Ну и всех остальных тоже. Но он ходил сюда не за этим. Быком он быть быть не собирался ни для какой крыши.
С полной непринужденностью – уверенность в себе не покинула его и здесь, в этой его alma mater – он подошел к Кляну:
– Мы так не договаривались, шеф. Я ходил учиться. За все заплачено. Спасибо за науку и я пошёл.
Колян нехорошо улыбнулся:
– Не скачи слишком быстро, мальчик. Пошёл? Вот и пошли. Мэтр тебя очень любит, рад будет посидеть вместе.
И настойчиво подтолкнул к кабинету мэтра Акиро, где Левон ещё не бывал ни разу.
Кабинет оказался пуст и прост: канцелярский стол, два стула, кушетка. А говорили, тут собрана вся восточная роскошь!
Мэтр сидел за столом и вполне прозаически писал что-то на старом – Левон разглядел сразу – компьютере.
– Вот, мэтр, посмотри: говорит, он дружить с нами не договаривался.
– Нехорошо, юноша. Дружба – высшая добродетель.
– Сказали, куда-то ехать, с кем-то разбираться. Я не бык – ходить на разборки.
– А ты чего хочешь? С пеленок в авторитеты? Ты пройди снизу доверху, Сам Суворов начинал служить солдатом, – крайне неожиданно сослался мэтр.
– А зачем мне проходить и служить? Я учился для себя.
– Для себя – нехорошо. Надо для коллектива, – вмешался Колян. – Сразу видно: молодой. Мы на комсомоле воспитаны, у нас коллективизм в крови. А теперь без комсомола гнилые индивидуалисты вырастают.
И Колян укоризненно покачал головой.
– Не надо мне никакого коллективизма!
Уверенность в себе стремительно убывала, но Левон ещё хорохорился – внешне.
– А ты уже в коллективе, мальчик, – ласково сообщил мэтр. – В дружном и крепко спаянном. Тебя ведь менты ищут по мокрому делу, а дружный коллектив тебя прикрывает. И прикроет, пока и ты хорош к коллективу. А перестанет прикрывать коллектив – и прямой тебе путь на нары. В пресс-хатах таких красивых мальчиков очень любят, есть хороший шанс, станешь любимой женой у Трофимчика или Зявы. Зява ведь сейчас там парится, да?
– Парится Зява! – подхватил Колян. – Недавно чиркал: некому врезать шершавого; пришлите бердыча и пуфика. Пуфик – это ты, понял, если станешь ещё чирикать! Сейчас подадут тачки и поедешь со всеми, понял? А я присмотрю особо.
– Колян присмотрит, – благодушно кивнул мэтр.
Мэтр Акиро давно заметил Левона и сразу возложил на него определенные надежды: сюда не так часто заглядывают умные интеллигентные мальчики. А интеллект очень ценен именно тогда, когда есть сила.
Никогда ещё Левону не было так худо. Вот и влип! Повязали кровью, а он-то думал – экзамен сдал. И теперь от них не вырваться: придётся ездить на разборки, или, может, поставят охранять шефа. Он собрался после школы поступать на финансовый факультет – а может, и на юридический, а получится для него теперь юриспруденция совсем с другой стороны. Убежать, конечно, можно, но ведь найдут. Если только не бежать до самого Сахалина.
А все прочие, похоже, не горевали. Похоже, думали, что профессиональный бандит – надежная профессия. И доходная.
Ваня Морький прямо радовался перспективе мочить чичмеков.
Подъехали два джипа, и новобранцев погрузили. Солдат-новобранцев на джипах не развозят, так что служба действительно обещает доходную жизнь.
Приехали к метро «Автово» и получили команду, какие ларьки крушить. Было уже около одиннадцати, довольно-таки редкие выходцы из метро поспешно шли мимо, милиция куда-то исчезла – и ребята повеселились.
После пережитого в кабинете мэтра страха на Левона напало возбуждение. Он тренировал удары: прошибал деревянную стенку ногой с разворота, рубил ребром ладони. В некоторых приговоренных ларьках обнаружились поздние торговцы, им дали выйти, лишь избив в целях более доходчивого внушения. И торговцам повезло, потому что вполне могли и сжечь их заживо по ошибке – подобно тому как сжигали раскольников в деревянных срубах. Вдоволь накрушившись, запалили пустые искореженные ларьки. Так что время провели весело. Потом по команде мгновенно погрузились в джипы – и растворились в ночи, так что высунувшаяся наконец милиция даже не успела заметить номера.
Теперь, когда всё благополучно закончилось, ребята шумели и дурачились.
– А этот-то, на карачках выполз – усекли? Я от смеха уссался!
– Лопочет: «Не нада… я сама…» А у самого усы на морде – «сама»…
Колян, специально приглядывавший за Левоном, остался вполне доволен: мальчик поработал от души. Всем парням было вручено за труды по стольнику и наказано, чтобы являлись и впредь по первому зову, потому что отлынивать от общего дела никому не позволено: тут настоящая работа, а не какой-нибудь профсоюз!
Левон хотя и повеселился у ларьков, вернулся домой мрачный. Заработанный стольник его радовал мало, хотя лишних стольников не бывает. Но он понимал, что такими безобидными фейерверками дело не кончится. Да и фейерверки можно оформить по статье, если дорогие товарищи приговорят сдать его ментам. Не говоря о тренировке на живых манекенах. А он не хочет бандитской жизни, не хочет! У него совсем другие планы на будущее.
Испуган и недоволен вечерним опытом остался один Левон.
Остальные новобранцы считали, что нашли отличную службу: высокооплачиваемую, настоящую мужскую, которой можно гордиться перед девочками и друзьями, наконец – надежную, не грозящую внезапной безработицей.
А Левон, вопреки моде, не желал погрузиться в навязанную ему профессию, но никакого выхода видно не было. Ведь у этих подонков нет никакой совести! Левон имел право сетовать, потому что его собственная совесть пребывала в абсолютной чистоте и безмятежности.
* * *
Интересный вопрос: а существует ли совесть у Самого Господствующего Божества?!
Несчётное число существ страдает во Вселенной, которую Оно своевольно создало – это ли не испытание для Его совести? Перекладывать ответственность, например, на людей – все равно что отцу с матерью перекладывать ответственность на пятилетних отпрысков, играющих спичками по собственному их родительскому попущению.
Да и страдания явились в мир ещё задолго до появления разумных планетян. Все живые субъекты поедом поедают друг друга, становясь в очередь – и в конце концов замыкают круг.
Поедающие урчат от удовольствия, но поедаемые – страдают. Им – больно. Должно ли Оно чувствовать неловкость за такое мироустройство?
А всё оттого, что пристрастилось Оно наблюдать за играми мелких существ, всех этих разнообразных планетян. А наблюдая – замечать их так называемые «страдания». Излечить Его от столь недостойной слабости должны бы именно люди, о страданиях которых Оно стало слишком часто задумываться: ведь милейший гуманнейший профессор, наблюдая в микроскоп, как запущенные в культуру грибки плесени убивают безобидных кишечных палочек, страданий совести не испытывает. Да что грибки и палочки – многие ли из милых профессоров замечают страдания подопытных лягушек, крыс, собак, которых разнообразно и долго режут безо всякого зазрения? А уж про бойни и говорить нечего: вообразили люди, что они выше коров или овец – и режут их, ничуть не вспоминая про совесть. А Оно вдруг начинает вопрошать себя: по совести ли Оно поступает с микроскопическими планетянами?! Смешная слабость. В жалком же положении Оно окажется и будет недостойно Своей великой миссии, если превратится в слугу на посылках при этих тварях.
Считая себя отдельными существами, достойными отдельных судеб, планетяне пародируют Его, потому что только Оно существует вечно, а значит – только Его существование – ценно, только Оно – индивидуально, не являясь частью взаимнорегулируемой системы. Да, Оно влияет на Космос, но Космос не влияет на Него, Оно – вне регуляции.
Понятие совести нужно соотносить с понятием цели. Для чего существует Господствующее Божество? Соответствуют ли Его творения цели существования?!
Удивительно, но прежде Оно не задумывалось о смысле Собственного бытия. Определило Оно цель существования малых планетян, которые массой своей призваны преодолевать энтропию – и считало Оно что этим всё сказано. Но ведь нужно спросить и дальше: а зачем преодолевать энтропию?! Зачем длить существование Космоса, не лучше ли постепенно снова погрузиться в Хаос, обогатившись увлекательными воспоминаниями?!
А действительно: зачем эта бесконечность?! Что в ней?!
Если бы Оно имело тело, имело бы хоть какую-то форму, Оно бы заворочалось беспокойно от такой внезапной мысли. А так – так Оно включило всё Свое всеведение, но быстрого и ясного ответа не находилось. Зачем?! И не убежать ли поскорей – мысленно, разумеется, в раздвоение, в диалог Его и Ее, чтобы заглушить томительное беспокойство?!
* * *
Глаша забыла угостить Валька кошачьей кашей, потому что была поглощена дворовыми событиями. Котята, которых она собрала в мусорном баке и подложила доброй кошке Нюшке, пропали. Нюшка ходила тревожная вокруг своего логова под лифтом, мяукала, звала – котята не откликались.
Котята выдали себя писком, их нашёл поселившийся в подъезде молодой человек, которого привели в эту трущобу превратности финансового рынка, и молодой жилец со смехом побросал их своему ротвейлеру Черчиллю, но Глаша, на свое счастье, этих подробностей не знала. Но все равно подозревала худшее.
Так что ей было не до фильма. Валёк же, оставшись без дарового ужина, долго жег свою плитку, потому что купил по дешевке очень старые кости с ошметками мяса. Такие покупают только для собак, а вот он – для себя. Варил и проклинал тех гадов и гадин, у которых собаки и кошки живут лучше людей.
Варил и проклинал, пока от длительной перегрузки не загорелся жучок. Дело было поздним вечером. От жучка загорелся деревянный щиток под счётчиком, а от щитка – обои. всё просто и обыкновенно. Валёк хотя и был пьян, но не слишком, а потому почуял наконец запах гари. Выскочив в коридор, уже полный дыма, так что не видно было и собственной руки, он понял, что надо спасаться и в чем был выскочил на лестницу. Благо не было у него имущества, которое жалко бы бросить. Чем спасся.
Глаша уже спала, но от запаха дыма проснулась. Она открыла дверь – и дым сразу заполнил комнату, застлал глаза.
Кошки полезли под кровать. Она пыталась гнать их к коридор, но там было ещё хуже. Тогда она схватила первых попавшихся, сразу одичавших, и, не обращая внимания на царапины, добежала до наружной двери, оставшейся распахнутой после бегства Валька, и выбросила кошек на лестницу. Кажется, те догадались, побежали вниз, а не наверх.
Глаша вернулась, нашарила под кроватью следующих – и вытащила их на лестницу точно таким же манером. Испуганные любимицы полосовали ее, но Глаша не замечала.
Почти невозможно было вернуться сквозь дым в третий раз, но Глаша вернулась, потому что самой дорогой своей Машки она пока не нашарила. В кухне уже горело как в огромной печи, огонь приближался, катя впереди жар. Глаша вбежала в комнату, разбила окно. На секунду дышать стало легче, Но тут же через окно пошла тяга, и дым стал ещё сильней забиваться в комнату из коридора. Глаша нащупала ещё одну кошку, бросилась было к двери – но в коридоре уже был огонь.
Глаша рванулась к окну, выбросила обезумевшую извивающуюся зверюгу – авось, не разобьется, кошка ведь, а этаж только третий! Искать дальше, искать!
Снова Глаша полезла шарить под кровать.
– Машка, Машка! Где же ты?! Машка!
Насмерть напуганная Машка не вылезала.
Глотнув из окна воздуха, Глаша снова полезла шарить под кровать – нащупала, схватила за хвост, вытащила, но не Машку, другую. Выкинула из окна, глотнула воздуха и полезла шарить снова. Не было больше возможности дышать, грудь разрывалась. Глаша дала было задний ход – и в это время рука скользнула по шерсти.
– Машка!
Глупая кошка выскользнула, Глаша снова полезла вглубь – за ней! Безумие любви оказалась сильнее жажды самосохранения. И задохнулась совсем. Обе задохнулись вместе – и Машка, и Глаша.
Новопоселившийся молодой человек спасся вместе со своим ротвейлером Черчиллем. Ошалевший от дыма пес промчался вниз по лестнице, не обратив внимания на спасавшихся тем же курсом глашиных кошек. Во время пожара в джунглях точно также мчатся плечом к плечу тигры и лани. Убежавший же первым Валёк досматривал пожар в толпе зевак. Полыхало из всех окон, а потом провалилась крыша, и в небо ударил столб искр.
– Огненный ангел! – закрестилась женщина, выбежавшая подлинно в одной рубашке. Как в волнующем бесконечном фильме с продолжениями, который так любила Глаша.
Старый дом с деревянными перекрытиями выгорел внутри от третьего этажа до шестого. Кроме Глаши погибли ещё трое, если считать только людей. Но те кошки, которых Глаша успела выкинуть из окна, выжили. Так что не зря.
Валёк боялся только одного: что узнают, что дом сгорел из-за его жучка. Экспертиза показала потом: из-за старой электропроводки. Но конкретно на него не указала. И Валёк пришел как все погорельцы требовать нового жилья и компенсации! И действительно получил новую комнатенку – после чего окончательно успокоился.
Догадливый Онисимов оценил дар судьбы и на другой же день объявил прямо над открытым гробом нетленной Зои, что дом готов был гореть давно, но стоял, пока в нем пребывал Истинный Учитель! А когда Учитель покинул обреченный дом, тот и сгорел на другой же день.
Дом сгорел не на другой день, а через месяц, но молва приняла и понесла уплотненные события: на другой же день!!
Об этом говорил весь город, а Светлана Саврасова подтвердила по телевизору.
* * *
Ну и кто оплачет Глашу, кто оплачет Машку? Хорошие ведь были существа, добрые – а в последний месяц и счастливые.
Люди Глашу не оплачут, а уж Машку – тем более. Глаша вообще осталась «пропавшей без вести», если когда-нибудь поинтересуются её дети: нигде она не числилась как жительница сгоревшего дома, тело её перегорело в пожаре почти до пепла, а несколько обугленных костей остались неопознанными.
Господствующее Божество всё знает, и судьбы Глаши и Машки, естественно, знает тоже. Знает и их чистые души.
Но Оно не знает сожалений, потому что Оно лишено личных любовей и значит – личных утрат. И Оно не дряхлеет, а потому Его восприятие ровное: близкая память для Него не отличается от далекой, игры первых рыб в новом и чистом мировом океане так же близки, так же произошли для Него только вчера, как и пожар на Советской.
Непостижимое и страшное свойство абсолютной и ровной памяти, когда ничто не забыто, но и никто не оплакан. Только так и можно нести бремя нестираемых воспоминаний. И потому-то воспоминания Ему абсолютно неинтересны, что прошло – то кануло, что известно – то банально, и только каждый новый миг, несущий ещё только совершающиеся, ещё не завершившиеся события достоин Его внимания и интереса.
И потому награда Глаше и Машке в них самих, в том счастливом месяце, когда Машка каждую ночь громко и упоенно мурлыкала, устраиваясь у Глаши на груди. Месяц пролетел – и всё кануло: и пережитое недолгое счастье, и перенесенные краткие страдания в финале. Кануло в бесконечную ровную память Господствующего Божества, откуда Оно никогда эти воспоминания не извлечет.
* * *
Олена, добравшись из Архангельска, услышала прямо на вокзале про чудесное спасение нового Учителя Истины, совершившего исход из обреченного дома как раз накануне гибельного пожара, про светлого Отрока, про Сына Бога-Отца и Богини-Матери. Почему, уходя из обреченного дома, Светлый Отрок не предостерег оставшихся жителей, никто вопросом не задавался.
Олена добралась, расспрашивая по дороге, в ДК Пищевиков, который оказался совсем недалеко от вокзала. Нетленное тело красивой девушки лежало в открытом гробу всё в цветах. Старухи, сновавшие вокруг, подтвердили:
– Больше месяца красуется, родимая. И чудеса совершает, как святая.
Олена подумала, что если бы Гаврюша лежал вот такой – красивый и нетленный, она бы не отходила от гроба и служила бы ему как живому. Но – не дал Господь даже такого горького счастья. А молодой святой девушке – дал.
Олена заплакала сразу и от прежнего своего горя, и от нежданного нового умиления.
Юный златокудрый Учитель в синей накидке заметил Олену, участливо спросил:
– Какое у тебя горе, сестра?
Как хорошо, что вот она – сестра. А этот святой Отрок – брат. Олена зарыдала ещё сильнее. Дионисий погладил её по волосам.
– Ну ничего, ничего. Отец и Мать Мои Небесные помогут.
– Что мне делать, святой братик, что мне делать?!
– Поклониться Небесным Супругам, Они помогут.
– Я поклонюсь, а что мне делать?! Куда ехать дальше, кому служить?!
Дионисий распознал по нажиму на букву О, что девушка нездешняя, наверное, северная.
– Ты откуда приехала? Не из Архангельска ли, как Ломоносов?
Про Ломоносова Олена не слышала, а само упоминание Архангельска показалось чудом: всё видит насквозь Святой Учитель. Она разрыдалась пуще и рассказала всё.
Дионисий слушал и думал, что возникает новая проблема:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
С полной непринужденностью – уверенность в себе не покинула его и здесь, в этой его alma mater – он подошел к Кляну:
– Мы так не договаривались, шеф. Я ходил учиться. За все заплачено. Спасибо за науку и я пошёл.
Колян нехорошо улыбнулся:
– Не скачи слишком быстро, мальчик. Пошёл? Вот и пошли. Мэтр тебя очень любит, рад будет посидеть вместе.
И настойчиво подтолкнул к кабинету мэтра Акиро, где Левон ещё не бывал ни разу.
Кабинет оказался пуст и прост: канцелярский стол, два стула, кушетка. А говорили, тут собрана вся восточная роскошь!
Мэтр сидел за столом и вполне прозаически писал что-то на старом – Левон разглядел сразу – компьютере.
– Вот, мэтр, посмотри: говорит, он дружить с нами не договаривался.
– Нехорошо, юноша. Дружба – высшая добродетель.
– Сказали, куда-то ехать, с кем-то разбираться. Я не бык – ходить на разборки.
– А ты чего хочешь? С пеленок в авторитеты? Ты пройди снизу доверху, Сам Суворов начинал служить солдатом, – крайне неожиданно сослался мэтр.
– А зачем мне проходить и служить? Я учился для себя.
– Для себя – нехорошо. Надо для коллектива, – вмешался Колян. – Сразу видно: молодой. Мы на комсомоле воспитаны, у нас коллективизм в крови. А теперь без комсомола гнилые индивидуалисты вырастают.
И Колян укоризненно покачал головой.
– Не надо мне никакого коллективизма!
Уверенность в себе стремительно убывала, но Левон ещё хорохорился – внешне.
– А ты уже в коллективе, мальчик, – ласково сообщил мэтр. – В дружном и крепко спаянном. Тебя ведь менты ищут по мокрому делу, а дружный коллектив тебя прикрывает. И прикроет, пока и ты хорош к коллективу. А перестанет прикрывать коллектив – и прямой тебе путь на нары. В пресс-хатах таких красивых мальчиков очень любят, есть хороший шанс, станешь любимой женой у Трофимчика или Зявы. Зява ведь сейчас там парится, да?
– Парится Зява! – подхватил Колян. – Недавно чиркал: некому врезать шершавого; пришлите бердыча и пуфика. Пуфик – это ты, понял, если станешь ещё чирикать! Сейчас подадут тачки и поедешь со всеми, понял? А я присмотрю особо.
– Колян присмотрит, – благодушно кивнул мэтр.
Мэтр Акиро давно заметил Левона и сразу возложил на него определенные надежды: сюда не так часто заглядывают умные интеллигентные мальчики. А интеллект очень ценен именно тогда, когда есть сила.
Никогда ещё Левону не было так худо. Вот и влип! Повязали кровью, а он-то думал – экзамен сдал. И теперь от них не вырваться: придётся ездить на разборки, или, может, поставят охранять шефа. Он собрался после школы поступать на финансовый факультет – а может, и на юридический, а получится для него теперь юриспруденция совсем с другой стороны. Убежать, конечно, можно, но ведь найдут. Если только не бежать до самого Сахалина.
А все прочие, похоже, не горевали. Похоже, думали, что профессиональный бандит – надежная профессия. И доходная.
Ваня Морький прямо радовался перспективе мочить чичмеков.
Подъехали два джипа, и новобранцев погрузили. Солдат-новобранцев на джипах не развозят, так что служба действительно обещает доходную жизнь.
Приехали к метро «Автово» и получили команду, какие ларьки крушить. Было уже около одиннадцати, довольно-таки редкие выходцы из метро поспешно шли мимо, милиция куда-то исчезла – и ребята повеселились.
После пережитого в кабинете мэтра страха на Левона напало возбуждение. Он тренировал удары: прошибал деревянную стенку ногой с разворота, рубил ребром ладони. В некоторых приговоренных ларьках обнаружились поздние торговцы, им дали выйти, лишь избив в целях более доходчивого внушения. И торговцам повезло, потому что вполне могли и сжечь их заживо по ошибке – подобно тому как сжигали раскольников в деревянных срубах. Вдоволь накрушившись, запалили пустые искореженные ларьки. Так что время провели весело. Потом по команде мгновенно погрузились в джипы – и растворились в ночи, так что высунувшаяся наконец милиция даже не успела заметить номера.
Теперь, когда всё благополучно закончилось, ребята шумели и дурачились.
– А этот-то, на карачках выполз – усекли? Я от смеха уссался!
– Лопочет: «Не нада… я сама…» А у самого усы на морде – «сама»…
Колян, специально приглядывавший за Левоном, остался вполне доволен: мальчик поработал от души. Всем парням было вручено за труды по стольнику и наказано, чтобы являлись и впредь по первому зову, потому что отлынивать от общего дела никому не позволено: тут настоящая работа, а не какой-нибудь профсоюз!
Левон хотя и повеселился у ларьков, вернулся домой мрачный. Заработанный стольник его радовал мало, хотя лишних стольников не бывает. Но он понимал, что такими безобидными фейерверками дело не кончится. Да и фейерверки можно оформить по статье, если дорогие товарищи приговорят сдать его ментам. Не говоря о тренировке на живых манекенах. А он не хочет бандитской жизни, не хочет! У него совсем другие планы на будущее.
Испуган и недоволен вечерним опытом остался один Левон.
Остальные новобранцы считали, что нашли отличную службу: высокооплачиваемую, настоящую мужскую, которой можно гордиться перед девочками и друзьями, наконец – надежную, не грозящую внезапной безработицей.
А Левон, вопреки моде, не желал погрузиться в навязанную ему профессию, но никакого выхода видно не было. Ведь у этих подонков нет никакой совести! Левон имел право сетовать, потому что его собственная совесть пребывала в абсолютной чистоте и безмятежности.
* * *
Интересный вопрос: а существует ли совесть у Самого Господствующего Божества?!
Несчётное число существ страдает во Вселенной, которую Оно своевольно создало – это ли не испытание для Его совести? Перекладывать ответственность, например, на людей – все равно что отцу с матерью перекладывать ответственность на пятилетних отпрысков, играющих спичками по собственному их родительскому попущению.
Да и страдания явились в мир ещё задолго до появления разумных планетян. Все живые субъекты поедом поедают друг друга, становясь в очередь – и в конце концов замыкают круг.
Поедающие урчат от удовольствия, но поедаемые – страдают. Им – больно. Должно ли Оно чувствовать неловкость за такое мироустройство?
А всё оттого, что пристрастилось Оно наблюдать за играми мелких существ, всех этих разнообразных планетян. А наблюдая – замечать их так называемые «страдания». Излечить Его от столь недостойной слабости должны бы именно люди, о страданиях которых Оно стало слишком часто задумываться: ведь милейший гуманнейший профессор, наблюдая в микроскоп, как запущенные в культуру грибки плесени убивают безобидных кишечных палочек, страданий совести не испытывает. Да что грибки и палочки – многие ли из милых профессоров замечают страдания подопытных лягушек, крыс, собак, которых разнообразно и долго режут безо всякого зазрения? А уж про бойни и говорить нечего: вообразили люди, что они выше коров или овец – и режут их, ничуть не вспоминая про совесть. А Оно вдруг начинает вопрошать себя: по совести ли Оно поступает с микроскопическими планетянами?! Смешная слабость. В жалком же положении Оно окажется и будет недостойно Своей великой миссии, если превратится в слугу на посылках при этих тварях.
Считая себя отдельными существами, достойными отдельных судеб, планетяне пародируют Его, потому что только Оно существует вечно, а значит – только Его существование – ценно, только Оно – индивидуально, не являясь частью взаимнорегулируемой системы. Да, Оно влияет на Космос, но Космос не влияет на Него, Оно – вне регуляции.
Понятие совести нужно соотносить с понятием цели. Для чего существует Господствующее Божество? Соответствуют ли Его творения цели существования?!
Удивительно, но прежде Оно не задумывалось о смысле Собственного бытия. Определило Оно цель существования малых планетян, которые массой своей призваны преодолевать энтропию – и считало Оно что этим всё сказано. Но ведь нужно спросить и дальше: а зачем преодолевать энтропию?! Зачем длить существование Космоса, не лучше ли постепенно снова погрузиться в Хаос, обогатившись увлекательными воспоминаниями?!
А действительно: зачем эта бесконечность?! Что в ней?!
Если бы Оно имело тело, имело бы хоть какую-то форму, Оно бы заворочалось беспокойно от такой внезапной мысли. А так – так Оно включило всё Свое всеведение, но быстрого и ясного ответа не находилось. Зачем?! И не убежать ли поскорей – мысленно, разумеется, в раздвоение, в диалог Его и Ее, чтобы заглушить томительное беспокойство?!
* * *
Глаша забыла угостить Валька кошачьей кашей, потому что была поглощена дворовыми событиями. Котята, которых она собрала в мусорном баке и подложила доброй кошке Нюшке, пропали. Нюшка ходила тревожная вокруг своего логова под лифтом, мяукала, звала – котята не откликались.
Котята выдали себя писком, их нашёл поселившийся в подъезде молодой человек, которого привели в эту трущобу превратности финансового рынка, и молодой жилец со смехом побросал их своему ротвейлеру Черчиллю, но Глаша, на свое счастье, этих подробностей не знала. Но все равно подозревала худшее.
Так что ей было не до фильма. Валёк же, оставшись без дарового ужина, долго жег свою плитку, потому что купил по дешевке очень старые кости с ошметками мяса. Такие покупают только для собак, а вот он – для себя. Варил и проклинал тех гадов и гадин, у которых собаки и кошки живут лучше людей.
Варил и проклинал, пока от длительной перегрузки не загорелся жучок. Дело было поздним вечером. От жучка загорелся деревянный щиток под счётчиком, а от щитка – обои. всё просто и обыкновенно. Валёк хотя и был пьян, но не слишком, а потому почуял наконец запах гари. Выскочив в коридор, уже полный дыма, так что не видно было и собственной руки, он понял, что надо спасаться и в чем был выскочил на лестницу. Благо не было у него имущества, которое жалко бы бросить. Чем спасся.
Глаша уже спала, но от запаха дыма проснулась. Она открыла дверь – и дым сразу заполнил комнату, застлал глаза.
Кошки полезли под кровать. Она пыталась гнать их к коридор, но там было ещё хуже. Тогда она схватила первых попавшихся, сразу одичавших, и, не обращая внимания на царапины, добежала до наружной двери, оставшейся распахнутой после бегства Валька, и выбросила кошек на лестницу. Кажется, те догадались, побежали вниз, а не наверх.
Глаша вернулась, нашарила под кроватью следующих – и вытащила их на лестницу точно таким же манером. Испуганные любимицы полосовали ее, но Глаша не замечала.
Почти невозможно было вернуться сквозь дым в третий раз, но Глаша вернулась, потому что самой дорогой своей Машки она пока не нашарила. В кухне уже горело как в огромной печи, огонь приближался, катя впереди жар. Глаша вбежала в комнату, разбила окно. На секунду дышать стало легче, Но тут же через окно пошла тяга, и дым стал ещё сильней забиваться в комнату из коридора. Глаша нащупала ещё одну кошку, бросилась было к двери – но в коридоре уже был огонь.
Глаша рванулась к окну, выбросила обезумевшую извивающуюся зверюгу – авось, не разобьется, кошка ведь, а этаж только третий! Искать дальше, искать!
Снова Глаша полезла шарить под кровать.
– Машка, Машка! Где же ты?! Машка!
Насмерть напуганная Машка не вылезала.
Глотнув из окна воздуха, Глаша снова полезла шарить под кровать – нащупала, схватила за хвост, вытащила, но не Машку, другую. Выкинула из окна, глотнула воздуха и полезла шарить снова. Не было больше возможности дышать, грудь разрывалась. Глаша дала было задний ход – и в это время рука скользнула по шерсти.
– Машка!
Глупая кошка выскользнула, Глаша снова полезла вглубь – за ней! Безумие любви оказалась сильнее жажды самосохранения. И задохнулась совсем. Обе задохнулись вместе – и Машка, и Глаша.
Новопоселившийся молодой человек спасся вместе со своим ротвейлером Черчиллем. Ошалевший от дыма пес промчался вниз по лестнице, не обратив внимания на спасавшихся тем же курсом глашиных кошек. Во время пожара в джунглях точно также мчатся плечом к плечу тигры и лани. Убежавший же первым Валёк досматривал пожар в толпе зевак. Полыхало из всех окон, а потом провалилась крыша, и в небо ударил столб искр.
– Огненный ангел! – закрестилась женщина, выбежавшая подлинно в одной рубашке. Как в волнующем бесконечном фильме с продолжениями, который так любила Глаша.
Старый дом с деревянными перекрытиями выгорел внутри от третьего этажа до шестого. Кроме Глаши погибли ещё трое, если считать только людей. Но те кошки, которых Глаша успела выкинуть из окна, выжили. Так что не зря.
Валёк боялся только одного: что узнают, что дом сгорел из-за его жучка. Экспертиза показала потом: из-за старой электропроводки. Но конкретно на него не указала. И Валёк пришел как все погорельцы требовать нового жилья и компенсации! И действительно получил новую комнатенку – после чего окончательно успокоился.
Догадливый Онисимов оценил дар судьбы и на другой же день объявил прямо над открытым гробом нетленной Зои, что дом готов был гореть давно, но стоял, пока в нем пребывал Истинный Учитель! А когда Учитель покинул обреченный дом, тот и сгорел на другой же день.
Дом сгорел не на другой день, а через месяц, но молва приняла и понесла уплотненные события: на другой же день!!
Об этом говорил весь город, а Светлана Саврасова подтвердила по телевизору.
* * *
Ну и кто оплачет Глашу, кто оплачет Машку? Хорошие ведь были существа, добрые – а в последний месяц и счастливые.
Люди Глашу не оплачут, а уж Машку – тем более. Глаша вообще осталась «пропавшей без вести», если когда-нибудь поинтересуются её дети: нигде она не числилась как жительница сгоревшего дома, тело её перегорело в пожаре почти до пепла, а несколько обугленных костей остались неопознанными.
Господствующее Божество всё знает, и судьбы Глаши и Машки, естественно, знает тоже. Знает и их чистые души.
Но Оно не знает сожалений, потому что Оно лишено личных любовей и значит – личных утрат. И Оно не дряхлеет, а потому Его восприятие ровное: близкая память для Него не отличается от далекой, игры первых рыб в новом и чистом мировом океане так же близки, так же произошли для Него только вчера, как и пожар на Советской.
Непостижимое и страшное свойство абсолютной и ровной памяти, когда ничто не забыто, но и никто не оплакан. Только так и можно нести бремя нестираемых воспоминаний. И потому-то воспоминания Ему абсолютно неинтересны, что прошло – то кануло, что известно – то банально, и только каждый новый миг, несущий ещё только совершающиеся, ещё не завершившиеся события достоин Его внимания и интереса.
И потому награда Глаше и Машке в них самих, в том счастливом месяце, когда Машка каждую ночь громко и упоенно мурлыкала, устраиваясь у Глаши на груди. Месяц пролетел – и всё кануло: и пережитое недолгое счастье, и перенесенные краткие страдания в финале. Кануло в бесконечную ровную память Господствующего Божества, откуда Оно никогда эти воспоминания не извлечет.
* * *
Олена, добравшись из Архангельска, услышала прямо на вокзале про чудесное спасение нового Учителя Истины, совершившего исход из обреченного дома как раз накануне гибельного пожара, про светлого Отрока, про Сына Бога-Отца и Богини-Матери. Почему, уходя из обреченного дома, Светлый Отрок не предостерег оставшихся жителей, никто вопросом не задавался.
Олена добралась, расспрашивая по дороге, в ДК Пищевиков, который оказался совсем недалеко от вокзала. Нетленное тело красивой девушки лежало в открытом гробу всё в цветах. Старухи, сновавшие вокруг, подтвердили:
– Больше месяца красуется, родимая. И чудеса совершает, как святая.
Олена подумала, что если бы Гаврюша лежал вот такой – красивый и нетленный, она бы не отходила от гроба и служила бы ему как живому. Но – не дал Господь даже такого горького счастья. А молодой святой девушке – дал.
Олена заплакала сразу и от прежнего своего горя, и от нежданного нового умиления.
Юный златокудрый Учитель в синей накидке заметил Олену, участливо спросил:
– Какое у тебя горе, сестра?
Как хорошо, что вот она – сестра. А этот святой Отрок – брат. Олена зарыдала ещё сильнее. Дионисий погладил её по волосам.
– Ну ничего, ничего. Отец и Мать Мои Небесные помогут.
– Что мне делать, святой братик, что мне делать?!
– Поклониться Небесным Супругам, Они помогут.
– Я поклонюсь, а что мне делать?! Куда ехать дальше, кому служить?!
Дионисий распознал по нажиму на букву О, что девушка нездешняя, наверное, северная.
– Ты откуда приехала? Не из Архангельска ли, как Ломоносов?
Про Ломоносова Олена не слышала, а само упоминание Архангельска показалось чудом: всё видит насквозь Святой Учитель. Она разрыдалась пуще и рассказала всё.
Дионисий слушал и думал, что возникает новая проблема:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37