Я по колено погрузился в трясину. Я еще не тонул, но
застрял. Не знал, что делать дальше.
Это нарушило мою сосредоточенность. Я беспомощно взглянул на Эсси и
остальных, чувствуя себя очень старым и уставшим - и не очень здоровым к
тому же. Я так погрузился в специальные проблемы психоанализа моего
собственного психоаналитика, что забыл о боли в животе и об онемении рук;
но теперь все это напомнило мне о себе. Не получается. Я ничего не знаю. Я
был абсолютно уверен, что вскрыл основную проблему, приведшую Альберта к
фуге, - и ничего не случилось!
Не знаю, долго ли сидел бы я, как дурак, если бы не получил помощь.
Она пришла одновременно от двоих.
"Взрывай", - настойчиво прошептала мне на ухо Эсси, и в тот же самый
момент Джейни Джи-ксинг пошевелилась и осторожно сказала:
- Но должно было еще что-то неожиданно случиться, верно?
Лицо Зигфрида застыло. Попадание. Явное попадание.
- Что это было, Зигфрид? - спросил я. Никакого ответа. - Послушай,
Зигфрид, старина, выкладывай. Что заставило Альберта броситься в пропасть?
Он посмотрел мне прямо в глаза, но я не мог понять их выражения,
потому что лицо его начало расплываться. Как изображение на ПВ, когда
что-то неисправно и картинка расплывается.
Расплывается? Или убегает? Опять фуга?
- Зигфрид, - закричал я, - пожалуйста! Скажи мне, от чего бежал
Альберт! Или если не можешь, сделай так, чтобы мы могли поговорить с ним!
Еще больше неясности. Я даже не мог определить, на что он смотрит.
- Скажи мне! - приказал я, и расплывчатая голографическая тень
ответила:
- Кугельблитц [Шаровая молния (нем.)].
- Что? Что такое кугельблитц? - Я раздраженно оглянулся. - Черт
побери, давай его сюда, пусть он сам скажет!
- Он здесь, Робин, - прошептала мне на ухо Эсси.
Изображение прояснилось, но это уже был не Зигфрид. Аккуратное лицо
Фрейда смягчилось и расширилось, превратившись в лицо дирижера немецкого
оркестра, седые волосы падали на печальные глаза моего лучшего и
ближайшего друга.
- Я здесь, Робин, - печально сказал Альберт Эйнштейн. - Спасибо за
помощь. Не знаю, однако, будете ли благодарить меня вы.

Альберт оказался прав. Я его не поблагодарил.
Но Альберт оказался и неправ, или прав, но не по тем причинам:
причина того, что я его не поблагодарил, не в том, что он сказал нам нечто
очень страшное, нечто непредставимое, но потому, что, когда он кончил, я
был не в состоянии благодарить его.
Мое положение, когда он начал, было немногим лучше, потому что его
появление очень сильно на меня подействовало. Я был истощен. Так и должно
быть, говорил я себе, потому что Бог знает, давно я не испытывал такого
напряжения, но мне было хуже, чем просто от перенапряжения. Я чувствовал,
что приближается конец. И дело не только в животе, или руках, или голове.
Как будто все мои батареи одновременно разрядились, и мне приходилось
собирать все силы, чтобы сосредоточиться и услышать, что он говорит.
- То, что я испытал, не совсем фуга, как вы назвали, - говорил он,
вертя в руках трубку. Он не потрудился выглядеть комично. На нем был
свитер и брюки, но на ногах ботинки, и шнурки завязаны. - Правда, что
такое противоречие возникло и сделало меня уязвимым - вы поймете, миссис
Броадхед, это противоречие в программе; я обнаружил, что запутался. И так
как вы придали мне особенности гомеостата [Система, способная
саморегулироваться, приспосабливаясь к изменениям окружающей среды], - у
меня возникло непреодолимое побуждение: преодолеть неисправность.
Эсси с сожалением кивнула.
- Гомеостат, да. Но самовосстановление включает и способность
самодиагностирования. Ты мог посоветоваться со мной.
- Нет, миссис Броадхед, - ответил он. - Со всем уважением, но
трудность заключена в области, в которой я разбираюсь гораздо лучше вас.
- Космология, ха!
Я пошевелился, собираясь заговорить - это нелегко, потому что моя
летаргия усиливалась.
- Пожалуйста, Альберт, просто скажи, что ты сделал.
Он медленно ответил:
- Очень просто, Робин. Я захотел разрешить противоречие. Я знаю: мне
это кажется более важным, чем вам; вы можете быть счастливы без решения
космологических проблем, но я не могу. Все больше и больше своих
возможностей я уделял этой проблеме. Как вы знаете, я могу использовать на
этом корабле множество информационных вееров хичи. Некоторые из них
никогда основательно не изучались. Очень трудная задача. В то же время я
вел собственные наблюдения.
- Что ты сделал, Альберт? - взмолился я.
- Именно это я и сделал. В записях хичи я нашел много упоминаний
того, что мы называем проблемой недостающей массы. Вы помните, Робин.
Масса, которой должна обладать вселенная для объяснения ее гравитационного
поведения, но которую астрономы не сумели найти...
- Помню!
- Да. Ну так вот, я ее нашел. - Он на некоторое время задумался. - Но
боюсь, мою проблему это не решило. Наоборот, сделало ее еще более трудной.
И если бы вы не добрались до меня через мою подпрограмму Зигфрида, я все
еще плутал бы...
- Что ты нашел? - воскликнул я. Приток адреналина почти - но не
совсем - заставил меня забыть, что тело подает сигналы бедствия.
Он указал на экран, и я увидел, что на нем что-то есть.
На первый взгляд то, что я увидел на экране, не имело никакого
смысла. На при втором взгляде, более внимательном, что-то заставило меня
похолодеть.
Экран в основном был пуст. В одном его краю водоворот света -
конечно, галактика; мне показалось, что она похожа на М-31 в Андромеде, но
я в этих делах не специалист. Особенно если вижу галактику без окружающих
ее звезд, а звезд на экране не было.
Было что-то похожее на звезды. Тут и там маленькие светлые точки. Но
это не звезды, потому что они мигают, как огоньки на рождественской елке.
Представьте себе несколько десятков светлячков в холодную ночь, когда они
зажигают свои фонарики не очень часто, к тому же они далеко, и их нелегко
увидеть. Вот как это выглядело. Самый заметный объект среди них немного
походил на невращающуюся черную дыру, такую, в какой я некогда потерял
Клару, но не такую большую и страшную. Все это выглядело очень странно, но
не это заставило меня удивленно ахнуть. Я услышал возгласы остальных.
- Корабль! - потрясенно сказала Долли. Так оно и было.
Альберт серьезно взглянул на нас.
- Да, миссис Уолтерс, - сказал он, - это корабль. Я уверен, этот тот
самый корабль хичи, который мы видели раньше. И сейчас я думаю, не удастся
ли установить с ним связь.
- Связь! С хичи! Альберт, - закричал я, - ты спятил. Разве ты не
понимаешь, как это опасно?
- А что касается опасности, - серьезно ответил он, - то гораздо
больше я опасаюсь кугельблитца.
- Кугельблитц? - Я окончательно рассердился. - Альберт, ты осел! Я не
знаю, что такое кугельблитц, и не хочу знать. А беспокоит меня то, что ты
чуть не убил нас и...
Я смолк, потому что Эсси рукой закрыла мне рот.
- Замолчи, Робин! - прошипела она. - Ты снова вгонишь его в фугу.
Альберт, - спокойно сказала она, - расскажи нам, что такое кугельблитц.
Эта штука кажется мне похожей на черную дыру.
Он провел рукой по лбу.
- Вы имеете в виду центральный объект. Да, это разновидность черной
дыры. Но тут не одна черная дыра, а много. Я еще не смог определить,
сколько, потому что их нельзя наблюдать. Только поток входящей материи
создает излучение, а между галактиками материи немного...
- Между галактиками! - воскликнул Уолтерс и смолк, увидев взгляд
Эсси.
- Да, Альберт, пожалуйста, продолжай, - попросила она.
- Не знаю, сколько здесь черных дыр. Не менее десяти. Вероятнее,
десять в квадрате. - Он вопросительно взглянул на меня. - Робин, вы
понимаете, насколько это необычно? Как это можно объяснить?
- Нет. Я даже не знаю, что такое кугельблитц.
- О, небо, Робин, - нетерпеливо сказал он, - мы ведь обсуждали такие
проблемы раньше. Черная дыра возникает при сжатии материи до
необыкновенной плотности. Джон Уилер предсказал возможность существования
другого типа черных дыр, содержащих в себе не материю, а энергию - так
много энергии и настолько плотно спрессованной, что она замыкает вокруг
себя пространство. Вот это и называется кугельблитц!
Он вздохнул, потом сказал:
- У меня есть два соображения. Первое. Все это образование -
артефакт. Мы видим кугельблитц, окруженный черными дырами. Черные дыры
должны помешать проникновению материи в кугельблитц; впрочем, материи
здесь немного. Второе. Я думаю, перед нами недостающая масса.
Я подскочил.
- Альберт, - воскликнул я, - Ты понимаешь, что говоришь? Ты хочешь
сказать, что кто-то это сделал? Ты говоришь... - я еще раз подскочил и не
закончил фразы.
Не закончил, потому что не мог. Частично потому, что более страшного
соображения мне никогда не приходило в голову: кугельблитц кем-то сделан,
и он часть недостающей массы; отсюда следует неизбежное заключение, что
кто-то вмешивается в законы вселенной, пытается повернуть расширение, по
причинам, о которых я не могу (тогда не мог) догадаться.
А вторая причина в том, что я упал.

Я упал, потому что ноги перестали меня держать. Голова, в области
уха, страшно заболела. Все посерело и начало расплываться.
Я услышал возглас Альберта:
- О, Робин! Я не следил за вашим физическим состоянием!
- За чем? - спросил я. Вернее, попытался спросить. Но не получилось.
Губы не желали произносить слова, и я почувствовал ужасную сонливость.
Вспышка локализованной боли угасла, но смутно я сознавал, что меня ждет
большая боль, она близко и быстро приближается.
Говорят, существует селективная амнезия относительно боли; прошедшую
боль вспоминаешь, только как неприятный эпизод. Иначе ни одна женщина не
захотела бы рожать вторично. Для большинства из вас это справедливо.
Многие годы было справедливо и для меня, но не теперь.
Теперь я все помню очень ясно и почти с юмором. То, что произошло у
меня в голове, вызвало собственную анестезию, и мне не совсем ясно, что я
испытывал. Но вот эту неясность я помню с большой четкостью. Помню
панические возгласы, помню, как меня уложили на диван; помню долгие
разговоры и уколы иглы, когда Альберт вводил лекарства или брал образцы
для исследования. И помню, как плакала Эсси.
Она держала мою голову у себя на коленях. Хотя обращалась она к
Альберту и говорила по-русски, я много раз слышал свое имя и понимал, что
она говорит обо мне. Я попытался погладить ее по щеке.
- Я умираю... - сказал я... вернее, попытался сказать.
Она поняла меня. Склонилась ко мне, длинные волосы упали мне на лицо.
- Дорогой Робин, - заплакала она, - да, это правда, да, ты умираешь.
Вернее, умирает твое тело. Но это совсем не означает конец для тебя.
Конечно, за десятилетия, проведенные вместе, мы не раз говорили о
религии. Я знал, во что она верит. Знал, во что верю сам. Эсси, хотел я
сказать ей, ты никогда раньше не лгала мне, и не надо это делать сейчас,
чтобы облегчить мне смерть. Все в порядке. Но получилось у меня только
что-то вроде:
- Означает.
Слезы упали мне на лицо, она гладила меня и плакала.
- Нет. Правда, нет, дорогой Робин. У нас есть шанс, очень хороший
шанс...
Я сделал огромное усилие.
- Загробного мира... нет, - сказал я, стараясь говорить как можно
отчетливее. Все равно четко не получилось, но она меня поняла. Наклонилась
и поцеловала меня в лоб. Я чувствовал, как ее губы касаются моей кожи,
услышал, как она прошептала:
- Теперь есть.
А может, она добавила:
- Здесь и после.

Я несколько раз объяснял Робину, что такое кугельблитц. Это черная
дыра, возникшая в результате коллапса огромного количества энергии, а не
материи, но так как раньше такую дыру никто не видел, он слушал не очень
внимательно. Я также рассказывал ему о межгалактических пространствах -
очень мало материи и энергии, не считая отдельных фотонов от далеких
галактик и, конечно, универсального излучения 3,7К. Поэтому там очень
удобно разместить кугельблитц: в него ничего не будет падать.

22. ЕСТЬ ЛИ ЖИЗНЬ ПОСЛЕ СМЕРТИ?
А звезды продолжали свое движение. Их не интересовало, что происходит
с одним двуногим млекопитающим разумным - ну, полуразумным - живым
существом, только потому что этим существом оказался я. Я всегда
придерживался эгоцентрического взгляда на космологию. Я в середине Всего,
и все расположено по ту или иную сторону относительно меня; "нормальное"
это я; "важное" это то, что близко ко мне; "значительно" то, что я считаю
важным. Такого взгляда всегда придерживался я, но не вселенная. Она
продолжала существовать, словно я не имею никакого значения.
Правда в том, что тогда и для меня это было неважно, потому что я
отсутствовал. Во многих тысячах световых лет за нами, на Земле, генерал
Манзберген гонялся за еще одной группой террористов, похитивших шаттл, а
комиссар полиции поймал человека, стрелявшего в меня; я не знал этого, а
если бы и знал, меня бы это не заинтересовало. Чуть ближе к нам, но все
равно на расстоянии Антареса от Земли, Джель-Клара Мойнлин пыталась
понять, что говорит ей хичи; этого я тоже не знал. Совсем близко, рядом со
мной, моя жена Эсси пыталась сделать то, чего раньше никогда не делала,
хотя она изобрела этот процесс; ей помогал Альберт, у которого в банке
данных хранились все необходимые сведения, но у которого не было рук,
чтобы ими воспользоваться. Вот это - если бы я знал, что именно они
делают, - меня бы очень заинтересовало.
Но я, конечно, не знал этого, потому что был мертв.
Впрочем, я не остался мертвым.

Когда я был маленьким, мама часто читала мне. Однажды она прочитала
мне о человеке, чьи чувства были искажены из-за операции на мозге. Не
помню, кто написал этот рассказ, Жюль Верн, Уэллс, один из великих
золотого века [Обычно под золотым веком фантастики понимают 1938-1946
годы, когда писатель и издатель Джон Кемпбелл открыл таких авторов, как
Роберт Хайнлайн, Айзек Азимов, Ван Вогт, Лестер дель Рей, Эрик Фрэнк
Рассел, Теодор Старджон и многих других] - кто-то. Помню только главное.
После операции герой видел звуки и слышал прикосновения, и в конце
рассказа он спрашивает:
- Как пахнет пурпурный цвет?
Это я слышал ребенком. Теперь я большой. И это больше не фантастика.
Это кошмар.
Чувственные восприятия бились в меня, и я не мог понять, что это
такое! Не могу описать этого сейчас, как не могу описать... смерглич. Вы
знаете, что такое смерглич? Нет. Я тоже не знаю, потому что только что
придумал это слово. Это всего лишь набор звуков. У него нет значения. Я не
наделил его значением. И точно так же не имели значения звуки, запахи,
цвета, давления, температуры, толчки, дерганья, царапанья, все миллиарды
единиц восприятия, обрушившиеся на меня. Я не знал, что они обозначают.
Угрожают ли они мне? Мне не с чем было даже их сравнить. Может быть,
таково рождение на свет. Но я в этом сомневаюсь. Не думаю, чтобы это можно
было пережить.
Но я выдержал.
Выдержал по одной-единственной причине. Мне невозможно было не
выдержать. Есть древнейшая закономерность: нельзя сделать беременной
беременную женщину. Нельзя убить мертвого. Я "выжил", потому что все во
мне, что могло умереть, умерло.
Понимаете?
Попытайтесь представить себе. Освежеванный. Изнасилованный. И прежде
всего понимающий - я мертв.
Мама читала мне также "Ад" Данте, и иногда я думаю, не было ли у
Данте предвидения, каково пришлось мне. Если не было, откуда он взял свое
описание ада?
Не знаю, долго ли это продолжалось. Мне показалось - целую вечность.
Потом все начало уменьшаться. Резкий свет отодвинулся и стал слабее.
Ужасные звуки стихли, царапанье, чесание, толчки и рывки ослабли.
Долгое время ничего не было, как в Карлсбадской пещере, в те ужасные
мгновения, когда выключают свет, чтобы показать вам, что такое настоящая
темнота. Никакого света. Ничего, кроме отдаленного негромкого гудения,
похожего на шум крови в ушах.
Если бы у меня были уши.
Потом гудение превратилось в голос, и голос этот произносил слова;
издалека я услышал голос Альберта Эйнштейна:
- Робин?
Я попытался вспомнить, как говорить.
- Робин? Робин, друг мой, вы меня слышите?
- Да! - закричал я, не зная как. - Я здесь! - Как будто понимал, что
это "здесь".
Долгая пауза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33