- Мало того, что нынешние земли подорожают. Мы ведь у иных бояр
окрестных кое-что сейчас прикупить можем, а опосля продать втрое.
Епископы и рыцари добро свое спускают, а мы подобрать можем задешево.
У меня на примете у Владимиреца, у Ругодива, у Колываня [3] угодья
продажные имеются. Что они ныне? Мусор никчемный, дешевка, хлам. Но
коли Лифляндия русской окраиной станет, то и цена земле прибалтийской
сам-пять подскочит. Русь - это ведь закон, порядок, покой, защита от
бесчинств всяческих. От земли в пределах русских ни один хозяин али
дворянин не откажется.
- Доходная получится сделка, - почесал в затылке Зверев. - Вот
только как они окажутся этой самой «окраиной»? Нечто прибалтам опять в
состав России захотелось?
- Как обычно, - повел бровью князь Друцкий. - Прийти туда надобно
и занять.
- Чем занять? - все еще не понимал Андрей. - У меня всего семь
десятков бойцов ныне в строю, у тебя, ведаю, вдвое больше наберется.
Двести пятьдесят ратников. Ну, три сотни можно наскрести. Что такое
три сотни даже для крохотного Дерптского епископства? Растворятся в
просторе, никто и не заметит!
- Значит, надобно не нам вдвоем Лифляндию воевать, - невозмутимо
согласился Юрий Семенович. - Надобно взор государев в сию сторону
обратить.
- Ничего себе, - присвистнул Зверев. - Так ты, дядюшка, решил
войну России и Ливонского ордена начать?
- Какая война, помилуй? - небрежно отмахнулся старик. - Нет боле
никакого ордена. Сгинул, растворился, бледная тень былых героев токмо
и осталась. Виндавыот Ругодива до Вйндавы [4] и пальцем не шевельнет,
дабы чужаков остановить. Нет ныне в них духа воинского, выродился,
ровно в старых евнухах. Верно тебе сказываю, Андрей Васильевич,
нынешним летом токмо к родичам плавал.
- Кровь детей боярских лить за наш с тобой прибыток, дядюшка? А
хорошо ли это будет? Как Господу на Страшном суде о сем грехе
рассказывать станем.
- О том и скажем, что ради славы государя нашего и имени русского
старались, - моментально ответил гость, явно готовый к этому вопросу.
- Рази не славно получится Руси нашей новыми землями прирасти? Нам с
тобой прибыток малый получится, царству Московскому - куда как
изряднее. Точно я тебе говорю, не сомневайся. Страны лифляндские ныне
гнилому яблоку подобны. Сами в руки упадут, коли кто ладони подставить
догадается. Не будет там крови никакой, вот те крест! - размашисто
осенил себя знамением Юрий Семенович. - Оттого я и беспокоюсь, что
каждый день ныне на счету. А ну, ляхи али шведы о том же пронюхают?
Тогда уж не нам, а им вся добыча, все земли и люди достанутся. О сем
варианте ты, Андрей Васильевич, не думаешь? Брать нужно Лифляндию,
забирать в казну ныне же!
Зверев молчал, забыв о вине и мясе, в голове стремительно
проскакивали мысли, сталкиваясь, путаясь и противореча друг другу. С
одной стороны - в войне он ничего хорошего не видел, с другой -
школьный курс о деяниях Петра Великого настойчиво напоминал о важности
выхода России к Балтийскому морю, обретения портов в Прибалтике,
открытии новых торговых путей. С третьей - он понимал, что кровь
прольется, не бывает побед без крови. С четвертой - дарить Прибалтику
Польше или Швеции было действительно глупо, новые земли вполне могли
окупить принесенные жертвы. С пятой… С пятой стороны он не понимал,
почему со своей идеей князь Друцкий отправился не в Кремль, в царские
палаты, а к нему, полузабытому отшельнику, на далекую дикую окраину?
- Я бы и сам раздумья сии государю предложил, - словно подслушал
его мысли князь Друцкий, - да токмо не вхож я к Иоанну Васильевичу. Не
делится он со мною своими помыслами, не вспоминает имени моего в
радостный час, и не спасал я его от неминуемой смерти уж, почитай,
четыре раза. Еще отец мой литовскому князю верой и правдой служил, да
и я до отъезда к Москве успел меч во славу отчины не раз обнажить.
Государь же наш бояр исконных превыше самых знатных иноземцев ставит.
Ты, Андрей Васильевич, урожденный Лисьин - я из рода Гедеминовичей.
Твой дед и прадед Москве всю жизнь служили - я лишь первым из рода
руку Рюриковичей над собой признал. Не выслужили еще доверия князья
Друцкие при царском дворе.
- Ныне при дворе иные герои бал правят, - покачал головой Зверев.
- Адашевы, Сильвестры, Шуйские и Старицкие. Из честных людей разве
только Кошкин да Шаховской остались. К ним надобно за помощью
обращаться.
- Честные они али нет, - развел руками Друцкий, - однако же никто
из них не приходится мне родственником.
Андрей молча взял кубок, отпил. Наколол на нож кусочек сочной
холодной убоины. Вздохнул:
- Это верно, дядюшка, с чужими о таких делах не поговоришь. Но мне
тоже глупо выглядеть пред людьми не хочется. Что я скажу? Здравствуй,
Ваня, мы намедни поссорились и не виделись четыре года, но я тут
подумал: а не устроить ли нам войну в Прибалтике? Айда завтра же драку
с соседями затеем!
- Верно, верно, - неожиданно легко согласился Юрий Семенович. -
Так просто беседы столь важные не начинаются, и бояр на дело ратное,
кровавое из-за каприза послать будет непросто. Говорить об этом
надобно в момент подходящий, а не абы как, сказывать должен человек, к
коему доверие у государя имеется, и повод для дела нужен честный, к
коему никто не придерется, в упрек потом правителю нашему не поставит.
Момент нужный настанет через два месяца. Перемирие прежнее с орденом
Ливонским ныне заканчивается, и посольство от магистра аккурат после
Рождества должно в Москву отправиться - новое уложение мирное
составлять. Ты, Андрей Васильевич, с государем, может, и в ссоре,
однако же слову твоему он доверяет. А коли и не поверит, так хоть
выслушает. Нам большего и не надобно, ибо не уговаривать ты Иоанна
Васильевича станешь, а тайну ему откроешь древнюю. Тайну, о которой
многие бояре за давностью лет успели подзабыть…
Князь Друцкий замолчал, словно задумавшись. И Андрей, мучимый
любопытством, кашлянул:
- Какую тайну, дядюшка? Ливонцы готовят какой-нибудь заговор?
- Заговор? - вскинул брови старик. - Нет, что ты! Кому там ныне
буянить? Тайна, о коей расскажу, вроде и не прячется ни от кого.
Просто утонула она в архивах и бумагах государевых, оттого никто о ней
уж и не вспоминает.
В этот раз Андрей удержался от вопросов, предпочел мелкими
глоточками пить красное вино. Юрий Семенович заговорил сам:
- Началась сия история во времена давние, позабытые. Когда князья
наши определялись правом лествичным, когда Москва еще не была стольным
городом и когда схизматики и паписты еще оставались истинными
христианами и от лона православной церкви не отделились. В те годы
задумали кавалеры европейские отобрать от безбожных сарацин Святые
места. Несколько раз ходили они в долгие и кровопролитные походы,
однако же цели своей добились, водрузили крест над могилой Иисуса,
Господа нашего, и над землями, по коим ступали ноги Его, над коими
разносились Его проповеди. Долго длились те годы, да не вечно. Видать,
прогневали чем-то воины христовы Всевышнего, отвернул он взгляд свой
от воинов-крестоносцев, и стали они от сарацин нести поражение за
поражением, пока и не были сброшены в тамошнее море. Стали они,
несчастные, скитальцами бездомными, ибо в родных местах о них успели
все позабыть, а Иерусалим, ставший их новым домом, сделался для них
отныне чужим…
Князь Друцкий вдруг закашлялся, промочил горло глотком вина и
продолжил:
- Долго ли, коротко ли скитались храбрые крестоносцы по свету, но
пришли они в один из дней ко двору христианнейшего правителя нашего,
великого князя владимирского Всеволода Большое Гнездо. Поклонились они
князю, посетовали на судьбу свою горькую и принесли верную клятву
служить Всеволоду и детям его до скончания веков, коли даст им великий
князь хоть малый угол, где они смогут преклонить головы, расседлать
коней и поставить церкви для вознесения молитв. Пожалел их русский
князь и отвел для пропитания самые дальние от Киев-града земли, на
стороне северной, у западного порубежья. Дабы здесь они жили в покое,
но и службу обещанную несли, Русь от набегов литовских и польских
оберегая. Ну, и оброк, как положено, в казну княжескую с удела
платили. Много с тех пор утекло веков. Почитай, ужо пять столетий
прошло, словно один день. Когда кавалеры-крестоносцы службу несли
честно, когда забывали, иной раз и на господ своих, князей русских,
меч поднимали - всякое случалось. Но вот чего они никогда не любили,
так это серебро в казну княжескую возить. Киев далеко, времена
смутные, князь с дружиной не доедет, да тиуна с мытарями за столько
верст особо не пошлешь. Вот и ховали себе в сундуки дань-то
положенную.
- Жулье, - хмыкнул Андрей. - Все они, крестоносцы, такие.
- Но не всегда им это с рук сходило, сынок. - Губы старика
растянулись в усмешке. - Дед государя нашего, Иоанна, Иоанн Третий
Васильевич пятьдесят четыре года тому осерчал, собрал рать свою и
пошел на орден, побил его крепко, виру за грех этот с них взял и
отдельно разрядную грамоту составил, сколько серебра за душу кавалеры
ливонские тягло обязаны платить. С обычаем древним ни епископы
тамошние, ни магистр спорить не посмели и на грамоте сей расписались.
И даже платить начали… Поначалу… Пять лет платили тягло исправно, а
потом, как водится, забывать начали. Великий князь Иоанн тогда как раз
преставился, не до кавалеров в Москве стало. Вот про них опять и
забыли. А они и рады. И накопилась с того дня, Андрей Васильевич,
недоимка аж за сорок девять лет!
- Вот это да… - только и охнул Зверев.
Удар нацеливался в самую больную точку.
Земные правители могли стерпеть многое: неуважение, измену,
насмешки, иноверие. Но подати в казну - это всегда, для всех и каждого
являлось самым что ни на есть священным вопросом. Недоплата налогов
означала не просто обкрадывание правителя. Это был еще и отказ
признавать над собой власть князя, хана или императора. Наверное, не
меньше половины войн, бунтов и революций начиналось именно с нежелания
платить дань или налог - и добрая половина войн немедленно
прекращалась, едва побежденный соглашался эту самую дань привезти.
Недоимка за сорок девять лет - это неуважение, оскорбление, это прямая
пощечина царю! За такую выходку войну можно объявлять в любую минуту.
- Я не поленился, - ласковым голосом закончил князь Друцкий, -
сунул серебра писцу в архиве, снял для себя копию этой изумительной
рядной грамоты и даже заверил ее у достойного рижского стряпчего.
- Отчего же дьяк Адашев, архивариус царский, о том помалкивает? -
удивился Зверев.
- Верно, Андрей Васильевич, помалкивает, - согласился гость. -
Потому-то в чужие руки грамоту сию давать никак нельзя. Как бы не
потерялась. Государю лично в руки надобно ее вручить…
- Ага… - Андрей наконец-то допил вино и со стуком вернул кубок на
стол.
Теперь он знал, почему хитроумный старик Друцкий не пожалел целого
месяца на дорогу к своей племяннице. Зверев был единственный, кто
подходил для выполнения столь щекотливой миссии. Родственник - а
значит, можно довериться. Интересы у обоих родов общие - ведь имения
возле Великих Лук, по брачному договору, оставались за детьми Андрея и
Полины. К тому же князь Сакульский весьма известен государю. Что в
опале - неважно. Лучше жить в немилости, но чтобы царь знал твое имя,
нежели обретаться в полной ненужности и безвестности. Опального
обругают - но услышат. Неизвестного - просто не заметят.
- Так что скажешь, Андрей Васильевич? - понизил голос гость. -
Добавим земель новых царству Московскому, али кукситься у себя в
берлоге станем?
- Утро вечера мудренее, Юрий Семенович, - пожал плечами Андрей. -
К чему второпях думать? Завтра встанем, детей я тебе покажу, по
княжеству прокатимся, светлый праздник встретим. А там и решим.
- Тоже верно, княже. - Старик умело скрыл разочарование и,
пригубив свой кубок, отставил его в сторону. - Пойдем. Полинушка меня,
чай, заждалась. Обещался через минуту вернуться, а мы тут вона сколько
сидим. Как бы нас искать не пошли. К чему такое беспокойство?
Гость оказался прав - сразу в прихожей его - перехватила княгиня
и, вместе с двумя девками, повела на второй этаж в гостевые комнаты.
Андрей же, пользуясь возможностью, свернул вправо и отправился в
дальнее крыло, в свой кабинет и примыкающие к нему «комнаты отдыха»,
куда он старался не пускать никого - даже собственную жену. Прибирали
здесь Пахом и Изольд, пол пару раз в месяц мыла убогая умишком
дворовая девка, из жалости взятая Полиной в Москве. Вот и весь круг
«посвященных».
Собственно, великих тайн тут не было. Записи свои Андрей вел на
школьном русском языке, и даже обученные глаголице смерды разбирали
его с трудом. Случайный взгляд на серые бумажные листки вряд ли мог
объяснить даже самому умному из них, чем именно занимается хозяин.
Никаких сатанинских атрибутов в чародействе Лютобора не требовалось,
древние языческие боги, скрытые в травах, водах, небесах и земле,
откликались на призывы корня Сварогова, даже если человек не кланялся
их идолам. И все же сохнущие, либо отмокающие в горшочках травы,
жаровня для топления сала и плавления воска, ароматы сушеных кож,
медные ступы, чернильные орешки - все это почему-то вызывало у
входящих в лабораторию трепет. И ведь что странно: каждый ребенок
знает, что чистотелом можно выводить папилломы и бородавки, лечиться
от антонова огня, от желудочных колик, что полынь сбивает у больных
жар, а лопухи спасают от подагры. Но когда ту же самую травку начинает
собирать князь - его подозревают в знахарстве и колдовстве! Вот и
старался Андрей никого дальше кабинета не пускать - дабы слухов лишних
не множить.
Сам кабинет для нынешних времен выглядел куда привычнее. Правда,
вместо пюпитра для чтения и письма Зверев велел поставить стол: сперва
он был обычным деревянным, но два года назад Полина купила в Москве на
торгу французский, с позолоченными, изящно - а-ля кавалерист -
изогнутыми ножками. Помимо двух сундуков, на которых можно и сидеть, и
вздремнуть, а внутрь ненужное барахло сложить, здесь стояли два обитых
бархатом кресла, тоже привезенных из Европы, и бюро из мореной липы.
Княгиня собиралась опять же купить французское, но Андрею не
понравились монструозные шкафы, что имелись на немецком дворе. Купец
предлагал привезти изделие более тонкой работы - однако ждать
требовалось не меньше года, цену он запросил такую, словно вырезать
мебель придется из цельного изумруда, и князь махнул рукой, заказав
игрушку по своему наброску вечно соловому Агрипию. Деревенский мастер
всего за месяц выделал штучку ничуть не хуже заморских образцов: с
откидной крышкой, выдвижными подсвечниками, тремя потайными ящиками и
особым верхним отделением, запираемым на скользящий щеколдочный замок
с секретной скважиной, спрятанной в глазу у резного филина.
Запалив от тлеющей в углу перед образом лампады две свечи, Андрей
поставил их в канделябры, открыл левый потайной ящик, достал ключ,
вставил его в скважину, провернул, отпуская язычок, сдвинул щеколду и
распахнул дверцы.
Здесь было пусто: из припасов осталось всего пара свечей из его,
княжеской плоти. Это было плохо и хорошо. Плохо потому, что только
свечи из плоти мертвого человека позволяли переступить грань миров и
заглянуть в любой миг из прошлого или будущего. Хорошо - потому что в
последние годы никто из окружения князя Сакульского не погибал. Вот
разве что запас «мертвых» светильников полностью истощился.
- Ничего, - выставил на крышку бюро сальные светильники князь. -
Если я ввяжусь в эту авантюру, то мое будущее окажется плотно увязано
с этой войной. Мое грядущее покажет, к чему приведут Россию планы
Друцкого. - И он громко продекламировал то, что осталось в его памяти
от читанных в школе поэм Александра Пушкина:
Отсель грозить мы будем шведу…
Назло надменному соседу.
Природой здесь нам суждено
В Европу прорубить окно,
Ногою твердой встать при море.
То, что России нужен выход к Балтийскому морю - понятно любому
идиоту. Поэтому идея Юрия Семеновича осуществить этот план прямо
сейчас Андрею понравилась. В его, будущей истории, записанной на
страницах учебника - только через полтора с лишним столетия русские
люди займут эти земли, двинутся вдоль побережья на запад, строя на
своем пути порты, школы, театры и заводы, даруя забитым племенам
свободу и грамотность, только Петр I утвердит здесь безопасность и
равноправие.
1 2 3 4 5