А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

— Будьте любезны, мсье!..
Он посмотрел на машину, на женщину, потом сосредоточил внимание на мне, и я прочел в его глазах все недоверие, которое питают крестьяне к хорошо одетым людям.
— Вы помните, как в прошлом месяце здесь, на равнине, нашли самолет?
— Да...
Он поднял брови, чтобы лучше усечь, куда я клоню.
— Накануне того дня, когда обнаружили самолет, или, может быть, даже несколькими днями раньше не видели ли вы здесь незнакомого мужчину?
— Мужчину?
— Молодого блондина в светлой одежде... — Я рискнул прибавить эту последнюю деталь, поскольку знал гардероб Рапена достаточно хорошо.
Старик задумался.
— Верно, был такой за два дня до самолета. Только видел его не я, а мой сын. И не тут он проходил, а низом, мимо леса...
Я едва не запрыгал от радости и протянул ему тысячу франков.
Он непонимающе посмотрел на меня, потом бросил на деньги такой взгляд, словно впервые в жизни видел французский банковский билет.
— Это чего? — спросил он.
— Вам...
— Нам милостыни не надо!
Мне показалось, что он готов тюкнуть меня киркой по темечку. Оскорбленное достоинство лезло у него изо всех дыр.
— Ну-ну, не обижайтесь...
Мы снова подняли паруса и понеслись к Визилю.
— Не понимаю... — проговорила Эрминия.
— Чего ты не понимаешь? И вообще — разве с тобой такое бывает?
— Как Рапен — если это был он мог появиться здесь за два дня до своего приземления?
Тут я блеснул мозгой:
- С чего ты взяла, что до приземления? Почему бы не предположить, что самолет нашли только два дня спустя?
Она слегка наклонила голову:
— Да, действительно... Значит, приземлились они двадцать седьмого.
— Несомненно. А Бидона никто не видел, потому что он проспал до поздней ночи.
— Вывод?
— Вывод такой: человек, который проходил здесь двадцать седьмого чпслп (или двадцать восьмого, если дед ошибся) действительно Рапен. И доллары были при нем. Мы на верном пути.
До Визиля мы доехали не торопясь.
— Как по-твоему, — спросила Эрминия, — он не мог закопать деньги где-нибудь в лесу?
— Ни в коем случае. Только крестьянин доверяет свою кубышку земле... Рапен был слишком тонкой натурой, чтобы копать яму. И потом — чем ему было копать? И куда он положил бы деньги? Не говоря уже о том, что это вообще рискованно: в лесу человека замечают чаще, чем может показаться...
Тем временем мы въехали в Визиль. И тут у меня родилась идея... Родилась в тот момент, когда я увидел пузатого почтальона с кожаной сумкой через плечо.
Я резко затормозил, шины взвизгнули, прохожие обернулись на нас.
— Эй, господин почтальон, можно вас на секундочку? Он важно приблизился.
— У меня к вам один вопрос: сколько времени может ждать адресата письмо или посылка "до востребования"?
Я почувствовал, как сидящая рядом Эрминия вздрогнула.
Она поняла. Черт возьми, разве это не лучший выход? Обменять свои доллары Рапен временно не мог. Увезти с собой за границу тоже не мог, а уезжать нужно было немедля. Значит... Доллары, упакованные как следует в коричневую бумагу, превращаются в безобидную посылку. Посылку, которую можно отправить куда угодно...
Но очень многое зависело еще и от ответа толстяка почтальона.
— Письма и посылки "до востребования" хранятся в почтовых отделениях в течение двух недель, следующих за неделей поступления... — отбарабанил он заученную наизусть формулировку.
Мой руки, лежавшие на руле, начали дрожать.
— Следовательно, письмо, отправленное двадцать седьмого числа прошлого месяца, хранится до...
— До пятнадцатого. Сегодня было четырнадцатое...
— Включительно?
— Включительно.
Он оказался не таким гордым, как тот старый сморчок, и поспешно сцапал тысячную бумажку, которую тот отверг.
— О, благодарю, мсье...
Еще бы: ему выпала нежданная возможность наклюкаться, не подрывая семейного бюджета...
Мы с ней ничего не сказали друг другу.
Для нас наступил решающий, вернее, даже критический момент. Как будто нам предстояло пройти по канату, натянутому над Ниагарским водопадом.
Один неверный шаг — и все пропало!
Если Рапен действительно оставил деньги на почте до востребования, нам нужно было забрать их в ближайшие несколько часов. Иначе просроченная посылка пойдет дальше, и на ней можно будет поставить крест.
Я спросил у почтальона, где находится почта. Я почти не сомневался, что Рапен отправил (если вообще отправил) свою посылку именно отсюда: его торопило время.
Бидон говорил, что после приземления они ели. Потом он заснул... Значит, Рапен покинул равнину уже после полудня. Он шел пешком, и сюда должен был добраться к двум, а то и к трем часам. Он направлялся в Гренобль, но не был уверен, что успеет туда до закрытия почты, и наверняка решил 'выгрузить свою добычу в первом же поселке.
На почте сидели за окошками две девушки-брюнетки. Я обратился к той, которая ведала посылками:
— Скажите, мадемуазель, вы все время работаете в этом отделе?
Она, видимо, приняла меня за приставалу и нахмурилась.
— А что?
— О, не хмурьте брови, мои помыслы совершенно чисты. Я ищу своего друга, с которым мне обязательно нужно увидеться, и надеюсь, что вы сможете моим выручить.
Она смягчилась.
— Нет, я здесь не одна. Мы сменяемся я каждую неделю.
— А двадцать седьмого или двадцать восьмого числа прошлого месяца была ваша смена?
Она взглянула на большой настенный календарь и кивнула.
— В таком случае у меня к вам разговор. Я смотрю, уже без пяти двенадцать; позвольте нам с женой пригласить вас в ближайшее кафе. Можете не сомневаться, мы вас отблагодарим.
Она помедлило, но в конце концов согласилась — то ли потому что я оказался С "женой", то ли клюнула на это "отблагодарим".
— Все класс, — сказал я Эрминии. — Идем в кафешку. Там посылочницу легче будет пытать...
Девчонка пришла через семь минут после первого знакомства. На ней было цветастое платье, пиджак от костюма и белые носки. Во всем этом облачении она, похоже, казалась себе законодательницей мод. Ее губы были накрашены в виде фиалки, а крепкий южный акцент оправдывал черные волоски на ногах.
— Двадцать седьмого или двадцать восьмого числа прошлого месяца, — начал я, когда ей принесли поесть, — этот мой друг отправлял отсюда посылку до востребования...
Она наморщила лоб.
— Вот как?
Я достал паспорт Рапена и сунул фотографию покойника ей под нос.
— Вот этот парень. Не припоминаете?
Мы с Эрминией затаили дыхание и лишь проникновенно смотрели друг на друга, сознавая, что переживаем сообща неординарную минуту.
— Возможно... — проговорила почтальонша, глядя на фото.
И жизнерадостно добавила:
— Как ни странно, я лучше запомнила не лицо, а фамилию. Рапен... Как у художника.
Молодчина девчонка!
— Фамилия была и на посылке? — Ну конечно...
Черт возьми, где же еще она могла ее прочесть? Ну и дурацкие же у меня вопросы...
— Значит, к вам приходил именно этот парень?
Она опять наклонилась над фотографией. Ее сделали несколько лет назад, и к тому моменту, когда Рапен появился у окошка почтового отделения, его внешность успела несколько измениться.
— А не было ли у него па шее золотого медальона?
— Верно, был!
Я дико обрадовался,
— Это просто невероятно, мадемуазель! У вас феноменальная память!
Она покраснела.
— Наша профессия требует внимания...
Я выложил ей пятитысячный билет. Она не поверила своим моргалкам.
— Это слишком много, — прошептала она. Потом зыр-кнула вокруг и, успокоившись, сунула бумажку в карман.
— Спасибо...
— Вас ждет еще одна и покрупнее, если вспомните, куда он отправил эту посылку.
Тут она, видно, почуяла неладное, потому что быстро подняла на меня глаза.
К счастью, Эрминия с ее мягким голосом и ясным взором поспешила прийти мне на помощь:
— Видите ли, парень наверняка отправил посылку самому себе. Но мы ищем его по очень серьезному поводу. И если выясним, куда отослали посылку, то узнаем, где он сейчас живет.
Неумело размалеванная рожа почтарки снова расцвела. Но тут же помрачнела: адреса она не помнила.
Тут нас с Эрминией охватил испуг. Надо же, у самой цели!..
— Я не помню...
— Ну, пожалуйста, постарайтесь!
— Помню только, что адрес где-то на юге... Я сама с юга, и каждый раз, когда отправляю туда письмо или посылку, мне хочется оказаться внутри...
Юг! Да, это совпадало с планами Рапена... Только юг ведь большой...
— И все же — подумайте...
— Я думаю. Но разве тут вспомнишь? Почти три недели прошло... С тех пор столько всего отправляла... Нет, ничего не выйдет.
Это было сказано совершенно определенно. Эрминия потянула меня за рукав.
— Пожалуй, все же стоит дать мадемуазель еще десять тысяч франков за труды.
Еще не понимая, я раскошелился на широкоформатную. Почтальонша пустила ее той же дорогой. Потом смущенно встала:
— Извините, мне пора... Прежде чем уйти, она прошептала:
— Спасибо...
Когда она скрылась, я взорвался:
— Ну ты даешь! Десять штук за провал в памяти!
— Она все же предоставила нам одно ценное сведение.
— Так за это я ей уже заплатил...
— Нет, я имею и виду место назначения посылки. Какое же?
— Такой драгоценный груз Рапен, скорее всего, отправил ценной бандеролью.
— Ну и что?
— А то, что он наверняка сохранил квитанцию: ведь квитанцию на двадцать миллионов в урну не бросают. А на квитанции обязательно указывается фамилия и адрес получателя!
Пусть говорят, что хотят, но в тяжелых случаях ничто не может сравниться с женской изобретательностью. Особенно если речь идет о такой женщине, как Эрминия...
Признаться, я уж было запаниковал. Был полдень четырнадцатого числа. Вечером следующего дня на одном из почтовых отделений Франции посылку неизвестных мне размеров должны были предать забвению. Двадцать четыре миллиона рисковали оказаться в заклеенном почтовом мешке и навсегда заснуть в недрах огромного отдела невостребованных отправлений.
Теперь я понимал, почему Рапен говорил, что должен вернуться во Францию не позже пятнадцатого...
Пугало меня и другое: что если почтальон ошибся и срок истекает пятнадцатого утром, а не пятнадцатого вечером?
— Бумажник Рапена у тебя? — спросила Эрминия. Я достал его крокодиловую шкуру.
— Вот...
— Ну-ка, посмотри хорошенько.
Я опустошил все кармашки; никаких квитанций там не оказалось.
Я ругался, как извозчик, засовывая бумажник обратно в карман. С террасы нашего кафе были видны горы, и эти горы душили меня, как железный обруч, В них было что-то угрожающее и гнетущее...
— Не будем отчаиваться, — проговорила Эрми-ния. — Давай-ка лучше поразмыслим.
Но мне как'раз требовалось гонгом другое: действовать. Я чувствовал, как внутри меня клокочет нетерпение. Оно должно было выйти наружу ио-хорошему или вырваться силой. Я модозренал, что н конце концов могу просто-напросто выскочить на улицу и прицепиться к первому попавшемуся перцу, чтоб залепить ему в морду.
— Он не мог выбросить эту квитанцию, — повторила моя подружка. — Это было бы полным безумием... Погоди: ты мужчина. Куда мужчина может положить маленькую, но очень ценную бумажку?
— Ну, в бумажник...
— В бумажнике ее нет. Так: скажи-ка, этот бумажник был у Рапена с собой, когда ты его...?
— Нет. В машине.
— А что было при нем?
Я постарался как можно подробнее вспомнить ту жуткую сцену на итальянском пляже.
Я снял с Рапена брюки, свитер, опустошил карманы и сжег все на костре. В одежде ничего остаться не могло. Хотя, впрочем... Да, в брюках иногда бывает крохотный кармашек для зажигалки — спереди, у самого пояса. Ра-пен мог сунуть пресловутую квитанцию туда.
Однако поразмыслив, -я решил, что навряд ли: он слишком часто переодевался и не стал бы каждый раз перекладывать бумажку в другие штаны.
— Скорее всего, он хранил ее в каком-нибудь постоянном месте, — пробормотала Эрминия, словно проследив за моими мыслями.
Наши глаза одновременно устремились на машину. Как ни парадоксально, машина для путешественника — это и есть единственное постоянное место. Это как бы продолжение его квартиры...
Я подозвал официантку, которая отчаянно вытягивала шею и таращила на нас глаза. Мы вышли.
— Поехали за город, — сказала Эрминия.
Я выгнал тачку из населенного пункта, остановил ее на обочине, и мы будто превратились в стаю саранчи. Несчастная машина безропотно терпела наши надругательства.
Мы были похожи на сумасшедших. Мы молча опрокидывали сиденья, срывали резиновые коврики, вытаскивали пепельницы, выворачивали карманы на чехлах, вспарывали солнцезащитные козырьки... Ничего. Ничего!
Мы перетряхнули атлас дорог, облазили весь ба гажник, отвинтили плафон под потолком... Ничего!
На глазах у Эрминии блестели слезы, а я так сильно сжимал зубы, что болело за ушами.
Отчаявшись, мы сели рядом на сиденье. Погода сделалась угрюмой, лобовое стекло запотело от первых холодов. Я поднял воротник куртки: типичный жест преступника. Жест, свойственный каждому, кого будили на рассвете тюремщики...
— Двадцать четыре миллиона... — пробормотала Эрминия.
— Ага, — сказал я. — На сосиски с горчицей точно бы хватило.
— Пожалуй.
— Поехали бы в круиз, да?
— Да...
— В Америку. Я давно мечтаю...
Тут я вспомнил о своих старых планах, и это брызнуло мне в душу горечью.
— Пока что ты едешь в горы,— сказала она,— Ждать, пока на одной из них свистнет рак.
— А что делать?
— Давай вернемся в Мантон. И как можно скорее. Осмотрим всю одежду Рапена. Ты говорил, что у него были драгоценности... Может быть, квитанция где-то среди них?
— Ну что ж...
Мы рванули обратно по Альпийскому шоссе. На вершинах уже лежал снег; до зимы, похоже, оставалось совсем недолго.
"Альфа" словно специально создана для извилистых дорог. Кажется, мы достигли родных пенатов меньше чем за четыре часа. Мы забыли пообедать, но есть нам и не хотелось. На протяжении всего пути Эрминия не отводила глаз от часов.
— Если мы попадем домой к пяти часам и сразу же найдем квитанцию и если почта, на которую отправлена посылка, недалеко от Мантона, то сегодня вечером деньги будут у нас!
— Неплохо бы!
Мы полоскали себе горло надеждой, но если разобраться, то все это было под большим вопросом. Появись Бидон хотя бы на несколько дней раньше — мы успели бы объездить все почтовые отделения на побережье и чего-нибудь да достигли... Теперь же время работало против нас. Дело протухло. Почти... И все-таки каждый из нас думал о том, что мы будем делать с двадцатью четырьмя миллионами! Что ни говори, жизнь — штука забавная...
Мы приехали в Мантон чуть раньше пяти. Я бешено затормозил у дома, и и.и гол черед спальни, Вскоре в доме не осталось ни одной принадлежавшей Рапену тряпки и безделушки, которую мы не прощупали бы от и до. Через полчаса в комнате царил форменный погром, а мы так ничего и не нашли. С нас ручьями бежал пот... Щеки наши горели, а в глазах плыл подозрительный туман.
— Пролет, — вздохнула Эрминия.
Да, это был пролет. Да еще какой. Такой, которого я даже представить не мог, потому что когда мы вернулись в гостиную, собираясь сорвать злость на виски, в ворота сада кто-то постучал. Мы настороженно переглянулись.
— Пойди посмотри, кто там, — велел я Эрминии. Она пошла открывать и почти сразу же вернулась.
С ней был полицейский. Я едва сдержался, чтобы не схватиться за свою пушку и не бабахнуть в него. Меня остановило то, что меня вряд ли пришел бы арестовывать один-единственный легаш, да еще в форме. Подобные операции обычно проводят одетые в штатское сыщики из уголовки.
Я нашел в себе силы улыбнуться.
— Добрый день, мсье. В чем дело? Полицейский, молодой парень с бледным вспотевшим лицом, машинально козырнул.
— Я по поводу нарушения вами правил дорожного движения.
— Не может быть!
— Может. Позавчера вы оставили машину в неположенном месте. Мой коллега составил протокол, и я пришел вписать в него ваши личные данные...
— А откуда у вас мой адрес?
— Мне его» сообщил домовладелец. Он проходил мимо в тот момент, когда мой коллега записывал номер машины... Здесь ведь все друг друга знают. Я вздохнул посвободнее. Это был всего-навсего пустяковый, ничего не значащий инцидент.
- Ваша фамилия Рапен?
— Да, мсье. Робер Рапен. Присаживайтесь, пожалуйста. Он сел и вытащил из кармана кителя старый засаленный блокнот и карандаш, который, видно, грыз между завтраком и обедом, потому что верхний его конец был похож на кисточку.
— Будьте любезны показать ваши документы. Парень старался говорить нейтральным тоном. В
нем боролись типично полицейская мания величия и инстинктивное уважение государственного служащего к субъекту, который нарушает правила на "альфа-ро-мео" ценой в три миллиона.
— Разумеется...
И тут меня мгновенно прошиб такой пот, будто я провел целый день в турецкой бане. Я только теперь сообразил, что у меня нет водительского удостоверения...
Рапен, видимо, держал права в кармане джемпера,
и я спалил их вместе с тряпками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45