Когда приходило время обеда, маленький проржавевший фургончик, управляемый худым китайцем, развозил по окрестным фирмам обеденные бутерброды и кока-колу. Эдик, обычно приносивший пластмассовые баночки с йогуртом из дома, соблазнялся вкусными запахами и, преодолевая искушение, подходил к соблазнительным прозрачным пластиковым дверцам, за которыми лежали румяные булочки с колбасой, куриными шницелями, майонезом и помидорами.
— Ах, да я же сегодня творог принес, — ворковал он. Рука его сама тянулась к дверцам, но, вспомнив о количестве калорий, спрятанных за румяной поджаристой корочкой соблазнительного бутерброда, Эдик отступал в сторону.
— Впрочем, — начинал он сдавать позиции, — я сегодня восемь километров утром пробежал. Обычно я пробегаю пять или шесть, а сегодня восемь. — Рука его сама тянулась к стеклянным дверцам, но затем со страхом дергалась и пряталась за спину. — Нет, я не могу. — Эдик с надеждой смотрел на меня, будто ища поддержки. — Хотя, — он явно искал спасительный аргумент, — сегодня придется часов до одиннадцати остаться, программы изучать. Лучше я дома ужинать не буду! — Он зажмуривался, и его рука сама тянулась к запретным полочкам, открывала дверцы, нащупывала ближайший бутерброд, спазматическим движением хватала его и вытаскивала на поверхность, как будто спешила перейти запретную черту, за которой уже нет возврата. —Уф… — вытирал со лба пот Эдик. — Он мучался еще пару минут, борясь с соблазном положить булочку на место и совершая круги вокруг фургончика. — Сколько с меня? — робко спрашивал он уставшую китаянку. — Пожалуйста. — после этого Эдик с обреченным видом засовывал булку в рот и в одно мгновение поедал ее, словно развратник, спешащий взять от жизни все запретные ее плоды и удовольствия.
«Наверняка кто-нибудь увидел его метания и настучал Ефиму» — понял я.
— Ефим, ну что вы, он не мог ничего украсть! — возразил я еще раз.
— Листен, Листен, Листен Листен! — Ефим напрягся и покраснел. — Точно спер, я знаю. Болезнь такая есть, я где-то про нее читал, не могут люди остановиться и все прут! И он такой же, нечистоплотный. Ты подумай, что он делает? — Ефим скривился. — Борю замучал, Леонида чуть до инфаркта не довел. Он же ссыт мимо унитаза! Ты себе представь, он приехал в компанию, пришел в сортир и гадит прямо на пол! — Ефим передернулся от отвращения. — Вначале булку спер, потом шпинделя! Да, да! — закричал он. — Спиздил шпинделя, на два миллиона! Он такой, он специально сюда приехал, есть такие, что любят всюду нагадить! Карикатуру гадкую на стене повесил, изобразил нас всех кучей говна! Ну, правда с золотом. — Ефим на секунду задумался и затряс головой. — Спасибо хоть на этом. Наплевать! Ну да хрен с ним, спер два миллиона и пусть гуляет, купит себе домик в Кембридже, мне наплевать. Главное, я так счастлив, что он уедет отсюда, сил уже нет. Я ему сказал: «Если ни разу в компании не появишься, все оплачу, и переезд и месяц вперед.» Пусть только исчезнет. Я же не знал, как от него избавиться! — Ефим фыркнул, как рассерженный кот.
— Ефим, — Леонид учтиво подбежал к президенту с рулоном перфорированной бумаги.
— Ну что еще, опять что-нибудь спиздили, что-ли?
— Шпиндели нашлись! В ведомости ошибка — они нам поставили шестнадцать штук, а написали шестьдесят шесть!
— Ну и хрен с ними, — Ефим зевнул. — Главное, что этот садист здесь больше не появится. Почаще бы они такие ошибочки делали! Все, Леня, вздохни свободно, тебя больше про бином Ньютона ни один мудак не спросит!
Эдик уезжал через пару недель. Около дома в самом центре Литтл-Три снова стоял огромный автопоезд, на прицепе которого взгромоздилось хромированное чудовище. На проводах Эдик немного выпил лишнего, расчувствовался, клялся мне и академику в любви и обещал перетащить нас в Кембридж, как только представится такая возможность. Он уже находился где-то далеко, сам не понимая, как его занесло к Пусику, тряс головой и предвкушал полную романтики поездку по южным штатам.
На следующее утро автопоезд отъехал на восток, в сторону лысых выжженных гор, покрытых утренней прохладой, навстречу розовому восходящему солнцу.
Мне было грустно. Казалось, даже кусты Литтл-Три помнят о хромированном мастодонте и его водителе, выруливающем по утрам на автостраду навстречу сборочному конвейеру.
Когда я вошел в здание компании, деловой Андрей в полосатой рубашке руководил разбором опустевшего рабочего места, еще недавно принадлежавшего ученому садисту.
— С компьютера все стереть! — с важным, начальственным видом распоряжался он. — Полки отдадим в отдел снабжения, там как раз телефонные справочники некуда класть. Кресло на сборку, Донгу все время не на чем сидеть. Стол к разработчикам для монтажа. Ну, кажется, все, — он удовлетворенно посмотрел по сторонам. Уголок, в котором сидел Эдик, мгновенно опустел, казалось, его здесь никогда не было. Остался только кусок стены, освещенный ярким люминисцентным, чуть подрагивающим светом, вибрирующее пустое пространство, лишенное своего наполнения.
— Дядя Ефим все-таки неправильно организовывает производство, — с ужасом услышал я тоненький голос. Я испуганно обернулся. Вокруг никого не было, опустевший зал светился зелеными огоньками собранных и готовых к продаже систем. — У нас в Кембридже, — капризно продолжал голосок, — никто не работает на таких системах.
— А булку спиздил! — возразил я призраку. — Я уже не говорю про шпиндели!
— Дядя Ефим меня скоро переведет, — вяло, замирая и растворяясь, отпарировал призрачный фантом и окончательно исчез в пахнущем канализацией прохладном воздухе, спускающемся с потолка через расчерченные черными свастиками вентиляционные решетки.
Глава 25. Выставка.
В огромном, многоэтажном, сияющем хромированными перилами и переливающимся разноцветными огнями зале, гремела выставка. По соседству одновременно проходила какая-то конференция, и я вспомнил о том, что в свой первый приезд в Америку я делал доклад именно в этом здании. С тех пор уже прошло почти два года, и тени ученых мужей в пиджаках окончательно рассеялись.
В зале, освещенном ярким светом ламп и прожекторов, пульсировала громадная промышленная феерия. Возле стендов многочисленных компаний, уставленных цветными плакатами, металлическими, пыхтящими клапанами и пахнущими горячей смазкой машинами, толклись заинтересованные господа, все как один в пиджаках и в белоснежных рубашках с яркими галстуками. Китайцы, совершенно неотличимые друг от друга, невысокие, в одинаковых серых костюмах, японцы, индусы в чалмах, немцы с шипящими интонациями, американцы, вся эта бурлящая толпа толкалась, выхватывала со стендов проспекты, задавала иногда глупые, иногда осмысленные вопросы, жевала жевательную резинку, пила кока-колу и шумела ровным, мерным и одинаковым гулом, в котором смешивалась воедино разноязыкая речь.
Возле стенда Пусика, абсолютно не отличающегося эстетическим оформлением витрин, происходило что-то невероятное. Стенд сразу же бросался в глаза белыми, несвежими и слегка помятыми занавесочками, неровно, от руки написанным плакатом и несколькими небрежно подвешенными к стене обложками патентов, когда-то выданных Ефиму Пусику. Серые коробки с надписью «Pusik» выглядели столь же неэстетично и напоминали армейскую радиостанцию времен Второй мировой войны, которую мне приходилось включать во время обучения на военной кафедре.
Огромная толпа, будто в старые времена в Москве, когда в опустевший обувной магазин вдруг забрасывали итальянские сапоги на меху, ревела вокруг этой маленькой будочки, жадно вглядываясь в зеленые огоньки, светящиеся внутри одинаковых серых ящиков, и пытаясь выведать хоть крупицу новой информации о таинственных системах.
На стенде стоял Леонид, помаргивающий глазами и суетливо объясняющий потенциальным заказчикам свойства удивительных коробок. Рядом расположился Борис, в стандартной полосатой рубашке без галстука, с немигающим взглядом из-под очков и с громовым голосом, внушающим уважение к команде, создавшей электронное чудо. Чуть сбоку с важным видом суетился Андрей, одевший по особому случаю тройку с галстуком.
Сцена эта вызывала ревность у благообразных господ, скучающих возле просторных стендов своих компаний, оборудованных профессиональными декораторами. С потолка этих стендов на невидимых ниточках свисали и покачивались электронные системы, лазеры подсвечивали необычными красными и зелеными лучами удивительные изделия, блестящие, отражающие своими полированными боками огромный зал, совершающие сложные манипуляции механическими конечностями и издающие из своих глубин космические электронные звуки. Но все эти атрибуты действовали только на простаков, и толпа продолжала бушевать возле неприглядного стенда с неровной надписью «Pusik».
Мне было скучно. Я уже ответил на многочисленные вопросы ничего не понимающих посетителей, обменялся с ними визитными карточками и с грустью смотрел на бурлящее вокруг море людей и на розового от гордости и удовольствия Андрея.
Откуда-то из глубины ярко освещенного зала выплыли академик с Олегом, усталые, несущие в руках пачки глянцевых проспектов. Они остановились около стенда, положив проспекты на краешек стола и перевели дух. При их появлении Борис недружелюбно сжал губы и напустил на себя еще более грозный вид, а Андрей немедленно покраснел и с недовольным лицом подскочил к ним.
— Я вас очень попрошу не стоять около стенда! Вы загораживаете нашу продукцию от потенциальных заказчиков.
— Да, да, извините, — академик начал судорожно запихивать проспекты в портфель.
— И еще, — Андрей поморщился и перешел на шепот. — Что вы вообще делаете на этой выставке? Вам необходимо заканчивать свой проект, а не глазеть по сторонам. И пожалуйста, прекратите разговаривать по-русски, это неприлично! Вы подрываете наш авторитет. Я уже не говорю о том, что у вас вид какой-то непритязательный… — Он с неодобрением посмотрел на академика, скользнув глазами по закатанным рукавам его рубашки.
Я с грустью посмотрел вокруг. «Господи, хоть бы увидеть одну симпатичную женскую фигурку, на которой мог бы отдохнуть взгляд», — подумал я, бросив взгляд на искривленное лицо Бориса.
С этим делом в знаменитой долине было напряженно. Изредка в проходящей мимо меня толпе мелькали женщины. Почему-то глаз совершенно не задерживался на местных представительницах женского пола. Высокие или низкие, полные или худенькие, они непременно имели какой-то неприступный, независимый и жесткий вид, напоминая ободранных голодных кошек, только что вылезших из лужи с мазутом. У них были одинаково безобразные мускулистые ноги и туповатый, совершенно непривычный, подернутый какой-то синтетической пленкой и не обладающий ничем женским взгляд. За два года, проведенных в Америке, я мог по пальцам пересчитать те случаи, когда встреченные женские лица обладали мягкостью черт, внутренним светом и нежностью, и почти во всех случаях обладательницы этих лиц оказывались иностранками.
Однажды я с удивлением увидел в каком-то магазине прекрасное, одухотворенное женское лицо, всмотрелся в него и услышал французскую речь. Другой случай произошел в самолете, когда я летел в Нью-Йорк по делам. Передо мной в очереди на посадку стояла красавица, тонкая, с точеными чертами лица, она наклонялась, чтобы переставить чемодан. Тонкий стан ее сгибался и выпрямлялся, она поправляла свои заложенные за уши волосы таким грациозным и женственным движением, что от ее облика невольно захватывало дух. Девушка вдруг поймала мой взгляд и улыбнулась, прочитав мои мысли. Она обратилась к женщине постарше, возможно, своей матери, стоявшей рядом с ней, и сказала что-то по-итальянски, со смехом показывая в мою сторону. «Американо», — услышал я и смутился, улыбнувшись в ответ.
Я еще раз посмотрел на толпу и вышел в коридор. Вдалеке шумела конференция, и из большого зала время от времени доносились рукоплескания, свидетельствующие об окончании очередного доклада. Жизнерадостные люди сновали взад и вперед, то выскакивая из зала в холл, что-то обсуждая, обмениваясь публикациями, то снова забегая внутрь, чтобы послушать очередного выступающего. Я подумал о том, что когда-то и сам принадлежал к таким, непривычным к производственному конвейеру и раскрепощенным людям, достал из кармана мелочь и направился к автомату с призывно манящими, покрытыми инеем банками кока-колы и лимонада, мерцающими за стеклянными дверцами.
Вдруг я почувствовал, что наступила тишина. Бурлящая вокруг меня толпа застыла, будто на мгновение выхваченная из темноты яркой фотографической вспышкой. Где-то вдалеке, среди моря одинаковых серых мужских костюмов, мелькнула аккуратная женская головка, плавное движение, едва различимый силуэт, такой желанный, неправдоподобный, будто сны, иногда навещающие меня. Как загипнотизированный, я, ничего не видя перед собой, бросился туда, к высоким дверям, в которые вошла незнакомка.
— Ты куда? — на пути у меня откуда-то возник Андрей. — Тебя все ищут, у нас заказчики на стенде хотят с тобой поговорить!
Я с досадой понял, что толпа вознобновила движение и снова начала гудеть.
— Ширинку застегни, — зло буркнул я, так как неожиданно заметил, что бывший правозащитник в добротной тройке, отгонявший людей от стенда компании и делавший им выговоры по поводу непритязательного внешнего вида, забыл застегнуть брюки. Из них игриво торчал наружу кончик правильной полосатой рубашки.
— Фу ты, черт! — прошипел он, судорожным движением заслонил штаны глянцевым рекламным проспектом и шарахнулся в сторону.
Я с досадой смотрел туда, где мелькнул тоненький силуэт, но видел только колышащиеся, одинаково скучные и чужие, лысые, курчавые, рыжие, черные и русые головы. Ничего не замечая вокруг и толкнув на бегу нескольких посетителей, я кинулся к дверям в надежде увидеть ее.
«Она же была здесь, — думал я. — Нет, это не она, не может такого быть. Чудес не бывает. Но эта головка, эти худые плечи… Обычный мираж. Плод воображения.»
Я был уже совсем у дверей и, приоткрыв их, проскользнул в темное пространство зала. На бесконечных рядах стульев во мраке сидели люди. Большой экран был ярко освещен, и стоявший на трибуне обладатель голоса с сильным немецким акцентом водил указкой по множеству одинаковых квадратиков, соединенных между собой паутинкой черных линий. Я всматривался в темноту, но ничего, кроме неясных очертаний, разобрать не мог.
Раздались аплодисменты, зажегся яркий свет. Я растерянно пытался найти незнакомку, но взгляд терялся среди бесконечных рядов. Свет снова погас, и новый докладчик, на этот раз говорящий на смеси японского и английского, начал безумно нудно что-то объяснять аудитории. От нетерпения я почуствовал раздражение и ничем не обоснованную неприязнь к собравшимся в зале. "Если это она или просто похожа на нее, то она должна, должна быть где-то здесь,
— думал я. — Я просто хочу увидеть это лицо, убедиться в том, что женщина, напомнившая мне о ней, носит бездарный синтетический пиджак, купленный в американском универмаге, что под глазами ее уже проступают морщины, а губы намазаны наполовину съеденной помадой ядовитого цвета".
Свет снова зажегся, я начал сканировать ряды кресел, и вдруг увидел эту аккуратную женскую головку. Такая же тонкая шея и острые плечи были у той, которую я когда-то целовал, и я смотрел на нее, с каждой секундой находя все более знакомые черты. Голос здравого смысла, который еще минуту назад скептически измывался надо мной, становился все более тоненьким, неуверенным и, исчерпывая все свои аргументы, затихал.
Неожиданно она подняла руку и поправила волосы все тем же движением. Ее рука, с худыми и удлиненными пальцами, этот чарующий жест… У меня перехватило дыхание.
И снова погас свет, но я уже впился взглядом в полумрак зала и не сводил глаз с темного, расплывающегося силуэта.
«Обернись, обернись,» — твердил я по-русски, часто дыша. Стоявший возле меня мужчина восточного вида с черными, окладистыми усами удивленно посмотрел на мое горящее лицо и на всякий случай отошел подальше.
Свет зажегся. Казалось, она почувствовала мой взгляд и обернулась. Это была она, во всяком случаее ее точная копия. Я не мог не узнать этого лица, которое снилось мне ночами, с большими расширенными глазами, в которых можно было утонуть, с тонкими губами. Я терялся в догадках и вдруг понял, что она увидела меня и испуганно прикрыла лицо руками.
Она встала и как завороженная пошла между рядами кресел, глядя на меня. Длинная юбка подчеркивала движения ног, облегая ее фигуру. Мне казалось, что я сплю наяву.
— Ты? — голос ее был все такой же, чуть хрипловатый, вызывающий забытую, глубоко спрятанную боль. — О Господи, что ты тут делаешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
— Ах, да я же сегодня творог принес, — ворковал он. Рука его сама тянулась к дверцам, но, вспомнив о количестве калорий, спрятанных за румяной поджаристой корочкой соблазнительного бутерброда, Эдик отступал в сторону.
— Впрочем, — начинал он сдавать позиции, — я сегодня восемь километров утром пробежал. Обычно я пробегаю пять или шесть, а сегодня восемь. — Рука его сама тянулась к стеклянным дверцам, но затем со страхом дергалась и пряталась за спину. — Нет, я не могу. — Эдик с надеждой смотрел на меня, будто ища поддержки. — Хотя, — он явно искал спасительный аргумент, — сегодня придется часов до одиннадцати остаться, программы изучать. Лучше я дома ужинать не буду! — Он зажмуривался, и его рука сама тянулась к запретным полочкам, открывала дверцы, нащупывала ближайший бутерброд, спазматическим движением хватала его и вытаскивала на поверхность, как будто спешила перейти запретную черту, за которой уже нет возврата. —Уф… — вытирал со лба пот Эдик. — Он мучался еще пару минут, борясь с соблазном положить булочку на место и совершая круги вокруг фургончика. — Сколько с меня? — робко спрашивал он уставшую китаянку. — Пожалуйста. — после этого Эдик с обреченным видом засовывал булку в рот и в одно мгновение поедал ее, словно развратник, спешащий взять от жизни все запретные ее плоды и удовольствия.
«Наверняка кто-нибудь увидел его метания и настучал Ефиму» — понял я.
— Ефим, ну что вы, он не мог ничего украсть! — возразил я еще раз.
— Листен, Листен, Листен Листен! — Ефим напрягся и покраснел. — Точно спер, я знаю. Болезнь такая есть, я где-то про нее читал, не могут люди остановиться и все прут! И он такой же, нечистоплотный. Ты подумай, что он делает? — Ефим скривился. — Борю замучал, Леонида чуть до инфаркта не довел. Он же ссыт мимо унитаза! Ты себе представь, он приехал в компанию, пришел в сортир и гадит прямо на пол! — Ефим передернулся от отвращения. — Вначале булку спер, потом шпинделя! Да, да! — закричал он. — Спиздил шпинделя, на два миллиона! Он такой, он специально сюда приехал, есть такие, что любят всюду нагадить! Карикатуру гадкую на стене повесил, изобразил нас всех кучей говна! Ну, правда с золотом. — Ефим на секунду задумался и затряс головой. — Спасибо хоть на этом. Наплевать! Ну да хрен с ним, спер два миллиона и пусть гуляет, купит себе домик в Кембридже, мне наплевать. Главное, я так счастлив, что он уедет отсюда, сил уже нет. Я ему сказал: «Если ни разу в компании не появишься, все оплачу, и переезд и месяц вперед.» Пусть только исчезнет. Я же не знал, как от него избавиться! — Ефим фыркнул, как рассерженный кот.
— Ефим, — Леонид учтиво подбежал к президенту с рулоном перфорированной бумаги.
— Ну что еще, опять что-нибудь спиздили, что-ли?
— Шпиндели нашлись! В ведомости ошибка — они нам поставили шестнадцать штук, а написали шестьдесят шесть!
— Ну и хрен с ними, — Ефим зевнул. — Главное, что этот садист здесь больше не появится. Почаще бы они такие ошибочки делали! Все, Леня, вздохни свободно, тебя больше про бином Ньютона ни один мудак не спросит!
Эдик уезжал через пару недель. Около дома в самом центре Литтл-Три снова стоял огромный автопоезд, на прицепе которого взгромоздилось хромированное чудовище. На проводах Эдик немного выпил лишнего, расчувствовался, клялся мне и академику в любви и обещал перетащить нас в Кембридж, как только представится такая возможность. Он уже находился где-то далеко, сам не понимая, как его занесло к Пусику, тряс головой и предвкушал полную романтики поездку по южным штатам.
На следующее утро автопоезд отъехал на восток, в сторону лысых выжженных гор, покрытых утренней прохладой, навстречу розовому восходящему солнцу.
Мне было грустно. Казалось, даже кусты Литтл-Три помнят о хромированном мастодонте и его водителе, выруливающем по утрам на автостраду навстречу сборочному конвейеру.
Когда я вошел в здание компании, деловой Андрей в полосатой рубашке руководил разбором опустевшего рабочего места, еще недавно принадлежавшего ученому садисту.
— С компьютера все стереть! — с важным, начальственным видом распоряжался он. — Полки отдадим в отдел снабжения, там как раз телефонные справочники некуда класть. Кресло на сборку, Донгу все время не на чем сидеть. Стол к разработчикам для монтажа. Ну, кажется, все, — он удовлетворенно посмотрел по сторонам. Уголок, в котором сидел Эдик, мгновенно опустел, казалось, его здесь никогда не было. Остался только кусок стены, освещенный ярким люминисцентным, чуть подрагивающим светом, вибрирующее пустое пространство, лишенное своего наполнения.
— Дядя Ефим все-таки неправильно организовывает производство, — с ужасом услышал я тоненький голос. Я испуганно обернулся. Вокруг никого не было, опустевший зал светился зелеными огоньками собранных и готовых к продаже систем. — У нас в Кембридже, — капризно продолжал голосок, — никто не работает на таких системах.
— А булку спиздил! — возразил я призраку. — Я уже не говорю про шпиндели!
— Дядя Ефим меня скоро переведет, — вяло, замирая и растворяясь, отпарировал призрачный фантом и окончательно исчез в пахнущем канализацией прохладном воздухе, спускающемся с потолка через расчерченные черными свастиками вентиляционные решетки.
Глава 25. Выставка.
В огромном, многоэтажном, сияющем хромированными перилами и переливающимся разноцветными огнями зале, гремела выставка. По соседству одновременно проходила какая-то конференция, и я вспомнил о том, что в свой первый приезд в Америку я делал доклад именно в этом здании. С тех пор уже прошло почти два года, и тени ученых мужей в пиджаках окончательно рассеялись.
В зале, освещенном ярким светом ламп и прожекторов, пульсировала громадная промышленная феерия. Возле стендов многочисленных компаний, уставленных цветными плакатами, металлическими, пыхтящими клапанами и пахнущими горячей смазкой машинами, толклись заинтересованные господа, все как один в пиджаках и в белоснежных рубашках с яркими галстуками. Китайцы, совершенно неотличимые друг от друга, невысокие, в одинаковых серых костюмах, японцы, индусы в чалмах, немцы с шипящими интонациями, американцы, вся эта бурлящая толпа толкалась, выхватывала со стендов проспекты, задавала иногда глупые, иногда осмысленные вопросы, жевала жевательную резинку, пила кока-колу и шумела ровным, мерным и одинаковым гулом, в котором смешивалась воедино разноязыкая речь.
Возле стенда Пусика, абсолютно не отличающегося эстетическим оформлением витрин, происходило что-то невероятное. Стенд сразу же бросался в глаза белыми, несвежими и слегка помятыми занавесочками, неровно, от руки написанным плакатом и несколькими небрежно подвешенными к стене обложками патентов, когда-то выданных Ефиму Пусику. Серые коробки с надписью «Pusik» выглядели столь же неэстетично и напоминали армейскую радиостанцию времен Второй мировой войны, которую мне приходилось включать во время обучения на военной кафедре.
Огромная толпа, будто в старые времена в Москве, когда в опустевший обувной магазин вдруг забрасывали итальянские сапоги на меху, ревела вокруг этой маленькой будочки, жадно вглядываясь в зеленые огоньки, светящиеся внутри одинаковых серых ящиков, и пытаясь выведать хоть крупицу новой информации о таинственных системах.
На стенде стоял Леонид, помаргивающий глазами и суетливо объясняющий потенциальным заказчикам свойства удивительных коробок. Рядом расположился Борис, в стандартной полосатой рубашке без галстука, с немигающим взглядом из-под очков и с громовым голосом, внушающим уважение к команде, создавшей электронное чудо. Чуть сбоку с важным видом суетился Андрей, одевший по особому случаю тройку с галстуком.
Сцена эта вызывала ревность у благообразных господ, скучающих возле просторных стендов своих компаний, оборудованных профессиональными декораторами. С потолка этих стендов на невидимых ниточках свисали и покачивались электронные системы, лазеры подсвечивали необычными красными и зелеными лучами удивительные изделия, блестящие, отражающие своими полированными боками огромный зал, совершающие сложные манипуляции механическими конечностями и издающие из своих глубин космические электронные звуки. Но все эти атрибуты действовали только на простаков, и толпа продолжала бушевать возле неприглядного стенда с неровной надписью «Pusik».
Мне было скучно. Я уже ответил на многочисленные вопросы ничего не понимающих посетителей, обменялся с ними визитными карточками и с грустью смотрел на бурлящее вокруг море людей и на розового от гордости и удовольствия Андрея.
Откуда-то из глубины ярко освещенного зала выплыли академик с Олегом, усталые, несущие в руках пачки глянцевых проспектов. Они остановились около стенда, положив проспекты на краешек стола и перевели дух. При их появлении Борис недружелюбно сжал губы и напустил на себя еще более грозный вид, а Андрей немедленно покраснел и с недовольным лицом подскочил к ним.
— Я вас очень попрошу не стоять около стенда! Вы загораживаете нашу продукцию от потенциальных заказчиков.
— Да, да, извините, — академик начал судорожно запихивать проспекты в портфель.
— И еще, — Андрей поморщился и перешел на шепот. — Что вы вообще делаете на этой выставке? Вам необходимо заканчивать свой проект, а не глазеть по сторонам. И пожалуйста, прекратите разговаривать по-русски, это неприлично! Вы подрываете наш авторитет. Я уже не говорю о том, что у вас вид какой-то непритязательный… — Он с неодобрением посмотрел на академика, скользнув глазами по закатанным рукавам его рубашки.
Я с грустью посмотрел вокруг. «Господи, хоть бы увидеть одну симпатичную женскую фигурку, на которой мог бы отдохнуть взгляд», — подумал я, бросив взгляд на искривленное лицо Бориса.
С этим делом в знаменитой долине было напряженно. Изредка в проходящей мимо меня толпе мелькали женщины. Почему-то глаз совершенно не задерживался на местных представительницах женского пола. Высокие или низкие, полные или худенькие, они непременно имели какой-то неприступный, независимый и жесткий вид, напоминая ободранных голодных кошек, только что вылезших из лужи с мазутом. У них были одинаково безобразные мускулистые ноги и туповатый, совершенно непривычный, подернутый какой-то синтетической пленкой и не обладающий ничем женским взгляд. За два года, проведенных в Америке, я мог по пальцам пересчитать те случаи, когда встреченные женские лица обладали мягкостью черт, внутренним светом и нежностью, и почти во всех случаях обладательницы этих лиц оказывались иностранками.
Однажды я с удивлением увидел в каком-то магазине прекрасное, одухотворенное женское лицо, всмотрелся в него и услышал французскую речь. Другой случай произошел в самолете, когда я летел в Нью-Йорк по делам. Передо мной в очереди на посадку стояла красавица, тонкая, с точеными чертами лица, она наклонялась, чтобы переставить чемодан. Тонкий стан ее сгибался и выпрямлялся, она поправляла свои заложенные за уши волосы таким грациозным и женственным движением, что от ее облика невольно захватывало дух. Девушка вдруг поймала мой взгляд и улыбнулась, прочитав мои мысли. Она обратилась к женщине постарше, возможно, своей матери, стоявшей рядом с ней, и сказала что-то по-итальянски, со смехом показывая в мою сторону. «Американо», — услышал я и смутился, улыбнувшись в ответ.
Я еще раз посмотрел на толпу и вышел в коридор. Вдалеке шумела конференция, и из большого зала время от времени доносились рукоплескания, свидетельствующие об окончании очередного доклада. Жизнерадостные люди сновали взад и вперед, то выскакивая из зала в холл, что-то обсуждая, обмениваясь публикациями, то снова забегая внутрь, чтобы послушать очередного выступающего. Я подумал о том, что когда-то и сам принадлежал к таким, непривычным к производственному конвейеру и раскрепощенным людям, достал из кармана мелочь и направился к автомату с призывно манящими, покрытыми инеем банками кока-колы и лимонада, мерцающими за стеклянными дверцами.
Вдруг я почувствовал, что наступила тишина. Бурлящая вокруг меня толпа застыла, будто на мгновение выхваченная из темноты яркой фотографической вспышкой. Где-то вдалеке, среди моря одинаковых серых мужских костюмов, мелькнула аккуратная женская головка, плавное движение, едва различимый силуэт, такой желанный, неправдоподобный, будто сны, иногда навещающие меня. Как загипнотизированный, я, ничего не видя перед собой, бросился туда, к высоким дверям, в которые вошла незнакомка.
— Ты куда? — на пути у меня откуда-то возник Андрей. — Тебя все ищут, у нас заказчики на стенде хотят с тобой поговорить!
Я с досадой понял, что толпа вознобновила движение и снова начала гудеть.
— Ширинку застегни, — зло буркнул я, так как неожиданно заметил, что бывший правозащитник в добротной тройке, отгонявший людей от стенда компании и делавший им выговоры по поводу непритязательного внешнего вида, забыл застегнуть брюки. Из них игриво торчал наружу кончик правильной полосатой рубашки.
— Фу ты, черт! — прошипел он, судорожным движением заслонил штаны глянцевым рекламным проспектом и шарахнулся в сторону.
Я с досадой смотрел туда, где мелькнул тоненький силуэт, но видел только колышащиеся, одинаково скучные и чужие, лысые, курчавые, рыжие, черные и русые головы. Ничего не замечая вокруг и толкнув на бегу нескольких посетителей, я кинулся к дверям в надежде увидеть ее.
«Она же была здесь, — думал я. — Нет, это не она, не может такого быть. Чудес не бывает. Но эта головка, эти худые плечи… Обычный мираж. Плод воображения.»
Я был уже совсем у дверей и, приоткрыв их, проскользнул в темное пространство зала. На бесконечных рядах стульев во мраке сидели люди. Большой экран был ярко освещен, и стоявший на трибуне обладатель голоса с сильным немецким акцентом водил указкой по множеству одинаковых квадратиков, соединенных между собой паутинкой черных линий. Я всматривался в темноту, но ничего, кроме неясных очертаний, разобрать не мог.
Раздались аплодисменты, зажегся яркий свет. Я растерянно пытался найти незнакомку, но взгляд терялся среди бесконечных рядов. Свет снова погас, и новый докладчик, на этот раз говорящий на смеси японского и английского, начал безумно нудно что-то объяснять аудитории. От нетерпения я почуствовал раздражение и ничем не обоснованную неприязнь к собравшимся в зале. "Если это она или просто похожа на нее, то она должна, должна быть где-то здесь,
— думал я. — Я просто хочу увидеть это лицо, убедиться в том, что женщина, напомнившая мне о ней, носит бездарный синтетический пиджак, купленный в американском универмаге, что под глазами ее уже проступают морщины, а губы намазаны наполовину съеденной помадой ядовитого цвета".
Свет снова зажегся, я начал сканировать ряды кресел, и вдруг увидел эту аккуратную женскую головку. Такая же тонкая шея и острые плечи были у той, которую я когда-то целовал, и я смотрел на нее, с каждой секундой находя все более знакомые черты. Голос здравого смысла, который еще минуту назад скептически измывался надо мной, становился все более тоненьким, неуверенным и, исчерпывая все свои аргументы, затихал.
Неожиданно она подняла руку и поправила волосы все тем же движением. Ее рука, с худыми и удлиненными пальцами, этот чарующий жест… У меня перехватило дыхание.
И снова погас свет, но я уже впился взглядом в полумрак зала и не сводил глаз с темного, расплывающегося силуэта.
«Обернись, обернись,» — твердил я по-русски, часто дыша. Стоявший возле меня мужчина восточного вида с черными, окладистыми усами удивленно посмотрел на мое горящее лицо и на всякий случай отошел подальше.
Свет зажегся. Казалось, она почувствовала мой взгляд и обернулась. Это была она, во всяком случаее ее точная копия. Я не мог не узнать этого лица, которое снилось мне ночами, с большими расширенными глазами, в которых можно было утонуть, с тонкими губами. Я терялся в догадках и вдруг понял, что она увидела меня и испуганно прикрыла лицо руками.
Она встала и как завороженная пошла между рядами кресел, глядя на меня. Длинная юбка подчеркивала движения ног, облегая ее фигуру. Мне казалось, что я сплю наяву.
— Ты? — голос ее был все такой же, чуть хрипловатый, вызывающий забытую, глубоко спрятанную боль. — О Господи, что ты тут делаешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43