Не хватало теноров в хоре.
— Так, так..— дирижер-энтузиаст сокрушенно покачал головой.— Теперь понятно... Ссадили тебе голос. Понимаешь, ссадили!.. Ты пел альтом, у тебя должен был быть тенор, и, судя по всему, неплохой. А ты басишь... Понимаешь, басишь!.. Что же мне с тобой делать?..— Подумал и сказал:— Будешь петь с первыми басами.
Энтузиасту удалось набрать хористов достаточно опытных, любящих пение и в большинстве своем прилично знающих нотную грамоту, и примерно через месяц хор выступил с первым концертом.
Надолго запомнился Петру этот концерт. И не только сам концерт, но и репетиций, все, что было связано с разучиванием и исполнением потрясшей его музыкальной пьесы «Закувала тай сыва зозуля». Мелодия эта запала ему в душу на всю жизнь. С той самой минуты, когда первый раз на репетиции, после того как разучили по голосам, спели слитно, всем хором.
Вся мелодия была чудесно хороша. Но особым восторгом охватывало, когда после рокота басов:
На Вкраини там солнышко грае, казацтво гуляе, гуляе и нас выглядае...—
вдруг вырывался ясный, нежный, ликующий тенор:
По синему морю
байдаки пид витром гуля-а-а-ют...
И так это было хорошо, радостно, так очищало и возвышало душу, что словами выразить невозможно...
Что за волшебство тут возникало?.. Как будто касались тайных струн самого сердца, и они отзывались согласно, трепетно и озарённо. Чарующая ли прелесть мелодии завораживала или чистая свежесть юного голоса?.. Голос молодого певца воистину был изумителен.
Потом за время долгой жизни своей доводилось Петру слышать отличные голоса признанных, прославленных певцов, но этого юного голоса никто не затмил в его памяти. А когда выпадало счастье слушать любимую мелодию (правда, лишь в записи, а если в концертном исполнении, то не воочию, а по радио, чаще по телевидению), то всегда казалось, что поет тот же, с юных лет запавший в душу голос..'. Значит, все-таки мелодия?!
Много хороших вещей они разучили и исполнили в своем студенческом хоре. Дирижер-энтузиаст был истинным любителем пения. Не гнался за показной стороной (подготовить больше концертов, в каждом концерте больше номеров), вещи брал сложные, требующие много времени и труда на их разучивание; зато исполнять их и самим было в радость.
— А тебе нужно учиться, пока время не ушло,— сказал энтузиаст Петру. - У тебя отличный материал.
И настоял: взял Петра за руку и отвел в воскресную музыкальную школу (были тогда и такие). Добился, чтобы зачислили его вольнослушателем,— это освобождало от посещения некоторых занятий.
Петр музыкально-вокальную премудрость постигал увлеченно. Но, проходив месяца три, бросил школу, хотя и очень не хотелось бросать. Однако пришлось: ничего у него не получалось на уроках музыки. Игра на фортепьяно — обязательный предмет для всех специальностей: певцов, скрипачей, дирижеров. И вот у всех получалось, а у Петра нет. У него обе руки хотели играть одно и то же. А надо каждой свое. Долго бились с Петром. Не стал дожидаться, пока отчислят, сам ушел.
Но кое-что успел ухватить: ознакомился с нотной грамотой, получил представление, как опирать звук на дыхание, научился правильно открывать рот.
Правда, применить даже столь скудные знания, полученные за время недолгого обучения в музыкальной школе, негде было. Дирижер-энтузиаст по каким-то причинам внезапно покинул Казань, и хоровой кружок в политехникуме прекратил свое существование. Так что запеть песню случалось разве когда собиралось дружеское застолье. И еще пригодилось в армии: в пешем ли, в конном ли строю голосистый запевала всегда вот как нужен.
Как-то в одно из воскресений, когда Даша уехала в Ижевск, Петра пригласили на именины. Не хотелось идти одному, но уговорила Капитолина Сергеевна: чего одному дома сиднем сидеть, сходите на люди, все веселее.
Петр пошел. У Борьки Нефедова, казанского однокашника,— он окончил политехникум годом раньше Петра — собралось веселое общество. Все свои, кожкомбинатовские. Незнакомым был только один пожилой и грузный, но благообразный мужчина в темном костюме при галстуке-бабочке.
Настроение у Петра было неважное, и он прикладывался к рюмке, обгоняя тосты. А когда обнаружил, что в голове зашумело, вышел на балкон проветриться."
Ночь была лунная и тихая, для начала мая необычно теплая. В воздухе сладковато пахло распускающимися тополиными почками. Петру захотелось излить душу, и он запел одну из особо нравившихся ему арий: «На земле весь род людской...» Разучил он ее с граммофонной пластинки, на которой Мефистофеля пел Шаляпин. Ему Петр и старался подражать в исполнении.
Трудно сказать, насколько это было музыкально, но получалось громко, и даже очень.
И когда Петр возопил: «Люди гибнут за металл!» — кто-то осторожно тронул его за плечо. Петр, негодуя на помеху, обернулся. За его спиной, заполнив весь проем балконной двери, стоял незнакомец с галстуком-бабочкой и внимательно рассматривал певца с высоты своего завидного роста. На полном благодушном его лице проступила покровительственная улыбка.
— Недурно, молодой человек, очень недурно,— произнес он очень низким, рокочущим голосом. И тут же представился:— Бывший солист императорских и частных театров Семен Петрович Аблицев.
Назвал себя и Петр.
— Где служите? — осведомился бывший солист.
— На кожкомбинате, начальником цеха.
— Поете?
Петр несколько смешался, не зная, как ответить: вряд ли его застольное «горлобасие» можно было назвать пением.
— Только для себя...
— Почему же только? Вам от господа бога дано...—Чуточку подумав, добавил:— Вот что: можете вы завтра зайти ко мне? Живу я здесь неподалеку.
— Могу.
— Когда вам удобнее? Я весь день дома.
— Если после работы, около четырех?
— Договорились, Петр Николаевич.
На следующий день в условленное время Петр пришел к Аблицеву. Догадывался, о чем будет разговор, но интересно было, к чему он сведется.
Семен Петрович встретил его радушной улыбкой:
— Вы аккуратны, это приятно.
Спросил, не пожелает ли гость стакан чаю. Петр, поблагодарив, отказался. Ему не терпелось узнать, что скажет ему старый певец.
Но Аблицев сперва обстоятельно расспросил его. Где, когда учился пению? С каких лет пел в хоре? Каким голосом? В каком возрасте ломался голос? И задал еще ряд уточняющих вопросов.
Потом подвел к стоявшему в углу комнаты роялю и, аккомпанируя, заставил Петра спеть несколько вокальных упражнений, меняя их тональность, с тем чтобы проверить и верхи и низы его голоса.
— Вполне возможно, что и прав ваш хормейстер, о котором вы мне рассказывали,— заключил Семен Петрович после прослушивания.— Действительно, альт, как правило, переходит в тенор. Но бывает, редко, но случается, что альт переходит в высокий бас — бас-баритон или бас-контандо. Скорее всего так оно и произошло. Верхи у вас чистые, впору и тенору, но и басу хорошие верхи не противопоказаны. Будем считать, что у вас баритональный бас хорошего диапазона... Теперь о сути дела. Зачем я вас пригласил, догадываетесь? Петр не успел ответить.
— Понятно зачем. У вас богатый голос. Но школы, извините, никакой. Мне ясно, что вас принимались учить, и не один раз, но ни разу не доучивали до дела. И хуже того, каждый учил по-своему-. И голос вам, скажу помягче, малость подпортили... Но в вашем возрасте... А кстати, сколько вам лет?
— Двадцать пять,— ответил Петр.
— Для баса не все потеряно,— успокоил Семен Петрович.— Бас формируется, вызревает позднее тенора или баритона. Время еще не упущено. И можно вам голос поставить. Желание есть?
— Есть! — воскликнул Петр.
— А терпение будет соответствовать желанию? — спросил с улыбкой Семен Петрович.
— Хватит и терпения,— заверил Петр.— Только играть не заставляйте,— и кивнул в сторону рояля.
— Дать вам всестороннее музыкальное образование не в моих силах,— сказал Аблицев.— Мое желание скромное — поставить вам голос. Если наши желания совпадут, то они сбудутся.
— Семен Петрович! — воскликнул Петр.— Как мне вас благодарить?
— Благодарить будете позднее,— возразил Аблицев,— когда сбудутся наши желания. И чтобы не было между нами недомолвок, я буду заниматься с вами не для заработка. Условимся твердо. И никаких разговоров на эту тему. Мне это, Петя... простите, что так вас попросту, вы мне без малого во внуки годитесь... мне это прежде всего для себя нужно.
Петр был очень сконфужен, но возражать Семену Петровичу, тем более оспаривать сказанное им не решился.
Благодарность свою Петр выражал особым усердием на занятиях. Занимались все свободные вечера; их было не менее четырех, а то и пяти на неделе. Условлено было, если вечер не занят, Петр прямо с работы заходит у Семену Петровичу.
Семен Петрович тоже загорелся. Обоюдное рвение сказалось. Старый певец не мог нарадоваться успехам ученика. Месяца через два в порядке особого поощрения разрешил (ему и себе!) приступить к разучиванию арии Варяжского гостя.
В ненастный осенний день по всем цехам завода и фабрики разнеслась тревожная и пугающая весть: арестовали директора комбината Дмитрия Илларионовича Басурмицына.
Весть была настолько неожиданна, можно сказать, несуразна, что многие сразу и не поверили. Ходили последнее время слухи, что и в столице, Москве, и в области разоблачены и арестованы враги народа. Но это было далеко, и арестовывали там врагов. А в Прикамске это был первый случай, и арестовали не врага, а человека уважаемого, который сидит на своем месте, и сидит, по общему мнению, крепко. А вот поди ж ты!..
Разговаривали о непонятном случае вполголоса, а то и вовсе шепотом, на ухо, передавая друг другу опасную весть. Также вот шепнули и Петру.
— Не может быть!..
— Видели люди. Приехали трое на черной машине и увезли Дмитрия Илларионыча...
Петр побежал в контору. В кабинете технического директора теснились начальники цехов и заведующие отделами.
Александр Ефимович Дерюгин сидел за столом бледный и взъерошенный, с телефонной трубкой в руках. Наконец ему удалось дозвониться до секретаря горкома.
После очень короткого разговора Александр Ефимович положил трубку и сказал собравшимся:
— Директор комбината арестован, как враг народа. Мне поручено временно исполнять обязанности директора.— И, предугадывая шквал вопросов, поспешно добавил:— Больше сообщить вам ничего не могу. Прошу разойтись по своим рабочим местам.
Все это было непонятно и тягостно. Расходились медленно, сумрачные и подавленные. Петр вышел из конторы вместе с Федором Чижиковым.
— Ты веришь, что он враг народа? — спросил Чижиков.
— Нет...— ответил Петр. Помолчали и пошли каждый в свой цех.
Вся эта ночь у Петра, как, наверно, и у многих других, рошла в нелегких мыслях.
Враг народа... Страшные слова, подобные апокалипсиче-кому проклятию. Может ли быть что-либо гнуснее и мерзостнее человека, противопоставившего себя народу, ополчившегося на народ!.. Но разве был он таким? В чем проявилась его вражда к народу? Что сделал он вредного, гибельного?.. Может быть, маскировался, ждал своего часа?.. И работал не щадя себя,— а как он работал, все видели, все знали,— и радовался каждой удаче вместе со всеми, болел за каждую неудачу больше всех... Каким же лицедеем надо быть... Но ведь были же какие-то основания обвинить его... Разве можно такое про человека просто измыслить?..
А еще через день состоялось партийное собрание, на котором Басурмицына исключили из партии. Исключили заочно, по предложению секретаря горкома. Информация секретаря была предельно краткой: разоблачен органами как враг народа. С такой формулировкой его и исключили. Единогласно. Петр был счастлив, что ему еще не было предоставлено право голоса. Конечно, велико дело, от одного голоса ничего не зависит, но он даже представить не мог, как бы он поднимал руку...
А еще через две недели исключили из партии технического директора Александра Ефимовича Дерюгина и секретаря парткома Аркадия Зыкина как пособников врага народа.
Теперь у Петра не было и тени сомнения. Сашу Дерюгина и Аркашу Зыкина он знал много лет, водил с ними дружбу и в личной их честности был убежден. И многие другие были убеж-дены и так же, как он, просили слова.
Но первому же выступившему в защиту Дерюгина и Зыкина возразил представитель горкома; возразил, начисто отметая все его доводы:
— Да, возможно, что лично они не вредили. Но они были ближайшими помощниками разоблаченного врага народа. И должны были разглядеть, кто работает с ними рядом. А они его во всем поддерживали, иначе говоря, покрывали. То есть были прямыми его пособниками. За это и должны отвечать перед партией.
После такого авторитетного разъяснения бесполезными становились дальнейшие разговоры, ибо вина исключаемых состояла в том, что они работали каждый на своем посту. Опровергнуть это было невозможно. И участь обоих была решена.
Уже и самому Петру впору было встревожиться за себя. Всего за неделю до ареста директора комбината на заседании парткома Петра приняли в кандидаты партии. А рекомендации
ему давали (по действовавшему тогда уставу требовалось пять рекомендаций) двое рабочих из раскройного цеха, технический директор комбината Дерюгин, секретарь парткома Зыкин и... разоблаченный ныне враг народа Басурмицын.
В такой ситуации можно было ждать любой кары. Правда, исключать Петра было еще неоткуда.
Вскоре после обеденного перерыва Петра вызвали в отдел кадров. Якимов, как всегда, подтянутый, в наглухо застегнутом синем френче, сообщил Петру, что он должен в четырнадцать ноль-ноль явиться в гостиницу «Центральная», в номер двадцать третий.
— Зачем? — спросил Петр.
— Там узнаете,— важно ответил Якимов.
— Хочу узнать здесь,— уже закипая, возразил Петр.
— Многого хотите!
— Послушайте, любезный,— усмехнулся Петр.— Я вам не подчинен и распоряжения ваши выполнять не обязан. Если не объясните, почему я должен идти в этот двадцать третий номер, то я просто не пойду.
Якимов понял, что перегрузил свой корабль.
— Вас вызывает следователь по особо важным делам.
— Так бы сразу и сказали.
Следователь по особо важным делам, тридцатилетний худощавый блондин, роста чуть выше среднего, был в отличие от Якимова вежлив и даже приветлив. Он вышел из-за стола, за которым сидел в глубине номера, радушно поздоровался и широким жестом пригласил сесть в глубокое мягкое кресло. И только усадив посетителя, уселся сам на жесткий стул по другую сторону стола.
— Вы, конечно, понимаете, почему я пригласил вас,— сказал следователь.
— Нет,— чистосердечно ответил Петр.
— Ну как же так,— улыбнулся следователь.— Вы один из руководящих работников комбината, на котором произошли такие...— он поискал слово и сразу не нашел его,— такие события...
— Какие события?
— Разве вам не известно, что директор комбината арестован как враг народа?
— Только это мне и известно.
— Разве этого мало?
Петру нечего было ответить, и особо важный следователь сам продолжил:
— Вы работали рядом с ним, и, естественно, все его действия у вас на виду.
— Не понимаю, о каких его действиях вы говорите.
— Не понимаете, о каких?.. Вы же сами подтвердили: вам известно, что Басурмицын арестован как враг народа. Какие же действия могут быть у врага? — И, не дожидаясь ответа, сказал себе сам:— Только вражеские!..
Петр уже понял, зачем его пригласили. Вызвавший его следователь знает, что Дмитрий Илларионович Басурмицын враг, и от того, что скажет или, выражаясь точнее, покажет он, Петр Калнин, ничего в предопределенном ходе событий не изменится... Но он, Петр Калнин, даже если бы очень захотел, не смог бы отыскать в действиях директора что-либо вражеское. Больше того, он был убежден, что Дмитрий Илларионович Басурмицын директор не просто хороший, а исключительный, которого можно поставить в образец... Но вот ему, Петру Калнину, говорят, что Басурмицын враг и действия его вражеские, и ждут от него (а что ждут — и понятно, и видно), чтобы он подтвердил это...
Следом должна была прийти мысль: зачем же ждут, когда уже знают?.. Но до этой мысли Петр додуматься не успел: времени не хватило.
— Я вижу, вы человек неразговорчивый,— сказал следователь вроде бы шутливо, но уже без улыбки.— Позволю себе задать вам несколько вопросов.
Он перебрал лежащие перед ним на столе бумаги и снова заговорил, но уже сухо, по-деловому:
— Первый вопрос. Известно ли вам, что по распоряжению бывшего директора Басурмицына построены три многоквартирных дома в сырой, заболоченной лощине?
— Когда строились эти дома, я служил в армии,— ответил Петр.— Не знаю, кто распорядился их строить.
— Директором комбината в то время был Басурмицын,— возразил следователь.— Без согласия директора комбината могли построить дома?
— Не могли.
— Отлично. Пойдем дальше. Вам известно, что место, где построены дома, сырое, заболоченное?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44