— Поверим на слово, — пробормотал Олдвин.
Конан налил себе и приятелю.
— А теперь поговорим о ваших восковых табличках, — сказал киммериец.
Олдвин откровенно обрадовался.
— Так вы все-таки имеете некоторое представление о том, где они могут обретаться?
— Да, — сказал Конан. — Разумеется. И более того, я приложу ряд усилий для того, чтобы вы заполучили их обратно. Но вы должны выполнить кое-какие условия.
Олдвин помрачнел.
— Что еще за условия?
— Во-первых, вы платите за выпивку. За себя и за меня, — начал киммериец. — Во-вторых, мы с вами все делим пополам.
— Что «все»? — осведомился бритунец. Теперь он утратил некоторую толику своей любезности и с каждым мгновением делался все менее приятным собеседником. Можно сказать, цветок его благовоспитанности увядал прямо на глазах.
— Клад, — в упор произнес Конан. Он решил играть в открытую, поскольку бритунец явно демонстрировал недюжинную деловую хватку, а с людьми подобного сорта путь недомолвок — наихудший из возможных.
— Клад? — переспросил бритунец. — Но я не понимаю, о каком кладе вы… Хотя, позвольте… ну да, конечно! Мы должны немедленно идти в бани!
Он вскочил.
Конан удержал его за руку и властным кивком приказал сесть обратно.
— Мы еще не закончили разговор! — жестко произнес варвар. — Ваши таблички.
— Да, — угас Олдвин. — Боюсь, они утеряны навсегда.
— Они у меня, — сказал Конан. — Я подобрал их. Олдвин так и вскинулся:
— Я же говорил, что выронил их по рассеянности!.. Отдайте же их мне скорее, я должен записать… пока не забыл.
— Что на них? — спросил Конан. — Вы получите их обратно не раньше, чем я буду знать их содержание.
— Разве вы их уже не прочитали? — изумился Олдвин. — О, вы человек редкой силы воли. Я бы непременно ознакомился с текстом, как только этот текст оказался бы у меня в руках.
— Вам это может показаться странным, — преспокойно заявил Конан, — но я не умею читать. Так, кое-что разбираю. Но не ваши каракули, естественно. Там нет ни одного рисунка.
— Да. — Олдвин сжал и разжал пальцы, как бы разминая их перед тем, как начать писать. — Я
охотно прочитаю вам все, что на них написано. А также и другие мои записи. Они у меня в гостинице. В мешке, среди других необходимых в путешествии вещей.
Конан вытащил из-за пазухи таблички и положил их перед Олдвином.
— Не вздумайте меня обманывать, — добавил он.
— Обманывать? — Олдвин выглядел удивленным. — Напротив, я очень рад возможности поделиться своими сокровищами…
На лице варвара появилось откровенное недоверие. Впервые в жизни он встречал человека, который испытывал радость, принужденный делиться с кем-либо своими сокровищами.
Олдвин придвинул к себе таблички, погладил их края пальцами, кашлянул и начал читать:
— «Нравы шадизарской толпы представляют причудливое смешение грубости и хитрости, а многие ведут себя так забавно, что я готов простить им даже мерзкую привычку наступить на ноги. Меня толкнули локтями четыре… простите, тут исправлено… шесть раз, а сколько раз просто пнули, проходя мимо, — я не успел сосчитать. И тем не менее я получаю удовольствие от созерцания грубых радостей этих простых людей. Многим из них для счастья бывает довольно лишь пребывания среди себе подобных. Таковы же и крокодилы, если верить Немуару Стигийскому — который, впрочем, был колдуном… (Это неважно, — добавил Олдвин). Некоторое время я провел в размышлениях, кто забавнее — человек с бородавкой на кончике носа и волоском на кончике бородавки, или же, напротив, человек с напрочь отсутствующим носом, как бы вплюснутым в лицо ударом кулака. Откуда вообще берутся таковые носы? Положительно, нос — самая уязвимая и одновременно с тем самая смешная часть лица. Этого ни в коей мере нельзя сказать об ушах, хотя оттопыренные иногда и вызывают насмешки окружающих, все же они несопоставимы…»
— И это все? — перебил Конан, не скрывая разочарования.
— То есть? — Бритунец оторвался от своих заметок и устремил на Конана недоуменный взгляд. — Что вы подразумеваете под высказыванием «и это все»? Это только начало длинного эссе, которое я намерен сделать достоянием бритунских аристократических салонов, а может быть, и учебного сообщества! — Он снова уткнулся в таблички. Неожиданно
он рассмеялся. — А как вам, интересно, понравится вот это? «Каждый встреченный типаж заставляет сожалеть о том, что я не владею искусством рисования. Однако это искусство вполне может быть заменено письмом, именно — умением слагать слова
таким образом, чтобы… ну и так далее… Вот интересное. Печальный и твердый взор его ярко-синих глаз поразил меня в первое же мгновение. Какая тайна скрывается в этом человеке? С другой стороны, его манера ухмыляться весьма простонародна, а когда он почесал загривок пятерней, я окончательно уверился в том, что он — простолюдин. И вновь меня разуверила в этом его благородная осанка. Держать плечи развернутыми, да еще таким образом, свойственно лишь прирожденным аристократам и мужчинам, которые живут за счет своих любовниц. И те и другие вращаются в высшем обществе. Любопытно было бы узнать, какова любовница этого субъекта. Мне давно хотелось прикоснуться к миру, где…»
Олдвин оборвал чтение и воззрился на Конана.
— Ну, как вам? Узнаете?
— Что? — удивился Конан, мысли которого уже уплыли далеко от читаемого отрывка. — Что я должен узнавать?
— Описание!
— Очень живописно, — сказал Конан, припомнив то, что обычно говорят в подобных случаях. — Выразительно и выпукло.
— Да, я не ошибся… — пробормотал Олдвин, очень довольный. — Манеры и прирожденный аристократизм. Наверняка вы живете на содержании у женщины.
Конан поперхнулся. Он ожидал услышать что угодно, только не такое.
— О чем мы сейчас разговариваем? — спросил он у безумного бритунца очень осторожно. (Олдвин — сумасшедший, сомнений нет!)
— Как о чем? О вас! — Олдвин показал на таблички и закрыл их. — Когда я стоял на площади, я набросал про вас пару слов. А ведь забавно читать подобные вещи! Я же тогда не знал, что мы станем близкими друзьями.
Конан перевел дух.
Кое-что прояснилось. Во всяком случае, в том, что касалось умственных способностей Олдвина.
— Поговорим о сокровище, — сказал Конан.
— Так мы все время о нем и разговаривали! — с жаром воскликнул бритунец. — Я читал вам мои заметки! Это и есть мое сокровище. Разве вы еще не поняли? Сокровище моей мысли, моей наблюдательности. Достояние моей души, можно сказать. И я охотно поделился с вами, по первой же вашей просьбе. Более того, когда я заберу все остальное, вы сможете наслаждаться…
— Ясно, — прервал его излияния Конан. Он ощущал себя обведенным вокруг пальца. Это было неприятное чувство.
— Вернемся к дервишу, — предложил Олдвин. — Я бы еще понаблюдал за ним. Дело в том, что он пел… Как, кстати, вы нашли его пение?
— Неприятным, — поежился киммериец.
— Очень точное слово! Определение, бьющее прямо в цель! — Олдвин полез за табличками и тщательно записал несколько слов. — Именно что неприятным! Он пел на языке древнего Ахерона. Вы не знали, что когда-то эти земли принадлежали Ахерону? О, заморийцы все прокляты от самого рождения, как бы они ни кичились своим древним происхождением. Тем-то они и интересны…
Конан знал заморийцев как людей, которым не следует доверять ни при каких обстоятельствах. Это были прирожденные воры и жулики. Киммериец так и сказал:
— Клянусь Белом, все они пройдохи!
— Если бы только пройдохи! — Олдвин вздохнул. — В пустынях севернее Замбулы, по слухам, некогда обитало племя галгворвов, — он произнес на
звание, старательно картавя и придыхая, так что слово прозвучало так, словно оно изошло из пасти зверя, а не из человеческого рта. — Галгворвы, — повторил он, наслаждаясь. — Они многое сохранили от древнего, погибшего Ахерона. Небольшой народ, затерянный глубоко в пустыне. Никто не может сказать, чем они там питались. Какой-нибудь колючкой, совершенно несъедобной. Но они были. И никто не знает, когда и при каких обстоятельствах они исчезли с лица земли. Это покрыто тайной.
— А их язык? — спросил Конан.
— Вы смотрите в корень! — воскликнул Олдвин. — Ваша покровительница наверняка имеет хороший вкус…
Конан спокойно сказал:
— Если я еще раз услышу что-нибудь о моей покровительнице, то отрежу вам язык и съем его на ужин.
— О, я понял! Прошу простить мою нескромность. — Олдвин опустил глаза и немного помолчал, показывая всем своим видом, что он отпускает на волю незримый призрак «покровительницы», которая отныне не станет тревожить его мысли. — Вы зрите в корень, — вернулся он к своей предыдущей мысли. — Речь дервиша! Он пел на языке галгворвов. В этом я почти уверен. Правда, до сих пор я видел только записи образцов этого языка и никогда не слышал его звучания, но ошибиться в значении некоторых слов просто невозможно.
— Это более вещественное сокровище, вы не находите? — сказал Конан, щурясь. — Такое, за которое стоило бы заплатить, а?
— Да, — согласился Олдвин. — Но возникает второй вопрос: а кто будет платить за это вещественное сокровище, вы или я?
* * *
В конце концов они сговорились о том, что за выпивку заплатят пополам, после чего вернулись на площадь. Заграт уже ушел и, как и предполагал Конан, он отправился в общественные бани, так что киммериец с новообретенным приятелем и компаньоном дружно зашагали прямо туда.
Шадизарские общественные бани представляли собой подземные сооружения, выстроенные над горячими источниками. Их помещения не были особенно большими, однако ощущения тесноты не возникало — места хватало всем желающим.
В банях было светло — яркий солнечный свет проникал сквозь окна, проделанные в потолке. В первом помещении посетители раздевались, оставляя свои вещи под присмотр банного служителя, на редкость волосатого детины, расхаживавшего по своим «владениям» с таким высокомерным видом, будто они действительно искони являлись его вотчиной. Отчасти так оно и было, поскольку и отец, и дед смотрителя здесь работали.
Нынешний смотритель славился своей беспримерной честностью. При нем в банях никогда еще не случалось краж. Разумеется, на это можно возразить, что в общественные бани ходят люди, у которых и стащить-то нечего, но, как любил повторять смотритель, даже если бы сюда явился первейший богач из числа вендийских купцов — он бы вышел отсюда таким же замотанным в шелка, унизанным золотыми кольцами и браслетами как и вошел.
Впрочем, пресловутая честность отнюдь не отменяла множества мелких услуг, которые смотритель оказывал своим лучшим друзьям. А Конан-киммериец входил в число избранных.
Точнее, он стал считаться таковым, едва лишь появился в банях вместе с бритунцем и, выудив из кошеля Олдвина пару золотых, показал их смотрителю.
— О, мой друг! — поспешил к нему смотритель, низко кланяясь и простирая руки как бы в ожидании неслыханных милостей от всемогущего покровителя.
Конан сжал монеты в кулаке.
Смотритель выпрямился и устремил на Конана честный взгляд широко раскрытых темных глаз.
— Мы желаем навестить бани, — сказал киммериец. — Мой друг, — он показал на Олдвина, — путешествует. Он изучает нравы и обычаи разных людей. Ведет записки.
— Э? — смотритель приподнял брови и сложил
их «домиком». Теперь он напоминал ученика, внимающего учителю.
Конан отметил про себя, что у смотрителя имеется несколько выражений лица, припасенных на всякий случай жизни и для каждой ситуации. Набор случаев и ситуаций, очевидно, был у смотрителя весьма ограничен. Сейчас он пытался понять, с каким именно феноменом он столкнулся и перебирает последовательно наиболее подходящие гримасы.
— Итак, мой друг бритунец, господин Олдвин, желает посетить общественные бани Шадизара, — продолжал Конан. — Ия хотел бы, чтобы у него остались наилучшие воспоминания об этом.
— Это запросто можно устроить, — заявил смотритель, с облегчением помещая на своей физиономии широкую дружескую улыбку. Он наконец понял, что от него ожидают услуг и любезностей и готовы оплатить хорошее поведение парой золотых.
— Нам нужно чистое белое покрывало, кусок мыльного корня и… взглянуть на вещи дервиша Заграта, — продолжал Конан.
Не переставая улыбаться, смотритель заметил:
— Уже десять поколений моих предков служили в этих банях. И ни разу за все эти века ни одна вещь здесь не пропала. Гости никогда не бывали недовольны. Все и всегда счастливы видеть нас, потому что мы…
— Да, да, — перебил Конан, — я знаю, что ты честен, как и всякий замориец.
В последней фразе варвара таилась злая ирония: ни один народ во всем Хайборийском мире не пользовался такой скверной репутацией лжецов, воров и проклятых злослужителей, как заморийцы. Однако сами они, потомки древнего народа, полагали себя людьми высшей расы и держались соответствующе, особенно перед чужаками.
— И коль скоро моя честность не должна подвергаться ни сомнениям, ни испытаниям… — продолжал смотритель одежд.
— Никто не намерен подвергать твою честность испытанию, — перебил Олдвин. Он счел, что Конан слишком медлит при ведении переговоров. Дело-то пустяковое! И что это киммериец вздумал разводить долгие дискуссии? Не лучше ли сразу сообщить, что именно требуется от этого полуголого банщика!
Конан остановил приятеля движением руки.
— Я вовсе не желаю ничего здесь украсть, — сказал киммериец возмущенно.
Смотритель чуть отступил от него, шлепнув по влажному полу босой ногой.
— Я ведь не знаю, что у тебя на уме, чужеземец.
— Всего лишь взглянуть на одежду Заграта-дервиша, — был ответ.
— Взглянуть? — переспросил смотритель.
— Брось притворяться! Не ломайся, ты ведь не девственница в лапах разбойников! — взорвался Конан. — Можно подумать, ты никогда не оказывал таких услуг своим друзьям, когда они заходили в баню…
— Сейчас я, кажется, припоминаю один похожий случай, — как бы между делом заметил смотритель. — Да, это был очень похожий случай, если не считать одного различия. Небольшого, но существенного отличия.
— Какого? — нетерпеливо спросил бритунец.
Смотритель устремил на него пронзительный взгляд.
— В том случае, о котором я вдруг вспомнил, речь шла не о двух золотых, а о пяти. Полагаю, мы могли бы подстегнуть мою память… Мне лучше думается, когда обстановка в точности повторяется…
— Дайте ему пять золотых, — обратился Конан к бритунцу. — Скорей! Не будем терять время!
Олдвин выложил пять золотых. Смотритель взял их быстрым, уверенным жестом. Конан мог бы поклясться, что это движение смотритель бань повторяет в тысячный раз. Да от предков наверняка кое-что унаследовал. Хватку — это уж точно.
— Вот его вещи, господа! — Смотритель подвел Конана и его спутника к кучке неопрятного тряпья, сброшенного прямо на пол. — Погодите, не нужно их ворошить!
— Лично я не намерен к ним прикасаться! — прошептал бритунец. — Даже интерес к чужим нравам и обычаям не вынудит меня трогать эти кошмарные лохмотья.
— Я должен запомнить, как они лежат, — пояснил смотритель, — чтобы потом, когда вы закончите, вернуть одежде ее, так сказать, изначальное состояние. Мне совсем не нужно, чтобы посетитель был недоволен. Он вообще не должен догадаться о том, что кто-то нарушил покой его вещей, покуда сам он наслаждался услугами нашей купальни.
Конан весело фыркнул, а на лице бритунца появился ужас.
Возможность порыться в барахле дервиша больше не представлялась ему такой уж заманчивой. Конан, напротив, предвкушал нечто необычное и, несомненно, интересное.
Киммериец наклонился над тряпками. Олдвин тронул его за плечо.
— Осторожней! — произнес он.
Конан повернулся к нему.
— Что такое?
— Разве вы не видите?
Он указал на лохмотья дервиша. По тряпкам медленно, с достоинством перемещалась огромная вошь: Из складок деловито выбралась другая и присоединилась к первой.
Конан поворошил тряпки ногой, и вдруг что-то звякнуло среди ветоши. Киммериец быстро протянул руку и схватил некий маленький предмет.
Смотритель одежд наблюдал за ним ревниво.
— Ничего не красть! — повторил он, беспокойно ворочая головой на тонкой шее. — Все положить как есть обратно!
Конан ухмыльнулся и, не обращая внимания на смотрителя, показал Олдвину находку. Это был ножной браслет, до того засаленный и почерневший от толстого слоя жирной грязи, что невозможно было рассмотреть, из чего он сделан.
Не успел банщик повторить — наверное, в десятый раз, — свое предупреждение, как Конан уже вытащил кинжал и снял толстую полоску грязи с браслета.
Блеснул желтый металл, и солнечный луч с готовностью заиграл на его поверхности.
— Золото! — прошептал банщик. Он дрожал с головы до ног и то и дело бросал испуганные взгляды в сторону входа в парильни, где, очевидно, сейчас находился дервиш. — Это же золото!
— Чистейшее! — весело подтвердил Конан.
— Но вы испортили вещь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12