Дамочка
была, видно, очень любопытной: она вытягивала шейку то вправо,
то влево и поминутно становилась на цыпочки, чтобы лучше разгля-
деть, что присходит у кассы. Наконец она повернулась ко мне и
спросила:
- Вы не знаете, что там происходит?
- Простите, не знаю, - сказал я как можно суше.
Дамочка повертелась в разные стороны и, наконец, обратилась
ко мне:
- Вы не могли бы пойти и выяснить, что там происходит?
- Простите, меня это нисколько не интересует, - сказал я еще
суше.
- Как не интересует? - воскликнула дамочка, - Ведь вы же сами
задерживаетесь из-за этого в очереди!
Я ничего не ответил и только слегка поклонился. Дамочка вни-
мательно посмотрела на меня.
- Это конечно, не мужское дело стоять в очередях за хлебом, -
сказала она. - Мне жалко вас, вам приходится тут стоять. Вы дол-
жно быть холостой?
- Да, холостой! - ответил я, несколько сбитый с толку, но по
инерции продолжал отвечать довольно сухо и, при этом слегка кла-
няясь.
Дамочка еще раз осмотрела меня с ног до головы и вдруг, при-
тронувшись пальцем к моему рукаву, сказала:
- Давайте я куплю, что вам нужно, а вы подождите меня на ули-
це.
Я совершенно растерялся.
Но Сакердон Михайлович, не отвечая мне, кинулся к керосинке,
схватил занавеской кастрюльку и поставил ее на пол.
- Черт побери! - сказал Сакердон Михайлович. - Я забыл в кас-
трюльку налить воды, а кастрюлька эмалированная, и теперь эмаль
отскочила.
- Все понятно, - сказал я, кивая головой.
Мы опять сели за стол.
- Черт с ними, - сказал Сакердон Михайлович. - мы будем есть
сардельки сырыми.
- Страшно есть хочу, - сказал я.
- Кушайте, - сказал Сакердон Михайлович,- пододвигая мне сар-
дельки.
- Ведь я в последний раз ел вчера с вами в подвальчике и с
тех пор ничего не ел, - сказал я.
- Да, да, да, - сказал Сакердон Михайлович.
- Я все время писал, - сказал я.
- Черт побери! - утрированно вскричал Сакердон Михайлович, -
Приятно видеть перед собой гения.
- Еще бы! - сказал я.
- Много, поди, наваляли? - спросил Сакердон Михайлович.
- Да, - сказал я, - исписал пропасть бумаги.
- За гения наших дней, - сказал Сакердон Михайлович, поднимая
рюмку.
Мы выпили. Сакердон Михайлович ел вареное мясо, а я сардель-
ки. Съев четыре сардельки, я закурил трубку и сказал:
- Вы знаете, я ведь к вам пришел, спасаясь от преследования.
- Кто же вас преследовал? - спросил Сакердон Михайлович.
- Дама, - сказал я. Но так как Сакердон Михайлович ничего ме-
ня не спросил, а только налил в рюмку водку, то я продолжал:
- Я с ней познакомился в булочной и сразу влюбился.
- Хороша? - спроаил Сакердон Михайлович.
- Да, - сказал я, - в моем вкусе.
Мы выпили, и я продолжал,
- Она согласилась идти ко мне пить водку. Мы зашли в магазин,
но из магазина мне пришлось потихоньку удрать.
- Не хватило денег? - спросил Сакердон Михайлович.
- Нет, денег хватило в обрез, - сказал я, - но я вспомнил,
что не могу пустить ее в свою комнату.
- Что же, у вас в комнате была другая дама? - спросил Сакер-
дон Михайлович.
- Да, если хотите, у меня в комнате находится другая дама, -
сказал я, улыбаясь. - Теперь я никого к себе в комнату не могу
пустить.
- Женитесь. Будете приглашать меня к обеду, - сказал Сакердон
Михайлович.
- Нет, - сказал я, фыркая от смеха. - На этой даме я не же-
нюсь.
- Ну, тогда женитесь на той, которая из булочной, - сказал
Сакердон Михайлович.
- Да что вы все хотите меня женить? - сказал я.
- А что же? - сказал Сакердон Михайлович, напоняя рюмки. - За
ваши успехи!
Мы выпили. Видно,водка начала оказывать на нас свое действие.
Сакердон Михайлович снял свою меховую с наушниками шапку и швыр-
нул ее на кровать. Я встал и прошелся по комнате, ощущая уже не-
которое головокружение.
- Как вы относитесь к покойникам? - спросил я Сакердона Ми-
хайловича.
- Совершенно отрицательно, - сказал Сакердон Михайлович. - Я
их боюсь.
- Да, я тоже терпеть не могу покойников, - сказал я. - Под-
вернись мне покойник, и не будь он мне родственником, я бы, дол-
жно быть, пнул бы его ногой.
- Не надо лягать мертвецов, - сказал Сакердон Михайлович.
- А я бы пнул его сапогом прямо в морду,- сказал я, - Терпеть
не могу покойников и детей.
- Да, дети гадость, - согласился Сакердон Михайлович.
- А что по-вашему хуже: покойники или дети? - спросил я.
- Дети, пожалуй, хуже, они чаще мешают нам. А покойники все-
таки не врываются в нашу жизнь, - сказал Сакердон Михайлович.
- Врываются! - крикнул я и тотчас же замолчал.
Сакердон Михайлович внимательно посмотрел на меня.
- Хотите еще водки? - спросил он.
- Нет, - сказал я, но спохватившись, прибавил: - Нет, спаси-
бо, я больше не хочу.
Я подошел и сел опять за стол. Некоторое время мы молчим.
- Я хочу вас спросить, - говорю я наконец, - Вы веруете в Бо-
га?
У Сакердона Михайловича появляется на лбу поперечная морщина,
и он говорит:
- Есть неприличные поступки. Неприлично спрашивать у человека
пятьдесят рублей в долг, если вы видели, как он только что поло-
жил себе в карман двести. Его дело: дать вам деньги или отка-
зать; и самый удобный и приятный способ отказа - это соврать,
что денег нет. Вы же видели, что у того человека деньги есть и,
- Не жнаю, - ответила Марья Васильевна.
- Когда это было? - спросил я.
- Тоже не жнаю, - сказала Марья Васильевна.
- Вы разговаривали со стариком? - спросил я Марью Васильевну.
- Я, - отвечала Марья Васильевна.
- Так, как же вы не знаете, когда это было? - сказал я.
- Чиша два тому нажад, - сказала Марья Васильевна.
- А как этот старик выглядел? - спросил я.
- Тоже не жнаю, - сказала Марья Васильевна и ушла на кухню.
Я пошел к своей комнате. "Вдруг, - подумал я, - старуха ис-
чезла. Я войду в комнату,а старухи-то и нет. Боже мой! Неужели
чудес не бывает?!"
Я отпер дверь и начал ее медленно открывать. Может быть это
только показалось, но мне в лицо пахнул приторный запах начинав-
шегося разложения. Я взглянул в приотворенную дверь и на мгнове-
ние застыл на месте. Старуха на четвереньках медленно ползла ко
мне навстречу.
Я с криком захлопнул дверь, повернул ключ и отскочил к проти-
воположной стенке.
В коридоре появилась Марья Васильевна.
- Вы меня жвали? - спросила она.
Меня так трясло, что я ничего не мог ответить и только отри-
цательно замотал головой. Марья Васильевна подошла ближе.
- Вы ш кем-то ражговаривали, - сказала она.
Я опять отрицательно замотал головой.
- Шумашедший, - сказала Марья Васильевна и опять ушла на кух-
ню, несколько раз по дороге оглянувшись на меня.
- Так стоять нельзя. Так стоять нельзя, - повторил я мыслен-
но. Эта фраза сама собой сложилась где-то внутри меня. Я твердил
ее до тех пор, пока она не дошла до моего сознания.
- Да, так стоять нельзя, - сказал я себе, но продолжал стоять
как парализованный. Случилось что-то ужасное, но предстояло сде-
лать что-то, может быть, еще более ужасное, чем то, что уже про-
изошло. Вихрь кружил мои мысли, и я только видел злобные глаза
мертвой старухи, медленно ползущей ко мне на четвереньках.
Ворваться в комнату и раздробить этой старухе череп. Вот, что
надо сделать! Я даже поискал глазами и остался доволен, увидя
крокетный молоток, неизвестно для чего, уже в продолжении многих
лет, стоящий в углу коридора. Схватить молоток, ворваться в ком-
нату и трах!...
Озноб еще не прошел. Я стоял с поднятыми плечами от внутрен-
него холода. Мысли мои скакали и путались, возвращались к исход-
ному пункту и вновь скакали, захватывая новые области, а я стоял
и прислуши вался к своим мыслям и был, как-бы, в стороне от них,
и был, как бы, не их командир.
- Покойники, - объясняли мне мои собственные мысли, - народ
неважный. Их зря называли покойники, они скорее беспокойники. За
ними надо следить и следить. Спросите любого сторожа из мертвец-
кой. Вы думаете, он для чего поставлен там? Только для одного:
следить, чтобы покойники не расползались. Бывают, в этом смысле,
забавные случаи. Один покойник,пока сторож по приказанию началь-
ства мылся в бане, выполз из мертвецкой, заполз в дезинфекцион-
ную камеру и съел там кучу белья. Дезинфекторы здорово отлупце-
вали того покойника, но за испорченное белье им пришлось рассчи-
тываться из собственных карманов. А другой покойник заполз в па-
лату рожениц и так перепугал их, что одна роженица тут же произ-
вела преждевременный выкидыш, а покойник набросился на выкинутый
плод и начал его, чавкая, пожирать. А когда одна храбрая сиделка
ударила покойника по спине табуреткой, то он укусил эту сиделку
за ногу, и она вскоре умерла от заражения трупным ядом. Да, по-
койники народ неважный, и с ними надо быть начеку.
- Стоп! - сказал я своим собственным мыслям. - Вы говорите
чушь. Покойники неподвижны.
- Хорошо, - сказали мне мои собственные мысли, - войди тогда
в свою комнату, где находится, как ты говоришь, неподвижный по-
койник.
Неожиданное упрямство заговорило во мне.
- И войду! - сказал я решительно своим собственным мыслям.
- Попробуй! - насмешливо сказали мне мои собственные мысли.
Эта насмешливость окончательно взбесила меня. Я схватил кро-
кетный молоток и кинулся к двери.
- Подожди! - закричали мне мои собственные мысли. Но я уже
повернул ключ и распахнул дверь.
Старуха лежала у порога, уткнувшись лицом в пол. С поднятым
крокетным молотком я стоял наготове. Старуха не шевелилась.
Озноб прошел, и мысли мои текли ясно и четко. Я был команди-
ром их.
- Раньше всего, закрыть дверь! - скомандовал я сам себе.
Я вынул ключ с наружной стороны двери и вставил его с внут-
ренней. Я сделал это левой рукой, а в правой я держал крокетный
молоток и все время не спускал со старухи глаз. Я запер дверь на
ключ и, осторожно переступив через старуху, вышел на середину
комнаты.
Чемодан стоит передо мной, с виду вполне благоприятный, как
будто в нем лежит белье и книги. Я взял его за ручку и попробо-
вал поднять. Да, он был, конечно, тяжел, но не чрезмерно, я мог
вполне донести его до трамвая.
Я посмотрел на часы: двадцать минут шестого. Это хорошо. Я
сел в кресло, чтобы немного передохнуть и выкурить трубку.
Видно, сардельки, которые я ел сегодня, были не очень хороши
потому что живот мой болел все сильнее. А, может быть, это пото-
му, что я ел их сырыми? А, может быть, боль в животе была и чис-
то нервной.
Я сижу и курю. И минуты бегут за минутами.
Весеннее солнце светит в окно, и я жмурюсь от его лучей. Вот
оно прячется за трубу противостоящего дома, и тень от трубы бе-
жит по крыше: перелетает улицу и ложится мне на лицо. Я вспоми-
наю, как вчера в это же время я сидел и писал повесть. Вот она:
клетчатая бумага и на ней надпись, сделанная мелким почерком: -
"Чудотворец был высокого роста."
Я посмотрел в окно. По улице шел инвалид на механической ноге
и громко стучал своей ногой и палкой. Двое рабочих и с ними ста-
руха, держась за бока, хохотали над смешной походкой инвалида.
Я встал. Пора! Пора в путь! Пора отвозить старуху на болото!
Мне нужно еще занять деньги у машиниста.
Я вышел в коридор и пошел к его двери.
- Матвей Филиппович, вы дома? - спросил я.
- Дома, - отозвался машинист.
- Тогда, извините, Матвей Филиппович, вы не богаты деньгами?
Я послезавтра получу. Не могли бы вы одолжить мне тридцать руб-
лей?
- Мог бы, - сказал машинист. И я слышал, как он звякал клю-
чами, отпирая какой-то ящик. Потом он открыл дверь и протянул
мне новую красную тридцатирублевку.
- Большое спасибо, Матвей Филиппович, - сказал я.
- Не стоит, не стоит, - сказал машинист.
Я сунул деньги в карман и вернулся в свою комнату. Чемодан
спокойно стоял на прежнем месте.
- Ну теперь в путь, без промедления, - сказал я сам себе.
Я взял чемодан и вышел из комнаты. Марья Васильевна увидела
меня с чемоданом и крикнула: - Куда вы?
- К тетке, - сказал я.
- Шкоро приедете? - спросила Марья Васильевна.
- Да,- сказал я. - Мне нужно только отвезти к тетке кое-
какое белье. А приеду, может быть, и сегодня.
Я вышел на улицу. До трамвая я дошел благополучно, неся чемо-
дан то в правой, то в левой руке.
В трамвай я влез с передней площадки прицепного вагона и стал
махать кондукторше, чтобы она пришла получить за багаж и билет.
(Я не хотел передавать единственную тридцатирублевку через весь
вагон и не решался оставить чемодан и сам пройти к кондукторше.)
Кондукторша пришла ко мне на площадку и заявила, что у нее нет
сдачи. На первой же остановке мне пришлось слезть.
Я стоял злой и ждал следующего трамвая. У меня болел живот и
слегка дрожали ноги.
И вдруг я увидел мою милую дамочку: она переходила улицу и не
смотрела в мою сторону.
Я схватил чемодан и кинулся за ней. Я не знал как ее зовут, и
не мог ее окликнуть. Чемодан страшно мешал мне: я держал его пе-
ред собой двумя руками и подталкивал его коленями и животом. Ми-
лая дамочка шла довольно быстро, и я чувствовал, что мне ее не
догнать. Я был весь мокрый от пота и выбивался из сил. Милая да-
мочка повернула в переулок. Когда я добрался до угла - ее нигде
не было.
- Проклятая старуха! - прошипел я, бросая чемодан на землю.
Рукава моей куртки насквозь промокли от пота и липли к рукам.
Я сел на чемодан и, вынув носовой платок, вытер им шею и лицо.
Двое мальчишек остановились передо мной и стали меня рассматри-
вать. Я сделал спокойное лицо и пристально смотрел на ближайшую
подворотню, как бы поджидая кого-то. Мальчишки шептались и пока-
зывали на меня пальцами. Дикая злоба душила меня. Ах, напустить
бы на них столбняк!
И вот из-за этих паршивых мальчишек я встаю, поднимаю чемо-
дан, подхожу к подворотне и заглядываю туда. Я делаю удивленное
лицо, достаю часы и пожимаю плечами. Мальчишки издали наблюдают
за мной. Я еще раз пожимаю плечами и заглядываю в подворотню.
- Странно, - говорю я вслух, беру чемодан и тащу его к трам-
вайной остановке.
На вокзал я приехал без пяти минут семь. Я беру обратный би-
лет до Лисьего Носа и сажусь в поезд.
В вагоне, кроме меня, еще двое: один, как видно, рабочий, он
устал и, надвинув кепку на глаза, спит. Другой, еще молодой па-
рень, одет деревенским франтом: под пиджаком у него розовая ко-
соворотка, а из-под кепки торчит курчавый клок. Он курит папи-
роску, всунутую в ярко-зеленый мундштук из пластмассы.
Я ставлю чемодан между скамейками и сажусь. В животе у меня
такие рези, что я сжимаю кулаки, чтобы не застонать от боли.

IV
М А Л Е Н Ь К И Е П Ь Е С Ы
ДЕВИЦА.
Подруги! Где вы?! Где вы?!
Пришли четыре девы,
сказали:"Ты звала?"
ДЕВИЦА (в с т о р о н у).
Я зла!
ЧЕТЫРЕ ДЕВИЦЫ НА ПОДОКОННИКЕ.
Ты не хочешь нас, Елена.
Мы уйдем. Прощай, сестра!
Как смешно твое колено,
ножка белая востра.
Мы стоим, твои подруги,
места нету нам прилечь.
Ты взойди на холмик круглый,
скинь рубашку с голых плеч.
Ты взойди на холмик круглый,
скинь рубашку с голых плеч.
ЧЕТЫРЕ ДЕВИЦЫ, СОЙДЯ С ПОДОКОННИКА.
Наши руки поднимались,
наши головы текли.
Юбки серенькие бились
на просторном сквозняке.
ХОР. Эй вы, там не простудитесь
на просторном сквозняке!
ЧЕТЫРЕ ДЕВИЦЫ, ГЛЯДЯ В МИКРОСКОП.
Мы глядели друг за другом
в нехороший микроскоп.
Что там было, мы не скажем:
мы теперь без языка.
Только было там крылечко,
вился холмик золотой.
Над холмом бежала речка
и девица за водой.
Говорил тогда полковник,
глядя вслед и горячо:
"Ты взойди на этот холмик,
обнажи свое плечо."
ЧЕТЫРЕ ДЕВИЦЫ, ИСЧЕЗНУВ И ЗАМОЛЧАВ.
ПОЧ - ЧЕМ - МУ!?
В с ё
18 февраля 1927 г.
Петербург.

лодка созданная человеком
дом на площади моего пана
не улететь мне совсем навеки
цветы кидая с аэроплана
как же я в тигровой шкуре
позабытый всем огулом
удержу моря и бури
открывая ход акулам
о прибрежные колени
ударяет вал морской
сквозь волну бегут олени
очи полные тоской
небо рухнет - море встанет
воды взвоют - рыба канет
лодка - первое дитя
нож кремневый; он свидетель
зверем над водой летя
посреди воздушных петель
надо мной сверкает клином
обрывает веточки малинам.
Чем же буду я питаться
на скале среди воды?
Чем кормить я буду братца?
Что Ку есть будешь ты?
КУ. Похлебка сваренная из бобов
недостойна пищи Богов
и меня отшельника Ламмед - Вов
люди, птицы, мухи, лето, сливы
совершенно меня не пленяют
красные плоды
яблоки и сады
звери жмутся они трусливы
лапы точат на все лады
козы пестрые - они пугливы
реки, стройные пруды
морские пучины, озера, заливы
родник пускает воды струю
около я с графином стою
буду пить эту воду на земле и в раю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21