Увидев перед собой очередной, он вспыхивал надеждой, но она при приближении к нему гасла, Ги качал головой и что-то ворчал себе под нос, стараясь удерживать "Веспу" на средней, крейсерской скорости. Роберте никогда и не приходило в голову, сколько же отелей в Париже! Она уже окоченевала, но стойко терпела, не говоря ему ни слова. Это был город Ги, а в таких делах у нее не было никакого опыта. Если по такому случаю он хотел выбрать отель, который устроил бы его во всех отношениях, то она безмолвно проехала бы с ним полгорода, ни разу не пожаловавшись ни на что.
Они переехали через мост Александра III, помчались дальше, мимо Ансамбля Инвалидов1 по направлению к Фобур Сент-Жермен по темным, узким улочкам, где за высокими стенами маячили громадные особняки. Но даже здесь было просто удивительное множество отелей на любой вкус -- больших, маленьких, скромных, роскошных, ярко освещенных и в полутьме, которые, казалось, дремали при тусклом свете уличных фонарей. Но Ги все это не удовлетворяло.
Наконец, в том районе города, в котором Роберта никогда прежде не была, неподалеку от авеню де Гоблен, на улице, которая, казалось, очень скоро превратится в руины, Ги остановился. Сумеречный свет освещал вывеску "Отель "Кардинал", все удобства". Нигде не указывалось, память какого именно кардинала здесь чтят, но на надписи "все удобства" краска облупилась маленькими чешуйками.
-- Ну вот, наконец, нашел,-- сказал Ги.-- Я слышал об этом отеле от приятеля. Он сказал, что здесь очень хорошо и удобно.
Окоченевшая Роберта с трудом сползла с заднего сиденья.
-- Да, выглядит вполне прилично,-- лицемерно сказала она.
-- Постой здесь, посторожи мотоцикл,-- сказал Ги.-- Я сбегаю и все устрою.-- Он казался каким-то рассеянным и старался не смотреть ей в глаза. Достав бумажник, он вошел в отель, словно человек в толпе на спортивных состязаниях, опасающийся карманных воришек.
Роберта стояла возле мотоцикла, положив, как владелица, руку на седло "Веспы", пытаясь сосредоточиться, как следует представить, что ждет ее впереди. Как жаль, что она не выпила третий мартини! Интересно, будут ли там зеркала на потолке, а на стенах картины Ватто с изображениями нимф? Она о многом слышала в Париже, слышала и об этом.
Нужно вести себя с достоинством, быть веселой и грациозной, непременно красивой. Ведь предстоит такой лиричный и пока неведомый эксперимент.
Почему так долго там задерживается Ги? Большое удовольствие -- стоять на холодной улице, стеречь его мотоцикл. Это действовало ей на нервы. Сейчас ее беспокоила не столько мысль о том, что ей предстоит заниматься любовью,-убеждала она себя,-- сколько практические детали, например, с каким выражением на лице пройти мимо портье в вестибюле. В тех фильмах, на которые ее водил Ги, даже семнадцатилетние или восемнадцатилетние девушки, судя по всему, не обращали никакого внимания на подобные проблемы. Они все были грациозны, как пантеры, чувственны, как сама Клеопатра, и проскальзывали под простыни на кровати так же естественно, словно приступали к ланчу. Само собой, они ведь француженки, и это у них в крови. Ну, Ги тоже ведь француз. Эта мысль ее утешала. И все же впервые за несколько месяцев ей захотелось, чтобы в последний момент рядом с ней оказалась Луиза, и теперь она с сожалением задавала себе вопрос -- почему она, дура, не расспрашивала ее ни о чем, когда та возвращалась очень поздно с любовного свидания, вся переполненная впечатлениями, готовая все ей рассказать.
Наконец Ги вышел.
-- Все в порядке,-- сказал он.-- Владелец разрешил мне поставить "Веспу" в вестибюле.
Ги, взяв свой мотоцикл за ручки, потащил его вверх по ступенькам крыльца через двери в вестибюль отеля. Роберта шла за ним следом, размышляя, не следует ли ему помочь с машиной, так как он тяжело дышал, затаскивая ее по ступеням.
Вестибюль был узким и темным, там горела лишь одна лампочка над головой клерка, сидевшего за конторкой. Это был старый седовласый человек. Он бросил на нее короткий, все понимающий взгляд.
-- Soixante-deux1,-- бросил он. Он передал ключи Ги и вновь вернулся к своей газете, которую развернул перед собой на стойке.
Лифта там не было, и Роберта вслед за Ги мужественно преодолела три лестничных пролета по узкой лестнице. От потертого ковра на лестнице пахло пылью. Ги долго не мог справиться с замком в двери номера 62, он вертел ключом, что-то бормоча сквозь зубы. Борьба все же закончилась в его пользу. Крепко сжав ее руку, он переступил порог комнаты. Она вошла следом, замок поддался.
На потолке не было зеркал, а на стенах никаких изображений нимф. Обычная маленькая комната, с низкой медной кроватью, деревянным, желтого цвета креслом и столиком с тонкой пачкой промокашек на нем; в углу -ободранный экран, за которым стояло биде, и всю эту весьма скромную обстановку освещала одна-единственная голая электрическая лампочка, висящая на скрученном проводе на потолке. Там было ужасно холодно, словно в этих грязных, в пятнах, стенах накопилась стужа всех прошлых безжалостных морозных зим.
-- Ах,-- в отчаянии прошептала Роберта.
Ги обнял ее со спины.
-- Прости меня,-- сказал он,-- я забыл взять с собой деньги, и в кармане оказалось всего семьсот франков. Старых, конечно.
-- Да ладно,-- успокоила его Роберта. Повернувшись к нему, она ласково улыбнулась.-- Наплевать!
Ги, сняв с себя пальто, швырнул его на кресло.
-- В конце концов,-- сказал он,-- это всего лишь место для встречи. Не стоит обращать внимание на такие вещи.
Он старался не смотреть на нее, согревая дыханием покрасневшие от холода "костяшки" рук.
-- Ну,-- продолжал он,-- теперь, по-моему, тебе нужно раздеться.
-- Нет уж, ты -- первый,-- машинально возразила Роберта.
-- Роберта, дорогая,-- не уступал Ги, все сильнее дуя на "костяшки",-все знают, что в подобной ситуации первой всегда раздевается девушка.
-- Но только не такая, как я,-- сказала Роберта.
Она села на кресло, смяв его пальто. Да, вероятно, будет трудно вести себя с ним грациозно и весело.
Ги стоял над ней, тяжело дыша. Губы его посинели от холода.
-- Ладно,-- согласился он.-- На сей раз уступаю. Только раз. Но обещай мне, что не будешь подглядывать.
-- Охота была,-- с достоинством ответила Роберта.
-- Отойди к окну и повернись ко мне спиной,-- сказал Ги.
Роберта послушно встала и подошла к окну. Потертые шторы висели на окне, и от них точно так же пахло пылью, как и от ковра на лестнице. Она слышала, как за спиной раздевается Ги. "Боже,-- мелькнуло у нее в голове,-никогда не думала, что все так будет". Секунд через двадцать она услыхала скрип кровати.
-- Ну, теперь можешь смотреть.
Он лежал под простыней с одеялом, а его смуглое худое лицо выделялось на сером фоне наволочки.
-- Ну, теперь очередь за тобой!
-- Отвернись к стене,-- сказала Роберта. Она подождала, пока Ги выполнит ее распоряжение, быстро разделась, аккуратно сложив свою одежду на беспорядочной куче, брошенной Ги на кресло. Чувствуя, что окончательно замерзает, холодная, как ледышка, она проскользнула к нему под одеяло. Ги прижался спиной к стене, лежа на краю кровати, и она к нему не прикасалась. Он весь дрожал, дрожало над ним и одеяло с простыней.
Сделав резкое движение, он повернулся к Роберте. Но к ней по-прежнему не прикасался.
-- Zut!1 -- мы не выключили свет.
Они оба посмотрели на лампочку. Она, словно желтый глаз, уставилась на них, как тот ночной портье внизу.
-- Это ты забыла выключить,-- обвинил ее Ги.
-- Знаю,-- откликнулась она.-- Ну а ты выключи. Не собираюсь ни на дюйм отходить от этой постели,-- решительно сказала Роберта.
-- Но ведь ты раздевалась последней,-- жалобно канючил Ги.
-- Мне наплевать! -- бросила она.
-- Но так нечестно,-- сказал Ги.
-- Честно или нечестно,-- продолжала Роберта решительным тоном,-- я остаюсь в постели.
Когда она упрямилась, ей показалось, что у нее уже была подобная перепалка когда-то давным-давно в ее жизни. Она вдруг вспомнила. Да, такая же сценка произошла с ее братом. Он был младше ее на два года. Это было в коттедже на летнем курорте, когда ей было всего шесть лет. Отзвук прошлого чуть взволновал ее.
-- Но тебе ведь ближе. Ты лежишь с этой стороны. А мне придется через тебя перелезать.
Роберта обдумала, что он ей сказал. Она знала, что ей невыносима сама мысль о том, что он прикоснется к ней, пусть даже нечаянно, при электрическом свете.
-- Ладно, лежи, не двигайся! -- приказала она. Резким движением она откинула одеяло, выпрыгнув из кровати, и прошлепала босыми ногами по всему номеру до выключателя. Погасила свет, и мигом -- назад, под одеяло. Она натянула его до самого подбородка.
Ги дрожал все сильнее.
-- Какая ты exquise1 -- я больше не могу.-- На этот раз он не отвернулся к стене. Он, протянув руку, дотронулся до нее. Невольно она вздрогнула, тяжело вздохнув. Рука у него была похожа на пригоршню колкого льда. Вдруг ни с того ни с сего он зарыдал. Такой катастрофы она никак не ожидала. Роберта лежала, напрягшись всем телом, на своем краю кровати. Тревога охватила ее, а Ги рыдал горько, с надрывом.
-- Как все это ужасно,-- говорил он сквозь рыдания,-- я не виню тебя за то, что ты от меня отстраняешься. Этого вообще не нужно было делать. Я ведь такой неловкий, такой глупый в этих делах, ничего не соображаю. Ничего. Поделом мне, поделом. Знаешь, я лгал тебе, лгал все эти три месяца подряд...
-- Лгал? -- изумилась Роберта, стараясь оставаться совершенно спокойной.-- Что ты имеешь в виду?
-- Я просто играл свою роль, не больше того,-- судорожно, срывающимся голосом продолжал он.-- У меня нет в этом никакого опыта. И я не учусь на инженера. Я все еще учусь в лицее. И мне не двадцать один, а только шестнадцать лет.
-- Боже,-- медленно закрыла глаза Роберта, чтобы не видеть всего этого.-- Для чего ты это сделал?
-- Не поступи я так,-- ты бы на меня даже не взглянула,-- сказал он.-Ведь так?
-- Так,-- не стала возражать Роберта.-- Ты прав.-- Она открыла глаза, потому что нельзя же вечно держать глаза закрытыми.
-- Если бы не этот адский холод,-- все рыдал Ги,-- если бы не эти несчастные семьсот старых франков, оказавшихся у меня в кармане, ты бы так ни о чем и не догадалась.
-- Ну, теперь-то я знаю,-- резонно заметила Роберта.
"Не удивительно, что в кафе он заказывал себе только ананасовый сок,-подумала она.-- Как я могла так опростоволоситься? Когда же я стану другой?"
Ги сел в кровати.
-- Я должен отвезти тебя домой,-- сказал он. Голос у него был разбитый, глухой, словно неживой, в нем не чувствовалось ни тени надежды.
Она хотела домой. Мечтала о своей отдельной кровати. Ей хотелось убежать, где-нибудь надежно спрятаться и все начать сызнова, всю свою жизнь. А как начнешь новую жизнь, если его далекий детский голос будет постоянно звучать в ушах, постоянно преследовать ее? Она, протянув руку, коснулась его плеча.
-- Ляг,-- мягко сказала она.
Ги тут же проскользнул под одеяло и лежал неподвижно, на своем краю кровати, между ними было пустое пространство. Она пододвинулась к нему, обняла. Он положил свою голову ей на плечо, касаясь губами ее горла. Неожиданно у него из груди вырвалось последнее, запоздавшее рыдание. Она прижала его к себе сильнее, и вскоре их тела согрелись под одеялом. Он, тихонько вздохнув, заснул.
Она спала всю ночь лишь урывками, то и дело просыпаясь, чувствовала теплое стройное юношеское тело, свернувшееся калачиком возле нее. Она целомудренно поцеловала его в макушку, выражая свою любовь и печальное сожаление о том, что произошло.
Утром она встала, быстро оделась. Задернула в номере шторы. На дворе был солнечный день. Ги спал, лежа на спине под одеялом, лицо у него было такое беззащитное, такое счастливое. Она подошла к нему, нежно прикоснулась кончиками пальцев к его лбу. Он проснулся, уставился на нее, ничего не понимая.
-- Уже утро,-- прошептала она.-- Вставай, пора в школу.-- Роберта улыбнулась ему, и через несколько секунд он, осмелев, с сонным видом широко улыбался ей. Ги живо выскочил из кровати, начал одеваться. Она, не стесняясь, наблюдала.
Они вышли в вестибюль. Ночной портье все еще дежурил. Он бросил на них безразличный, скучный взгляд, думая о чем-то своем. О чем могут думать ночные портье? Роберта, не испытывая больше ни стыда, ни смущения, кивнула ему. Она помогла Ги вывести мотоцикл из вестибюля по ступенькам крыльца на улицу. Они сели на "Веспу", на свои места, и Ги, поддавая газу, помчался по улице, лавируя в гуще машин. Через десять минут они были у подъезда ее дома. Ги остановился, они соскочили с мотоцикла. Ги, казалось, никак не мог заговорить, словно лишился дара речи. Он несколько раз начинал с одной и той же фразы:
-- Ну, я... однажды... мне кажется...-- При утреннем свете лицо его казалось таким моложавым, таким юным. Наконец, нервно крутя ручку тормоза, опустив глаза, он чуть слышно спросил: -- Ты меня ненавидишь?
-- С чего ты взял? -- удивилась Роберта.-- Конечно нет. Я сегодня провела самую прекрасную ночь в своей жизни. "Наконец,-- с восторгом думала она,-- я начинаю учиться быть осмотрительной".
Ги неуверенно, робко поднял на нее глаза -- он искал на ее лице признаки насмешки.
-- Я когда-нибудь увижу тебя снова?
-- Конечно,-- весело заверила она его.-- Сегодня вечером. Как обычно.
-- Боже,-- сказал он,-- если я не уберусь поскорее отсюда, то я снова расплачусь.
Роберта, наклонившись, поцеловала его в щеку. Он, стремительно вскочив в седло своей "Веспы", помчался по улице, демонстрируя всем свою смелость и полное презрение к опасности.
Она глядела ему вслед, пока он не исчез из вида, потом вошла в подъезд. Она шла спокойно, умиротворенная, как настоящая женщина, довольная собой, сохранившая свою невинность. Это ее и забавляло. Роберта поднялась по темной лестнице, вставила свой ключ в замок двери мадам Рюффа. Постояла немного в нерешительности перед тем, как сделать последний поворот ключа. Она сейчас твердо решила. Никогда, НИКОГДА она не признается Луизе, что ее Ги всего шестнадцать лет.
Фыркнув, она повернула ключ и вошла.
ЛЮБОВЬ НА ТЕМНОЙ УЛИЦЕ
Ночь -- самое удобное время для телефонных звонков через океан. В чужом городе в первые часы после полуночи человека донимает одиночество, и мысли его улетают к другому континенту, он вспоминает любимые, далекие голоса, старается точно вычислить разницу между временными поясами (сейчас восемь утра в Нью-Йорке, такси ползут по улицам бампер в бампер, все огни ярко горят), он дает себе твердое обещание сэкономить на сигаретах, выпивке, ресторанах, чтобы позволить себе сладостную экстравагантность: несколько мгновений разговора по телефону через пространство в три тысячи миль.
Николас Тиббел сидел в своей квартире на узкой улочке сразу за бульваром Монпарнас. В руках у него была книга, но он не читал ее. Он слишком разволновался и никак не мог заснуть, мучила жажда, и он с удовольствием выпил бы пива, но не хватало то ли сил, то ли решимости, чтобы выйти еще раз на улицу в пока еще открытый бар. Дома в холодильнике пива не было, потому что он об этом не позаботился накануне и не купил ни одной бутылки. Квартира, которую он снял на полгода у одного немецкого фотографа,-- это две маленькие, уродливые, плохо меблированные комнатенки, все стены которых были залеплены фотографиями изнуренных, чахлых обнаженных женщин, поставленных этим похотливым фотографом, по мнению его, Тиббела, в довольно смелые, скабрезные позы. Но Тиббел старался думать о своей неуютной квартире как можно меньше: для чего зря тратить нервы?
Через шесть месяцев компания, в которой он работал, довольно большая организация, занимавшаяся сбытом химикатов по обе стороны Атлантики, примет окончательное решение: оставить его в Париже или отправить куда-нибудь в другое место. Если его место работы будет постоянно находиться здесь, в Париже, то он подыщет себе более комфортабельное жилье. А пока он здесь лишь спал да переодевался, а поздно ночью, чувствуя себя словно в западне, в этой гостиной немца с фотографиями извивающихся, как змеи, абсолютно неаппетитных, лишенных пышной плоти женщин, старался подавить приступы жалости к самому себе и тоску по дому, накатывающие на него, словно морские волны.
После оптимистических рассказов других молодых американцев о Париже ему и в голову никогда не приходило, что почти каждую ночь придется испытывать такое острое одиночество, какое-то неясное, расплывчатое томление, которое охватило его с того дня, когда он поселился в этом городе.
Он был такой робкий, такой стеснительный с девушками, неловкий с мужчинами и все больше убеждался, что робость и неловкость стали предметами экспорта и кочевали из одной страны в другую, без всяких налогов и ограничений по квотам и что одинокий человек наверняка не смог избежать унылого одиночества, своей неприметности как в Париже, так и в Нью-Йорке. Каждый вечер, после безмолвного обеда с книгой в руке, единственным своим компаньоном, Тиббел, с аккуратной американской стрижкой, в мятом, но чистом дакроновом костюме, с вежливым взглядом наивных, пытливых, голубых глаз, слонялся от одной переполненной посетителями террасы кафе в Сен-Жермен-де-Пре до другой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Они переехали через мост Александра III, помчались дальше, мимо Ансамбля Инвалидов1 по направлению к Фобур Сент-Жермен по темным, узким улочкам, где за высокими стенами маячили громадные особняки. Но даже здесь было просто удивительное множество отелей на любой вкус -- больших, маленьких, скромных, роскошных, ярко освещенных и в полутьме, которые, казалось, дремали при тусклом свете уличных фонарей. Но Ги все это не удовлетворяло.
Наконец, в том районе города, в котором Роберта никогда прежде не была, неподалеку от авеню де Гоблен, на улице, которая, казалось, очень скоро превратится в руины, Ги остановился. Сумеречный свет освещал вывеску "Отель "Кардинал", все удобства". Нигде не указывалось, память какого именно кардинала здесь чтят, но на надписи "все удобства" краска облупилась маленькими чешуйками.
-- Ну вот, наконец, нашел,-- сказал Ги.-- Я слышал об этом отеле от приятеля. Он сказал, что здесь очень хорошо и удобно.
Окоченевшая Роберта с трудом сползла с заднего сиденья.
-- Да, выглядит вполне прилично,-- лицемерно сказала она.
-- Постой здесь, посторожи мотоцикл,-- сказал Ги.-- Я сбегаю и все устрою.-- Он казался каким-то рассеянным и старался не смотреть ей в глаза. Достав бумажник, он вошел в отель, словно человек в толпе на спортивных состязаниях, опасающийся карманных воришек.
Роберта стояла возле мотоцикла, положив, как владелица, руку на седло "Веспы", пытаясь сосредоточиться, как следует представить, что ждет ее впереди. Как жаль, что она не выпила третий мартини! Интересно, будут ли там зеркала на потолке, а на стенах картины Ватто с изображениями нимф? Она о многом слышала в Париже, слышала и об этом.
Нужно вести себя с достоинством, быть веселой и грациозной, непременно красивой. Ведь предстоит такой лиричный и пока неведомый эксперимент.
Почему так долго там задерживается Ги? Большое удовольствие -- стоять на холодной улице, стеречь его мотоцикл. Это действовало ей на нервы. Сейчас ее беспокоила не столько мысль о том, что ей предстоит заниматься любовью,-убеждала она себя,-- сколько практические детали, например, с каким выражением на лице пройти мимо портье в вестибюле. В тех фильмах, на которые ее водил Ги, даже семнадцатилетние или восемнадцатилетние девушки, судя по всему, не обращали никакого внимания на подобные проблемы. Они все были грациозны, как пантеры, чувственны, как сама Клеопатра, и проскальзывали под простыни на кровати так же естественно, словно приступали к ланчу. Само собой, они ведь француженки, и это у них в крови. Ну, Ги тоже ведь француз. Эта мысль ее утешала. И все же впервые за несколько месяцев ей захотелось, чтобы в последний момент рядом с ней оказалась Луиза, и теперь она с сожалением задавала себе вопрос -- почему она, дура, не расспрашивала ее ни о чем, когда та возвращалась очень поздно с любовного свидания, вся переполненная впечатлениями, готовая все ей рассказать.
Наконец Ги вышел.
-- Все в порядке,-- сказал он.-- Владелец разрешил мне поставить "Веспу" в вестибюле.
Ги, взяв свой мотоцикл за ручки, потащил его вверх по ступенькам крыльца через двери в вестибюль отеля. Роберта шла за ним следом, размышляя, не следует ли ему помочь с машиной, так как он тяжело дышал, затаскивая ее по ступеням.
Вестибюль был узким и темным, там горела лишь одна лампочка над головой клерка, сидевшего за конторкой. Это был старый седовласый человек. Он бросил на нее короткий, все понимающий взгляд.
-- Soixante-deux1,-- бросил он. Он передал ключи Ги и вновь вернулся к своей газете, которую развернул перед собой на стойке.
Лифта там не было, и Роберта вслед за Ги мужественно преодолела три лестничных пролета по узкой лестнице. От потертого ковра на лестнице пахло пылью. Ги долго не мог справиться с замком в двери номера 62, он вертел ключом, что-то бормоча сквозь зубы. Борьба все же закончилась в его пользу. Крепко сжав ее руку, он переступил порог комнаты. Она вошла следом, замок поддался.
На потолке не было зеркал, а на стенах никаких изображений нимф. Обычная маленькая комната, с низкой медной кроватью, деревянным, желтого цвета креслом и столиком с тонкой пачкой промокашек на нем; в углу -ободранный экран, за которым стояло биде, и всю эту весьма скромную обстановку освещала одна-единственная голая электрическая лампочка, висящая на скрученном проводе на потолке. Там было ужасно холодно, словно в этих грязных, в пятнах, стенах накопилась стужа всех прошлых безжалостных морозных зим.
-- Ах,-- в отчаянии прошептала Роберта.
Ги обнял ее со спины.
-- Прости меня,-- сказал он,-- я забыл взять с собой деньги, и в кармане оказалось всего семьсот франков. Старых, конечно.
-- Да ладно,-- успокоила его Роберта. Повернувшись к нему, она ласково улыбнулась.-- Наплевать!
Ги, сняв с себя пальто, швырнул его на кресло.
-- В конце концов,-- сказал он,-- это всего лишь место для встречи. Не стоит обращать внимание на такие вещи.
Он старался не смотреть на нее, согревая дыханием покрасневшие от холода "костяшки" рук.
-- Ну,-- продолжал он,-- теперь, по-моему, тебе нужно раздеться.
-- Нет уж, ты -- первый,-- машинально возразила Роберта.
-- Роберта, дорогая,-- не уступал Ги, все сильнее дуя на "костяшки",-все знают, что в подобной ситуации первой всегда раздевается девушка.
-- Но только не такая, как я,-- сказала Роберта.
Она села на кресло, смяв его пальто. Да, вероятно, будет трудно вести себя с ним грациозно и весело.
Ги стоял над ней, тяжело дыша. Губы его посинели от холода.
-- Ладно,-- согласился он.-- На сей раз уступаю. Только раз. Но обещай мне, что не будешь подглядывать.
-- Охота была,-- с достоинством ответила Роберта.
-- Отойди к окну и повернись ко мне спиной,-- сказал Ги.
Роберта послушно встала и подошла к окну. Потертые шторы висели на окне, и от них точно так же пахло пылью, как и от ковра на лестнице. Она слышала, как за спиной раздевается Ги. "Боже,-- мелькнуло у нее в голове,-никогда не думала, что все так будет". Секунд через двадцать она услыхала скрип кровати.
-- Ну, теперь можешь смотреть.
Он лежал под простыней с одеялом, а его смуглое худое лицо выделялось на сером фоне наволочки.
-- Ну, теперь очередь за тобой!
-- Отвернись к стене,-- сказала Роберта. Она подождала, пока Ги выполнит ее распоряжение, быстро разделась, аккуратно сложив свою одежду на беспорядочной куче, брошенной Ги на кресло. Чувствуя, что окончательно замерзает, холодная, как ледышка, она проскользнула к нему под одеяло. Ги прижался спиной к стене, лежа на краю кровати, и она к нему не прикасалась. Он весь дрожал, дрожало над ним и одеяло с простыней.
Сделав резкое движение, он повернулся к Роберте. Но к ней по-прежнему не прикасался.
-- Zut!1 -- мы не выключили свет.
Они оба посмотрели на лампочку. Она, словно желтый глаз, уставилась на них, как тот ночной портье внизу.
-- Это ты забыла выключить,-- обвинил ее Ги.
-- Знаю,-- откликнулась она.-- Ну а ты выключи. Не собираюсь ни на дюйм отходить от этой постели,-- решительно сказала Роберта.
-- Но ведь ты раздевалась последней,-- жалобно канючил Ги.
-- Мне наплевать! -- бросила она.
-- Но так нечестно,-- сказал Ги.
-- Честно или нечестно,-- продолжала Роберта решительным тоном,-- я остаюсь в постели.
Когда она упрямилась, ей показалось, что у нее уже была подобная перепалка когда-то давным-давно в ее жизни. Она вдруг вспомнила. Да, такая же сценка произошла с ее братом. Он был младше ее на два года. Это было в коттедже на летнем курорте, когда ей было всего шесть лет. Отзвук прошлого чуть взволновал ее.
-- Но тебе ведь ближе. Ты лежишь с этой стороны. А мне придется через тебя перелезать.
Роберта обдумала, что он ей сказал. Она знала, что ей невыносима сама мысль о том, что он прикоснется к ней, пусть даже нечаянно, при электрическом свете.
-- Ладно, лежи, не двигайся! -- приказала она. Резким движением она откинула одеяло, выпрыгнув из кровати, и прошлепала босыми ногами по всему номеру до выключателя. Погасила свет, и мигом -- назад, под одеяло. Она натянула его до самого подбородка.
Ги дрожал все сильнее.
-- Какая ты exquise1 -- я больше не могу.-- На этот раз он не отвернулся к стене. Он, протянув руку, дотронулся до нее. Невольно она вздрогнула, тяжело вздохнув. Рука у него была похожа на пригоршню колкого льда. Вдруг ни с того ни с сего он зарыдал. Такой катастрофы она никак не ожидала. Роберта лежала, напрягшись всем телом, на своем краю кровати. Тревога охватила ее, а Ги рыдал горько, с надрывом.
-- Как все это ужасно,-- говорил он сквозь рыдания,-- я не виню тебя за то, что ты от меня отстраняешься. Этого вообще не нужно было делать. Я ведь такой неловкий, такой глупый в этих делах, ничего не соображаю. Ничего. Поделом мне, поделом. Знаешь, я лгал тебе, лгал все эти три месяца подряд...
-- Лгал? -- изумилась Роберта, стараясь оставаться совершенно спокойной.-- Что ты имеешь в виду?
-- Я просто играл свою роль, не больше того,-- судорожно, срывающимся голосом продолжал он.-- У меня нет в этом никакого опыта. И я не учусь на инженера. Я все еще учусь в лицее. И мне не двадцать один, а только шестнадцать лет.
-- Боже,-- медленно закрыла глаза Роберта, чтобы не видеть всего этого.-- Для чего ты это сделал?
-- Не поступи я так,-- ты бы на меня даже не взглянула,-- сказал он.-Ведь так?
-- Так,-- не стала возражать Роберта.-- Ты прав.-- Она открыла глаза, потому что нельзя же вечно держать глаза закрытыми.
-- Если бы не этот адский холод,-- все рыдал Ги,-- если бы не эти несчастные семьсот старых франков, оказавшихся у меня в кармане, ты бы так ни о чем и не догадалась.
-- Ну, теперь-то я знаю,-- резонно заметила Роберта.
"Не удивительно, что в кафе он заказывал себе только ананасовый сок,-подумала она.-- Как я могла так опростоволоситься? Когда же я стану другой?"
Ги сел в кровати.
-- Я должен отвезти тебя домой,-- сказал он. Голос у него был разбитый, глухой, словно неживой, в нем не чувствовалось ни тени надежды.
Она хотела домой. Мечтала о своей отдельной кровати. Ей хотелось убежать, где-нибудь надежно спрятаться и все начать сызнова, всю свою жизнь. А как начнешь новую жизнь, если его далекий детский голос будет постоянно звучать в ушах, постоянно преследовать ее? Она, протянув руку, коснулась его плеча.
-- Ляг,-- мягко сказала она.
Ги тут же проскользнул под одеяло и лежал неподвижно, на своем краю кровати, между ними было пустое пространство. Она пододвинулась к нему, обняла. Он положил свою голову ей на плечо, касаясь губами ее горла. Неожиданно у него из груди вырвалось последнее, запоздавшее рыдание. Она прижала его к себе сильнее, и вскоре их тела согрелись под одеялом. Он, тихонько вздохнув, заснул.
Она спала всю ночь лишь урывками, то и дело просыпаясь, чувствовала теплое стройное юношеское тело, свернувшееся калачиком возле нее. Она целомудренно поцеловала его в макушку, выражая свою любовь и печальное сожаление о том, что произошло.
Утром она встала, быстро оделась. Задернула в номере шторы. На дворе был солнечный день. Ги спал, лежа на спине под одеялом, лицо у него было такое беззащитное, такое счастливое. Она подошла к нему, нежно прикоснулась кончиками пальцев к его лбу. Он проснулся, уставился на нее, ничего не понимая.
-- Уже утро,-- прошептала она.-- Вставай, пора в школу.-- Роберта улыбнулась ему, и через несколько секунд он, осмелев, с сонным видом широко улыбался ей. Ги живо выскочил из кровати, начал одеваться. Она, не стесняясь, наблюдала.
Они вышли в вестибюль. Ночной портье все еще дежурил. Он бросил на них безразличный, скучный взгляд, думая о чем-то своем. О чем могут думать ночные портье? Роберта, не испытывая больше ни стыда, ни смущения, кивнула ему. Она помогла Ги вывести мотоцикл из вестибюля по ступенькам крыльца на улицу. Они сели на "Веспу", на свои места, и Ги, поддавая газу, помчался по улице, лавируя в гуще машин. Через десять минут они были у подъезда ее дома. Ги остановился, они соскочили с мотоцикла. Ги, казалось, никак не мог заговорить, словно лишился дара речи. Он несколько раз начинал с одной и той же фразы:
-- Ну, я... однажды... мне кажется...-- При утреннем свете лицо его казалось таким моложавым, таким юным. Наконец, нервно крутя ручку тормоза, опустив глаза, он чуть слышно спросил: -- Ты меня ненавидишь?
-- С чего ты взял? -- удивилась Роберта.-- Конечно нет. Я сегодня провела самую прекрасную ночь в своей жизни. "Наконец,-- с восторгом думала она,-- я начинаю учиться быть осмотрительной".
Ги неуверенно, робко поднял на нее глаза -- он искал на ее лице признаки насмешки.
-- Я когда-нибудь увижу тебя снова?
-- Конечно,-- весело заверила она его.-- Сегодня вечером. Как обычно.
-- Боже,-- сказал он,-- если я не уберусь поскорее отсюда, то я снова расплачусь.
Роберта, наклонившись, поцеловала его в щеку. Он, стремительно вскочив в седло своей "Веспы", помчался по улице, демонстрируя всем свою смелость и полное презрение к опасности.
Она глядела ему вслед, пока он не исчез из вида, потом вошла в подъезд. Она шла спокойно, умиротворенная, как настоящая женщина, довольная собой, сохранившая свою невинность. Это ее и забавляло. Роберта поднялась по темной лестнице, вставила свой ключ в замок двери мадам Рюффа. Постояла немного в нерешительности перед тем, как сделать последний поворот ключа. Она сейчас твердо решила. Никогда, НИКОГДА она не признается Луизе, что ее Ги всего шестнадцать лет.
Фыркнув, она повернула ключ и вошла.
ЛЮБОВЬ НА ТЕМНОЙ УЛИЦЕ
Ночь -- самое удобное время для телефонных звонков через океан. В чужом городе в первые часы после полуночи человека донимает одиночество, и мысли его улетают к другому континенту, он вспоминает любимые, далекие голоса, старается точно вычислить разницу между временными поясами (сейчас восемь утра в Нью-Йорке, такси ползут по улицам бампер в бампер, все огни ярко горят), он дает себе твердое обещание сэкономить на сигаретах, выпивке, ресторанах, чтобы позволить себе сладостную экстравагантность: несколько мгновений разговора по телефону через пространство в три тысячи миль.
Николас Тиббел сидел в своей квартире на узкой улочке сразу за бульваром Монпарнас. В руках у него была книга, но он не читал ее. Он слишком разволновался и никак не мог заснуть, мучила жажда, и он с удовольствием выпил бы пива, но не хватало то ли сил, то ли решимости, чтобы выйти еще раз на улицу в пока еще открытый бар. Дома в холодильнике пива не было, потому что он об этом не позаботился накануне и не купил ни одной бутылки. Квартира, которую он снял на полгода у одного немецкого фотографа,-- это две маленькие, уродливые, плохо меблированные комнатенки, все стены которых были залеплены фотографиями изнуренных, чахлых обнаженных женщин, поставленных этим похотливым фотографом, по мнению его, Тиббела, в довольно смелые, скабрезные позы. Но Тиббел старался думать о своей неуютной квартире как можно меньше: для чего зря тратить нервы?
Через шесть месяцев компания, в которой он работал, довольно большая организация, занимавшаяся сбытом химикатов по обе стороны Атлантики, примет окончательное решение: оставить его в Париже или отправить куда-нибудь в другое место. Если его место работы будет постоянно находиться здесь, в Париже, то он подыщет себе более комфортабельное жилье. А пока он здесь лишь спал да переодевался, а поздно ночью, чувствуя себя словно в западне, в этой гостиной немца с фотографиями извивающихся, как змеи, абсолютно неаппетитных, лишенных пышной плоти женщин, старался подавить приступы жалости к самому себе и тоску по дому, накатывающие на него, словно морские волны.
После оптимистических рассказов других молодых американцев о Париже ему и в голову никогда не приходило, что почти каждую ночь придется испытывать такое острое одиночество, какое-то неясное, расплывчатое томление, которое охватило его с того дня, когда он поселился в этом городе.
Он был такой робкий, такой стеснительный с девушками, неловкий с мужчинами и все больше убеждался, что робость и неловкость стали предметами экспорта и кочевали из одной страны в другую, без всяких налогов и ограничений по квотам и что одинокий человек наверняка не смог избежать унылого одиночества, своей неприметности как в Париже, так и в Нью-Йорке. Каждый вечер, после безмолвного обеда с книгой в руке, единственным своим компаньоном, Тиббел, с аккуратной американской стрижкой, в мятом, но чистом дакроновом костюме, с вежливым взглядом наивных, пытливых, голубых глаз, слонялся от одной переполненной посетителями террасы кафе в Сен-Жермен-де-Пре до другой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38