— Давненько еще сказал один умный человек, что жестокость российских законов всегда умерялась необязательностью их исполнения... А сам сколько здесь пробудешь?
— Дня три-четыре. Хоть немножко подкормить Юленьку, чтобы смогла перенести дальнюю дорогу. Увезу я ее к себе. Очень здесь у вас голодно.
— А у вас?
— У нас много легче,— признался Петр.— Мы, если по совести, голода и не знали.
— Да, велика наша держава,— сказал задумчиво Федор.— В каждом краю свой климат... Зато мы здесь хватили сполна. Даже байка такая сложилась. Один говорит: «Я три года на фронте отвоевал!» А другой отвечает: «Это что! Я вот три месяца на Урале отработал...» Это, сам понимаешь, не зря сочинили.
Потом говорили о войне — без этой темы не могло быть в те годы мужского разговора,— вспоминали, как восприняли ее начало, первые недоуменно-тревожные недели, горькую тревогу тех дней, когда подступил враг к Ленинграду и Москве, первую великую радость после разгрома фашистов под Москвой, вспомнили, как утвердилась вера в окончательную победу после Сталинграда и Орловско-Курской битвы...
— После этого всей грудью вздохнули,— произнес Федор.— А признаюсь, была минута, когда показалось мне, что гибельный конец подступил.
— Когда это?
— Как немец на Волгу вышел: перервет эту ниточку — и погибель...
— У меня, вообще у нас там, не было такого,— сказал Петр.— Тревога была, а вот как ты говоришь — конец подступил, такого не было.
— Вы дальше, вы совсем далеко,— возразил Федор.— А до нас-то осталось меньше, чем уже прошел по нашей земле. Конечно, за спиной у нас много еще земли сохранялось, тыщи верст, но только Волгу потерять — это значит и Москву потерять. Это уж тогда как хочешь, а получается — за Урал уходить, а Россию ему оставить...
Видно было, что ему даже вспоминать об этом горько и больно, и потому Петр спросил его:
— Ну а после Сталинграда?
— После Сталинграда!.. О чем речь! После Сталинграда ходил хвост морковкой.
Петру спешить было некуда, до назначенного им себе часа оставалось еще время, но он чувствовал себя неловко, что отрывает Федора от работы. Но когда сказал о своем опасении Федору, тот усмехнулся и только рукой махнул.
— Моя работа не волк, в лес не убежит. Театр не завод, и в театре не директор хозяин. Здесь хозяин главный режиссер. А директор, если по правде, так, вроде зицпредседателя — помнишь, в «Золотом теленке»?.. Мне, надо признать, повезло, главреж у меня мужик толковый. Я ему работать не мешаю, чем могу, помогаю. Словом, довольны друг другом.
Дверь Петру открыла Капитолина Сергеевна, и он испугался: неужели Дашу не отпустили? Испугался напрасно. Даша сидела в комнате на диване рядом с Юленькой, разбирала ее волосики.
Когда Петр появился на пороге, Даша встала, вроде бы хотела броситься к нему, но сдержалась и сказала:
— Спасибо тебе. Ты всех нас... от смерти спас...
— Так уж и от смерти,— возразил Петр и даже заставил себя усмехнуться.
А было ему совсем не до смеха. Дашу он едва узнал. И не то чтобы она очень уж исхудала,— она никогда не была полной, так что нынешняя ее несомненная худоба не бросалась в глаза,— изменилось ее лицо, точнее, выражение лица. Две небольшие, но резкие морщинки в углах рта сделали его строгим, даже жестким. Даже улыбка не могла вернуть лицу" раньше всегда ему присущего выражения ласковой безмятежности. Очень много надо перестрадать, чтобы так это запечатлелось...
— Давайте пировать! — очень-очень весело провозгласила Даша.— У меня уже давно слюнки текут. Мама, как у тебя там самовар?
— Сейчас несу,— отозвалась из кухни Капитолина Сергеевна.
У Петра хватило догадки выскочить на кухню и перехватить самовар.
Конечно, такого стола давно не было в этой сиротской квартире. Дымила миска картошки. На чайном блюдечке симметрично расположились четыре, по одному на каждого, кубика еще не оттаявшего топленого масла. На мелкой тарелочке лежала порезанная тончайшими пластинками жареная баранина, рядом в судке аккуратно разделанная рыбина — кондевка, она же сибирская ряпушка. И еще блюдо квашеной капусты. И еще... нет, это появилось на столе уже после того, как все уселись; именно тогда Даша встала, вышла на кухню и тут же вернулась с четвертинкой водки, которую торжественно водрузила на стол, посреди всего яственного великолепия.
— Это откуда у тебя? — изумился Петр.
Он знал, каких бешеных денег стоит теперь это зелье. Но не мог знать и никогда так и не узнал, что за эту жалкую четвертинку отдала Даша в жадные руки серебряное колечко с камушком...
— Кто ищет, тот всегда найдет,— уклончиво ответила Даша.
Выпили по рюмке (Даша и Капитолина Сергеевна на вторую не решились, а Петр один не стал), ели медленно, истово, смакуя каждый кусочек. Утолив первый голод, продолжали, уже разговаривая. Даша подробно рассказала Петру, как ее судили, как судья, не старая еще женщина, сама чуть не плакала, зачитывая приговор.
В первый же вечер условились, что он увезет Юленьку с собой. Даша спросила только, согласны ли будут принять ребенка Аля и ее мать. Петр ответил, что им известно его намерение, что они не были против.
— К тому же,— добавил он,— за Юленькой будет ходить моя мать. Она-то будет очень рада внучке.
О том, что Али и Глафиры Федотовны сейчас нет в Прилен-ске, Петр сообщать не стал. Перед собою оправдался тем, что они могут в любой момент передумать и вернуться. Все возможности для этого, не говоря уже о правах, у них имелись.
После пиршества Капитолина Сергеевна и Юленька улеглись спать, а Даша и Петр долго еще сидели на кухне, и он рассказывал про дивные красоты сурового Крайнего Севера. Это было самое гуманное, что он мог сделать: пусть хоть на какое-то время Даша отвлечется от сиюминутных лишений, трудностей и забот.
И Даша не раз готова была воскликнуть: «Хоть бы разок побывать там!» — но каждый раз успевала остановить себя. Иначе очень уж похоже было бы, что просится и она с ним, а может быть, и к нему...
Наконец Даша спохватилась:
— Вставать-то мне до свету. Поверка в восемь, да идти почти час. В семь обязательно выйти надо. Ты ведь не завтра еще уезжаешь?
— Через три дня.
— Вот как хорошо. Успею еще наговориться. Сейчас я тебе постелю.
Постлала там же, где спал он прошлую ночь, на полу в передней, и ушла в большую комнату, осторожно прикрыв дверь за собой.
Петр заснул не сразу, еще какое-то время пребывая в зыбкой дреме, промежуточном состоянии между сном и бодрствованием. И не слышал, как приоткрылась дверь, из комнаты выскользнула Даша и подошла к нему. Почувствовал ее только, когда она легла рядом и приникла к его плечу.
Утром, уже одетая по-тюремному, в измазанную известкой стеганку и такие же ватные штаны, замотанная до самых глаз старым полушалком, Даша нагнулась к нему, крепко поцеловала и сказала:
— Ты остался таким же, каким был, самым-самым хорошим...
Петр забыл спросить, когда оканчивается тюремный рабочий день. Пришлось вычислять. Поверка в восемь часов. Работают на каком-то строительстве. Допустим, час на ходьбу — девять часов. Рабочий день, конечно, не меньше восьми часов плюс обед — всего девять часов. Значит, конец рабочего дня в шесть вечера. Час на ходьбу — семь.
Так к семи часам и ждал.
А пришла Даша гораздо раньше: еще и пяти не было; отпросилась у начальства. Быстренько сбросила тюремную робу, умылась, переоделась, и около шести часов они были уже в директорском кабинетике.
Федор тоже еще не ждал их, но тут же позвонил Лизе и сказал, что через полчаса будет с гостями.
У Лизы было время собрать на стол. Но только оно и было в достатке. А вот насчет остального?..
Накрыто было опрятно: нарядные тарелочки с мелкими
синенькими цветочками, нож и вилка в каждом приборе. А посреди стола две мисочки: в одной — десяток вареных очищенных картофелин, в другой — ломтиками порезанная пареная брюква. По ломтику черного хлеба лежало на каждой тарелочке.
Завершил убранство стола хозяин. Отлучился на минуту из комнаты и, возвратясь, выставил на стол поллитровку с красной сургучной головкой. Сказал виновато:
— Вот закуски только настоящей нет. Не обессудьте... — А у меня есть! — весело произнесла Даша и выложила на стол продолговатый бумажный сверток.
Когда его развернули и обнаружилась тушка золотисто-коричневой ряпушки, ликованию не было предела.
— Ну, Дарья! Ну, Дарья! — восклицал Федор, приплясывая на коротеньких ножках и воздевая к небу коротенькие ручки. И, метнув на Петра уничтожающий взгляд, процедил сквозь зубы подчеркнуто презрительно: — Бывают же такие беспонятные люди!..
Первую выпили за скорую победу, вторую, как водится, «со свиданьицем», а на третий тост осталось только по половине рюмочки на каждого. Лиза предложила было уступить мужчинам, но Даша решительно воспротивилась:
— Возражаю! Не старый режим. Нынче уравняли баб с мужиками. Во всем... баб и на войну берут, и в тюрьму сажают...
И заплакала. Лиза обняла ее, отвела на диван, села рядом, стала успокаивать. А Федор, когда все вернулись за стол, предложил тост: «За наших милых прекрасных дам!»
Потом пили чай с конфетами-подушечками. Даша успокоилась, и совсем не похоже было, что это она только что так горько плакала. Петр же не мог прийти в себя, все еще чувствуя себя виноватым. Конечно, он виновник Дашиных слез. Но в чем его вина? Установить это не так-то легко...
А Федор благодушествовал, пил чашку за чашкой жиденький морковный чаек и сладко причмокивал, посасывая и перекатывая во рту конфету-подушечку.
И, словно начисто забыв им же высказанную истину о том, что Петр не магометанин, так и норовил перевести разговор в опасную плоскость: какая они с Дашей прекрасная пара да какую он совершил ошибку в свое время — и закончил свои рассуждения категорическим выводом, что истинно умен и благороден не тот, кто не совершает ошибок, а тот лишь, кто имеет достаточно ума и мужества, чтобы ошибки свои исправить.
Петр не мог сердиться на Федора: наверно, во многом тот был прав. Йо так как знал, что не готов к тому, чтобы воспользоваться его настоятельными советами, то чувствовал себя неуютно.
Прервала затянувшиеся разглагольствования словоохотливого хозяина сама Даша:
— Ты на Петю не нападай. Он самый душевный. Узнал, что человек в беде, сразу пришел на помощь.
Установленное самому себе время пребывания в Прикам-ске подходило к концу, а Петр со все возрастающей тревогой сознавал, что уезжать ему вовсе не хочется. Если бы не обязанности по службе да не боязнь оставить Дашу и Капитолину Сергеевну совсем без продуктов, он бы, конечно, значительно продлил срок своего пребывания на берегах Камы.
А может быть, и совсем бы не уехал?.. Нет, к такому решительному повороту он тоже не был готов.
Даша была нежной и трогательно предупредительной. Разговаривали преимущественно о том, как лучше собрать Юленьку в дорогу. На какой срок он увозит ее, не было даже и речи. Петр был очень благодарен и Даше и Капитолине Сергеевне за то, что они не задают ему трудных вопросов.
Уехали они с Юленькой на пятый день его пребывания в Прикамске. Капитолина Сергеевна, провожая внучку, не выдержала и расплакалась, а Даша даже на станции до последней минуты держалась мужественно.
До Приленска добрались быстро и благополучно. Юленька, вопреки ожиданиям, хорошо перенесла почти суточный перелет, а опасения, как бы не застудить ее, тоже оказались напрасными. Василий Васильевич, встречавший их в аэропорту, не забыл захватить и волчью доху.
Бабушка светилась от радости. Не знала, куда посадить внучку, чем угостить ее. Разглядев Юленьку поближе, сперва ужаснулась ее худобе, но тут же успокоила себя: это дело наживное, были бы кости, мясо нарастет.
Петр только что вернулся к себе после утреннего обхода цехов и не успел еще углубиться в принесенные секретаршей бумаги, как резко зазвонил городской телефон.
— Здравствуйте, Петр Николаевич! — приветствовал его веселый молодой голос.— Это Самсонов из промышленного отдела. Бюро горкома будет не завтра, а сегодня. Как всегда, в три. Когда ваш вопрос, точно сказать не могу, поэтому прошу вас быть к трем часам.
Сообщение инструктора Петра не обрадовало.
— А почему перенесли бюро?
— Точно не знаю,— ответил Самсонов,— но, кажется, Василий Егорович завтра куда-то уезжает по заданию бюро обкома, вроде бы в Алдан. А заседание бюро хочет сам провести, потому и распорядился перенести на сегодня. Так что не опаздывайте. Может и так получиться, что с вашего вопроса начнут. Вашего министра и министра финансов тоже велено пригласить на три часа.-
— Буду к трем часам,— заверил Самсонова Петр. Положил трубку и задумался, словно забыв про лежащие перед ним бумаги.
Для того чтобы стало понятно, почему сообщение инструктора промышленного отдела Самсонова явно не обрадовало Петра, надо вернуться на несколько лет назад, сперва к довоенным, а затем и к минувшим трудным военным годам...
Читатель, конечно, не забыл, что кожкомбинат расположен в самом отдаленном от центра районе города Приленска. Именовался этот район Рабочим городком, то есть уже само название как бы намекало, что это и не Приленск будто, а вроде бы совсем иной населенный пункт. Но суть дела, конечно, не в названии, а в том, что от Рабочего городка, на окраине которого разместился кожкомбинат со своим крошечным заводским поселком, до центра города было добрых пять километров.
Расстояние само по себе немалое, а если учесть шестимесячную зиму, да еще с морозами, доходящими до шестидесяти и ниже градусов, то и вовсе практически зимой и осенью, иначе говоря, большую часть года, почти непреодолимое. Особенно если принять во внимание, что весь общественный городской транспорт состоял в те годы из двух неприглядных, скособоченных временем малогабаритных автобусиков, курсировавших по единственному, пересекавшему весь город маршруту Рабочий городок — Залог протяжением свыше десяти километров в один конец. Интервал между очередными
рейсами измерялся обычно не минутами, а часами, и нетрудно догадаться, что только крайняя нужда могла погнать человека в город, особенно в вечернее время. И на то, чтобы отправиться зимой в кино или в театр, отваживались только самые отчаянные.
Но живому требуется живое, к тому же добрая половина рабочих не вышла еще из молодого возраста, немало было и вовсе молоденьких девчат и парнишек. Большая была необходимость общаться, встречаться, чем-то разумным и интересным заполнить тоскливые зимние вечера.
Вся повседневная общественная и культурная жизнь сосредоточилась в заводском клубе. С виду он был очень неказист, никак не соответствовал своему наименованию. Обычный, несуразно длинный барак, к тому же каркасно-засыпной, иначе говоря, стены дощатые, фаршированные опилками. Барак был ровесником завода, но у заводских корпусов стены бревенчатые, а у барака дощатые, потому и состарился он много раньше. Доски от времени и непогоды покоробились, почернели и потрескались. Вдоль всех стен приклепаны заплаты из свежего теса, чтобы не вытекли опилки и вместе с опилками не утекло бы тепло. Словом, куда как неказист...
Но было у барака одно достоинство: просторный был, в зрительном зале на тесно поставленных скамьях усаживалось больше двухсот человек. Три раза в неделю крутили кино, в остальные вечера хозяйничала клубная художественная и спортивная самодеятельность. Пели, плясали, разыгрывали спектакли; состязались в играх в пинг-понг и волейбол, проводили шахматные турниры. В общем, сколь ни убогий был клуб, а все же единственный на дальней окраине города и по этой причине незаменимый очаг культуры.
Но началась война. Почтальоны не успевали разносить повестки. По два раза в неделю уходили пассажирские двухпалубные пароходы вверх по реке, на Большую землю, или, по здешнему выражению, «в жилуху». И каждый пароход наполовину, если не больше, был загружен мобилизованными в армию. И с каждым пароходом уезжали заводские мужики и парни: перезолыцики и дубильщики, мездрильщики и строгали, раскройщики и штамповщики, кочегары и слесари. Сколько и когда — это Петр знал в точности, потому что неизменно провожал каждый пароход...
Уже к первой военной осени изрядно поредело в цехах завода. Можно сказать, все здоровые мужики ушли. На весь завод осталось таких, если посчитать и директора, два-три человека. Добавилось в цехах женщин, стариков и подростков. Но и
такой маломощной рабочей силы не хватало. А план?.. План увеличился. И надо было его выполнять. И выполняли. Работали по полторы смены, а кому-то приходилось и по две. Месяцами забывали про выходные. Женщины, старики и подростки выбивались из последних сил... Не хватало рабочих... На каждого, кто приходил наниматься, Петр готов был молиться. И приходили люди. Кто ушел еще весной в дальнюю тайгу, а теперь, к зиме, вышел из нее... Кто с дальних рудников и приисков по увечью или болезни уволился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44