А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

до н. э. Взял на себя государственные дела и верховное командование на севере страны, когда его отец Набонид выступил в поход на г. Тейу. При завоевании Вавилона персами при Кире в 539 г. до н. э. был убит. В библейской книге пророка Даниила рассказывается, что во время пира во дворце тирана царь Валтасар увидел руку, пишушую кровью слова «Мене, мене, текел, упарсин», которые пленный иудей Даниил истолковал так: «Вот и значение слов: мене — исчислил Бог царство твое и положил конец ему; текел — ты взвешен на весах и найден очень легким; упарсин — разделено царство твое и дано мидянам и персам» (Дан., 5:25-28). Впрочем, официальная историческая наука считает последним царем Вавилона Набонида (555-538 гг. до н. э.). Мидию персидский царь Кир покорил в 550 г. до н. э.] .
Слабая улыбка появилась на губах мадонны Паолы.
— Должна признаться, ваша притча мне кажется весьма туманной.
— Задумайтесь над ней, мадонна, — подбодрил ее я. — Замените царя Валтасара синьором Джованни Сфорца, а царя Дария — герцогом Чезаре Борджа, и вы все поймете.
— Но неужели войска Борджа действительно угрожают Пезаро?
— А разве нет? — ответил я, слегка раздражаясь. — Грядет война, а синьор Джованни, вместо того чтобы готовиться к ней, продолжает развлекаться балами, маскарадами и банкетами. И даже если ничья рука не напишет пророчество, тревожные симптомы надвигающейся катастрофы очевидны для всякого, сохранившего элементарный здравый смысл.
— Так вы считаете... — начала было она.
— Повторяю вам, если вы сильно заупрямитесь, вас заставят немедленно вступить с ним в брак. Но если вы постараетесь выиграть время с помощью недомолвок и двусмысленностей, если намекнете, что к Рождеству можете стать более уступчивой, синьор Джованни, я уверен, согласится подождать.
— А что, если и тогда ничего не изменится?
— Это было бы чудом. Я думаю, что если исключить вмешательство свыше — такое, например, как смерть Чезаре Борджа, который, по слухам, чрезвычайно осторожен, синьор Джованни навряд ли просидит в Пезаро более двух месяцев.
— Ладдзаро, друг мой! — воскликнула она, и от ее былого уныния не осталось и следа. — Как мудро я поступила, решив посоветоваться с вами; вы вселили в меня надежду и подсказали, что мне делать дальше.
Чтобы долгое отсутствие мадонны Паолы не было истолковано превратно, мы повернули ко дворцу, и когда я прощался с ней на террасе, это была совсем другая мадонна Паола, оживленная и почти веселая. Странно только, что я тоже почему-то чувствовал себя так, словно у меня гора с плеч свалилась.
Все произошло, как я и предсказывал. Наигранное дружелюбие мадонны заставило Джованни и Филиппо повременить с заключением брака, но ничуть не уменьшило пыл, с которым синьор Пезаро старался завоевать благосклонность своей, как он теперь считал, невесты.
Любовь иногда способна заставить самого последнего тупицу проявлять чудеса проницательности и идти на невероятные хитрости, чтобы добиться успеха у своей избранницы. Такая метаморфоза произошла и с синьором Джованни, который, с совершенно несвойственной ему интуицией, догадался, какими качествами должен обладать идеальный мужчина в представлении мадонны Паолы, и с комичной настойчивостью пытался убедиться в том, что он отнюдь не лишен их. Он превратился в актера, в сравнении с которым развлекавшие его комедианты казались просто сапожниками от искусства. Он заметил, что мадонне Паоле нравились поэты и их величавая манера декламации, и, чтобы угодить ей, сам решил превратиться в поэта.
«Poeta nascitur» [Poeta nascitur — неточный и неоконченный афоризм прославленного древнеримского писателя, оратора и политического деятеля Марка Туллия Цицерона (106-43 гг. до н. э.) из речи, произнесенной им в 61 г. до н. э. в защиту греческого поэта Архия. В полном виде цитата читается так: «Poetae nascuntur, oratores fiunt» («Поэтами рождаются, ораторами становятся»)] , гласит пословица, и синьор Джованни быстро убедился в ее справедливости. К счастью для себя, он был начисто лишен честолюбия, присущего большинству рифмоплетов, и сумел понять, что те вещи, которые выходили из-под его пера после долгих часов ночного бодрствования, способны лишь вызвать удивление, если не презрение мадонны Паолы, и могли сделать из него посмешище для его же придворных.
Поэтому он пришел ко мне и с вежливостью, совершенно не свойственной ему, поинтересовался, не силен ли я в сочинении стихов. Не знаю, почему он выбрал именно меня, — с такой просьбой он вполне мог бы обратиться к кому-нибудь другому, поскольку при дворе тогда не ощущалось недостатка в пиитах; скорее всего, он решил, что мне можно всецело доверять и рассчитывать на мое молчание.
Я ответил ему, что, если предмет окажется в моем вкусе, мне вполне по силам набросать несколько довольно сносных строк. Он пообещал щедро вознаградить меня в случае успеха и велел сочинить хвалебную оду в честь мадонны Паолы, прибавив, что я должен немедленно забыть о ее авторстве, если хочу остаться в живых.
Я с радостью повиновался: мог ли существовать более притягательный для меня сюжет? Через час ода была готова, и пусть она не могла сравниться с произведениями мессера Петрарки, в ней чувствовались вдохновение, искренность и строгость стиля, и я обращался к мадонне Паоле не иначе, как к «Священному Цветку Айвы».
Успех оды был столь велик, что на следующий день синьор Джованни вновь явился ко мне с деньгами и с угрозами. Взамен он получил сонет, написанный в духе Петрарки и по своим достоинствам ничуть не уступавший оде. С тех пор синьор Джованни зачастил ко мне, и скоро мне стало казаться, что если дело пойдет так и дальше, то я сумею скопить достаточно денег, чтобы выкупить владения Бьянкомонте и тем окончить свои злоключения. Надо сказать, что Джованни получал за свое золото вполне доброкачественный товар, хотя мог ли он, профан, по достоинству оценить его? Да и откуда ему было знать, что презренный шут в написанных по приказу творениях изливал на бумагу самую свою душу?
Мои усилия не оставили мадонну Паолу равнодушной, в чем она как-то раз сама призналась.
— Ладдзаро, — вздохнула она, — мне кажется, что я была несправедлива к синьору Джованни. Я недооценивала его. Я считала его пустым, необразованным кривлякой, начисто лишенным тонкости восприятия окружающего нас мира. Однако нельзя отрицать достоинств его стихов, каждая строчка которых свидетельствует о возвышенности души человека, писавшего их.
До сих пор я не знаю, как тогда я смог сдержаться и не выложить ей всю правду. Возможно, я вспомнил об угрозах синьора Джованни, но, скорее всего, я испугался, что, услышав мое признание, она без труда догадается, какие чувства подвигли меня к сочинительству.
Так проходили неделя за неделей. Миновала пора сбора винограда, в садах Пезаро увяли розы и деревья оделись в золотой осенний наряд. Наступил октябрь, а вместе с ним пришел страх, который уже давно должен был подстегнуть нас к решительным действиям. Услышав о приближении герцога Валентино — так теперь называли Чезаре Борджа [Герцог Валентино — после отказа в 1498 году от кардинальского звания Чезаре Борджа получил от французского короля графство Валентинуа, которое сразу же было переименован в герцогство. Итальянский вариант французского названия феодального владения Чезаре — Валентино, поэтому папского сына стали называть герцогом Валентино] , — Джованни Сфорца словно очнулся от забытья и, охваченный ужасом, спешно послал за помощью к своему родственнику Франческо Гонзаге [Франческа Гонзага, правитель Мантуи — речь идет о Франческо II (1484-1519), маркизе Мантуанском] , правителю Мантуи. Отвечая на просьбу синьора Джованни, тот отправил ему сотню наемников под командой албанца по имени Джакомо. Но что такое сотня наемников? С таким же успехом он мог бы прислать сотню фиговых плодов, чтобы закидать ими армию герцога Валентино. Над головой Джованни стремительно сгущались тучи, и его подданные, видя, в каком плачевном состоянии находится город и крепостные укрепления, совершенно не подготовленные к отражению нападения извне, мудро решили не рисковать своими жизнями и имуществом, сопротивляясь превосходящим силам противника.
Гром грянул во второе воскресенье октября. Утром во дворе замка собралась кавалькада придворных — свита синьора Джованни, — которые намеревались прослушать мессу в соборе Святого Доминика. В ней находились синьор Филиппо, мадонна Паола и, помимо них, еще десятка два кавалеров и дам. Джованни уже занес ногу в стремя, собираясь садиться в седло, как вдруг мерный, быстро приближавшийся топот лошадиных копыт привлек всеобщее внимание и заставил всех застыть в тревожном ожидании. — Что случилось? — испуганно оглянувшись на своих спутников, произнес синьор Джованни и смертельно побледнел.
Ему не пришлось долго дожидаться ответа. У ворот замка появился албанец Джакомо, который фактически являлся теперь его комендантом, и вместе с ним полдюжины солдат в доспехах. Он предупреждающе поднял руку, приказывая синьору Джованни остановиться, и что-то отрывисто скомандовал своим людям. Заскрипели лебедки, заскрежетали цепи, и перекинутый через ров подъемный мост стал медленно подниматься, и почти одновременно ворота перекрыла крепкая железная решетка.
Джакомо торопливо подъехал к синьору Джованни, и новость, которую он сообщил, ошеломила нас. Передовой отряд армии Чезаре Борджа, примерно пятьдесят солдат во главе с капитаном, только что появился у городских ворот и от имени Святой Церкви потребовал немедленно сдаться. Услышав ультиматум, горожане, в количестве более ста человек, вооружились, перебили стражу и настежь распахнули ворота перед неприятелем. Но, что еще хуже, подданные синьора Джованни затем повернули оружие против своего синьора и влились во вражеские ряды, явно намереваясь взять приступом замок и таким образом расчистить путь герцогу Валентино.
Если подобная ситуация и не оставляла большого простора для принятия решений, по крайней мере, она давала Джованни возможность наилучшим образом проявить себя перед мадонной Паолой, чем он с успехом и воспользовался.
— Клянусь всеми святыми! — заревел он, когда прошел первый шок, вызванный известием. — Эти трусы поплатятся за свое предательство, а тот наглец капитан, осмелившийся явиться сюда с полусотней солдат, горько пожалеет о своей дерзости.
Затем он приказал Джакомо собрать своих людей, призвал находившихся в его свите рыцарей срочно вооружиться и, наконец, велел пажу сопровождать его и помочь облачиться в доспехи, чтобы он мог лично возглавить свой маленький отряд.
Я заметил, как восхищенно сверкнули глаза мадонны Паолы, и догадался, что ее мнение о личном мужестве Джованни подверглось серьезной трансформации — точно так же стихи, выдаваемые им за собственные, заставили ее по-иному взглянуть на его умственные способности.
Сказать по правде, я и сам был изрядно удивлен. Передо мной предстал совершенно незнакомый мне синьор Джованни, и неудивительно, что я сгорал от нетерпения узнать продолжение столь многообещающего пролога.

Глава IX
ВООРУЖЕННЫЙ ШУТ

Увы, от мужественной позы, которую синьор Джованни принял в присутствии мадонны Паолы, не осталось и следа, едва он оказался в стенах замка наедине со своим пажом и со мной, следовавшим за ним на почтительном расстоянии. Он в нерешительности остановился в прохладной сумрачной галерее, украдкой оглянулся по сторонам, и я догадался, что страх ледяной рукой сжал его сердце. Он заметил меня, в скучающей позе прислонившегося к стене, и мрачно ухмыльнулся.
— Убирайся! — рявкнул Джованни на своего пажа. — Мне поможет Боккадоро. Готовясь участвовать в безумном предприятии, лучше всего призвать на помощь дурака, — неуклюже попытался сострить он. — Иди за мной, — скомандовал он мне, и я послушно поплелся за ним по широкой каменной лестнице, оставив пажа недоумевать о причинах столь внезапной и поспешной отставки.
Однако для меня поведение синьора Джованни не представляло ничего загадочного. Мое мнение о нем значило для него так мало, что он нисколько не боялся проявить слабость в моем присутствии. Да и кто в Пезаро лучше меня знал его истинную натуру? Не ко мне ли он обращался с просьбами писать для него стихи, авторство которых он бесстыдно присваивал? Не угрожал ли убить меня, если я рискну разоблачить его? Он никогда не сомневался, что я буду молчать, став свидетелем самых низменных проявлений его натуры, но сегодня, как мне показалось, меня ожидало какое-то новое открытие, и я не ошибся.
— Боккадоро! — вскричал он, едва я закрыл дверь в его кабинет, и я заметил, что его губы слегка дрожали. — Как можно выбраться отсюда?
— Откуда? — удивился я, поначалу не поняв, о чем идет речь.
— Из замка, из Пезаро. Пошевели своими мозгами: не ужели отсюда нельзя улизнуть?
— Улизнуть? — тупо повторил я, не веря своим ушам.
О Боже! Если бы я жаждал отомстить ему, какой радостью наполнилось бы мое сердце в эту минуту!
— Что ты вытаращился на меня, болван! — в гневе заорал он, и его голос, казалось, вот-вот сорвется. — Придумай что-нибудь! Ты слышишь, мерзавец? Думай, я приказываю, иначе, клянусь, тебя колесуют; на твоем долговязом теле живого места не останется.
Он беспокойно двигался по комнате, не в силах оставаться на одном месте, и я не мог не подивиться, до какой степени въелась в него привычка стращать людей.
— Стоит ли понапрасну трудиться? — невозмутимо отозвался я. — Будь вы пташкой, я предложил бы вам улететь в заморские края. Но вы такой же смертный человек, как и все мы, хотя ваш отец и сделал вас синьором Пезаро.
Из-за стены замка до нас донеслись приглушенные крики осаждающих, напоминающие на таком расстоянии гул моря в непогоду. Синьор Джованни резко повернулся ко мне, и я заметил, что его зрачки расширились от ужаса.
— Еще одно слово в таком же тоне, и тебе конец, — прохрипел он, хватаясь за рукоятку кинжала. — Мне нужна твоя помощь, скотина!
Но я твердо выдержал его взгляд и всего лишь разочарованно покачал головой. Сейчас я не боялся его. Мы были одни, я был вдвое сильнее его, и, попробуй он хотя бы на дюйм вытянуть из ножен свой кинжал, я безжалостно убил бы его голыми руками.
— Чем же я могу помочь вам? — поинтересовался я. — Я всего лишь придворный шут. Резонно ли требовать чудес от шута?
— Смерть стоит у порога! — испуганно воскликнул он.
— Синьор Пезаро, — напомнил я ему, — во дворе замка уже собрались ваши наемники и рыцари в доспехах. Они готовы сразиться с врагом. Разве в такой час вы покинете их? У него словно подкосились ноги, и он рухнул в кресло.
— Это выше моих сил. Идти в бой для меня — верная гибель, — в отчаянии простонал он.
— А разве оставаться здесь не означает наверняка погибнуть? — спросил я, продолжая словесную пытку с рвением, какого даже он, наверное, не проявлял, терзая на дыбе свои жертвы. — Сейчас только храбрость может спасти вас. Увидев вас, своего синьора, с оружием в руках, готового бесстрашно идти на смерть, ваши подданные непременно вспомнят о своем вассальном долге и постараются исполнить его.
— Чем их лояльность поможет мне, если я буду убит? — капризно пробрюзжал он.
«Господи! За что ты наказал Пезаро столь малодушным и ни к чему не годным правителем?» — подумал я, однако внешне никак не выразил свои чувства, напротив, я попытался урезонить его:
— Почему вы думаете, что вас непременно убьют? — и тут же перешел к более весомым аргументам: — Вспомните тогда о мадонне Паоле, которая ждет от вас достойных рыцаря свершений, — вы ведь ей сами обещали нечто подобное там, во дворе.
Он слегка покраснел, затем вновь побледнел и замер в своем кресле, словно оцепенев. Его тщеславие было задето, но не в такой степени, чтобы он вспомнил, что мужчине не подобает трусить, и в конце концов страх пересилил все остальные чувства.
— Я не могу решиться, — едва выдавил из себя он, и его тонкие, изящные руки вцепились в ручки кресла, как будто его хотели силой вытащить оттуда. — Видит Бог, я плохо владею оружием.
— Да от вас и не требуется этого, — заверил я его. — Наденьте доспехи, возьмите в руки меч и пошире размахивайте им. Любой поваренок с вашей кухни способен на это — если только он не последний трус.
Он облизал губы, и в его безжизненных глазах, устремленных на меня, промелькнуло нечто, похожее на решимость. Он неожиданно резко встал и шагнул к куче оружия, сваленного на огромном кожаном диване.
— Помоги мне облачиться, — сказал он, отчаянно пытаясь придать своему голосу необходимую твердость.
Но обретенного было мужества ему хватило ненадолго. Едва я взял в руки нагрудник, как он разразился потоком ругательств.
— Нет, я не позволю зарезать себя, как барана! — почти завопил он. — О Боже! Я должен выбраться отсюда живым и вернуться с армией, которая поможет мне вернуть трон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24