Без чувств.— Как же это случилось? Как ему удалось выбраться из подвала?— Господин, наверное, я совершил большую ошибку. Хаджи Халеф Омар пожелал увидеть пленника. А я по рассеянности забыл в подвале стремянку. Он освободился от пут и выбрался из подвала.— Как же он смог открыть дверь?— Да ведь она сплетена всего лишь из ивовых ветвей. Он ее просто выломал. Шум же я не слышал, потому как в то время работал в кузнице. Лошадь его стояла за домом. Он это приметил и ускакал на ней.— Как же он нашел нас? Он что, знал, где я нахожусь?— Он просто слышал мой разговор с твоими спутниками.— В таком случае, ты был очень неосмотрительным.— Ты прав. Я хотел исправить положение. Поэтому, дав жене воды, чтобы та смочила голову, помчался в деревню, взял первую попавшуюся лошадь и поскакал в Енибашлы. Там жена пекаря сообщила мне, что ты уехал в Кабач, а муж ее с Дезелимом — за тобой следом, за ними — твои друзья. И он, наверное, также нашел вас. Теперь ты расскажи, что произошло.Я вкратце поведал ему обо всех наших приключениях. Когда я закончил, он задумчиво произнес:— На все воля Аллаха. Москлан получил свое, а я виноват в том, что упустил его. Как мне снять с себя наказание Всевышнего, эфенди?— Это вовсе несложно, но в этом нет никакой необходимости.Мы вскочили на лошадей, красильщик взобрался на осла, и мы тронулись в путь. Меня одолевали сомнения: не начнет ли Москлан мстить кузнецу? Я сказал об этом Шимину.Но он успокоил меня:— Не волнуйся за меня, я столько узнал от вас, что больше не боюсь этого конокрада. Что бы он теперь ни говорил, я найду на него управу. Он никому не причинит вреда.— Я тоже, — заявил толстяк. — Он стрелял в меня и пусть теперь расплачивается. Моя жизнь висела на волоске.— Нет, скорее, моя…— Наверное, он нас с тобой хотел убить одной пулей. А вот и деревня, эфенди. Мне нужно узнать у тебя еще кое-что.Я отстал немного с ним вместе, и он сказал:— Ты расскажешь Сахафу о коврах?— Конечно.— И он узнает о месте, где они лежат?— Я сам покажу ему это место.— А ты не хочешь замять это дело?— Нет, я хочу, чтобы он знал.— Ты жесток. Ты действительно поручишь емузаниматься этими коврами?— Да.— И будешь заставлять его, если он откажется?— Мне пора уезжать, и я не могу его принуждать. Он обязательно это сделает, если ты не сдержишь данное ему слово. Так что сам решай!— Я сдержу слово.— Тогда пускай приезжает киаджа и трое соседей выступают в качестве свидетелей. Советую тебе сделать это побыстрее.— В самом деле?— Да. Ты должен доказать Сахафу, что твои намерения самые серьезные.— Подчиняюсь тебе. О, как будут радоваться мои жена и дочь!Наконец-то благоразумие победило. Лицо его раскраснелось, и, когда мы спрыгнули с лошадей возле его дома, он буквально скатился с осла и помчался к дверям. Мы услышали, как он кричит: «Сюда, сюда, быстрей, мы здесь!»Женщины подбежали к нам. Хозяин был первым, кого они заметили, я — вторым.— Господин, это ты! — завизжала от радости любимица всей Румелии. — С тобой ничего не случилось? Слава Аллаху! Я ждала тебя. Ты сдержал слово?— Я привез тебе то, что ты просила.— Где? Где?— Вот.При этом я указал на маленького хаджи, остальных пока не было видно.— Пошла к черту! — тут же откликнулся Халеф, к счастью, на своем арабском диалекте, которого она не понимала.Она же переспросила озадаченно:— Вот этот?— Да, о сладкая дочь красной краски.— Но я его не знаю.— Он отдаст за тебя свою жизнь. Но там дальше еще один. Выбирай между ними обоими.Сахаф шел следом за Халефом. Девушка беспомощно и вопрошающе повернулась к отцу.— Кого из них ты знаешь? — спросил тот, смеясь.— Вот этого, — ответила она, указывая на Сахафа.— По душе ли он тебе?— Ода.— Тогда он твой.Она закрыла лицо руками, громко хихикнула, от стыда ли или от смущения — трудно сказать, и исчезла в комнатах.— Господин, смотри, сколько беспокойства ты нам создал, — обратился ко мне пекарь полушутя-полусерьезно.— Пусть теперь они беспокоятся. — И я указал на Сахафа.— Нет, пока нельзя, — ответил пекарь озабоченно. — Юноша в день помолвки не может оставаться с невестой наедине.Толстяк и не подозревал, что его Икбала и так уже давно встречается со своим Али за домом под присмотром заботливой и молчаливой Чилеки и еще более молчаливой луны.— Тогда иди с ними ты, у меня нет времени.— А Чилека не может их сопровождать?— Тоже нет. Вы наши гости, и она должна прислуживать вам.Прислуживать? Они что, хотят нас поить и кормить? Чем? Теми самыми деликатесами, которые я чуть было не попробовал? Не приведи господь.И я поспешил сказать:— Нет-нет, не нужно, время мое ограничено, мне нужно ехать.— Господин, куда же ты, уже вечереет, куда ты на ночь глядя поедешь?Он был прав. Тут Халеф спросил меня тихо:— Ты действительно хочешь уехать сегодня, сиди?— Это абсолютно необходимо.— Один, без нас?— Теперь уже я на это не отважусь.— Мне кажется, что мы слишком долго в седле лошадям нужно отдохнуть.— Ну да ладно, останемся здесь ненадолго. А ночь проведем у Шимина, моего друга.Тут кузнец издал радостный крик и произнес, протягивая мне руку:— О эфенди, ты даже не знаешь, какую радость ты мне доставил, назвав своим другом!— Ты мне это доказал. Когда я вернусь домой, ты окажешься среди тех, кого я всегда буду вспоминать с любовью.— Обязательно скажу это моей жене. Вот бы узнать как там она…— Твоя лошадь явно устала. Тебе надо ее сменить. Возьми моего жеребца, слетай к своей жене и тотчас возвращайся.— О, этот конь слишком хорош для меня. Лучше я поскачу на другом и так же быстро вернусь.Он ушел. Конечно, мой вороной должен был остаться со мной ради нашей же безопасности. Нужно было узнать, что происходит в хижине нищего.Когда все угомонились, а красильщик занялся своими семейными делами, я сказал Халефу:— Ты не беспокойся, а ненадолго отлучусь. Хочу посмотреть, что там с Москланом.— Ты что, с ума сошел, сиди? Ты поедешь к этой хижине?— Да.— Но они же убьют тебя!— Нет уж, теперь им не удастся застать меня врасплох. К тому же убежден, что дом уже пуст. Москлана наверняка спрятали, да так, чтобы мы его не нашли.— А ему нечего тебя бояться. У тебя ведь нет никаких прав его задерживать.— Все это так, и все-таки он меня боится. Он стрелял в меня. Да и вообще рыльце у него в пушку. Только не говори красильщику, куда я поехал.Если ты в ближайшее время не вернешься, я поеду следом за тобой.— Хорошо. Так и договоримся.Я вышел из дома. Старой дорогой ехать остерегся. Ни к чему незапланированные встречи. Поэтому повернул не на юг, а на запад, чтобы въехать в лес со стороны Кабача.Имея северный край леса по левую руку, я мчался галопом по равнине и скоро, благодаря моему вороному, добрался до того места, где лесной массив тянулся к югу от Кабача. Тут немного поодаль я заметил группу всадников, которые удалялись от меня. Мне показалось, что это и есть именно те, кого я ищу. Нас разделяла английская миля.— Быстро, быстро! — крикнул я своему жеребцу.Ри прекрасно понял меня. Ему не понадобились дальнейшие подтверждения моего приказа. Конь стелился по земле как ветер. Я мог бы, сидя в седле, выпить бокал шампанского, не пролив ни капли. За несколько минут я добрался до дома на окраине села и спрыгнул с лошади. Я старался ехать так, чтобы между мной и всадниками оставалось здание, и таким образом я оказался незамеченным.На пороге дома сидела средних лет женщина и разрезала дыню.— Добрый вечер! — приветствовал я ее по-арабски. Она взглянула на меня вопросительно. Я повторил слова по-турецки. Она поняла меня и поблагодарила.— Не продашь мне кусок дыни? Я очень хочу пить.— Ради бога, господин!Отрезав большой кусок, она подала его мне. Увидев, с какой жадностью я ем дыню, она засмеялась и сказала:— Это я сама сажала. Только что я разрезала целую для других, но они просили не так вежливо, как ты.— А они заплатили?— Я не просила с них деньги, хоть бедна и живу своей бахчей, но они меня и обокрали.— Неблагодарные! Что же они взяли?— Мой платок. Один из них был ранен. Они его перевязали.— Ты кого-нибудь из них знаешь?— Сабах, нищий, был там, который в лесу живет, и Myрад, его приятель.— А не заметила ли случаем, куда они поехали?— Мне показалось, в Узу-Дере. Там живет родственник Сабаха, чудо-доктор. Там они, наверное, и оставят больного.— А не говорили ли они, что за рана у этого человека?— Он упал с дерева и лицом приложился к камню, у него выбито несколько зубов.— Вот бедолага.— О, не надо его жалеть. Я ведь его знаю, только имя мне неизвестно. Он предводитель наших мужчин.— И твоего тоже?— Нет, я вдова.— А дети у тебя есть?— Трое. Младший болен, у него скарлатина, а двое других пошли к воде ловить пиявок, которых я продаю этому чудо-доктору. Он платит один пара за десяток.Бедная женщина! Какая нищенская оплата. Я вынул из кармана пять пиастров и отдал ей.— Вот, возьми, купи своему ребенку фруктов.Это было немного, но для нее большие деньги. Она с недоверием взглянула на меня и спросила:— Ты мне это даришь?— Да.— Господин, ты так богат?— Да.— Значит, твое сердце так же велико, как и твой достаток. Да поможет тебе…Последних слов я не расслышал, потому как был уже в седле. Я узнал то, что нужно, а главное, что опасаться здесь мне нечего.Вернувшись в Енибашлы, я увидел окровавленную свежую шкуру, распяленную на шестах, и тут же в нос мне ударил запах жаркого. Эта шкура еще несколько минут назад была одеянием крупного козла.В передней дома я застал красильщика со своими домочадцами. Чем же они занимались? На полу стояла низкая жаровня, над которой висела туша козла. Жир капал в подставленный сосуд, в котором лежал слой риса. Стенки этой чудо-сковородки были выкрашены ярко-красным цветом, и я тут же вспомнил о красных руках Чилеки, о расписном одеянии ее мужа, и у меня родилось подозрение, что раньше эта емкость использовалась для окраски тканей.— Где же ты был, господин? — спросил меня толстяк. — Я специально зарезал для тебя самую сочную козу, купил ее у соседа.— А не слишком ли мужественно выглядит эта коза?— О нет, а что ты, собственно, имеешь в виду?— Ты чувствуешь запах? Сосед тебя явно надул и продал козла.— Он на такое не способен.— Смотри, мясо подгорает, или ты хочешь облизывать головешки?— Ах, господин, сразу видно — ты нездешний. Я приготовлю такое мясо, что все вы пальчики оближете.— А рис станет мягким от капель жира?— Этого как раз нельзя допускать. Разве ты не знаешь правило: рис должен потрескивать, а мягкий он невкусен.— А вдруг горелое мясо упадет в рис?— Такого случиться не должно. Я все тут же выну.Он погрузил свои жирные пальцы в варево. Я вспомнил одну мою знакомую, Мерсину из Амадии, которая тоже не отличалась особой чистоплотностью. У кого было приятнее обедать, у нее или этой крапчатой четы из Енибашлы?Я поспешил отказаться от дальнейшего проникновения в таинства их кухни и удалился в другие комнаты. Тут навстречу мне вышел Халеф.— Это ты, сиди! — воскликнул он обрадованно. — Долго же ты провозился, я хотел уже седлать лошадь.— Видишь, со мной ничего не случилось. Чем же вы до сих пор занимались?— О, у нас не было времени скучать. Я ездил с хозяином на козий рынок, и это доставило нам массу приятных минут. Хозяин хотел непременно подарить козу одному важному господину, и на церемонию покупки высыпала посмотреть вся деревня. Устроили такой спор, что пришлось вызвать киаджу.— И кто же этот знатный господин?— Ты, сиди! А кто же еще, не я же!— Ах вот как! И мне предназначалась эта коза?— Да.— А ты уверен, что это коза, а не козел?— Коза, козел — какая разница, сиди! Жаркое одинаково вкусно и из того и из другого.— Приятного тебе аппетита. Пойдем в комнату для гостей.Там я уже хотел было сесть отдохнуть, как услышал в соседней комнате, предназначенной для женщин, подозрительный шум. Казалось, кому-то отвешивают увесистые пощечины, к этому прибавлялись еще какие-то звуки.— Кто там? — спросил я у Сахафа.— Икбала, звезда моих очей, — ответил он.— А еще кто?— Не знаю.— А что они там делают?— Откуда я знаю, господин? Я тоже слышу, как она мучается, чувствую, что-то не так, но не могу вмешаться — ведь я жених!— Как ты думаешь, а я могу войти?— Да, ты ведь христианин, ты же не можешь жениться на дочери нашей страны, и к тому же ты видел ее лицо.— Тогда пойду посмотрю.— Давай, эфенди, только не прикасайся к ней, она ведь моя жена, а к той, кто будет жить в моем сердце, не должна прикоснуться ни одна чужая рука.— Не беспокойся! Красивейшей из Румелии не стоит меня бояться.Я пошел в соседнюю комнату. Там, прямо на полу, сидела Икбала. Справа от нее стоял некий сосуд, в котором лежало крашеное тесто. Обе ее руки были погружены в эту массу. Как раз в этот момент она вытащила на противень здоровенный кусок теста и одной рукой вращала его, а другой прихлопывала изо всех сил, дабы придать округлую форму. Это и были те самые «пощечины», что я слышал. Она проделывала это с такой силой, что с нее ручьями тек пот. Лицо раскраснелось.— Ты что делаешь? — спросил я.— Я пеку, — ответила Икбала с важностью.— Что же?— Пушечные ядра.— Для кого?— Для вас, конечно, для кого же еще? Ведь вы наши гости.— И как на вкус эти ядра?— Как райское кушанье!— И что же ты для этого взяла? — не мог не поинтересоваться я.— Муку, воду, миндаль, оливковое масло, соль, турецкий перец, изюм и всевозможные травы.— И сколько же длится вся эта готовка?— Как только коза изжарится, я опущу их в жирный горячий рис.— Наверное, так не питаются на седьмом небе!— А ты попробуй! Наверняка никогда не ел ничего подобного!Она снова запустила руки в лохань, вытащила шмоток теста и с усмешкой протянула мне.— Благодарю тебя, о цветок гостеприимства! — ответил я. — Если я сейчас попробую, то испорчу впечатление от последующей трапезы.— Ну, возьми, ты ведь создатель моего счастья, только одному тебе я обязана тем, что решение отца так быстро изменилось! — И она снова протянула мне кусочек.Я выкручивался как мог. Воистину изюм, масло, перец и миндаль вместе давали ужасный букет! И еще эта вода… И травы! Великодушный Сахаф! Сочувствую твоему желудку, который в ближайшее время примет на себя столь большую нагрузку!Он несказанно обрадовался, когда узнал от меня, что его возлюбленной ничего не угрожает. Тем временем вернулся кузнец, и одновременно подъехал кто-то из тех, кто был обложен нами в хижине. Я слышал, как он справился обо мне, и вышел во двор. Он отвел меня в сторону и сказал:— Господин, ты повел себя в отношении нас великодушно. Ты богат. Мне нужно тебе кое-что сообщить.— Так говори же!— А что я за это получу?— Я пока не знаю, представляет ли ценность то, что ты скажешь.— О, еще какую!— В самом деле?— Ты в великой опасности!— Я так не думаю.— Раз я тебе это говорю, так оно и есть.— Не думаю именно потому, что ты мне все это сообщаешь.Он воззрился на меня:— Ты что, хочешь сказать, я вру?!— Да. Вы хотели меня убить и ограбить. А убийцы и воры соврут — недорого возьмут.— Сейчас — другое дело. Я говорю правду.— Если бы я действительно подвергался смертельной опасности, ты бы мне об этом не сказал!— Почему?— Потому, что тогда ты сам мог бы оказаться в опасности. Я бы приказал тебя немедленно арестовать.Он замолчал, пораженный, и оглянулся на свою лошадь. Я тем временем вынул револьвер и сказал:— Должен сообщить тебе со всей откровенностью: как только ты захочешь убежать, я всажу в тебя пулю!— Господин, я хочу спасти тебя, а ты мне за это — пулю!— Я тебе ничем не обязан. Если ты и в самом деле желаешь сослужить мне службу, то пусть это идет в зачет твоих прежних прегрешений. Так что говори.— И ты мне за это ничего не дашь?— Я готов заплатить тебе, но повторяю: мне важно установить ценность твоего сообщения.— Цена высока. Тысяча пиастров.— И забудь об этом.— Но мое известие более дорогое.— Сомневаюсь.— Восемьсот.— Нет и нет.— Речь идет о жизни и смерти.— Я за свою жизнь не дам и пиастра.— Как? Она не ценна для тебя?— Ценна, но она в руках Божьих. Разве в Коране не говорится о том, что Аллах определил каждому меру жизни еще с рождения?Такой вопрос поверг его в глубокое раздумье. Он не знал, что ответить.А я тем временем продолжал:— Так что, как видишь, оплачиваю я или нет, годы мои предопределены свыше.Тут ему, похоже, пришла в голову спасительная мысль:— Господин, ты ведь веришь в Христа!— Да.— Тогда ты можешь продлить себе жизнь.— Как же?— Аллах определил сроки лишь для самых правоверных.— В самом деле?— Да.— И мы, христиане, можем продлить себе жизнь?— Конечно.— Значит, Аллах относится к нам, христианам, лучше, чем к вам. Он нас больше любит. Жизнь — великий подарок, который мы получили из его рук!Он в задумчивости почесал бороду. Наверное, именно там у него водились мысли, ибо он тут же изрек:— Ты предлагаешь мне поверить в то, что блаженство лучше, чем жизнь?— Да.— Тогда, значит, если правоверный человек умрет в определенный час, не продлевая себе жизнь, это хорошо для него. Он обретет блаженство.— Ты полагаешь?— Да.— А если он споткнется на мосту Сират?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35