно... Далекий от замысловатых умствований Вася вдруг ударился в философию, на ровном месте, что называется, и думает едва ли не в унисон со мной. Я только что примерно в том же направлении мыслил. Что это — ментальная связь от долгого совместного проживания?
— Увы, Вася, вынужден тебя разочаровать. Ты ничего не открыл... Это вовсе не ново. Мыслящие товарищи давно об этом говорили. Чечены живут в своем родоплеменном, средневековом укладе. А мы, внуки бездарей, убивших и прогнавших в другие страны весь цвет нации, ушли на три столетия вперед. Вперед — это не значит к лучшему, просто ушли, и все тут. И все время навязчиво пытаемся подтянуть их средневековье под свою урбанистическую планку. Удивляемся, почему это они не хотят подтягиваться, негодуем, что их рутинная система оказывается сплошь и рядом жизнеспособнее нашей, и при этом забываем, что вот это неприятие и отторжение происходит уже лишь потому, что мы для них в первую очередь — оккупанты. Вот уже двести лет оккупанты. Ну и вот — результат мы видим. И еще, Вася...
— Что?
— Если бы чечены были аборигенами, они бы не стали есть федералов.
— Это почему?
— Ну, по крайней мере, подавляющее большинство федералов. Так, пару взводов бы употребили...
— Почему, почему?
— Потому что Кука съели, чтобы быть «...сильным, смелым, добрым — вроде Кука...». А среди нас таких очень немного. То есть почти поголовно все бы выжили.
— Ну, это понятно. Но Петрушина точно сожрали бы. А тебя — тем более. А я, тупой и мелкий, остался бы. Гы-гы... А я бы съел Мовсара.
— Ну, Вася... — я даже не нашелся, что и сказать. — Он еще молод, неизвестно, что из него получится.
— Он умный, — уверенно заявил Вася. — Он очень умный. Как ни крути — всех нас обманул. И тебя в том числе... кстати, ты человечину пробовал?
— Гхм-кхм... Вася, я что, похож на людоеда?! Вот ты сказанул!
— А Глебыч пробовал, — Вася плутовато подмигнул. — Скажи... Глебыч похож на людоеда?
Да, Глебыч... Ветеран Глебыч в Афгане был в плену и, судя по слухам, кого-то там ел. Но не так, как аборигены — чтобы приподняться, а просто потому, что хотел есть и вообще хотел выжить. Думаю, не всякий сумел бы — вот так. Подавляющее большинство людей предпочтут умереть от голода, но не станут есть особей своего вида. И вообще, компашка у нас подобралась еще та. Если каждого детально рассматривать, черт-те что можно выудить в «истории болезни»...
— Видишь, как все непросто, — Вася опять подмигнул. — Вроде бы, чего меня в аборигены понесло... А и в наше время, среди нас...
— Может, закруглим тему? — предложил я. — Ты вроде не голоден, а тематика какая-то кровожадная, просто в дрожь бросает.
— Давай закруглим, — легко согласился Вася. — Пока болтали, у меня тут опять пришло... Не-не, это точно лирика, я те отвечаю...
— Вася — в блокнот, — я был непреклонен. — За один сеанс три стиха подряд — я не вынесу. Передоз может наступить. Запиши, обработай, всякую дрянь вымарай — типа «падл» и прочих «п...цов». Потом зачитаешь.
— Годится...
Вася достал блокнот и принялся что-то прилежно нацарапывать, пыхтя от усердия. При этом он тихонько мурлыкал себе под нос какой-то фальшивый мотив и довольно жмурился — как кот, обожравшийся сметаной.
У Васи прекрасное настроение. Мы вроде бы при деле и в то же время отдыхаем. Не пришлось ползать на брюхе, выискивая место для лежки, все с неба в руки упало. Задание несложное, сиди себе и наблюдай.
Эта засада нужна нам скорее для себя лично, чем для дела. Никто всерьез не надеется, что удастся поймать Мовсара. Слишком уж умные у него кураторы — вон как ловко все устроили. Сидеть совсем сложа руки, в то время как по твоей вине получилось такое недоразумение, — нехорошо и стыдно, мы не так воспитаны. Иванов сказал, что шанс у нас — один из десяти. Безусловно, это очень немного. Но отказываться от предложения посидеть в засаде полковник не стал. Почему? Да просто все. Устраивая засаду, мы хоть как-то участвуем в ситуации, получаем минимальную возможность повлиять на дальнейшее развитие событий. Кроме того, как бы ни был мал этот шанс, он все-таки существует...
— Внимание...
Сначала я решил, что Вася собирается обнародовать свое очередное творение, и приготовился из вредности возмутиться. Но, глянув на коллегу, замер. Тон, которым разведчик призвал ко вниманию, был обыденный, но поведение его мгновенно изменилось. Вася весь насторожился, подобрался, как рысь перед прыжком, и, показалось мне, даже поджал уши!
Я лихорадочно обшарил взором сектор наблюдения и ничего, достойного вот этого самого внимания, не обнаружил. На сектор, если будет позволительно так выразиться, опускались сумерки, день неуклонно близился к вечеру. Через дом левее нашей усадьбы, на лавочке, заседали два деда, еще левее, в широком переулке, три женщины стирали ковер, значительно правее дедов, у восточного выезда, стайка ребятишек играла в «камешек» — что-то типа набивания футбольного мяча. Вася, маравший что-то в блокноте, каждые две минуты привычно поднимал голову — я бы даже сказал, рефлекторно, по въевшейся в кровь привычке, — и бегло озирал окрестности. Но видел-то он то же самое, что и я! И по какому же поводу «внимание»?
— Западный въезд, взлобок.
— Ну.
— Справа двадцать — кусты, переходящие в посадки.
— И?
— Там кто-то есть.
Кусты как кусты. Отсюда — более двухсот метров, видно плохо, закат отсвечивает. Ничего я там не рассмотрел, но настроение разведчика мгновенно передалось и мне: сердечко забилось быстрее, кровь самую малость шибанула в виски, показалось вдруг, что закат не просто багров, а вполне кровав...
— С чего ты взял, Вася?
— Верь мне, доктор. Там кто-то есть. И он не просто сидит, а наблюдает за селом...

* * *

— Значит, говоришь, моджахед при свете не гуляет?
— Да какой свет — сумерки уже. Через полчаса стемнеет.
— Не показалось?
— Да нет, есть там кто-то.
— Что-то не вижу ничего...
— Да сумерки же... Потом, я тоже не вижу. Там просто кусты шевелятся. А ветра нет — тихо. И пару раз блеснуло.
— Ну так за чем дело стало? Давай, поделись.
Вася достал рацию, накрылся плащ-палаткой и тихонько пробубнил:
— Третий — Пятому.
— На приеме.
— Готовность номер один.
— Шутишь?! — обычно невозмутимый голос Петрушина дрогнул от неожиданности.
— Нет.
— Подробнее?
— Позже.
Трехсекундная пауза. На том конце радиомоста переваривают информацию.
— Ладно. Пошли на вторую.
— Понял. До связи...
— Зачем накрывался? Триста метров, в селе шумят, можно в голос болтать.
— Да так... Привычка...
Через пару минут на взлобок выехала пятидверная белая «Нива». Притормозила на миг — приняла на борт возникший из кустов серый силуэт и неторопливо стала спускаться по дороге к селу.
— Вопросы?!
— Ну что сказать... Глазастый ты, Маугли. Одно слово — лесовик...
«Нива» так же неспешно прокатилась по центральной (и единственной) улице и встала у «нашего» подворья.
— Есть! — тихонько взвыл Вася.
Честно говоря, не ожидал. Ладно — наблюдатель. Тут, вообще, немало таких типов, которые, прежде чем куда-то заезжать, десять раз проверятся. Работа у людей такая, приходится приезжать в сумерках да крутить головой на все триста шестьдесят. Не будешь крутить — отрежут.
Нежданные визитеры выбрали очень удачное время, видимо, люди опытные. Сумерки — время призраков. Вокруг серые тени, силуэты расплываются, все кажется эфемерным и нереальным. Приборами еще пользоваться нельзя, а в бинокль уже мало что разглядишь. Вот и мы мало что увидели: от «Нивы», один за другим, отделились четыре силуэта и исчезли в калитке. И все.
— Ну? — Вася опустил бесполезный бинокль и требовательно уставился на меня.
В переводе на общечеловечий: благоволите, коллега, стремительно проанализировать ситуацию и выдать единственно верный в данном случае прогноз. Мовсара мы не идентифицировали — сумерки, кто такие, вообще — непонятно, по какому поводу — тоже. Вот сиди и думай вслух. А я буду, как обычно, досадливо морщиться и торопить, обрывая на полуслове твои лихорадочные рассуждения.
— В ружье! — безапелляционно заявил я. — Пусть все бросают и летят сломя голову на вторую позицию.
— Думаешь? — Вася был заметно обескуражен. Он уже приготовился к полемике.
— Пятьдесят на пятьдесят, — пояснил я. — Если он — приз в студию. Если нет — извинимся перед ребятами, и все тут. От того, что они обругают нас последними словами, мы не умрем. Привыкшие ужо.
Мы не по первому варианту — в дом ломимся, в случае неудачи сохраним позицию... А если он, а мы не сообщим?! Кроме того — наблюдатель. Зачем сидел, кому смотрел?
— Логично, — одобрил Вася. — Наблюдателя взяли, значит возвращаться не будут. Транспорт не разворачивали, будут двигаться дальше по улице, через восточную окраину. Да, оптимально — перехват за селом, второй вариант. Ну что, шуметь?
— Давай.
— Третий — Пятому, — Вася все-таки опять нырнул под плащ-палатку. Привычка — вторая натура.
— На приеме Третий.
— Ну все — поскакали.
— Ты уверен?!
— Второй вариант.
— Значит, не уверен?
— Садитесь за восточной окраиной. Как договорились. Принимайте белую «Ниву», пятидверную. Мы возьмем запад. Как понял?
— Понял. Пошли на третью.
— Понял. До связи.
Вася сунул рацию в кармашек «разгрузки» и принялся деловито проверять экипировку.
— Доволен? — я продолжал следить за усадьбой, готовиться буду, когда Вася закончит.
— Угу, — ноздри разведчика возбужденно трепетали — наконец-то пришло время действий!
— Хочешь, настроение маленько приспущу?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33