— Принеси мне трубку! — приказал тот с видом паши. Подмастерье рабски повиновался. Он принес трубку, которая выглядела так, будто очень долго пролежала в рыбной чешуе. Хозяин полез в карман штанов и вытащил пригоршню табака; засыпав его в трубку, спросил меня:— Ты куришь?— Да, — ответил я.Я испугался, что он предложит трубку и мне, вынув ее из того же самого кармана. Но был приятно разочарован, когда пекарь спросил:— А спички у тебя есть?— А у тебя что, нет? — поинтересовался я.Лицо у пекаря приобрело задумчивый, хитроватый вид. Спички в этих местах довольно редки, можно обшарить несколько деревень и не найти ни одной, и тот, у кого они имеются, — подозрителен. Пекарь наверняка хотел выяснить, можно ли причислить меня к этой категории людей. Поэтому я и ответил так.— Мне снова придется вставать. А я думал, что у тебя есть спички, — пробормотал пекарь.— Почему ты так решил?— По твоей одежде. Ты ведь богат.Если бы он заявил, что я чище его, я бы согласился безоговорочно. Тем не менее я покорно залез в карман, достал оттуда коробок и подал ему одну спичку. Он удивленно осмотрел ее и спросил:— Она что, не из дерева?— Из самого настоящего.— И фосфор?— Самый яркий.— Прямо свечка! Никогда таких не видел! Может, подаришь коробок?Мелочи зачастую играют значительную роль. Нужно было использовать представившуюся возможность, поэтому я сказал:— Эти спички для меня большая ценность. Может, я и подарю их тебе, если буду доволен результатом нашей беседы.— Так давай начнем, но сначала я зажгу трубку. Едва он закурил, я понял, что у него не самый плохой табак. Наверняка добыл его незаконным способом.— Итак, сначала скажи, кто ты.— Естественно, ты должен знать, с кем говоришь. Но лучше будет, если я сообщу это чуть погодя.— Это почему же?— Мне надо обсудить с тобой необычное дело. Тут нужны сообразительность и скрытность, и я хочу убедиться, что ты обладаешь обоими этими дарами.— А, тогда я знаю, кто ты.— И кто же?— Ты контрабандист.— Гм. Вообще-то ты не очень ошибся. Я продаю товар, который весьма дорог, а отдаю его по дешевке.— А что за товар?— Ковры.— Хорошая вещь. А что за ковры?— Настоящие, из Смирны.— Аллах! Сколько их?— Около сотни. Прошу тридцать пиастров за штуку. Тут он вынул трубку изо рта:— Тридцать пиастров? В самом деле — тридцать?— Ни больше ни меньше.— Настоящие смирнские ковры?— Ясное дело!— А можно взглянуть?— Конечно, покупатель сначала должен посмотреть!— А где они?— Ты в самом деле думаешь, что я скажу это, не убедившись, что покупатель — надежный человек?— Ты весьма предусмотрителен. Скажи лишь, далеко ли это место?— Близко.— И как же ты на меня вышел?— Ты известный красильщик. Кто же как не ты может определить ценность красок ковров?— Да, это так, — проговорил он, польщенный.— Поэтому я к тебе и приехал. Я не думал, что ты сам купишь ковры, но предполагал, что ты знаешь того, кому они могут понадобиться.— Это верно.— Так ты знаешь покупателя?— Знаю.— Он заплатит наличными?— Такие дела чаще делают в кредит.— Это не в моих правилах. Цены дешевые, товар хороший. И оба довольны — и покупатель, и продавец.— Ладно, он заплатит сразу.— Вот это по мне. Кто он? — Это кузнец-оружейник.— Боже!— Что-то не так?— Кузнец не купит столько ковров!— Купит. Он еще и кофейню держит и знает толк в вещах.— А где он живет?— В Измилане.— Это далековато.— Ничего страшного — сегодня или завтра он будет здесь.— До завтра я ждать не буду.— Почему?— Подумай сам.— Не могу предположить.— За то время, пока он едет, я найду другого покупателя.— И то верно.— Мне нужно побыстрее от них избавиться.— Кто-то за тобой следит? — Он со значением заглянул мне в глаза, при этом руки его непроизвольно сделали некое хватательное движение.— Вообще-то нет. Никто не знает о моем предприятии, но вещи находятся не в очень надежном месте.— Перепрячь их!— Пусть это делает покупатель!— Что, человек, который их у себя держит, так нетерпелив?— А они не у человека, а в чистом поле.— Аллах велик! Как ты додумался их так спрятать?— А я не сам до этого додумался — другие.— Но ты дал на это разрешение?— Нет, мне бы не пришло в голову сотворить такое.— Тогда я тебя не понимаю.— Я объясню тебе по секрету. Ты представляешься мне человеком, которому можно довериться.— Ты абсолютно прав.— Хорошо. Ты согласен, что тридцать пиастров — дешевая цена?— Этого я не могу утверждать, я же не видел ковров.— Я тебе говорю — это мало. Никто другой так за дешево не отдает.— Но ты получил их за еще более низкую цену!— Само собой!— Сколько ты дал?— Послушай, твой вопрос неуместен. Какой продавец скажет, сколько он «наварил»? Но с тобой я откровенен.— Так сколько?— Тридцать пиастров.Он воззрился на меня с непониманием и спросил:— За все?— Ты что, меня за полного дурака держишь? Стал бы я возиться из-за такого «навара»? Конечно, на каждом ковре — тридцать.— Но это невероятно!— Почему же?— Ты продаешь штуку за тридцать и столько же зарабатываешь еще?— Именно так.— Значит, кто-то подарил тебе эти вещи.— Никто не дарил.— Тогда я решительно ничего не понимаю.— Не мучай себя по этому поводу. Скажу тебе еще больше — я их не покупал и не получал в подарок. Я их нашел.— Нашел? — Лицо его вытянулось. Глава 3В ОПАСНОСТИ За несколько минут я добрался до настоящего селения Енибашлы, проехал его насквозь и оказался среди кукурузных полей, к которым примыкали луга, а сразу же за ними начинался лес.Следы колес большой повозки были отчетливо видны. Следуя по ним в юго-западном направлении, я достиг леса и тут заметил всадника, подъезжающего от лугов слева. Я ехал медленно, и вскоре он догнал меня.— Бог в помощь! — приветствовал он меня.— Спасибо.Он изучающе осмотрел меня, я сделал то же самое, но с моей стороны это не выглядело так вызывающе. В его внешности не было ничего особенного. Лошадь у него была плохой, одежда — тоже, лицо явно не претендовало на привлекательность. Пистолеты и ножи торчали из-под седла и были хорошо видны.— Откуда путь держишь? — спросил он меня.— Из Енибашлы, — ответил я с готовностью.— А куда?— В Кабач.— Мне туда же. Ты знаешь дорогу?— Надеюсь, найду.— Надеешься? Ты что, чужестранец?— Да.— Может, поедем вместе? Не прогадаешь.Он не произвел на меня благоприятного впечатления, н о отказывать ему не было оснований. Он вполне мог оказаться приличным человеком. И в любой момент я М ог избавиться от него. Конечно, его оружие совсем не случайно висело на виду, но я все же весьма миролюбиво произнес:— Ты очень любезен, поехали вместе!Он дружески кивнул и повернул лошадь в мою сторону. Какое-то время мы ехали молча. Он с видимым любопытством осматривал мою лошадь и оружие. При этом, как я заметил, он не забывал оглядывать окрестности. Чего-то следовало здесь опасаться! Я решил пока ни о чем не спрашивать. Потом-то я понял причину этих опасливых взглядов!— Из Кабача ты поедешь дальше? — дружески спросил он.— Нет.— Значит, хочешь кого-то навестить?— Именно.— Можно узнать — кого? Ты ведь здесь никого не знаешь, а я мог бы указать тебе дом.— Я еду к Али Сахафу.— О, я его знаю, могу показать его дом.Разговор снова прервался, беседовать мне не хотелось, ему, видно, тоже. Так мы и ехали молча.Лесная тропа все круче забирала вверх. Мы достигли высоты, указанной пекарем, и места, где колеса повозки повернули на юг. Но были видны следы и в западном направлении. Мы тоже туда поехали и вскоре добрались до ручья, о котором и шла речь.Через некоторое время перед нами открылась поляна, на краю которой стоял низкий, продолговатый дом. Он был грубо сложен из камней, а крыша покрыта Дранкой. Видны были дверь и окошечко, а в крыше имелось отверстие для дыма. Мощные ели простерли над постройкой зеленые лапы; сооружение выглядело явно заброшенным. Мой спутник кивнул на хижину и сказал:— Там живет нищий.При этом он не сделал попытки остановить лошадь. Это вызвало у меня подозрение, однако я его не выказал. Лишь притормозил вороного и спросил, как зовут того нищего.— Сабах.— Не он ли был вязальщиком метелок?— Он.— Тогда мне к нему очень надо заскочить — передать кое-что.— Давай, это наверняка ему нужно. А я поеду вдоль ручья, ты меня нагонишь.Он действительно поехал. Если бы он слез вместе со мной, мне следовало бы удвоить внимание. Сейчас же я чувствовал себя в безопасности. Я приблизился к хижине и объехал ее, чтобы убедиться, нет ли кого вокруг. Дубы и буки стояли достаточно редко, и я легко углубился в лес. Никаких следов присутствия человека не было видно.Сначала я укорял себя за подозрительность — бедный, больной нищий, что он мог мне сделать? Засады здесь не было, по крайней мере вблизи хижины, в этом я был уверен. Если меня что и ждало, то только внутри дома, а там уж я как-нибудь справлюсь!Возле двери я слез с лошади, но привязывать ее не стал, чтобы в любой момент вскочить и ускакать. С револьвером в руке я медленно вошел внутрь.Дальше красться не имело смысла — это я понял с первого взгляда. Внутреннее помещение представляло собой единое пространство, причем такое низкое, что я касался головой потолка. Я увидел почерневший камень-очаг, несколько черепов лошадей и ослов, служивших сиденьями, а в левом дальнем углу — ложе, устланное листьями, и на нем — неподвижное человеческое существо. Рядом на полу лежали черепок, разбитая бутылка, нож и еще какие-то мелочи. Чего бояться?Я вытащил посылку и приблизился к ложу. Человек по-прежнему не шевелился.— Добрый день! — приветствовал я его.Он медленно повернулся, уставился на меня и спросил:— Что прикажете, господин?— Тебя зовут Сабах?— Именно так, господин!— Тебе знаком красильщик Бошак?Тут он принял сидячее положение и, заметно повеселев, ответил:— Еще как знаком, господин.Он действительно выглядел больным и бедным. На нем были одни лохмотья, едва скрывавшие худое, тщедушное тело. Глаза с любопытством уставились на пакет, который я держал в руках.— Он шлет тебе вино и выпечку. — С этими словами я наклонился к его кровати, чтобы развязать сверток.— О Господи, как ты добр, а я так голоден! — глаза его горели.Что это — действительно голод или в этом таится что-то опасное и непредвиденное для меня? Я даже не успел додумать. Сзади послышался шорох. Двое, нет ,четверо, даже пятеро мужчин протискивались в двери. Первый, который держал ружье за ствол, кинулся на меня. Я схватился за револьвер, но длинные и цепкие руки нищего, как щупальца осьминога, опутали меня сзади, сжали шею и потянули вниз. Я помню только, что направил револьвер в голову предателя и нажал курок не целясь. А потом получил удар по голове.Наверное, я умер: тела не ощущал, остались душа, призрак. Я парил над огнем, который обжигал меня, над какими-то молниями и льдами, которые жгли и морозили одновременно, над землями и облаками — картинки менялись с ужасающей скоростью. Во мне была какая-то странная пустота. Я ощущал себя луной, безмолвно сверкающей над мертвой планетой. Я мог думать, но думать не о чем. Пытался говорить, но звук не получался.Однако постепенно сознание возвращалось ко мне. Я вспомнил свои имя, профессию, возраст, в котором умер, но обстоятельства смерти никак не мог вспомнить. Я продолжал падать все ниже и ниже, как перо падает с башни, крутясь и вспархивая. И чем ниже я опускался, тем отчетливее становились мои воспоминания о земной жизни. Лица и события проходили предо мной как в калейдоскопе. Становилось все яснее, что со мной происходит; что я путешествую по дальним странам; что недавно был в Стамбуле, потом в Эдирне; что стремился домой, но был настигнут недругами в одинокой, сложенной из камней хижине и убит в ней же. Убийцы связали меня, когда я уже был трупом, и бросили на лежанку, где до этого спал нищий, а сами уселись вокруг очага и что-то жарили себе на обед…Хотя я и умер, все это мне удалось увидеть. И я слышал их голоса, потому, наверное, что упал с неба на землю. Слышал все четче и четче. И о чудо! Я упал как раз в эту хижину, проломившись сквозь крышу, чувствовал запах мяса, но видеть этих людей не мог, потому как глаза не открывались, и пошевелиться я тоже не мог…В самом ли деле я дух? Там, вверху, где раньше была моя голова, горело как в аду, как будто там орудовали с клещами и огнем тысячи циклопов. Сначала я чувствовал только голову, потом стал ощущать тело, руки, ноги. И отчетливо слышал каждое слово, что говорилось у очага. И услышал стук копыт. Двое всадников спешились у входа.— Толстый едет! — произнес один из сидящих. Похоже, то был голос того парня, с которым я встретился на дороге. Но ведь он вроде бы уехал.— И еще кто-то, — произнес другой. Кто же?— А, это Дезелим, кузнец-оружейник из Измилана!Я услышал, как сидевшие у огня вскочили и радостно приветствовали вошедших.— Вы поймали этого глупца? — спросил кто-то.Я узнал этот голос: он принадлежал толстому пекарю-красильщику из Енибашлы. Интересно — он спрашивал обо мне? Попадись он мне, я бы ему… Ах, если бы мне удалось сжать пальцы в кулак!— Да, мы его прихлопнули.Это сказал нищий. Значит, моя пуля его не задела.— Где эта баранья муха?Это было уже слишком. Когда немец хочет кого-то обозвать, то называет его «бараньей головой». Турок использует другое слово — «коюнсы», что-то вроде «бараньего парня». Меня же не удостоили даже этого титула, присвоив имя надоедливого насекомого.Я пошевелил пальцами — они уже сгибались! Значит, я все-таки жив. Кроме того, желания мои были весьма земными: на турецком они выражались тремя словами: «дуймак», «вурмак» и «даяк едирмен», в немецком же имеется хорошее слово «потасовка».Голова уже не так горела, хотя болела и саднила по-прежнему.— На лежанке, — ответил нищий.— Связан? — спросил мужчина, назвавший меня мухой и чей голос был мне знаком.— Да, но в этом нет необходимости.— Почему?— Он мертв.Голоса затихли. Через какое-то время я услышал громкий приказ:— Покажите мне его.Они подошли ко мне, и нищий произнес:— Вот он.Чья-то рука легла мне на лицо и какое-то время оставалась в таком положении, она пахла сапожным варом и кислым молоком. Так, значит, обоняние я не утратил. Следовательно, я умер не до конца. Затем тот, кто стоял рядом, заявил:— Холоден, как смерть.— Пощупайте ему пульс! — раздался голос пекаря. Рука с запахом молока и ваксы оторвалась от моего лица и ухватила за кисть руки. Большой палец коснулся верхней части кисти, где пульс вообще не чувствуется. Через некоторое мгновение он произнес в напряженной тишине:— Пульса нет.— Послушай сердце!В следующее мгновение я почувствовал руку на груди. Кто-то посчитал лишним расстегивать пуговицы. Или с меня уже сняли верхнюю одежду? Видеть я этого не мог, поскольку не в состоянии был раскрыть глаза. Рука какое-то время лежала на сердце, затем скользнула в область желудка и осталась там.— Его сердце молчит.— Значит, он мертв! — решили люди вокруг.— Кто убил его? — спросил мужчина, чей голос не был мне знаком.— Я! — прозвучал ответ.— Как?— Я ударил его.Человек произнес это с чувством удовлетворения, и это убедило меня, что я жив и различаю нюансы речи.Но толстый пекарь еще был, кажется, чем-то озабочен. Он выказал опасение, что испробованы не все способы убедиться в моей смерти.— Не дышит ли он?— Я сейчас послушаю.Я почувствовал, как кто-то нагнулся надо мной. Чей-то нос приблизился к моему. До меня донесся дух чеснока, табачного перегара и запах крутых яиц. Затем последовало заключение:— Дыхания нет.— Отойдем-ка!Наконец-то они поверили в мою кончину. Но лучше, может, было бы, чтобы они убедились, что я жив? Ведь я не в состоянии был двигаться, и они могли похоронить меня заживо.Меня охватил страх. Сначала сделалось холодно, потом бросило в жар. Я начал потеть. Люди сидели возле огня и молчали. Они, наверное, занимались мясом, ибо я почувствовал запах жаркого.Положение мое было безнадежным. Меня ударили прикладом по затылку. Даже не будучи патологоанатомом и врачом, я мог представить себе последствия такого удара. Но сознание меня больше не покидало. Однако двигаться я по-прежнему не мог и приписывал это последствиям травмы. Смогу ли я воспользоваться руками и ногами, причем быстро? В моем положении это являлось непременным условиемКак же выпутаться из такого положения, при том, что враг рядом? Ах, если бы Халеф знал, что я здесь! Но об этом оставалось только мечтать…Меня охватило смешанное чувство ярости и отчаяния, но более ярости, ибо я еще верил, что Бог придет мне на помощь, хотя часы уже бьют двенадцать. Я сжал кулаки, втянул воздух в легкие, как бы напрягаясь, чтобы разорвать путы. И о чудо! — я уже мог пошевелить руками, ногами и головой, поднять веки!Постепенно я незаметно проверил, как двигаются пальцы рук и ног — дело оказалось нелегким, голова просто раскалывалась. И чтобы думать, мне приходилось сильно напрягаться. Конечности были словно налиты свинцом, но, пожалуй, я бы нашел в себе силы подняться и сопротивляться. Оцепенение проходило скорее, чем можно было предположить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35