Она переедет в деревню, пусть сейчас и самый разгар светского сезона, и будет изо всех сил делать вид, что Уэссекс с ней. Он знает, что найдет ее в Мункойне, когда сможет.
Если сможет. А вдруг он уже лежит мертвый в каком-нибудь лондонском переулке? Неужели его настигло то, что сам Руперт называл «Игрой Теней»?
«Ах, не будь дурой, Сара Канингхэм! Он уехал на Стриже, и я могу поспорить на что угодно, что этот конь найдет дорогу домой, если что-то стрясется, даже если Руперта на нем не будет! Я снова напишу в Лондон и узнаю, не появился ли он».
Вместо того чтобы возвращаться в Мункойн, Саре надо было бы переехать в Дайер-хаус, главную резиденцию герцога. Но два имения граничили — это, между прочим, отчасти способствовало помолвке Уэссекса и Роксбери, устроенной их родителями много лет назад. В душе Сара считала, что Дайер-хаус слишком холодный и официальный. Она предпочитала Мункойн с длинными хаотичными коридорами, облицованными известняком, и причудливыми сфинксами на крыше.
«И это дом, в котором выросла та, другая Сара. Если я хочу узнать, какой она была, это можно сделать именно здесь».
Сара долго смотрела на безжизненное лицо женщины, которая могла бы быть ее сестрой-близнецом — да и была в каком-то смысле близнецом, хотя их родство простиралось через расстояния более далекие, чем годы. Но портрет не выдавал своих тайн, и Саре не стало легче. К тому же она ни на йоту не приблизилась к разгадке исчезновения мужа и не обрела спокойствие, чтобы пережить это.
Сады Мункойна во времена последней маркизы были заново перепланированы художником не менее талантливым, чем сам Браун. Они ничем не напоминали о застывшем формализме предшествующих веков, радуя глаз своим романтизмом и естественным беспорядком.
Сара спустилась с террасы и пошла по длинному, полого спускающемуся газону. Перебравшись на другую сторону низины, она обошла слева самшитовую рощицу и вышла на аллею — длинную прямую дорогу для верховой езды, окаймленную двойным рядом высоких тисов. По этой аллее, тянущейся к берегу искусственного озера, приятно было мчаться галопом, но не для одного всадника скачка заканчивалась падением в жидкую грязь. По намекам, оброненным Нойли, Сара подозревала, что ее предшественница нашла смерть именно в Мунмере, поскольку горничная не раз повторяла, что Сара тяжело болела каждую весну, после того как на озере разыгрывали морские сражения.
За озером упорядоченный сад кончался. Сначала деревья были посажены так, чтобы изображать густые лесные заросли, но они быстро превратились в настоящую чащобу, которыми славилась Англия. Сара часто уходила в самые дебри, чтобы поразмыслить в одиночестве, но сегодня она не сменила свое домашнее платье на прогулочное, так что туфли и юбка явно не переживут нынешних приключений. Со вздохом остановилась она на берегу Мунмера и посмотрела вниз.
Ветерок едва-едва морщил поверхность воды, и Сара увидела свое отражение на фоне неба — обычная девушка с каштановыми волосами, в простом белом миткалевом платье.
«Кто же такая Сара? — думала она. — И кто я?»
Внезапно вокруг потемнело. Сара огляделась и увидела, что поверхность озера затянулась маревом. Клубы тумана поднимались от воды, образуя плотное облако, которое быстро приближалось к девушке. Она инстинктивно отступила, прежде чем поняла, что, даже если туман и таит какую-то опасность, он все равно движется слишком быстро, чтобы от него можно было убежать. И Сара решительно взяла себя в руки, чтобы встретиться лицом к лицу с чем бы то ни было.
Прохладная дымка ласково охватила ее. Туман окутал все вокруг, и она перестала что-либо видеть и обонять. Все вокруг стало серым. И тут Сара поняла, что происходит.
Это магия.
— Сара…
Голос шел отовсюду — и ниоткуда.
— Помоги нам… помоги мне… помоги себе…
Туман немного расступился, и Сара снова увидела окружающий мир, но теперь все вокруг невероятным образом изменилось. Подстриженная трава сверкала серебром, деревья за озером искрились, словно их густо посыпали сахаром. Вода у ее ног казалась отполированным до блеска серебром или сталью. Солнечный свет не играл на поверхности, не отражалось в ней и голубое небо.
«Ни солнца, ни луны».
— Где ты? Покажись! — крикнула Сара.
— Я здесь.
Он был точно таким же, каким она увидела его впервые — человечек ростом с ребенка, одетый в подобие тоги из оленьей шкуры. Кожу его испещряли темные разводы — явное подражание узорам лунного света, пробивающегося сквозь ветви деревьев. Длинные волосы были тщательно заплетены и украшены листьями, а шею охватывала гривна из чистого золота с прозрачными янтарями в форме желудей на концах. Человечек протянул руку девушке.
— Идем со мной, Сара.
Сара не раздумывая вложила свою руку ему в ладонь. Она уже встречала его или его сородича прежде. Он был из Древнего народа, расы, которая владела этими землями до появления первых людей. Соплеменники Сары до сих пор свободно бродили среди зеленых холмов лишь благодаря тому, что им позволяли это их прапредки. Она испытывала к ним дочернюю почтительность. Их гонец приходил к ней прежде, еще в другом мире… но зачем он явился сейчас?
Туман рассеялся, но Сара не увидела знакомого пейзажа окрестностей Мункойна. Они шли по дубовому лесу, меж стволами толщиной с трех человек, а туман свисал с ветвей, как венчальная фата.
— Такой была эта земля до того, как сюда с восхода пришли люди со своими кремнями, бронзой и сталью, — сказал Древний. — Когда-то она была нашей, потом пришли вы и отняли у нас ее.
— Зачем ты мне это показываешь? — спросила Сара. Она хотела вырвать свою руку, но, казалось, ее держит сама земля. Теперь спутник ее стал выше, кожаное одеяние сменилось бархатным, а лицо скрывала золотая маска с развесистыми оленьими рогами, усыпанными драгоценными камнями.
— В натуре людей — брать, точно так же, как в природе времени — приводить каждую расу к самым последним Серым Вратам. Но еще не время, Сара, не прогоняй нас!
— Я никогда не буду гнать вас, — сказала озадаченная Сара. — Мункойн останется вашим столько, сколько пожелаете, и я думаю — я слышала сама, как король подтвердил, — что ваши земли и ваши права будут незыблемы в Англии всегда.
— Благородны слова английского короля, но во Франции короля нет, — печально сказал Древний. — Великий Брак не был заключен там, и земля страдает. Ведь земля — это мы, Сара, поэтому с каждым днем мы слабеем и умираем!
— Но что я-то могу сделать? — растерянно спросила девушка.
— Идем.
Снова последовав за провожатым, она увидела, как огромные дубы постепенно уступают место мягким волнам холмов, на которых растут сосны и березы… удивительно знакомое место.
— Я же знаю эти леса! — воскликнула Сара, останавливаясь в изумлении.
Она бродила по этому лесу — или его близнецу — все свое детство. Американский штат или английская колония — пейзаж не меняется. Это были ее родные леса, и она часто видела их туманным балтиморским утром, и под ногами ее шуршали желтые листья, а в воздухе висел легкий привкус дымка. Ее глаза наполнились слезами — это был ее дом. Дом!
— Зачем ты привел меня сюда? — резко спросила она внезапно осипшим голосом. Ностальгия по тому, что она, сама того не желая, потеряла, отдалась тупой болью в сердце, разрушив столь тщательно выпестованное спокойствие. Никогда больше ей не бродить по этим лесам, не дышать этим воздухом…
Теперь волосы ее спутника, скрепленные известью, стояли на голове жестким гребнем, спускаясь вдоль спины. Глаза были обведены синим, и взгляд их напоминал совиный. Из одежды на Древнем остались набедренная повязка из козьей шкуры и ожерелье из костей и перьев на кожаном шнурке.
— На западе люди еще не отняли так много у своих старших братьев, там люди, звери и духи живут в гармонии. Не допусти, чтобы война, которая уничтожает нас здесь, погубила бы и наших тамошних родичей. Мы умоляем тебя об этом.
Он отпустил ее руку и отступил.
— Меня? — недоверчиво спросила Сара. — Но как я могу…
— Ты жила в мире, который настанет, но в этом мире еще не все так, как в том. Останови это, Сара, или все погибнет!
Произнося эти слова, человечек все отдалялся от девушки и теперь почти растаял в тумане. Белые волосы и набедренная повязка слились с белесой дымкой, превращая Древнего в призрак.
— Подожди! Не уходи! — Сара, спотыкаясь, сделала несколько шагов к исчезающему видению, прежде чем поняла, что это бесполезно. Когда Древние хотят скрыться, ни один из смертных не может проникнуть за завесу.
Когда туман рассеялся, Сара обнаружила, что каким-то образом перенеслась в лесок на другой стороне озера. Могло показаться, что последних нескольких мгновений просто не существовало, ей все почудилось, но Сара прекрасно понимала, что произошедшее не какая-то там греза. Древний пришел предупредить ее — или просить помощи.
«Ты жила в мире, который настанет…»
Он явно говорил о ее собственном мире, где колонисты добились независимости и создали новую, американскую нацию. Он хочет сказать, что и в этом мире грядет революция? И что она сможет сделать, если это действительно так? «Он хочет, чтобы я остановила Наполеона, — вдруг озарило ее. — Он хочет, чтобы я остановила войну, которую сам король не в силах прекратить! Да как я могу сделать то, что он просит?»
Сара задохнулась от полного бессилия.
— Я вполне могла гулять по такому лесу, — уныло сказала она себе. — Платье мое окончательно испорчено, да еще одна туфля потерялась.
Отшвырнув пинком уцелевшую изящную туфельку, предназначенную для деревянных и мраморных полов, а не для лесных прогулок, новоявленная герцогиня побрела назад к дому.
Когда она добралась до Мункойна, время чаепития уже прошло, но за весь долгий обратный путь Сара так и не смогла до конца осознать, что произошло у озера. Тоска по дому, которую пробудил в ней эльф, угнетала и злила ее одновременно, хотя на что именно — или на кого — она злилась, Сара сама не понимала.
— Так вот вы где, ваша светлость!
При звуке знакомого голоса Сара остановилась. Навстречу ей спешила Нойли. Увидев замаранное платье и растрепанные волосы хозяйки, горничная вытаращила глаза.
— Вы босиком, ваша светлость? — жалобно воскликнула она. — С вашим-то здоровьем! — И женщина набросила на Сару шаль, словно птицелов, набрасывающий сеть на добычу, и с той же самой целью. Нойли защищала Сару отважно, как наседка — единственного цыпленка, и была, наперекор всему, уверена, что госпожа ее очень слаба и болезненна.
Чтобы успокоить Нойли, Сара позволила ей напоить себя горячим чаем и уложить в горячую ванну. Воспоминания о странном происшествии на берегу озера понемногу истаивали в ее памяти, как утихали саднящие царапины, успокоенные теплой водой. Но лечь после ванны в постель Сара наотрез отказалась.
— Я уже пришла в себя, — твердо сказала она, надевая теплое платье из белой и голубой фланели. — И я еще не закончила письмо к вдовствующей герцогине, а ведь обещала послать ее милости полный отчет о королевской свадьбе. Прошла уже почти неделя, а я ничего не сделала! Я должна хотя бы начать, пока еще светло — терпеть не могу писать при свечах!
На самом деле Сара вообще терпеть не могла делать что бы то ни было при свечах. Чем больше был дом, тем мрачнее он казался после захода солнца. Весной она посещала лекции в Королевском обществе, в которых рассказывали, что в будущем улицы и дома станут освещаться горящим газом, но Саре резкое бело-голубое свечение и шипение горелки, которую демонстрировали на лекции, показались еще хуже пламени свечей. Ужасная перспектива!
Ей пришлось проявить больше твердости, чем хотелось бы, но в конце концов она сумела вырваться от Нойли и поспешила вниз по лестнице в свой личный кабинет.
Получив во владение дом своего двойника, она велела убрать тяжелую резную мебель, которую любила другая Сара, и снять тяжелые бархатные шторы. Сейчас просторная комната с высоким потолком и стенами бледно-желтого цвета была залита светом, а из мебели остались лишь письменный стол в стиле шинуазри, изящный золоченый стул и длинный диванчик-рекамье, обитый коричневым бархатом, приглашающе расположившийся у камина.
Плотно закрыв дверь в свое убежище, Сара для надежности несколько раз повернула ключ. Полуденное солнце заливало комнату, и герцогиня с облегчением сделала несколько глубоких вдохов, чтобы расслабиться. Эти несносные требования этикета иногда так раздражают! Она была не изнеженной аристократкой, а американкой, свободной от корон и тронов…
«Но если это — клетка, то очень уютная. И я любима», — напомнила себе Сара. Она переживет разлуку с родиной — в конце концов, ее соотечественники тоже оставляли свои дома и строили себе новые в странной, чужой земле. Она тоже сможет.
Сара села за стол и, слегка нахмурившись, взглянула на стопку разноцветной бумаги, сложенную рядом с неоконченным письмом к бабке. Конечно, это слуги принесли почту. Переписка герцогини Уэссекской была весьма обширна — Сара любила писать письма почти так же, как и получать их. Сара просмотрела письма, надеясь найти весточку от мужа, но только два были с оплаченной доставкой, как полагалось у высшей английской знати, и ни одно из них не было написано рукой Руперта. Она отложила их, намереваясь прочесть позднее, и взялась за остальные. На трех письмах печати отсутствовали. Два оказались приглашениями от местных семей на праздник. Но третье — нет.
Оно было написано на грубой запятнанной бумаге, которую можно найти на придорожном постоялом дворе, дважды сложено, перевязано и запечатано желтым свечным воском. Но ровный почерк выглядел явно аристократическим.
Сара схватила перочинный ножичек и перерезала веревку. Выведенные на грубой бумаге плохими чернилами строчки шли ровно и читались без труда, словно автор не мог позволить себе, чтобы письмо оказалось неразборчивым. Судя по дате, его отослали два месяца назад и…
«Из Балтимора! Кто-то пишет мне из дому!»
«Дражайшая Сара», — так начиналось письмо.
«Как бы я хотела вернуться домой».
Стыдливо осознав, что ни любовь, ни долг не могут окончательно подавить такой неуместной сейчас тяги к дому, леди Мириэль задумчиво улыбнулась, прежде чем вернуться к письму. Если бы это оказалось ее единственной проблемой! Маленькая комнатка в мансарде была самым убогим помещением в доме, который и сам-то был отнюдь не лучшим из тех, которые можно было отыскать, но зато хозяйка не задавала вопросов молодому учителю и его жене, и Луи решил, что здесь они будут в большей безопасности, чем в более богатых апартаментах.
Почти два года Мириэль с мужем с величайшей осторожностью добирались сюда — из Франции в Англию, из Англии в Ирландию, из Ирландии в Португалию, чтобы сбить преследователей со следа. Затем в Хай-Бразил в Новом Свете и сюда, к северу от Балтимора. Деньги беглецов таяли все стремительнее.
В Балтиморе в апреле стояла почти тропическая жара, и тонкое шерстяное платье Мириэль прилипало к коже, волосы выбились из гладкой прически, и непослушные пряди падали на лоб и шею. От высокой влажности бумага становилась рыхлой и сырой, и писать на ней было трудно. Несмотря на ненастный день, Мириэль открыла оба окна своей маленькой комнатки, и жаркий ветер принес ей запах моря, заставив вспомнить о доме. Но даже море здесь было не таким, как дома, в Корнуолле. В морской запах привносились ароматы дыма и речной тины.
Мириэль грустно осмотрелась. Она выросла в обстановке, приличествующей особе королевских кровей, большую часть жизни провела словно заложница, потому стала слишком изнеженной. Прежде чем тайно сбежать с Луи, она даже и не подозревала о существовании таких убогих комнатушек и никогда бы не поверила в то, что ей доведется в такой жить. Потолок мансардной комнатушки был резко покатым — и у окна даже Мириэль, отнюдь не великанша, не могла стоять в полный рост. Вместо этого ей приходилось, скорчившись, устраиваться за обшарпанным столиком. Свет проникал в комнату через два щелеобразных окошечка, затянутых промасленной бумагой. Хотя изгнание и приучило ее к осторожности, Мириэль порой пыталась вернуть свою беззаботность, поскольку постоянная осмотрительность была невыносима для нее, как и нищенское существование. Дома она не позволила бы жить так даже слугам.
«А ведь я и сама могу стать служанкой, а то и кем похуже. Кто знает, получит ли это письмо Сара? Она моя единственная надежда, но когда все сказано и сделано, надежды остается мало».
Воздух в комнате был влажным и спертым, а открытые окна, казалось, пропускали лишь зной, а не свежий воздух. Наверное, стоило сесть за письмо ночью, приносящей хоть какой-то намек на прохладу, но Мириэль не хотела тратить последние гроши на свечи, а плата за отправку этого письма в Англию и так съест половину оставшихся денег — все, что ей еще принадлежало в этом мире.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38