Добраться до Ноттинг-Хилл-Гейт от ее отеля было несложно. Флавия недолюбливала Лондон и главным образом потому, что этот город, по ее представлениям, был устроен совершенно не по-человечески. В Риме она жила в пятнадцати минутах ходьбы от работы, в тихом недорогом районе рядом с мавзолеем Августа. Район изобиловал ресторанами и магазинами, по улицам прогуливались толпы людей. Здесь же у Флавии сложилось впечатление, что в центре Лондона вообще никто не живет, а жители тратят уйму времени в метро и электричках, добираясь из дома на работу и с работы домой. «Спальные» районы, где они жили, нагоняли на Флавию жуткую тоску: там почти не встречалось магазинов и царила атмосфера такой суровой респектабельности, что, казалось, в половине десятого вечера все местные жители, выпив по стакану горячего молока, дружно ложатся спать. В Лондоне практически невозможно было встретить веселых людей, которые вышли на улицу просто ради того, чтобы побродить, встретить кого-нибудь из приятелей, выпить — в общем, здесь не было ничего такого, ради чего стоило жить в городе. Лондон совершенно не соответствовал понятиям Флавии о приятном времяпрепровождении.Аргайл жил несколько дальше респектабельных кварталов, окружавших станцию метро. Его дом был не лучшим, но и не худшим в своем квартале. Квартира находилась на верхнем этаже террасного дома примерно на середине улицы. Когда Флавия позвонила в дверной звонок, он отозвался глухим дребезжанием.Квартира Аргайла носила следы торопливой и не слишком успешной уборки. Горы бумаг с записями лежали по коробкам, на полу стояли открытые чемоданы с одеждой и книгами, стопка носков приютилась рядом с бутылкой белого вина, купленной Аргайлом в честь прихода Флавии.— Готовитесь к переезду? — спросила Флавия, заметив, что не нужно обладать мозгами Шерлока Холмса для того, чтобы сделать столь очевидный вывод.— Да, — ответил Аргайл, вытаскивая из бутылки корковую пробку.Пробка крошилась и плохо поддавалась; наконец ему удалось вытащить ее, но часть крошек осталась плавать в вине. Молодой человек слегка нахмурился, рассматривая их, потом поднял на Флавию взгляд и счастливо улыбнулся.— Прощай, Лондон! Здравствуй, Рим! Снова еду в Италию, на целый год. Мне нужно закончить свою проклятую диссертацию. В Англии я уже собрал весь материал, теперь необходимо исследовать все, что имеется в Италии.— Мне казалось, у вас нет средств на такую поездку.— Не было. А сейчас есть. Вот такой неожиданный поворот, и все из-за нашего Рафаэля.— Вот как?— Меня пригласили на прием, где, видимо, не случайно оказался Эдвард Бирнес. Он нашел меня среди гостей и чуть ли не заискивающим тоном завел со мной разговор. Первым делом Бирнес извинился за то, что перехватил у меня картину, и уверял, будто ничего не знал о моих изысканиях. Просто так случилось, что мы двигались в одном направлении, и я чуть-чуть опоздал. Потом он сказал, что это вообще была не его картина. Может, и так, но я ему не верю. Однако главное не в этом. Бирнес предложил мне в некотором роде компенсацию за причиненный ущерб. Оказывается, его фирма учредила грант для историков-искусствоведов, и он сказал, что если бы я захотел, мне тоже могли бы вручить его для завершения диссертации.— И вы согласились?Аргайл ответил не сразу.— Ну, я подумал: а почему бы и нет? Картины мне все равно уже не видать, а Бирнес заработал благодаря мне кучу денег. Конечно, я мог бы проявить гордость и отказаться от его грязных денег — как вы смеете оскорблять меня, сэр, и все такое. И что изменилось бы? При нем остались бы его деньги, а при мне — моя бедность. По большому счету Бирнес должен был предложить мне хотя бы пару миллионов. Но он поставил вопрос так: либо стипендия, либо ничего.— А что значит — картина не его?— Да то и значит. Во всяком случае, он повсюду об этом говорит — наверное, опасается зависти коллег по ремеслу. Якобы он являлся всего лишь посредником. Некто попросил его купить картину и выставить ее на аукционе.— И кто же этот некто? — спросила заинтригованная Флавия.— Он не сказал. Да, честно говоря, я и не спрашивал — мне это показалось абсолютной чушью. Кроме того, я сразу увлекся фантазиями о том, как поеду в Италию.— Из вас вряд ли получится хороший полицейский, — заметила Флавия.— А я и не планирую. Просто его слова показались мне такой глупостью, что я сразу же отмел их. Неужели вы думаете, что хоть один уважающий себя торговец картинами выпустит из рук Рафаэля, если ему повезет его заполучить? — Аргайл умолк, выуживая пальцем крошки пробки из бутылки. — Я веду себя ужасно, простите, — сказал он извиняющимся тоном.Он разлил вино по бокалам, сел на пол и принялся болтать с Флавией обо всем понемногу — о ее командировке, о его исследованиях, о том, как ему удалось снять эту квартиру. Они говорили на итальянском и об Италии. Аргайл любил яркую пышность Средиземноморья той любовью, какой ее могут любить только жители холодных северных стран, угнетаемые монохромностью своих пейзажей. Он любил Италию всем сердцем, зная и принимая все ее недостатки. Аргайл понимал и прощал итальянцам их разгильдяйство и твердолобость, потому что знал и любил их искусство. Он мог часами рассказывать о своих путешествиях в глубь страны — иногда автобусом, иногда пешком — в поисках спрятанных вдали от туристических троп сокровищ.Флавия вдруг подумала, что он нашел бы общий язык с Боттандо. Потом они сменили тему, и Аргайл стал рассказывать о Лондоне, своей работе и музеях. Подливая ей вина, он поднял указательный палец:— Кстати, это еще одна причина, по которой я согласился взять деньги Бирнеса. Я чувствовал, что в действительности победа осталась за мной.Флавия смотрела на него, не понимая:— Победа? За вами?— Сейчас вы поймете, — ответил Аргайл, опускаясь на колени рядом с большой коробкой. Он начал ворошить стопки бумаг. — Куда же я его задевал? Вот так всегда, когда укладываешься. Вещь, которая нужна, почему-то всегда оказывается на дне коробки. Ага, нашел. Это должно вас рассмешить.
Аргайл объяснил, что по возвращении в Англию снова самым решительным образом взялся за диссертацию о Мантини. Не потому, что так уж интересовался историей его искусства и уж тем более не из стремления упрочить репутацию избранного художника, которого при всем желании нельзя было отнести к категории больших мастеров. Просто он посвятил этому исследованию несколько лет жизни и уже хотя бы ради этого должен был предъявить самому себе хоть какой-то осязаемый результат — пусть даже в виде листка бумаги с печатью и правом именоваться доктором Аргайлом.Он поведал Флавии, что честно пытался забыть о Рафаэле и обо всем, с ним связанном, углубившись в предмет своей диссертации. Мантини был весьма популярен у английских туристов в начале восемнадцатого века; многие покупали у него что-нибудь на память о пребывании в Риме: в то время это было примерно то же самое, что сейчас купить открытку. Мантини писал неплохие пейзажи в стиле очень модных тогда Клода Лоррена и Гаспара Дюге. Аргайл, составляя каталог его произведений, разослал письма всем английским домовладельцам с просьбой написать ему, если у них есть картины кисти Мантини. Он также посетил несколько владений, чтобы просмотреть семейные архивы на предмет того, когда, при каких обстоятельствах и за какую цену эти картины были приобретены.В один из таких походов он оказался в Баклин-Хаусе в графстве Глостершир. Это было громадное холодное здание — переходя от поколения к поколению, оно по-прежнему оставалось во владении одной семьи, но в последнее время у нее уже не хватало средств на его содержание. Если бы у владельцев дома была хоть крупица здравого смысла, они уже давно передали бы его на попечение государства, а сами переехали бы куда-нибудь в южную Францию, как это сделали перед войной Кломортоны.Когда Аргайл вошел в комнату, где хранились семейные бумаги, остальная часть дома показалась ему чуть ли не нарядной и теплой — так прочно в архиве обосновались плесень, холод, пыль и запустение. Первым желанием Аргайла было немедленно вернуться домой.— В тысяча девятьсот третьем году к ним уже приезжал человек из комиссии исторических манускриптов, чтобы привести документы в порядок и внести их в каталог. Но закончить работу он не успел, так как скончался от гриппа. Я нисколько этим не удивлен. Если бы я не захватил перчатки, шерстяную шляпу и фляжку с виски, боюсь, меня постигла бы та же участь. Настоящий исследователь всегда должен быть во всеоружии, — высокопарно добавил он.Из-за скоропостижной кончины бедного джентльмена бумаги так и не были рассортированы, и с тех пор ими больше никто не занимался. Поднявшись в мансарду, где хранилась память о событиях четырех столетий, Аргайл обнаружил огромное количество покрытых пылью свитков, ящичков с документами, подтверждающими права на недвижимость, кипу судебных решений и множество картонных коробок девятнадцатого века, помеченных надписями: «первый граф», «второй граф» и так далее.Документы исчислялись тысячами, и все они находились в беспорядке; во всяком случае, если в их расположении и была какая-то система, Аргайлу не удалось обнаружить ее. Лишь несколько коробок носили следы работы архивиста — в них бумаги были отобраны по годам, но рассортировать их по другим признакам он, очевидно, не успел. На одной из коробок Аргайл увидел надпись: «Письма восемнадцатого века».— Это было грандиозное открытие, — сказал Аргайл. — В одной из ячеек находились письма к владельцу дома, сэру Роберту Делме, написанные его сестрой Арабеллой.— И что же? — нетерпеливо воскликнула Флавия.— Арабелла оказалась необыкновенной женщиной, такие ушли в небытие вместе с восемнадцатым веком. Четыре раза выходила замуж и пережила всех своих мужей. Она собиралась замуж в пятый раз в возрасте восьмидесяти семи лет, но умерла от слишком большой дозы коньяка. Главное, что вторым ее мужем был не кто иной, как наш друг граф Кломортон, купивший Рафаэля, и десять писем датированы как раз тем периодом.Аргайл пояснил, что в основном письма не содержали ничего интересного — обычная светская болтовня, сплетни о похождениях принца Уэльского и резкие комментарии в адрес экстравагантных поступков мужа. Несмотря на богатство, второй граф не пользовался уважением своей жены, был скареден и не отличался здравомыслием.— Таких, как он, римские антиквары чуют за версту. В их среде считается особым шиком вытрясти из богатеньких простаков как можно больше денег. Единственным, что его по-настоящему заботило, был его геморрой. Если верить леди Арабелле, он говорил о сем предмете постоянно, до самой смерти. Конечно, это болезненный недуг, но все же разговор о нем отравляет атмосферу за завтраком.Два письма нам особенно интересны: одно написано незадолго до смерти графа, второе — вскоре после нее. Вот они, — сказал Аргайл, доставая листки из картонной папки, — я переписал их. Взгляните.Флавия взяла первый листок и начала читать, с трудом разбирая торопливый почерк Аргайла.«Дражайший брат, ты уже наверняка знаешь из „Газетт“, что мой супруг вернулся из своего путешествия к нашим берегам. Бог мой! Как он изменился! Куда подевался мой краснощекий спортсмен; теплый воздух Италии превратил его в настоящего ценителя искусства! Не могу передать тебе, как огорчает меня его новая страсть. Целыми днями он щеголяет во французских кружевах, а приказания слугам отдает, как ему кажется, на великолепном итальянском. Они его не понимают и, как обычно, делают, что хотят. Но хуже всего — его увлечение развязало ему кошелек. Мне кажется, он готов скупить всю Италию и вот-вот разорит нашу семью. Некоторые его приобретения уже доставили к нам; я намерена развесить их по самым темным углам, ибо, разглядев их как следует, любой гость поймет, что иностранные мошенники просто-напросто облапошили графа. Он обещал привезти картины лучших итальянских мастеров, но все это грубая мазня, обыкновенная дешевка. Одной лишь ценой его „сокровища“ приближаются к великим мастерам. Но последняя его выходка совсем из ряда вон: вот уже три недели они с мистером Пэрисом хвастаются по всему Лондону его главным приобретением — какой-то рухлядью, написанной одним из этих проклятых римских живописцев, выманивающих у него деньги. Мой муж говорит мне — самым загадочным тоном, — что я буду крайне удивлена, увидев этот шедевр. Признаюсь, меня уже вряд ли можно удивить сильнее. Кажется, он потратил более семисот фунтов на это сокровище. Я более чем уверена, что цена ему — от силы полкроны».Далее леди Арабелла излагала местные новости, жаловалась на слуг и упомянула о смерти дочери какой-то дальней родственницы. Затем она снова вернулась к рассказу о муже, выплеснув на страницы письма весь накопившийся яд:«Я много раз писала тебе, дорогой брат, о любовных похождениях своего мужа. Незадолго перед тем, как он отправился в путешествие, я застукала его с очередной потаскухой и закатила жуткую сцену. Когда я пообещала перерезать ему глотку, если он еще раз посмеет так унизить меня, кровь отхлынула от его щек. Мой дорогой брат, в тот момент мне казалось, что я сделаю это. Угроза возымела действие, и теперь он вынужден хранить мне верность. Но ты знаешь моего мужа, весь образ его жизни позорит наше родовое имя. Граф прибывает в Лондон через два дня. Попытайся представить, какой прием ему окажет твоя нежно любящая сестра, Арабелла».— Ну, — воскликнул Аргайл, — каково?! Что вы об этом думаете?Флавия пожала плечами:— Граф Кломортон не вызывает симпатии. Что еще я могу об этом думать?— Вы были недостаточно внимательны. Послушайте еще раз. «Проклятые римские живописцы» — это о Мантини. «Загадочный тон» — тоже подходит. «Семьсот фунтов» — очень высокая цена для того времени.— Вы полагаете, речь идет о прибытии «Елизаветы». И что из того?— Ну как же! Она пишет о «какой-то рухляди». На классических пейзажах часто изображают руины.— Ну и?..— Поверх нашей «Елизаветы» был «Отдых на пути в Египет». Странно, не находите? — Он гордо поднял голову, не сомневаясь в эффекте, произведенном его заявлением.— Честно говоря, не нахожу, — равнодушно откликнулась Флавия. — Леди Арабелла могла иметь в виду состояние самой картины. Кроме того, мы же знаем: граф Кломортон получил подделку.Аргайл ждал восхищения, но не контраргументов.— О-о, я как-то не подумал об этом, — протянул он. — Но, — продолжил Аргайл, снова воодушевляясь; увидев, что Флавия достала сигарету, он дал ей прикурить и бросил обгоревшую спичку в пустой бокал из-под вина, — связующим звеном здесь является посредник, Сэм Пэрис. Он наблюдал за работой Мантини в Риме и за распаковкой картины в Лондоне. Если бы это была другая картина, Пэрис обнаружил бы подмену. Но очевидно, прибыла та самая картина, ибо граф Кломортон не сомневался в том, что все идет по плану.Флавия задумчиво кивнула, однако не слишком уверенно:— Ну хорошо, я готова принять такое допущение.— Судя по всему, никто не заподозрил подмену до тех пор, пока с картины не сняли верхний слой. Таким образом, мы знаем теперь, что Мантини написал поверх Рафаэля руины.Флавия поджала губы.— Допустим. Но Пэрис мог быть в доле и потому согласился отправить другую картину. В конце концов, он был обычным торговцем, и я точно помню, что после этой истории он исчез. Любой уважающий себя полицейский расценил бы это как косвенную улику. А кроме того, в Национальном музее уже висит Рафаэль, признанный международной комиссией, и этот факт стоит дороже всех ваших аргументов. К тому же среди них нет ни одного достаточно веского.— Тут вы правы. Но все равно — симпатичное вышло бы примечание к статье о «Елизавете». Ну разве не чудесно, что Бирнесу мог достаться не настоящий Рафаэль? Мысль об этом веселила меня на протяжении нескольких недель.
Разговор привел Аргайла в хорошее настроение, и он легко шагал по мокрому блестящему тротуару, ловко уворачиваясь от фонтанов брызг, летевших из-под колес автобусов и автомобилей, которые с трудом преодолевали глубокие лужи, образовавшиеся из-за закупорки дренажных стоков. Жизнерадостное настроение изменило его в лучшую сторону, хотя и грозило перерасти в самодовольство. В любом случае он был не таким уж недотепой, как показалось Флавии вначале.Молодой человек раскрыл огромный черный зонт, каким пользуются профессиональные пешеходы, и предложил спутнице руку.Флавия не раздумывая оперлась на предложенный локоть. Никто из ее знакомых не был способен на такие галантные жесты. Она помнила, как их руки незаметно обвивали ее талию, как они соблюдали холодную дистанцию — таким образом ее последний друг выражал свое недовольство. Но Аргайл, как истинный джентльмен, предоставил ей свободу выбора — при желании Флавия могла сделать вид, что не заметила предложенной руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21