усилия Ребус
игнорировали решительно все, кроме тех, кто давно проникся благородным
стародавним предубеждением против монархии и Плашков. Из этого общего
правила были только два исключения. Первое - Чиддингфолд, молчаливо
признанный "ничьей землей" между двумя фракциями, а второе - Хоу,
начальник отдела мод.
Хоу был идеальным объектом для кулуарной обработки. Ни одна кулуарная
беседа с ним не пропадала впустую. Начать с того, что Хоу не питал
предубеждения ни к кому, даже к тем, против кого предубеждены были почти
все. Он считал, что Ноббс в глубине души искренен. Он верил, что у
Голдвассера много достоинств и что Нунна никто не понимает. Он во
всеуслышание заявлял, что Мак-Интош не виноват, если родился шотландцем.
Но, главное, душа у Хоу была открытая, восприимчивая к новым идеям.
Как говорится, нараспашку. Мнения, теории, философские концепции входили у
него в одно ухо, ненадолго задерживались и под напором новых убеждений и
взглядов выталкивались через другое. Ламаркизм, монтеизм, фрейдизм,
бухманизм, клейнизм, шпенглеризм - все это втягивалось сквозняком, весело
кружилось внутри и уплывало прочь как ветром сдутое. Все зависело от того,
кто последним беседовал с Хоу. Встретит он, например, во вторник утром
человека, верящего в иглоукалывание, дешевые займы и викторианские обои
ручного наката, и день-деньской будет хранить твердую, искреннюю верность
этим идеалам готовый ради них на пытки и мученичество. Но к вечеру того же
вторника ему встретится человек, который скажет, что в идеях
иглоукалывания, дешевых займов и викторианских обоев ручного наката есть
элементарные логические изьяны, и в среду Хоу будет источать тихую жалость
к наивным, доверчивым простакам, замороченным этими идеями. "работать надо
по системе", - скажет ему бывало Роу за утренним кофе. "знаю", - ответит
Хоу, его добрые серые глаза засветятся искренним сочувствием, и он будет
работать по системе до самого перерыва, а там Мак-Интоша дернет нелегкая
заметить между двумя ложками супа: "система - это методика машин и
дураков". "знаю", - ответит Хоу мягко, чтобы Мак-Интош не догадался, сколь
тривиально его замечание. И всю вторую половину дня Хоу проработает
бессистемно. Человек величайшей скромности, он знал, что в прошлом часто
заблуждался и ныне ему явно не пристало бросать камень в самую что ни на
есть бредовую идею, отказываться принять ее и приютить. Его мозг, не
обремененный способностью к критическому мышлению, функционировал шустро и
энергично, сплошь и рядом чужие доводы убеждали Хоу, прежде чем собеседник
успевал изложить их до конца. Скажут ему, бывало: "право же, ваша теория
несостоятельна. Ведь если рассмотреть все доказательства..." "знаю, -
ответит тут же Хоу. - знаю. Действительно, абсолютно несостоятельна".
В институтском воздухе только и слышалось симпатичное бормотание -
это Хоу мягко повторял свое "знаю". Хоу любили все, ибо считали, что его
идеи созвучны их собственным, и Хоу всех любил примерно по тем же
причинам.
дом у Хоу был такой же открытый, как и душа. Люди, едва знакомые с
хозяином, приходили к ужину, оставались переночевать и задерживались на
несколько месяцев, ссорились друг с другом, ломали мебель и выезжали под
напором вновь прибывших. Время от времени без всяких поводов вспыхивали
чудовищные пьянки, дом наполняли какие-то мерзкие личности и славные люди,
которые притворялись мерзавцами, чтобы не обращать на себя излишнего
внимания, а потом так же внезапно и необъяснимо все затухало.
жилище супругов Хоу, "дом всех святых", хорошо соответствовало такому
режиму. это была неоготическая церковь хIх века, которую Хоу с женой сами
перестроили и отремонтировали. Стряпали они в ризнице на искусно
реставрированной плите ранней викторианской эпохи, спали в эффектных
матросских гамаках в северном клиросе, ели в алтаре. Поперечные нефы
перегородили стенками и каучуконосными растениями, выкроив из северного
нефа комнату для игр, а из южного - лоджию-солярий, хотя палящий зной
полуденного солнца заметно умерялся, пока лучи процеживались сквозь образа
св.артура, св.джайлса, св.бэриана и св.мод. крипту сдавали как
однокомнатную квартиру, а весь корабль церкви остался нетронутым, служил
столовой и гостиной одновременно. к купели приладили краны с горячей и
холодной водой.
эффект усиливали забавные предметы декоративного назначения: старая
лебедка, электрофорная машина, епископская риза, эмалированные
викторианские картинки - реклама ваксы и серных спичек, коллекция вставных
зубов времен короля эдуарда. Подобно бездомным скитальцам и вехиколепным
пышнохвостым кометам, легендарного гостеприимства Хоу домогалась вся
заваль лавок старого хлама со всего мира. В их доме это добро успевало
отдышаться на пути к помойке, а затем его выкидывали ради еще более
вопиющей дребедени.
Однажды вечером, в самый разгар веселья, Хоу, к своему удивлению и
удовольствию, обнаружил, что среди гостей присутствует чуть ли не весь
штат института имени Уильяма Морриса. Наверное, кто-то разослал им
приглашения. Во всяком случае, вечер прошел на редкость удачно. При виде
"дома всех святых" сотрудники института ахнули, ибо, хотя многие
переоборудовали под жилье нечто сугубо для этого не приспособленное,
однако никто из них не посягнул на большее, чем коттеджи ремесленников,
конюшни и приюты "армии спасения". ради такого случая купель превратили в
чашу для пунша, и вскоре весь неф огласился немыслимым гамом: каждый
разговаривал все громче и громче, стараясь перекричать эхо, оглушительно
гудевшее под крышей, и не было, пожалуй, такого уголка в помещении, где
хоть кто-нибудь слышал, что говорит сосед, а это придавало сборищу особую
прелесть - ведь не исключено, что со всех сторон так и брызжет ум и
остроумие, стоит только вслушаться.
Плашков обхаживала Хоу, льстила ему, как только могла.
- право же, вы на редкость удачно распорядились помешением, невнятно
изрекла она.
- знаю, - отвечал Хоу, уверенный, что она выдвинула очередную
политическую или социологическую теорию.
- это я про вас! - крикнула Плашков: ее хорошо поставленный
женственный голос не был способен подняться выше известной ноты. Удачно!
- знаю. Действительно, на редкость удачно, - с восхищением сказал
Хоу, уже наслышанный о работах васс.
Прибыли Чиддигфолд с женой и присоединились к своим подданным. Они
встали как две гиганстские снежные бабы, на голову выше остальных,
массивные, недвижимые, замораживающие все поблизости. Чиддингфолд,
казалось, стремился съежится и уменьшиться, будто норовил стряхнуть с себя
необозримую полноту власти и хоть на один вечер уподобиться простым людям.
Откуда-то из глубин этой громадной крепости выглядывал маленький человечек
и улыбался вымученной улыбкой узника - человечек отменно красноречивый,
если учесть, сколько времени он провел в одиночном заключении. "привет", -
говрил он каждому, кто подходил достаточно близко, и застенчиво улыбался.
Голдвассер очутился рядом с директором.
- привет, - сказал Чиддингфолд.
- Добрый вечер, директор, - сказал Голдвассер.
директор улыбнулся. И Голдвассер улыбнулся. больше говорить было не о
чем. Но Голдвассер чувствовал, что обязательно надо сказать еще
что-нибудь. Стояли они так, словно беседовали. Значит, должна же
завязаться какая-то беседа, пусть даже минимальная. глаза Чиддингфолда
медленно опускались, пока не впились в непритязательные солнечные
сплетения людей, находящихся от него на средней дистанции, а на губах его
еще замешкались следы улыбки, словно крошки от холодной закуски. В
отчаянии Голдвассер огляделся по сторонам, отыскивая подходящую тему.
Искусство? политика? социология? ни об одном из этих предметов ему ничего
не лезло в голову. Он не мог вспомнить ни единой фамилии художника, ни
единого злободневного вопроса политики или социологии. Его умственная
деятельность была парализована, окоченела от волн холода, которые вопреки
всем своим усилиям излучал Чиддингфолд. Голдвассер долго обозревал
содержимое своего бокала, затем отпил из него медленно и вдумчиво. Бокал
уже давно был пуст.
- что ж, - сказал наконец Голдвассер, - по крайней мере каждый из нас
теперь может утверждать, что в воскресенье побывал в храме божием.
На мгновение глаза Чиддингфолда задержались на Голдвассере. В их
глубине что-то промелькнуло - какая-то глубоко личная мука. улыбка
расширилась до предела вежливости, затем сузилась донельзя. "беседа
состоялась, - подумал Голдвассер, - теперь интервью не стыдно и
закруглить".
- Мне надо идти, - скзал он.
Чиддхнгфолд опять улыбнулся, на сей раз отрешенно, точно семейной
шутке, которая пробудила в нем затаенную тоску о прошлом. гNлдвассер
выждал еще несколько секунд и отошел с таким решительным видом, будто
спешил по срочному вызову.
Повсюду стоял прежний гам. Те из гостей, кто не имел отношения к
институту, вслух возмущались теми, кто имел к нему отношение.
- что это за люди? - кричали они друг другу.
- какие люд
- А вот эти падлы в твидовых спортивных пиджаках.
- по-моему, они из какого-то института.
- так что же они здесь делают?
- говорят, это друзья Хоу.
- странные у него друзья.
- подонки они, все до единого.
- знай себе стоят и разговаривают между собой.
- Вижу. Только компанию портят.
- Да.
В одном из уголков с плохой акустикой Роу во весь голос вел
профессиональный разговор с Хоу.
- Моя личная точка зрения, - прорывались отдельные слова, - ... где
бы ни... Решения... конечное количество возможных вариантов... Справится
вычислительная...
- это верно, - прокричал Хоу.
- лично я... Красивая идея... Программа... Писать порнографические...
- знаю. Как вы сказали?
- порнографические романы.
- знаю.
- и...
- Вот именно.
- и справочники по сексу.
- знаю. Знаю.
люди упорно подходили к миссис Плашков и спрашивали, пришел ли вместе
с ней ее муж.
- ...думаю... где-то здесь, - отвечала она.
- ...прямо умирает...
- Ах, нет... жив и здоров...
- нет, я всегда... Познакомиться.
Нунн был в отличной форме. Он давал миссис Хоу подробный отчет о игре
каждого члена английской сборной в течении всего 15-го международного
чемпионата. Он понимал, что миссис Хоу ничего не смыслит в регби, и потому
любезно переводил свой рассказ на язык футбола. Ему приходило в голову,
что, возможно, миссис Хоу ничего не смыслит и в футболе, но ведь есть
предел человеческим возможностям развлекать ближних свих. Никто не скажет,
твердил себе Нунн, что он не лезет из кожи вон, стараясь быть
обходительным даже с самыми безнадежными занудами. шуточки он отпускает -
и разъясняет - в самой пикантной и смачной манере. Но ей-богу, если миссис
Хоу не перестанет смотреть мимо него загнанным, одичалым взглядом, он
занесет ее фамилию в свой справочник по бадминтону, иначе пусть его
кастрируют.
Голдвассер чуть-чуть перебрал - достаточно, чтобы изумляться, сколь
искусно он это скрывает. Видел он лишь прямо перед собой, как лошадь в
шорах, и ограниченность поля зрения, казалось, необычайно способствовала
концентрации его умственных способностей. На глаза ему попалась кафедра, и
он глубоко и неповторимо осознал всю нелепость находки - церковная кафедра
на званом вечере! Он не мог не улыбнуться. Не мог согнать с лица эту
улыбку.
Несколько позже он обнаружил рядом с собой Плашков. Она что-то
говорила ему совсем невнятно, и ее глаза, брови и складки вокруг рта
служили прелестной иллюстрацией к нерасслышанным мыслям. Плашков казалась
Голдвассеру далекой, как будто он смотрел на нее в перевернутый телескоп.
Он преисполнился к ней жалости. каждая ее безукоризненная улыбка, каждое
изящное поднятие бровей источали, казалось, невыразимую грусть.
- Ах, Плашков, Плашков, Плашков! - услышал он собственный вздох.
- прошу прощения? - переспросила она невнятно.
- А х п л а ш к о в ! - взревел он.
Она одарила его вежливой улыбкой абсолютного непонимания.
- как интересно, - сказала она.
Он жаждал хоть чем-то ее подбодрить.
- у вас красивые глаза, - сказал он. - зеркало вашей прекрасной души.
- прошу прощения? - сказала она.
- к р а с и в ы е г л а з а! - прокричал он. На ее лице отразилось
недоумение.
- р о в н ы е з у б ы! - проревел он. с т р о й н ы е н о г и!
Он сжал ей руку.
- Ах Плашков, - сказал он. - я боготворю вас издали. б о г о т в о р
ю! я! о ч е н ь! и з д а л и!
Плашков стремительно высвободила руку и исчезла из его поля зрения в
сумятице толпы. Когда он увидел ее снова, она говорила что-то миссис Хоу,
и обе смотрели в его сторону. миссис Хоу, казалось, была чем-то очень
озабочена.
В северном нефе Хоу излагал миссис Роу свое жизненное кредо.
- лично я считаю, - кричал он, - нам надо решить, что делать с
вычислительными машинами. Существует бесконечное число возможных
вариантов, но лично я думаю, что выбирать надо между порнографическими
романами и справочниками по сексу.
- что? - воскликнула миссис Роу.
- М е ж д у п о р н о г р а ф и ч е с к и м и р о м а н а м и и с п р
а в о ч н и к а м и п о с е к с у.
- что с ними?
- Д о л ж н ы л и и х п и с а т ь в ы ч и с л и т е л ь н ы е м а ш и
н ы.
- Вычислительные машины? с чего бы это?
- знаю. Знаю. Вовсе не с чего.
Миссис Мак-Интош застряла возле Ноббса. Он прижал ее к столику с
закусками и всякий раз, когда она пыталась отойти, хватал земляные орешки,
хворост или крутоны с сыром и протягивал ей, преграждая тем самым путь к
отступлению. время от времени он подкидывал ей какое-нибудь замечание по
ходу действия.
- занятный народ, не правда ли? - выкрикивал он.
- что же в них занятного? - выкрикивала в ответ миссис Мак-Интош, из
человеколюбия пытаясь сохранять жизнь любому зародышу беседы, пусть даже
самому хилому.
- не знаю. Просто на вид занятный.
Немного погодя он делал новую вылазку.
- Во всяком случае, на мой взгляд, - выкрикивал он. - но ведь может
быть просто у меня самого мысли занятные.
чтобы уберечь себя от скуки во время долгих пауз между защечаниями,
он поглощал пригоршнями земляные орешки. Два орешка по-братски приютились
у него в бороде. Когда общество истощило себя как тема, он перешел к
жилищным вопроса
- жутковато здесь, - прокричал он. - на мой взгляд, больше похоже на
церковь, чем на дом.
- насколько я понимаю, раньше здесь была церковь, - прокричала миссис
Мак-Интош.
- оно и похоже, - благосклонно подтвердил Ноббс. - на мой взгляд.
В поле зрения Голдвассера снова попал Чиддингфолд.
- привет, - сказал Чиддингфолд все с той же ноткой наигранного
удивления, как и прежде.
- Добрый вечер, директор, - сказал Голдвассер.
Сердце у него екнуло. Надо завязывать разговор, что само по себе
трудно, да еще не дать этим пронизывающим голубым глазам заметить, что ты
слегка окосел. Он стал судорожно изыскивать тему, но все темы мира,
казалось, ринулись прочь из его узкого поля зрения и затерялись в
оглушительной неразберихе, царящей по сторонам. Он поднял пустой бокал и
долгое время бесстрастно разглядывал его на свет.
- Вот, - выговорил он наконец с величайшим тщанием, - первая
вечеринка, после которой можно оправдываться перед тещей, что был не
где-нибудь, а в церкви.
Улыбка Чиддингфолда на миг расползлась и снова съежилась. "и все, -
подумал Голдвассер. - и дело с концом. проще простого". Назад к купели он
двинулся совсем веселый.
В южной части алтаря миссис Хоу советовалась с миссис Нунн.
- никогда не знаешь... Что надо делать...
- А что надо делать?
- я никогда не знаю...
- что?
- насчет Голдвассера... Очень пьян...
- очень пьян? Голдвассер?
- по словам миссис Плашков, он... Потом... И сгреб ее в объятия.
- Голдвассер? полез к миссис Плашков?
- и говорил... Ужасные вещи...
- надо полагать, сквернословил.
- ... Ноги...
- за ноги?
- А потом... Зубы...
- он? Вцепился в нее зубами? укусил?
- Ах... Должно быть, очень оскорблена.
Мак-Интош стоял на кафедре, тяжело опираясь на ее крышку, как у себя
на портале подъемного крана, и рассеянно глядел на разгуливающие по залу
этические машины - быть может, прикидывал, которая из них спрыгнула бы за
борт ради спасения мешка с песком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
игнорировали решительно все, кроме тех, кто давно проникся благородным
стародавним предубеждением против монархии и Плашков. Из этого общего
правила были только два исключения. Первое - Чиддингфолд, молчаливо
признанный "ничьей землей" между двумя фракциями, а второе - Хоу,
начальник отдела мод.
Хоу был идеальным объектом для кулуарной обработки. Ни одна кулуарная
беседа с ним не пропадала впустую. Начать с того, что Хоу не питал
предубеждения ни к кому, даже к тем, против кого предубеждены были почти
все. Он считал, что Ноббс в глубине души искренен. Он верил, что у
Голдвассера много достоинств и что Нунна никто не понимает. Он во
всеуслышание заявлял, что Мак-Интош не виноват, если родился шотландцем.
Но, главное, душа у Хоу была открытая, восприимчивая к новым идеям.
Как говорится, нараспашку. Мнения, теории, философские концепции входили у
него в одно ухо, ненадолго задерживались и под напором новых убеждений и
взглядов выталкивались через другое. Ламаркизм, монтеизм, фрейдизм,
бухманизм, клейнизм, шпенглеризм - все это втягивалось сквозняком, весело
кружилось внутри и уплывало прочь как ветром сдутое. Все зависело от того,
кто последним беседовал с Хоу. Встретит он, например, во вторник утром
человека, верящего в иглоукалывание, дешевые займы и викторианские обои
ручного наката, и день-деньской будет хранить твердую, искреннюю верность
этим идеалам готовый ради них на пытки и мученичество. Но к вечеру того же
вторника ему встретится человек, который скажет, что в идеях
иглоукалывания, дешевых займов и викторианских обоев ручного наката есть
элементарные логические изьяны, и в среду Хоу будет источать тихую жалость
к наивным, доверчивым простакам, замороченным этими идеями. "работать надо
по системе", - скажет ему бывало Роу за утренним кофе. "знаю", - ответит
Хоу, его добрые серые глаза засветятся искренним сочувствием, и он будет
работать по системе до самого перерыва, а там Мак-Интоша дернет нелегкая
заметить между двумя ложками супа: "система - это методика машин и
дураков". "знаю", - ответит Хоу мягко, чтобы Мак-Интош не догадался, сколь
тривиально его замечание. И всю вторую половину дня Хоу проработает
бессистемно. Человек величайшей скромности, он знал, что в прошлом часто
заблуждался и ныне ему явно не пристало бросать камень в самую что ни на
есть бредовую идею, отказываться принять ее и приютить. Его мозг, не
обремененный способностью к критическому мышлению, функционировал шустро и
энергично, сплошь и рядом чужие доводы убеждали Хоу, прежде чем собеседник
успевал изложить их до конца. Скажут ему, бывало: "право же, ваша теория
несостоятельна. Ведь если рассмотреть все доказательства..." "знаю, -
ответит тут же Хоу. - знаю. Действительно, абсолютно несостоятельна".
В институтском воздухе только и слышалось симпатичное бормотание -
это Хоу мягко повторял свое "знаю". Хоу любили все, ибо считали, что его
идеи созвучны их собственным, и Хоу всех любил примерно по тем же
причинам.
дом у Хоу был такой же открытый, как и душа. Люди, едва знакомые с
хозяином, приходили к ужину, оставались переночевать и задерживались на
несколько месяцев, ссорились друг с другом, ломали мебель и выезжали под
напором вновь прибывших. Время от времени без всяких поводов вспыхивали
чудовищные пьянки, дом наполняли какие-то мерзкие личности и славные люди,
которые притворялись мерзавцами, чтобы не обращать на себя излишнего
внимания, а потом так же внезапно и необъяснимо все затухало.
жилище супругов Хоу, "дом всех святых", хорошо соответствовало такому
режиму. это была неоготическая церковь хIх века, которую Хоу с женой сами
перестроили и отремонтировали. Стряпали они в ризнице на искусно
реставрированной плите ранней викторианской эпохи, спали в эффектных
матросских гамаках в северном клиросе, ели в алтаре. Поперечные нефы
перегородили стенками и каучуконосными растениями, выкроив из северного
нефа комнату для игр, а из южного - лоджию-солярий, хотя палящий зной
полуденного солнца заметно умерялся, пока лучи процеживались сквозь образа
св.артура, св.джайлса, св.бэриана и св.мод. крипту сдавали как
однокомнатную квартиру, а весь корабль церкви остался нетронутым, служил
столовой и гостиной одновременно. к купели приладили краны с горячей и
холодной водой.
эффект усиливали забавные предметы декоративного назначения: старая
лебедка, электрофорная машина, епископская риза, эмалированные
викторианские картинки - реклама ваксы и серных спичек, коллекция вставных
зубов времен короля эдуарда. Подобно бездомным скитальцам и вехиколепным
пышнохвостым кометам, легендарного гостеприимства Хоу домогалась вся
заваль лавок старого хлама со всего мира. В их доме это добро успевало
отдышаться на пути к помойке, а затем его выкидывали ради еще более
вопиющей дребедени.
Однажды вечером, в самый разгар веселья, Хоу, к своему удивлению и
удовольствию, обнаружил, что среди гостей присутствует чуть ли не весь
штат института имени Уильяма Морриса. Наверное, кто-то разослал им
приглашения. Во всяком случае, вечер прошел на редкость удачно. При виде
"дома всех святых" сотрудники института ахнули, ибо, хотя многие
переоборудовали под жилье нечто сугубо для этого не приспособленное,
однако никто из них не посягнул на большее, чем коттеджи ремесленников,
конюшни и приюты "армии спасения". ради такого случая купель превратили в
чашу для пунша, и вскоре весь неф огласился немыслимым гамом: каждый
разговаривал все громче и громче, стараясь перекричать эхо, оглушительно
гудевшее под крышей, и не было, пожалуй, такого уголка в помещении, где
хоть кто-нибудь слышал, что говорит сосед, а это придавало сборищу особую
прелесть - ведь не исключено, что со всех сторон так и брызжет ум и
остроумие, стоит только вслушаться.
Плашков обхаживала Хоу, льстила ему, как только могла.
- право же, вы на редкость удачно распорядились помешением, невнятно
изрекла она.
- знаю, - отвечал Хоу, уверенный, что она выдвинула очередную
политическую или социологическую теорию.
- это я про вас! - крикнула Плашков: ее хорошо поставленный
женственный голос не был способен подняться выше известной ноты. Удачно!
- знаю. Действительно, на редкость удачно, - с восхищением сказал
Хоу, уже наслышанный о работах васс.
Прибыли Чиддигфолд с женой и присоединились к своим подданным. Они
встали как две гиганстские снежные бабы, на голову выше остальных,
массивные, недвижимые, замораживающие все поблизости. Чиддингфолд,
казалось, стремился съежится и уменьшиться, будто норовил стряхнуть с себя
необозримую полноту власти и хоть на один вечер уподобиться простым людям.
Откуда-то из глубин этой громадной крепости выглядывал маленький человечек
и улыбался вымученной улыбкой узника - человечек отменно красноречивый,
если учесть, сколько времени он провел в одиночном заключении. "привет", -
говрил он каждому, кто подходил достаточно близко, и застенчиво улыбался.
Голдвассер очутился рядом с директором.
- привет, - сказал Чиддингфолд.
- Добрый вечер, директор, - сказал Голдвассер.
директор улыбнулся. И Голдвассер улыбнулся. больше говорить было не о
чем. Но Голдвассер чувствовал, что обязательно надо сказать еще
что-нибудь. Стояли они так, словно беседовали. Значит, должна же
завязаться какая-то беседа, пусть даже минимальная. глаза Чиддингфолда
медленно опускались, пока не впились в непритязательные солнечные
сплетения людей, находящихся от него на средней дистанции, а на губах его
еще замешкались следы улыбки, словно крошки от холодной закуски. В
отчаянии Голдвассер огляделся по сторонам, отыскивая подходящую тему.
Искусство? политика? социология? ни об одном из этих предметов ему ничего
не лезло в голову. Он не мог вспомнить ни единой фамилии художника, ни
единого злободневного вопроса политики или социологии. Его умственная
деятельность была парализована, окоченела от волн холода, которые вопреки
всем своим усилиям излучал Чиддингфолд. Голдвассер долго обозревал
содержимое своего бокала, затем отпил из него медленно и вдумчиво. Бокал
уже давно был пуст.
- что ж, - сказал наконец Голдвассер, - по крайней мере каждый из нас
теперь может утверждать, что в воскресенье побывал в храме божием.
На мгновение глаза Чиддингфолда задержались на Голдвассере. В их
глубине что-то промелькнуло - какая-то глубоко личная мука. улыбка
расширилась до предела вежливости, затем сузилась донельзя. "беседа
состоялась, - подумал Голдвассер, - теперь интервью не стыдно и
закруглить".
- Мне надо идти, - скзал он.
Чиддхнгфолд опять улыбнулся, на сей раз отрешенно, точно семейной
шутке, которая пробудила в нем затаенную тоску о прошлом. гNлдвассер
выждал еще несколько секунд и отошел с таким решительным видом, будто
спешил по срочному вызову.
Повсюду стоял прежний гам. Те из гостей, кто не имел отношения к
институту, вслух возмущались теми, кто имел к нему отношение.
- что это за люди? - кричали они друг другу.
- какие люд
- А вот эти падлы в твидовых спортивных пиджаках.
- по-моему, они из какого-то института.
- так что же они здесь делают?
- говорят, это друзья Хоу.
- странные у него друзья.
- подонки они, все до единого.
- знай себе стоят и разговаривают между собой.
- Вижу. Только компанию портят.
- Да.
В одном из уголков с плохой акустикой Роу во весь голос вел
профессиональный разговор с Хоу.
- Моя личная точка зрения, - прорывались отдельные слова, - ... где
бы ни... Решения... конечное количество возможных вариантов... Справится
вычислительная...
- это верно, - прокричал Хоу.
- лично я... Красивая идея... Программа... Писать порнографические...
- знаю. Как вы сказали?
- порнографические романы.
- знаю.
- и...
- Вот именно.
- и справочники по сексу.
- знаю. Знаю.
люди упорно подходили к миссис Плашков и спрашивали, пришел ли вместе
с ней ее муж.
- ...думаю... где-то здесь, - отвечала она.
- ...прямо умирает...
- Ах, нет... жив и здоров...
- нет, я всегда... Познакомиться.
Нунн был в отличной форме. Он давал миссис Хоу подробный отчет о игре
каждого члена английской сборной в течении всего 15-го международного
чемпионата. Он понимал, что миссис Хоу ничего не смыслит в регби, и потому
любезно переводил свой рассказ на язык футбола. Ему приходило в голову,
что, возможно, миссис Хоу ничего не смыслит и в футболе, но ведь есть
предел человеческим возможностям развлекать ближних свих. Никто не скажет,
твердил себе Нунн, что он не лезет из кожи вон, стараясь быть
обходительным даже с самыми безнадежными занудами. шуточки он отпускает -
и разъясняет - в самой пикантной и смачной манере. Но ей-богу, если миссис
Хоу не перестанет смотреть мимо него загнанным, одичалым взглядом, он
занесет ее фамилию в свой справочник по бадминтону, иначе пусть его
кастрируют.
Голдвассер чуть-чуть перебрал - достаточно, чтобы изумляться, сколь
искусно он это скрывает. Видел он лишь прямо перед собой, как лошадь в
шорах, и ограниченность поля зрения, казалось, необычайно способствовала
концентрации его умственных способностей. На глаза ему попалась кафедра, и
он глубоко и неповторимо осознал всю нелепость находки - церковная кафедра
на званом вечере! Он не мог не улыбнуться. Не мог согнать с лица эту
улыбку.
Несколько позже он обнаружил рядом с собой Плашков. Она что-то
говорила ему совсем невнятно, и ее глаза, брови и складки вокруг рта
служили прелестной иллюстрацией к нерасслышанным мыслям. Плашков казалась
Голдвассеру далекой, как будто он смотрел на нее в перевернутый телескоп.
Он преисполнился к ней жалости. каждая ее безукоризненная улыбка, каждое
изящное поднятие бровей источали, казалось, невыразимую грусть.
- Ах, Плашков, Плашков, Плашков! - услышал он собственный вздох.
- прошу прощения? - переспросила она невнятно.
- А х п л а ш к о в ! - взревел он.
Она одарила его вежливой улыбкой абсолютного непонимания.
- как интересно, - сказала она.
Он жаждал хоть чем-то ее подбодрить.
- у вас красивые глаза, - сказал он. - зеркало вашей прекрасной души.
- прошу прощения? - сказала она.
- к р а с и в ы е г л а з а! - прокричал он. На ее лице отразилось
недоумение.
- р о в н ы е з у б ы! - проревел он. с т р о й н ы е н о г и!
Он сжал ей руку.
- Ах Плашков, - сказал он. - я боготворю вас издали. б о г о т в о р
ю! я! о ч е н ь! и з д а л и!
Плашков стремительно высвободила руку и исчезла из его поля зрения в
сумятице толпы. Когда он увидел ее снова, она говорила что-то миссис Хоу,
и обе смотрели в его сторону. миссис Хоу, казалось, была чем-то очень
озабочена.
В северном нефе Хоу излагал миссис Роу свое жизненное кредо.
- лично я считаю, - кричал он, - нам надо решить, что делать с
вычислительными машинами. Существует бесконечное число возможных
вариантов, но лично я думаю, что выбирать надо между порнографическими
романами и справочниками по сексу.
- что? - воскликнула миссис Роу.
- М е ж д у п о р н о г р а ф и ч е с к и м и р о м а н а м и и с п р
а в о ч н и к а м и п о с е к с у.
- что с ними?
- Д о л ж н ы л и и х п и с а т ь в ы ч и с л и т е л ь н ы е м а ш и
н ы.
- Вычислительные машины? с чего бы это?
- знаю. Знаю. Вовсе не с чего.
Миссис Мак-Интош застряла возле Ноббса. Он прижал ее к столику с
закусками и всякий раз, когда она пыталась отойти, хватал земляные орешки,
хворост или крутоны с сыром и протягивал ей, преграждая тем самым путь к
отступлению. время от времени он подкидывал ей какое-нибудь замечание по
ходу действия.
- занятный народ, не правда ли? - выкрикивал он.
- что же в них занятного? - выкрикивала в ответ миссис Мак-Интош, из
человеколюбия пытаясь сохранять жизнь любому зародышу беседы, пусть даже
самому хилому.
- не знаю. Просто на вид занятный.
Немного погодя он делал новую вылазку.
- Во всяком случае, на мой взгляд, - выкрикивал он. - но ведь может
быть просто у меня самого мысли занятные.
чтобы уберечь себя от скуки во время долгих пауз между защечаниями,
он поглощал пригоршнями земляные орешки. Два орешка по-братски приютились
у него в бороде. Когда общество истощило себя как тема, он перешел к
жилищным вопроса
- жутковато здесь, - прокричал он. - на мой взгляд, больше похоже на
церковь, чем на дом.
- насколько я понимаю, раньше здесь была церковь, - прокричала миссис
Мак-Интош.
- оно и похоже, - благосклонно подтвердил Ноббс. - на мой взгляд.
В поле зрения Голдвассера снова попал Чиддингфолд.
- привет, - сказал Чиддингфолд все с той же ноткой наигранного
удивления, как и прежде.
- Добрый вечер, директор, - сказал Голдвассер.
Сердце у него екнуло. Надо завязывать разговор, что само по себе
трудно, да еще не дать этим пронизывающим голубым глазам заметить, что ты
слегка окосел. Он стал судорожно изыскивать тему, но все темы мира,
казалось, ринулись прочь из его узкого поля зрения и затерялись в
оглушительной неразберихе, царящей по сторонам. Он поднял пустой бокал и
долгое время бесстрастно разглядывал его на свет.
- Вот, - выговорил он наконец с величайшим тщанием, - первая
вечеринка, после которой можно оправдываться перед тещей, что был не
где-нибудь, а в церкви.
Улыбка Чиддингфолда на миг расползлась и снова съежилась. "и все, -
подумал Голдвассер. - и дело с концом. проще простого". Назад к купели он
двинулся совсем веселый.
В южной части алтаря миссис Хоу советовалась с миссис Нунн.
- никогда не знаешь... Что надо делать...
- А что надо делать?
- я никогда не знаю...
- что?
- насчет Голдвассера... Очень пьян...
- очень пьян? Голдвассер?
- по словам миссис Плашков, он... Потом... И сгреб ее в объятия.
- Голдвассер? полез к миссис Плашков?
- и говорил... Ужасные вещи...
- надо полагать, сквернословил.
- ... Ноги...
- за ноги?
- А потом... Зубы...
- он? Вцепился в нее зубами? укусил?
- Ах... Должно быть, очень оскорблена.
Мак-Интош стоял на кафедре, тяжело опираясь на ее крышку, как у себя
на портале подъемного крана, и рассеянно глядел на разгуливающие по залу
этические машины - быть может, прикидывал, которая из них спрыгнула бы за
борт ради спасения мешка с песком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18