Чтобы стать супругой и матерью? Или чтобы стать
певицей?
- Но вы и так певица.
- Да. Солистка в кабаре мистера Дрейка. А вы представьте себе, что я
мечтала о чем-то большем... жила надеждами на большую эстраду... Что
выступать перед полупьяными самцами в "Еве" для меня - не предел
мечтаний...
- Мечтала о мировой славе... - добавляю я в тон.
- Может, и не о мировой славе... хотя кто о ней не мечтает в глубине
души... но о чистой, осмысленной жизни... осмысленной благодаря искусству,
а не чеку в конце месяца...
- А почему вы считаете, что все другие двери перед вами закрыты?
- Что тут считать... Я это знаю. Убедилась на опыте. И не раз. И
руками, и кулаками, и головой стучала в закрытые двери театров,
мюзик-холлов, к разным импрессарио...
- Упорствовать надо до конца, - замечаю я. - А упорства у вас,
по-моему, хватает.
- У вас тоже. Но ведь и вы от чего-то отказались, от какой-то мечты,
от какой-то цели. Не знаю какой, но отказались! А что же делать мне? Всюду
слышишь одно и то же: "В наше время, милочка, становятся звездами в
семнадцать лет, вы поздно спохватились!" А мне было семнадцать лет ровно
десять лет назад; и девять из них я потратила на хождение по приемным и
стучание в двери... И даже когда начала работать в разных заведениях в
Сохо, все равно ходила и стучала, именно потому, что, как вы заметили,
упрямства у меня хватает...
- Может, нужен собственный репертуар... - говорю я, чтобы что-нибудь
сказать.
- У меня есть репертуар! - заявляет Линда с той же горячностью, с
какой недавно говорила: "Хочу на пляж!" - Вы слышали мои песни. Все это -
мой репертуар.
- И та песня, для которой вы избрали своей жертвой меня?
- Вы ее не заслуживаете. Но что мне было делать, если в зале сидели
одни старики.
Она умолкает, словно забыв, что хотела сказать дальше. Потом
продолжает все так же горячо:
- Да, и та песня - тоже! И все они написаны специально для меня!
Очень талантливым композитором. Исключительно талантливым.
Линда делает новую паузу и уже усталым тоном договаривает:
- Но этот мой репертуар устарел. Сейчас поют другие песни.
- Заставьте вашего композитора написать новые песни. Он в вас,
наверное, безумно влюблен.
- Был влюблен... хотя и не безумно... Любовь не может быть
безумной... если это - не любовь к наркотикам... как это было у него...
- Значит, он сможет писать в современном стиле. Сейчас в моде музыка
наркоманов, знаете, эта самая... психоделистическая...
- Да, конечно... Но он отправился писать ее на тот свет.
Кажется, разговор пора кончать. Что я и предлагаю. Мы встаем и идем к
морю, чтобы еще раз окунуться перед обедом.
Уже за столом Линда вскользь замечает:
- Наверное, я вам ужасно надоела своими излияниями...
- Нет. Но вы заставили меня отказаться от одного решения.
- Какого?
- Я твердо решил хорошенько вздуть вас, как только мы вернемся в
Лондон.
- Только попробуйте! - воинственно заявляет она.
- Нет, я в самом деле собирался это сделать. За ваше высокомерие и
прочее. Но теперь я вас, кажется, понимаю.
- Не надо рыдать над моей разбитой жизнью.
- Я и не собираюсь, потому что вы, с вашим характером, неспособны
вызвать у человека сострадание или умиление. Мне просто кажется, что я
начинаю вас понимать. Конечно, толку вам от этого мало. Несостоявшаяся
взбучка - не в счет.
- Что толку мало, это и так ясно, - замечает она. - Чем может помочь
один потерпевший крушение другому!
- Разве что банальной мудростью - уделом побежденного. Жизнь состоит
из умения переносить удары.
- Я стараюсь этому учиться, как могу.
- Значит, все в порядке. Если вы покончили с десертом, мы можем идти.
Но она не трогается с места и невидящим взглядом смотрит на
недоеденное пирожное.
- Вы говорите, что понимаете меня. А вот я перестала понимать вас,
Питер.
- Мне это очень лестно. Разве плохо быть загадочной личностью!
- Нет, серьезно. Сначала я думала, что вы такой же простак и грубиян,
как все остальные в Сохо. Потом, когда началось наше путешествие, я
поняла, что вы не такой, как они, хотя ничем не лучше... просто другой...
А теперь, когда я заболела... эти ваши заботы обо мне... вы меня совсем
сбили с толку, чтобы не сказать - тронули.
Поднявшись в номер, Линда принимает душ и переодевается в ванной в
целомудренно закрытую до ворота ночную рубашку. Затем в комнате подходит к
зеркалу и поднимает подол - правда, в границах допустимого.
- Кажется, я все-таки неплохо загорела...
Я что-то бормочу в знак согласия и поспешно отвожу взгляд к окну, за
которым синеет родное Черное море. У моей супруги, как я уже говорил,
исключительные физические данные.
- Надеюсь, у вас хватит такта - не говорить Дрейку о том, что я
несколько дней пролежала в постели.
- Зачем отнимать время у занятого человека?
- Для вас это, может быть, и мелочи, но для него - нет. Скажу по
секрету, Питер, он велел мне следить за каждым вашим шагом.
- Я об этом догадываюсь. Дрейк - очень мнительный человек и,
наверное, считает, что доверять можно только мертвецу, и то если он
глубоко зарыт.
- Оставьте эти кладбищенские сравнения!
- Я не знал, что вы так чувствительны.
- Это кажется вам странным? Почему? Потому что я зарабатываю на жизнь
в том же квартале, что и вы? Потому что окружена известными вам типами?
Потому что мой шеф - такой человек, как Дрейк?
- В общем и целом...
- А вы сами? Вам-то что нужно в этом квартале? И какому шефу вы
подчиняетесь?
- Тс-с-с, - вполголоса говорю я, потому что ее, наверное, слышно на
улице. - У меня нет другого выхода. Понимаете? А такая женщина, как вы,
наверное, могла бы найти себе место почище.
Мое замечание вызывает у Линды взрыв смеха.
- Место почище? Чистые места - для привилегированных, дорогой мой.
Чистые места - там, по другую сторону закрытых дверей.
- Хорошо, хорошо, согласен. Только успокойтесь.
Но она уже овладела собой и заявляет хорошо знакомым мне тоном:
- Не волнуйтесь, я совершенно спокойна. Единственное, что меня
беспокоило, - это ожоги, но теперь и они прошли.
Линда снова поворачивается к зеркалу и приподнимает подол - в
пределах допустимого.
- Все в порядке, правда?
Я подхожу к ней против собственной воли и, уже совсем того не желая,
говорю:
- Да, все в порядке.
У моей супруги исключительные физические данные...
- Вы не щедры на комплименты, - замечает она, и я вспоминаю, что
поклялся не говорить ей комплиментов.
- Какое значение имеют слова...
- Никакого. Но они что-то выражают.
- Когда придет время что-то выражать, я сумею это сделать.
- Каким образом, Питер?
- Скажу в другой раз.
- Когда? Завтра? Но завтра нас уже здесь не будет, Питер.
Она, конечно, права. Сегодня - последний день нашего свадебного
путешествия.
- Эта ваша песня... - бормочу я, изо все сил стараясь смотреть на
родное море и чувствуя, как властно притягивает меня другая синева -
зеленоватая синева ее глаз.
- Моя песня? А вы уверены, что она - только моя? А может, и ваша? Так
ли вы уверены в своем "завтра", Питер?
Она наконец-то нащупала мое слабое место, эта сирена с бархатным
голосом и железным характером. Потому что если я в чем-то не уверен, то
именно в завтрашнем дне. Не говоря уже о послезавтрашнем.
Что ж, дружелюбно настроенное существо в зверинце Дрейк-стрит -
совсем не лишнее дело, говорю я себе в качестве оправдания.
- О чем вы так глубоко задумались, Питер? О своем "завтра"?
- Именно.
- И что же?
- Ничего, - признаюсь я. - Эти ваши глаза просто не дают мне
сосредоточиться.
И с отчаянием утопающего, который хватается за соломинку, я обнимаю
ее стан, который, между нами говоря, под это сравнение не подходит.
Прервав поцелуй, чтобы перевести дух, Линда дает волю своему
удивлению:
- Как вы можете позволять себе такие вольности с незнакомой,
отвратительно упрямой и высокомерной женщиной?
- Мне кажется, я имею право на внимание собственной супруги, - говорю
я и снова обнимаю ее.

6
Обратный путь проходит без происшествий.
- Странная была поездка, - как бы про себя говорит Линда, когда мы,
покинув самолет, направляемся к барьеру пограничного контроля.
- Почему странная?
- Все началось плохо, а потом стало еще хуже. Зато дальше все
получилось как в сказке.
- Сказки бывают разные, - замечаю я.
- Эта сказка была хорошей. И - увы! - очень короткой.
А когда мы становимся в очередь к окошечку, Линда добавляет:
- Вот и конец сказки.
Да, сказке пришел конец. И мы окончательно это понимаем, когда
садимся в "ягуар" шефа. Шофер молчит, и мы молчим, потому что в его
присутствии не поговоришь и еще потому, что холодная атмосфера города
начинает действовать на нас и что впереди нас ждет знакомый квартал и
знакомый человек, перед которым нам придется отчитаться.
- Ну, как себя чувствуют молодожены? - ухмыляется Дрейк, встречая нас
в кабинете с зашторенными окнами.
- Скучают, сэр, - вяло отзываюсь я. - Законный брак и романтическое
приключение - разные вещи.
- Да, слыхал об этом, но сам я о браке судить не могу, - признается
шеф, поднимаясь из-за стола и направляясь к известному предмету
мебелировки, уставленному бутылками. - Мне, Питер, не довелось вкусить
семейного счастья. Работа, работа и еще раз работа - такой удел выпал
старине Дрейку.
С этими словами он наливает себе четверть стакана виски, для
декорации бросает пару кубиков льда. Потом вспоминает, что в кабинете
присутствует дама.
- Вам, Линда?
- Благодарю, предпочитаю воздержаться.
- Ох уж эти певицы с их режимами! - вздыхает шеф. - Ну а вам, Питер?
Вы-то не певица. Или вы тоже выучились петь там, на Балканах, под
воздействием молодой жены?
Я вынужден подтвердить, что я действительно не певица, и принять
предложенный стакан.
- Ну, я жду! - уже деловитым тоном заявляет шеф, отведав виски.
- Все прошло нормально, - рапортую я.
- Все благополучно, - подтверждает мисс Грей.
- Это и желательно было услышать, - говорит рыжий и поворачивается к
Линде.
- Вы, наверное, устали с дороги. Мне просто неудобно вас задерживать.
Идите отдыхать.
Линда, видно, только и ждала этого разрешения, чтобы невозмутимо
кивнуть нам обоим и покинуть кабинет.
- Ну, Питер, я слушаю. Со всеми подробностями.
- Можно и с подробностями. Но мне кажется, сэр, что в операцию
посвящено слишком много людей. Их становится все больше. Сначала Ларкин,
теперь Линда...
- Линде ничего не известно, кроме кое-каких мелочей по части торговли
гашишем. Будьте уверены, что даже эта информация, которой она располагает,
- дезинформация. Cчитайте, что в ваш проект посвящено только трое: я, вы и
Ларкин.
- Один египетский правитель несколько тысяч лет назад сказал, что,
если в заговоре участвуют трое, среди них обязательно присутствует
доносчик.
Дрейк не обращает внимания на мою попытку блеснуть эрудицией.
- Надеюсь, Питер, этот доносчик - не вы.
- Нет, и не вы. Но кроме нас есть третий.
- Знаю. Пока что этот янки не дает оснований подозревать его. А
там... там увидим.
Он на минуту задумывается, потом отпивает глоток и напоминает:
- А теперь - подробности!
- Я установил контакт со своими людьми. Отобрал пятерых по принципу:
лучше меньше, да понадежнее. Могу сообщить вам их имена, адреса и прочие
данные.
- После!
- С человеком, которого я назначил шефом группы, обсудил конкретные
подробности операции. Он считает, что она не доставит особых затруднений,
и берется осуществить переброску столько раз, сколько будет нужно.
- Вы полагаете, что это надежный человек?
- Абсолютно. Могу подробно рассказать, что он собой представляет, и
вы сами убедитесь, что...
- После!
- Мы договорились и о том, как будем поддерживать связь. Сообщения
придется посылать по почте, другого выхода нет. Но чтобы мои помощники
были твердо уверены, что сообщения исходят от меня, я буду их писать
собственноручно.
И я передаю ему все детали будущей связи вплоть до бесцветных чернил,
надписей под марками и прочих подробностей. Кажется, такое решение его
удовлетворяет. Потом перехожу к вопросу об оплате, что ничуть не понижает
настроения Дрейка. Оно и понятно: гонорар, потребованный техническими
исполнителями операции, - мелочь, пылинка по сравнению с прибылью, на
которую он рассчитывает.
- А эти ваши надежные ребята, Питер, не могут подставить нам ножку?
- Каким образом?
- Самым простым: получат товар и оставят его себе.
- Зачем им такой товар, сэр? Это же Болгария, а не Лондон.
- А разве в Болгарии нет наркоманов?
- Где их нет! Наберется на всю страну душ двести-триста. Что возьмешь
с такой клиентуры? - Гроши.
- Хорошо, допустим. Вам лучше знать.
- Они могут нас надуть только в том случае, если мы надуем их с
деньгами. И сделают это не для того, чтобы завладеть товаром, а чтобы
утереть нам нос.
- Мда-а-а... - произносит шеф вместо ответа и достает из кармашка
неизменную сигару, появления которой я жду уже давно.
Он приступает к священнодействию распаковки и обрезания.
Я терпеливо жду, пока он раскурит сигару до нужного градуса.
- Да-а-а... - повторяет Дрейк. - У меня такое чувство, что вы со
своей задачей справились. Я сразу это понял, как только вы вошли. Если бы
ваша поездка закончилась неудачей, у вас хватило бы ума не показываться
мне на глаза.
Он допивает свою дозу виски и приказывает:
- А теперь, Питер, садитесь сюда, вот за этот стол, и аккуратно,
точно, ничего не упуская, пишите доклад обо всем, что вы сделали.
Опять письменная работа!
- А вы не считаете, сэр, что оставлять письменные свидетельства вот
так, черным по белому, не совсем разумно?
- Не волнуйтесь, приятель, в сейфе старины Дрейка ваш доклад будет в
полной безопасности.
- Но он может попасть в руки Ларкина...
- Ларкина? Вы напрасно считаете меня дураком. Ларкин будет знать
ровно столько, сколько требуется для дела.
Дрейк смотрит на часы.
- Мне нужно в "Еву". А вы садитесь и начинайте. Чтобы вы не скучали,
я пришлю вам Райта.
Опять письменная работа. Да еще под надзором этого кладбищенского
типа.

Я исписал девять или десять страниц - хорошо, что у меня крупный
почерк, и доклад кажется длиннее, чем он есть на самом деле. На десятой
странице начинаю чувствовать ломоту не только в кисти руки, но и в висках:
что касается последней, то ее причина, по всей вероятности, - густой
аромат сирени, наполняющий кабинет. Райт благоухает, как куст сирени или
целая сиреневая заросль: честно говоря, я никогда не бывал в сиреневых
зарослях и представляю их себе в виде нескольких деревьев вроде Джона
Райта; я иду по дорожке между этими деревьями, и с каждым шагом у меня все
сильнее кружится голова...
Пока я потею над домашним заданием, Райт вовсю наслаждается
бездельем, расхаживает по кабинету, заглядывает за шторы, оправляет свои
длинные волосы длинными пальцами и насыщает воздух кабинета табачным дымом
и благоуханием сирени.
Он одет с полным пренебрежением к времени года, то есть на нем
безукоризненный черный костюм. Я подозреваю, что у него несколько
одинаковых костюмов, потому что трудно поддерживать единственный костюм в
столь безукоризненном состоянии. Как всегда, на нем черный галстук и
черная обувь. У него даже носки черные; я их вижу, когда Райт усаживается
в кресло напротив меня и кладет ногу на ногу.
С той минуты, как он появился в кабинете по приказанию Дрейка, Райт
не удосужился произнести ни слова и вообще ведет себя как надзиратель,
которому поручили стеречь жалкого арестанта. Но мне кажется, что
непринужденность его напускная и что на душе у этого агента похоронного
бюро кошки скребут: а вдруг он, Райт, - уже не правая рука шефа, вдруг его
оттеснил на задний план этот самый арестант, неизвестно откуда взявшийся
хитрец и наглец Питер?
Должен признаться, что у него есть все основания для сомнений. Все
мои встречи с Дрейком происходят без его участия; проект операции в его
последнем действующем варианте для Райта полная тайна. Неизвестна ему и
тема моего доклада, в который красавчик Джон старается не заглядыать из
вполне понятной осторожности.
Словом, если мы оба - секретари Дрейка, и если даже он - шеф кабинета
и главный секретарь, то совершенно ясно, что именно я занимаюсь тайными и
важными вопросами, в то время как ему предоставлена проза жизни -
порнография, картежная закусочная и подвальчики со стриптизом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32