– Но об этом в другой раз. Так ты считаешь, что тем собеседником был Абметов?
– Описание внешности Берх дал не слишком определенное, но сама манера… Да, я думаю, Берх встретил Абметова. Теперь ясно, почему мы сколько ни искали, не нашли ничего на Сторма – гомоиды следов не оставляют!
– Итак, налицо связь: Плером – ТКЛ3504 – Абметов – гомоиды. Кстати, внешность Сторма тебе никого не напомнила? Может, тогда, у Франкенберга, ты видел его снимок среди прочих?
– Нет, думаю, я бы вспомнил. В кабинете Франкенберга снимка Сторма не было.
Шеф был немного разочарован – он ожидал другого ответа.
– Жаль… А ты, Хью, что думаешь?
– Сыщики у нас – вы, вам и прослеживать связи. Мое дело – научная или, как вы говорите, техническая сторона вопроса. Я не берусь утверждать вот так голословно, без предварительной подготовки (намек на меня, очевидно), но система контроля за жизнеобеспечением… черт, какое длинное название, пусть будет для краткости СКЖ, так вот… СКЖ снимает показания и с головного мозга в том числе. У меня нет под рукой гомоида, чтобы все проверить точно, но на мой взгляд, запись работы мозга вполне человеческая. Никаких видимых отклонений нет, но в свете новой версии Ильинского я постараюсь проверить все еще раз. В данный момент меня вот что смущает… Смотрите, на Оркусе есть воронки, на Плероме – каньон Улыбка Явао, гомоид по имени Бланцетти-Шварц…
– Давайте называть его, как он сам себя назвал – Антрес, а то мы запутаемся, – прервав Ларсона, предложил Шеф.
– Хорошо, – согласился Ларсон, – итак, Блан… тьфу, Антрес свалился в Большую Воронку, Сторм – в каньон Улыбка Явао. Фед, ты только не обижайся, но не это ли совпадение натолкнуло тебя на мысль о том, что Сторм – гомоид? Ты, не отдавая себе отчета, сопоставил случай с Антресом и случай со Стормом. Отсюда и все твои выводы.
Я возразил:
– Во-первых, если бы я после каждой подобной реплики на тебя обижался, то ты бы сейчас здесь не сидел (я сам не понял, что хотел сказать, но прозвучало это весьма угрожающе), а во-вторых, те совпадения, что ты обнаружил, можно трактовать и в мою пользу. Предположим, что Вэндж с Зиминым узнали в Сторме гомоида, то бишь нечеловека, и тогда гомоид по имени Сторм поступил так же, как поступил бы любой гомоид на его месте – исчез, одним словом. Ведь у нас нет его тела, стало быть, его следует считать исчезнувшим, а не погибшим.
Шеф слушал нас со все нарастающим беспокойством – ему не нравилось, что мы перешли на личности.
– Можно мне сказать? – прорычал он так, что не позволить ему этого было бы чистым самоубийством. Мы посмотрели на Шефа с той предельной преданностью, на которую способны, как мне казалось раньше, только государственные чиновники.
– Ларсон, мы тут обсуждаем не Ильинского, а Сторма, посему держи свой психоанализ у себя в подсознании – там ему самое место. Гомоид Сторм или нет не зависит от того, что ты думаешь о своем коллеге. А ты, – сказал он мне, – запомни раз и навсегда: в моем кабинете будет сидеть тот, кому я прикажу, а тот, кому НЕ прикажу, будет сидеть совсем в другом месте…
– На Плероме, например… – вырвалось у меня против воли. Мне захотелось провалиться сквозь землю. Но Шеф почему-то не убил меня на месте, а, наоборот, согласно кивнул:
– Да, в том числе и там… – и, повысив голос, приказал: – Все! Забыли на время о гомоидах, давайте решать, что делать с Берхом.
Я робко предложил:
– Давайте сперва попробуем понять, как могли развиваться события с того момента, как он отослал нам последнее сообщение. У Верха было две версии. По первой версии, Вэнд и Зимин умышленно убивают Сторма. Но сам Берх больше склонялся ко второй версии – версии инсценировки. Чтобы ее проверить, он проанализирует запись СКЖ так, как это сделал Хью. Берх, кстати, упомянул в конце своего доклада, что запись может быть подделана. И поэтому нам надо исходить из того, что Берх обнаружит или уже обнаружил нестыковку с возрастом Сторма. Если так, то он сообщит об этом астронавтам. И они… честно говоря, пока не знаю, что они предпримут в ответ…
– Ясно, – сказал Шеф, – теперь ты, Ларсон… Биолог прокашлялся и, глядя куда-то в сторону, изрек.
– Рискуя навлечь на себя гнев моего молодого коллеги, я в очередной раз позволю себе с ним не согласиться. – Последнее слово он произнес полушепотом.
– Валяй, – ответил я равнодушно, – не соглашайся. Ларсон продолжил:
– Я знаю Верха уже много лет (намек на то, что я работаю в Отделе всего три года) и за то время, что мы работаем вместе, я успел его хорошо изучить… Мне запретили высказываться по поводу того, как строит свои умозаключения… – Тут он осторожно поднял глаза на меня.
– Про Верха можно. – Шеф понял, что именно пытается сказать Ларсон. – Давай покороче.
– Так вот. На основе моих многолетних наблюдений я прихожу к выводу, что Берх начнет с проверки первой версии – той, что, по его мнению, менее вероятна…
– Что ты подразумеваешь под многолетними наблюдениями? – перебил Ларсона Шеф.
– А то, что Берх по натуре человек очень осторожный. Даже, я бы сказал, нерешительный…
– Тоже мне – новость, – буркнул я. Шеф попробовал ответить за Ларсона сам:
– Ты хочешь сказать, что Берх попытается обвинить астронавтов в убийстве. Те испугаются, поскольку обвинение в убийстве – вещь не шуточная, и сами выложат ему всю правду. Но Вэндж и Зимин на слабонервных не похожи. И потом, при чем здесь нерешительность Верха?
– Сейчас объясню. Во-первых, когда я говорил, что Берх изберет первый вариант, я имел в виду вовсе не те рассуждения, что вы только что привели… Во-вторых, вы знаете, что все сотрудники Отдела время от времени обязаны проходить психологические тесты. В том, как Берх отвечал на вопросы теста, я заметил одну закономерность. Нет, лучше я объясню на примере. Можно я возьму для примера Феда? – Он спросил у Шефа, а не у меня. – Здесь нет ничего личного, все сугубо в интересах дела.
Шеф благосклонно позволил. Окрыленный Ларсон повернулся ко мне. Его тон совершенно изменился – оседлав своего любимого конька, Ларсон почувствовал прилив вдохновения.
– Представь, – говорит он, – что у тебя есть альтернатива, иначе говоря, выбор из двух возможностей. Для пущей наглядности возьмем пример из жизни. Ты разгадываешь кроссворд. Нужно найти слово из пяти букв, и это слово является ответом на вопрос "Кто убил Сторма? ". Какие у тебя варианты?
– Ты имеешь в виду «Вэндж» и «Зимин»? – догадался я.
– Вот именно! – обрадовался Ларсон. – В обоих именах пять букв, следовательно, по числу букв подходят оба слова. Но верный ответ – только один. При этом может случиться так, что оба варианта – и «Вэндж» и «Зимин» – неверны. Тогда ты вообще не будешь знать, как поступить. Но, к счастью, вероятность того, что ни Вэндж, ни Зимин Сторма не убивали, очень мала.
– Вот с этим я не согласен, – возразил я. Ларсон поморщился:
– Ты не понял, мой пример – условный. Лучше слушай дальше. Ответ «Вэндж», на твой взгляд, более вероятен, и внутренне ты к нему склоняешься. Причины тому могут быть самые разные. Ну, скажем, не по душе тебе Вэндж и все тут! Ответ «Зимин» тебе кажется существенно менее удачным, чем «Вэндж». Вписав в кроссворд какое-то одно из этих имен, ты должен проверить остальные слова из кроссворда. Если все сойдется, то слово найдено верно, если нет – то придется слово стереть и вписать вместо него другое. Ошибиться один раз для тебя не критично. Итак, какое слово ты выберешь?
– Думаю, что «Вэндж», раз уж я к нему склоняюсь.
– Отлично! А вот Берх, при тех же условиях, выберет сначала слово «Зимин».
– Странно… А объяснение этому имеется?
– Конечно. Начнем сначала. Пусть существует один шанс из десяти, что оба слова – «Вэндж» и «Зимин» – не подходят. Далее, пусть два шанса из десяти за то, что выбор «Зимин» верен, и, соответственно, семь из десяти, что верным будет выбор «Вэндж». Запомнил?
– Запомнил.
– Хорошо. Ты сказал, что сначала попробуешь слово «Вэндж». При этом, если ты окажешься не прав, у тебя оСтастся выбор «Зимин» или вообще никакого. И шансы распределятся как два к одному. Согласись, ситуация возникает достаточно неопределенная.
– Два к одному? Почему же, играть можно..
– Это не игра. В том смысле, что ситуация с Вэнджем и Зиминым уникальна. У тебя больше не будет возможности сыграть еще раз в такой же кроссворд, а потом еще раз и так далее… –Дабы не затягивать объяснение, я согласился:
– Хорошо, твоя взяла, два к одному – это не очень приятно.
– Вот-вот, и я о том же. Но как ведет себя Берх? Сначала он выбирает слово «Зимин». Если угадал – отлично, а если нет, то в запасе есть еще вариант «Вэндж», который теперь уже семь к одному, что верен. Надеюсь, ты не станешь спорить, что семь к одному – это лучше, чем два к одному. Если слово «Зимин» неверно, то можно смело ставить на Вэнджа – вот в чем суть. От состояния неопределенности Верха отделяет два шага, а тебя – один. Берх как бы оттягивает, откладывает на потом неудобную для себя ситуацию…
– Иными словами, сила воли у него никудышная, – вынес я Берху приговор.
– Можно и так… но я этого не говорил, – поспешил откреститься Ларсон.
– Хорошо, но в реальном расследовании, с коим мы и Берх имеем дело, даже один раз ошибиться очень нежелательно.
– Привычка есть привычка. Берх поступит так, как обычно поступает, и ничего тут не попишешь, – вздохнул Ларсон.
– Стой, что за бред ты несешь! – вдруг опомнившись, всполошился я. – Тебе Берх что, гомоид, что ли? С чего это он должен по формулам действовать?
– Не должен, но будет! – завопил в ответ Ларсон.
– Все, на сегодня хватит, – остановил нас Шеф и посмотрел на часы, – мы уже три часа совещаемся, но так ни к чему и не пришли. Поэтому мое решение будет таким… Яна, пошли сообщение Берху, – сказал Шеф в экран, – передай ему следующее: немедленно после получения данного сообщения покинуть Плером и ждать дальнейших указаний на терминале ТКЛ 3504. О прибытии на терминал немедленно нас информировать. Это все… Вас это тоже касается, – сказал он нам с Ларсоном. Он хотел сказать, что совещание закончено.
В целом, с его решением я был согласен. Если Шефа не подвели часы, и мы действительно совещались три часа подряд, то они пролетели как три минуты. Два раза Яна приносила нам по чашке кофе. Ей очень хотелось остаться и послушать, о чем мы так долго болтаем, но замечая, как при ее появлении мы сразу замолкаем или начинаем говорить о вещах абсолютно ничего не значащих, ей становилось ясно, что содержание беседы для ее ушей не предназначено. Я заметил, что в шефский кабинет она входила с неизменной улыбкой, а выходила… ну разве что с пустыми грязными чашками, и мне было немного обидно за нее. Впрочем, я ни разу не видел, чтобы женщина несла пустые грязные чашки с улыбкой. Вот мужчины – другое дело. При некоторых обстоятельствах, – когда, например, мыть чашки лень, а душа – горит, можно и из грязных…
Шел третий час ночи, глаза слипались, как будто за ужином я ИМИ ел тянучки, но даже если бы я позволил глазам делать все, что им заблагорассудится, то все равно уснуть этой ночью я бы не смог. Поэтому я продолжал сидеть перед экраном компьютера в комнате, которую, когда я в ней один, я называю своим кабинетом. В этой комнате находится все то, что на кухне не нужно, а в спальне – излишне. Например, к чему кухне окно с видом на озеро, а спальне – письменный стол с компьютером? Интересно, как эту комнату называет Татьяна, когда бывает здесь одна? Сейчас Татьяна как раз в спальне и то ли спит, то ли смотрит сны, но скорее всего – и то и другое – как и должно быть у всех нормальных людей. А я из последних сил пялюсь в экран с материалами по делу Сторма и пытаюсь хоть в чем-нибудь разобраться. Верховские размышления по поводу рассказа из «Сборника космических историй» можно было бы отнести к его всегдашней привычке все усложнять, если бы не Вэндж… Он сказал Берху, что тот понимает рассказ слишком буквально и не прочитать ли ему этот рассказ глядя в зеркало. Я не знаю, как у Вэнджа с чувством юмора, но если с юмором у него дела обстоят так же, как и у Татьяны, то его слова – несомненный намек на то, что рассказ следует понимать наоборот. Но как именно – наоборот? Итак, два астронавта думают, что третий погиб. Пусть два астронавта НЕ думают, что третий погиб. Нет, пожалуй, формальный подход тут не подходит. Пусть лучше один астронавт думает, что двое погибли. Звучит нормально, но к делу Сторма не относится… Начнем с другого конца. Один астронавт инсценирует собственную смерть – два астронавта инсценируют… Не подходит. С чего начинается история из «Сборника»? Некий астронавт хочет остаться один. Предположим, что в нашем случае – два астронавта хотят остаться одни, точнее, вдвоем. И убивают третьего. Выходит то же, что и у Верха… То есть ничего нового.
Дверь в спальню открылась, и на пороге возникла Татьяна – заспанная, растрепанная, одетая, как вы понимаете, не слишком тепло. Она жмурилась на один глаз, и я сказал ей, что теперь она похожа на новорожденного детеныша вапролока – они вылупляются растрепанными и зажмурившимися, но не на правый глаз, как Татьяна, а на средний. Татьяна ответила, что, мол, шел бы я лучше спать, и, сшибая все углы, прошлепала в ванную. Интересно, что бы сказал Абметов, увидев ее в таком виде?
«Бог мой… хорошо, что меня никто не видит», – послышалось из ванной – это Татьяна взглянула на себя в зеркало. Зашумела вода. Через три минуты она вышла – слегка посвежевшая, и бодрым шагом направилась в спальню – досыпать. Не дойдя двух шагов до двери, она вдруг остановилась.
– Кто это? – спросила она, указывая на снимок Сторма.
– Сначала скажи, что ты о нем думаешь, – попросил я безо всякой задней мысли. Татьяна подошла к голограмме поближе и зевнула.
– Ты ему чуть нос не откусила!
– Новый вырастет… Всю жизнь, как только увижу голограмму человека, так сразу хочется ее за что-нибудь ущипнуть… Мужик вроде… – Ее вывод был, как всегда, безошибочен – именно что «вроде мужик», а не просто «мужик».
– А поточнее можно? Татьяна протерла глаза.
– Я бы ему прическу сменила.
– В смысле?
– Так уже никто не носит.
– А когда носили?
– Давно. Наверное, лет двадцать назад. Помню, у папы такая же была.
– Как ты можешь помнить? Ты же тогда шнырьков могла кормить с руки не нагибаясь.
– А снимки на что? Шел бы ты спать… – снова посоветовала она и удалилась.
Я смотрел на снимок Сторма и никак не мог взять в толк, что именно ее не устроило в его прическе. Что, если и вправду снимок был сделан двадцать лет назад? Тогда ясно, почему запись СКЖ соответствовала сорокалетнему, а не двадцатичетырехлетнему мужчине. И моя «гомоидная» версия летит к черту. Вэндж подсунул нам старый снимок Сторма, чтобы в два раза уменьшить его возраст, но за каким чертом это ему понадобилось? И как связать это с рассказом из «Сборника»? Симметрия между вымыслом и реальностью проступила, но очень смутно. Астронавт, желая остаться один, инсценирует смерть. Два других астронавта, по той же причине, инсценируют… жизнь! С этим почти абсурдным вариантом я и отправился спать.
На проходной Института антропоморфологии мне сказали, что Симонян меня не ждет. Я сказал, что, мол, ничего удивительного, я и в самом деле без приглашения, но мне бы только на минутку заскочить – передать весточку от Джона Смита. Мне велели обождать. Через три минуты подошел охранник и проводил меня до кабинета – дабы я не заблудился, как. в прошлый раз. Со дня смерти Перка мой рейтинг в Институте антропоморфологии скатился до нуля. Перед тем как войти в прозрачный переход, я позволил себе небольшое самовольство. «Только после вас», – сказал я охраннику и посторонился. «Боитесь? Хорошо, только не отставайте», – усмехнулся он и пошел вперед как ни в чем не бывало. Пока мы шли до соседнего корпуса, он раза три оглянулся, а в конце перехода снова пропустил меня вперед. И так – до самого отдела прикладной генетики. Охранник лично закрыл за мной дверь в лабораторию.
Симонян ссутулившись сидел за лабораторным столом и что-то переливал из склянки в склянку. Не встал, не поздоровался, не предложил сесть.
– За десятью тысячами пришли? – прошипел он.
– Нет, теперь ставки выше, – сказал я и уселся поближе к нему.
– Зря устраиваетесь, – злобно процедил он, – выкладывайте, что вам нужно, и убирайтесь.
Я-то думал, что шантажистов принято задабривать. Но задабривать пришлось мне.
– По-моему, между нами царит какое-то недопонимание. Пока вы не выставили меня за дверь, поспешу вас обрадовать – я не собирался и не собираюсь вас шантажировать. Но раз Шлаффер и вы вслед за ним считаете, что у меня есть повод для шантажа, то мне бы очень хотелось узнать, чего вы, собственно, натворили. Если вы ответите мне на этот простой вопрос, то, клянусь, все, что вы скажете, останется строго между нами. Если угодно, могу объяснить, почему вам куда выгоднее принять мое предложение, чем раскошеливаться на десять тысяч.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
– Описание внешности Берх дал не слишком определенное, но сама манера… Да, я думаю, Берх встретил Абметова. Теперь ясно, почему мы сколько ни искали, не нашли ничего на Сторма – гомоиды следов не оставляют!
– Итак, налицо связь: Плером – ТКЛ3504 – Абметов – гомоиды. Кстати, внешность Сторма тебе никого не напомнила? Может, тогда, у Франкенберга, ты видел его снимок среди прочих?
– Нет, думаю, я бы вспомнил. В кабинете Франкенберга снимка Сторма не было.
Шеф был немного разочарован – он ожидал другого ответа.
– Жаль… А ты, Хью, что думаешь?
– Сыщики у нас – вы, вам и прослеживать связи. Мое дело – научная или, как вы говорите, техническая сторона вопроса. Я не берусь утверждать вот так голословно, без предварительной подготовки (намек на меня, очевидно), но система контроля за жизнеобеспечением… черт, какое длинное название, пусть будет для краткости СКЖ, так вот… СКЖ снимает показания и с головного мозга в том числе. У меня нет под рукой гомоида, чтобы все проверить точно, но на мой взгляд, запись работы мозга вполне человеческая. Никаких видимых отклонений нет, но в свете новой версии Ильинского я постараюсь проверить все еще раз. В данный момент меня вот что смущает… Смотрите, на Оркусе есть воронки, на Плероме – каньон Улыбка Явао, гомоид по имени Бланцетти-Шварц…
– Давайте называть его, как он сам себя назвал – Антрес, а то мы запутаемся, – прервав Ларсона, предложил Шеф.
– Хорошо, – согласился Ларсон, – итак, Блан… тьфу, Антрес свалился в Большую Воронку, Сторм – в каньон Улыбка Явао. Фед, ты только не обижайся, но не это ли совпадение натолкнуло тебя на мысль о том, что Сторм – гомоид? Ты, не отдавая себе отчета, сопоставил случай с Антресом и случай со Стормом. Отсюда и все твои выводы.
Я возразил:
– Во-первых, если бы я после каждой подобной реплики на тебя обижался, то ты бы сейчас здесь не сидел (я сам не понял, что хотел сказать, но прозвучало это весьма угрожающе), а во-вторых, те совпадения, что ты обнаружил, можно трактовать и в мою пользу. Предположим, что Вэндж с Зиминым узнали в Сторме гомоида, то бишь нечеловека, и тогда гомоид по имени Сторм поступил так же, как поступил бы любой гомоид на его месте – исчез, одним словом. Ведь у нас нет его тела, стало быть, его следует считать исчезнувшим, а не погибшим.
Шеф слушал нас со все нарастающим беспокойством – ему не нравилось, что мы перешли на личности.
– Можно мне сказать? – прорычал он так, что не позволить ему этого было бы чистым самоубийством. Мы посмотрели на Шефа с той предельной преданностью, на которую способны, как мне казалось раньше, только государственные чиновники.
– Ларсон, мы тут обсуждаем не Ильинского, а Сторма, посему держи свой психоанализ у себя в подсознании – там ему самое место. Гомоид Сторм или нет не зависит от того, что ты думаешь о своем коллеге. А ты, – сказал он мне, – запомни раз и навсегда: в моем кабинете будет сидеть тот, кому я прикажу, а тот, кому НЕ прикажу, будет сидеть совсем в другом месте…
– На Плероме, например… – вырвалось у меня против воли. Мне захотелось провалиться сквозь землю. Но Шеф почему-то не убил меня на месте, а, наоборот, согласно кивнул:
– Да, в том числе и там… – и, повысив голос, приказал: – Все! Забыли на время о гомоидах, давайте решать, что делать с Берхом.
Я робко предложил:
– Давайте сперва попробуем понять, как могли развиваться события с того момента, как он отослал нам последнее сообщение. У Верха было две версии. По первой версии, Вэнд и Зимин умышленно убивают Сторма. Но сам Берх больше склонялся ко второй версии – версии инсценировки. Чтобы ее проверить, он проанализирует запись СКЖ так, как это сделал Хью. Берх, кстати, упомянул в конце своего доклада, что запись может быть подделана. И поэтому нам надо исходить из того, что Берх обнаружит или уже обнаружил нестыковку с возрастом Сторма. Если так, то он сообщит об этом астронавтам. И они… честно говоря, пока не знаю, что они предпримут в ответ…
– Ясно, – сказал Шеф, – теперь ты, Ларсон… Биолог прокашлялся и, глядя куда-то в сторону, изрек.
– Рискуя навлечь на себя гнев моего молодого коллеги, я в очередной раз позволю себе с ним не согласиться. – Последнее слово он произнес полушепотом.
– Валяй, – ответил я равнодушно, – не соглашайся. Ларсон продолжил:
– Я знаю Верха уже много лет (намек на то, что я работаю в Отделе всего три года) и за то время, что мы работаем вместе, я успел его хорошо изучить… Мне запретили высказываться по поводу того, как строит свои умозаключения… – Тут он осторожно поднял глаза на меня.
– Про Верха можно. – Шеф понял, что именно пытается сказать Ларсон. – Давай покороче.
– Так вот. На основе моих многолетних наблюдений я прихожу к выводу, что Берх начнет с проверки первой версии – той, что, по его мнению, менее вероятна…
– Что ты подразумеваешь под многолетними наблюдениями? – перебил Ларсона Шеф.
– А то, что Берх по натуре человек очень осторожный. Даже, я бы сказал, нерешительный…
– Тоже мне – новость, – буркнул я. Шеф попробовал ответить за Ларсона сам:
– Ты хочешь сказать, что Берх попытается обвинить астронавтов в убийстве. Те испугаются, поскольку обвинение в убийстве – вещь не шуточная, и сами выложат ему всю правду. Но Вэндж и Зимин на слабонервных не похожи. И потом, при чем здесь нерешительность Верха?
– Сейчас объясню. Во-первых, когда я говорил, что Берх изберет первый вариант, я имел в виду вовсе не те рассуждения, что вы только что привели… Во-вторых, вы знаете, что все сотрудники Отдела время от времени обязаны проходить психологические тесты. В том, как Берх отвечал на вопросы теста, я заметил одну закономерность. Нет, лучше я объясню на примере. Можно я возьму для примера Феда? – Он спросил у Шефа, а не у меня. – Здесь нет ничего личного, все сугубо в интересах дела.
Шеф благосклонно позволил. Окрыленный Ларсон повернулся ко мне. Его тон совершенно изменился – оседлав своего любимого конька, Ларсон почувствовал прилив вдохновения.
– Представь, – говорит он, – что у тебя есть альтернатива, иначе говоря, выбор из двух возможностей. Для пущей наглядности возьмем пример из жизни. Ты разгадываешь кроссворд. Нужно найти слово из пяти букв, и это слово является ответом на вопрос "Кто убил Сторма? ". Какие у тебя варианты?
– Ты имеешь в виду «Вэндж» и «Зимин»? – догадался я.
– Вот именно! – обрадовался Ларсон. – В обоих именах пять букв, следовательно, по числу букв подходят оба слова. Но верный ответ – только один. При этом может случиться так, что оба варианта – и «Вэндж» и «Зимин» – неверны. Тогда ты вообще не будешь знать, как поступить. Но, к счастью, вероятность того, что ни Вэндж, ни Зимин Сторма не убивали, очень мала.
– Вот с этим я не согласен, – возразил я. Ларсон поморщился:
– Ты не понял, мой пример – условный. Лучше слушай дальше. Ответ «Вэндж», на твой взгляд, более вероятен, и внутренне ты к нему склоняешься. Причины тому могут быть самые разные. Ну, скажем, не по душе тебе Вэндж и все тут! Ответ «Зимин» тебе кажется существенно менее удачным, чем «Вэндж». Вписав в кроссворд какое-то одно из этих имен, ты должен проверить остальные слова из кроссворда. Если все сойдется, то слово найдено верно, если нет – то придется слово стереть и вписать вместо него другое. Ошибиться один раз для тебя не критично. Итак, какое слово ты выберешь?
– Думаю, что «Вэндж», раз уж я к нему склоняюсь.
– Отлично! А вот Берх, при тех же условиях, выберет сначала слово «Зимин».
– Странно… А объяснение этому имеется?
– Конечно. Начнем сначала. Пусть существует один шанс из десяти, что оба слова – «Вэндж» и «Зимин» – не подходят. Далее, пусть два шанса из десяти за то, что выбор «Зимин» верен, и, соответственно, семь из десяти, что верным будет выбор «Вэндж». Запомнил?
– Запомнил.
– Хорошо. Ты сказал, что сначала попробуешь слово «Вэндж». При этом, если ты окажешься не прав, у тебя оСтастся выбор «Зимин» или вообще никакого. И шансы распределятся как два к одному. Согласись, ситуация возникает достаточно неопределенная.
– Два к одному? Почему же, играть можно..
– Это не игра. В том смысле, что ситуация с Вэнджем и Зиминым уникальна. У тебя больше не будет возможности сыграть еще раз в такой же кроссворд, а потом еще раз и так далее… –Дабы не затягивать объяснение, я согласился:
– Хорошо, твоя взяла, два к одному – это не очень приятно.
– Вот-вот, и я о том же. Но как ведет себя Берх? Сначала он выбирает слово «Зимин». Если угадал – отлично, а если нет, то в запасе есть еще вариант «Вэндж», который теперь уже семь к одному, что верен. Надеюсь, ты не станешь спорить, что семь к одному – это лучше, чем два к одному. Если слово «Зимин» неверно, то можно смело ставить на Вэнджа – вот в чем суть. От состояния неопределенности Верха отделяет два шага, а тебя – один. Берх как бы оттягивает, откладывает на потом неудобную для себя ситуацию…
– Иными словами, сила воли у него никудышная, – вынес я Берху приговор.
– Можно и так… но я этого не говорил, – поспешил откреститься Ларсон.
– Хорошо, но в реальном расследовании, с коим мы и Берх имеем дело, даже один раз ошибиться очень нежелательно.
– Привычка есть привычка. Берх поступит так, как обычно поступает, и ничего тут не попишешь, – вздохнул Ларсон.
– Стой, что за бред ты несешь! – вдруг опомнившись, всполошился я. – Тебе Берх что, гомоид, что ли? С чего это он должен по формулам действовать?
– Не должен, но будет! – завопил в ответ Ларсон.
– Все, на сегодня хватит, – остановил нас Шеф и посмотрел на часы, – мы уже три часа совещаемся, но так ни к чему и не пришли. Поэтому мое решение будет таким… Яна, пошли сообщение Берху, – сказал Шеф в экран, – передай ему следующее: немедленно после получения данного сообщения покинуть Плером и ждать дальнейших указаний на терминале ТКЛ 3504. О прибытии на терминал немедленно нас информировать. Это все… Вас это тоже касается, – сказал он нам с Ларсоном. Он хотел сказать, что совещание закончено.
В целом, с его решением я был согласен. Если Шефа не подвели часы, и мы действительно совещались три часа подряд, то они пролетели как три минуты. Два раза Яна приносила нам по чашке кофе. Ей очень хотелось остаться и послушать, о чем мы так долго болтаем, но замечая, как при ее появлении мы сразу замолкаем или начинаем говорить о вещах абсолютно ничего не значащих, ей становилось ясно, что содержание беседы для ее ушей не предназначено. Я заметил, что в шефский кабинет она входила с неизменной улыбкой, а выходила… ну разве что с пустыми грязными чашками, и мне было немного обидно за нее. Впрочем, я ни разу не видел, чтобы женщина несла пустые грязные чашки с улыбкой. Вот мужчины – другое дело. При некоторых обстоятельствах, – когда, например, мыть чашки лень, а душа – горит, можно и из грязных…
Шел третий час ночи, глаза слипались, как будто за ужином я ИМИ ел тянучки, но даже если бы я позволил глазам делать все, что им заблагорассудится, то все равно уснуть этой ночью я бы не смог. Поэтому я продолжал сидеть перед экраном компьютера в комнате, которую, когда я в ней один, я называю своим кабинетом. В этой комнате находится все то, что на кухне не нужно, а в спальне – излишне. Например, к чему кухне окно с видом на озеро, а спальне – письменный стол с компьютером? Интересно, как эту комнату называет Татьяна, когда бывает здесь одна? Сейчас Татьяна как раз в спальне и то ли спит, то ли смотрит сны, но скорее всего – и то и другое – как и должно быть у всех нормальных людей. А я из последних сил пялюсь в экран с материалами по делу Сторма и пытаюсь хоть в чем-нибудь разобраться. Верховские размышления по поводу рассказа из «Сборника космических историй» можно было бы отнести к его всегдашней привычке все усложнять, если бы не Вэндж… Он сказал Берху, что тот понимает рассказ слишком буквально и не прочитать ли ему этот рассказ глядя в зеркало. Я не знаю, как у Вэнджа с чувством юмора, но если с юмором у него дела обстоят так же, как и у Татьяны, то его слова – несомненный намек на то, что рассказ следует понимать наоборот. Но как именно – наоборот? Итак, два астронавта думают, что третий погиб. Пусть два астронавта НЕ думают, что третий погиб. Нет, пожалуй, формальный подход тут не подходит. Пусть лучше один астронавт думает, что двое погибли. Звучит нормально, но к делу Сторма не относится… Начнем с другого конца. Один астронавт инсценирует собственную смерть – два астронавта инсценируют… Не подходит. С чего начинается история из «Сборника»? Некий астронавт хочет остаться один. Предположим, что в нашем случае – два астронавта хотят остаться одни, точнее, вдвоем. И убивают третьего. Выходит то же, что и у Верха… То есть ничего нового.
Дверь в спальню открылась, и на пороге возникла Татьяна – заспанная, растрепанная, одетая, как вы понимаете, не слишком тепло. Она жмурилась на один глаз, и я сказал ей, что теперь она похожа на новорожденного детеныша вапролока – они вылупляются растрепанными и зажмурившимися, но не на правый глаз, как Татьяна, а на средний. Татьяна ответила, что, мол, шел бы я лучше спать, и, сшибая все углы, прошлепала в ванную. Интересно, что бы сказал Абметов, увидев ее в таком виде?
«Бог мой… хорошо, что меня никто не видит», – послышалось из ванной – это Татьяна взглянула на себя в зеркало. Зашумела вода. Через три минуты она вышла – слегка посвежевшая, и бодрым шагом направилась в спальню – досыпать. Не дойдя двух шагов до двери, она вдруг остановилась.
– Кто это? – спросила она, указывая на снимок Сторма.
– Сначала скажи, что ты о нем думаешь, – попросил я безо всякой задней мысли. Татьяна подошла к голограмме поближе и зевнула.
– Ты ему чуть нос не откусила!
– Новый вырастет… Всю жизнь, как только увижу голограмму человека, так сразу хочется ее за что-нибудь ущипнуть… Мужик вроде… – Ее вывод был, как всегда, безошибочен – именно что «вроде мужик», а не просто «мужик».
– А поточнее можно? Татьяна протерла глаза.
– Я бы ему прическу сменила.
– В смысле?
– Так уже никто не носит.
– А когда носили?
– Давно. Наверное, лет двадцать назад. Помню, у папы такая же была.
– Как ты можешь помнить? Ты же тогда шнырьков могла кормить с руки не нагибаясь.
– А снимки на что? Шел бы ты спать… – снова посоветовала она и удалилась.
Я смотрел на снимок Сторма и никак не мог взять в толк, что именно ее не устроило в его прическе. Что, если и вправду снимок был сделан двадцать лет назад? Тогда ясно, почему запись СКЖ соответствовала сорокалетнему, а не двадцатичетырехлетнему мужчине. И моя «гомоидная» версия летит к черту. Вэндж подсунул нам старый снимок Сторма, чтобы в два раза уменьшить его возраст, но за каким чертом это ему понадобилось? И как связать это с рассказом из «Сборника»? Симметрия между вымыслом и реальностью проступила, но очень смутно. Астронавт, желая остаться один, инсценирует смерть. Два других астронавта, по той же причине, инсценируют… жизнь! С этим почти абсурдным вариантом я и отправился спать.
На проходной Института антропоморфологии мне сказали, что Симонян меня не ждет. Я сказал, что, мол, ничего удивительного, я и в самом деле без приглашения, но мне бы только на минутку заскочить – передать весточку от Джона Смита. Мне велели обождать. Через три минуты подошел охранник и проводил меня до кабинета – дабы я не заблудился, как. в прошлый раз. Со дня смерти Перка мой рейтинг в Институте антропоморфологии скатился до нуля. Перед тем как войти в прозрачный переход, я позволил себе небольшое самовольство. «Только после вас», – сказал я охраннику и посторонился. «Боитесь? Хорошо, только не отставайте», – усмехнулся он и пошел вперед как ни в чем не бывало. Пока мы шли до соседнего корпуса, он раза три оглянулся, а в конце перехода снова пропустил меня вперед. И так – до самого отдела прикладной генетики. Охранник лично закрыл за мной дверь в лабораторию.
Симонян ссутулившись сидел за лабораторным столом и что-то переливал из склянки в склянку. Не встал, не поздоровался, не предложил сесть.
– За десятью тысячами пришли? – прошипел он.
– Нет, теперь ставки выше, – сказал я и уселся поближе к нему.
– Зря устраиваетесь, – злобно процедил он, – выкладывайте, что вам нужно, и убирайтесь.
Я-то думал, что шантажистов принято задабривать. Но задабривать пришлось мне.
– По-моему, между нами царит какое-то недопонимание. Пока вы не выставили меня за дверь, поспешу вас обрадовать – я не собирался и не собираюсь вас шантажировать. Но раз Шлаффер и вы вслед за ним считаете, что у меня есть повод для шантажа, то мне бы очень хотелось узнать, чего вы, собственно, натворили. Если вы ответите мне на этот простой вопрос, то, клянусь, все, что вы скажете, останется строго между нами. Если угодно, могу объяснить, почему вам куда выгоднее принять мое предложение, чем раскошеливаться на десять тысяч.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46