Дымы отдельных пожаров сливались над городом в сплошную густую, темную пелену, отделившую небо от земли.
Стиснув зубы, Минас наблюдал, как пикируют на город германские бомбардировщики. Он вскрикнул — вражеский самолет загорелся, упал возле березовой рощи. Над местом его падения поднялось облако желтого дыма. Но что значил один подбитый самолет! На глазах Меликяна погибал город. Меликян сжимал кулаки, проклинал Гитлера.
«Погоди, погоди, настанет день, и огонь обрушится на твою голову. Есть на свете справедливость, есть справедливость».
Вот упали еще два горящих самолета, но черная туча, несущая огонь и смерть, продолжала висеть над Вовчей.
Минас, задыхаясь от волнения и быстрой ходьбы, подходил к первым разрушенным строениям на окраине города. Женщины и дети молча, без слез раскапывали пожарища. Через несколько минут Меликян уже помогал погорельцам, оттаскивал бревна, разгребал кирпичи. Из-под развалин одного из домов отрыли труп старика с седыми окровавленными кудрями.
Старуха сидела на земле, не отрывая глаз, пристальным взглядом смотрела на умершего. Пятьдесят лет были они мужем и женой, и вот он лежит мертвый у развалин своего дома.
Другая женщина, по-видимому, соседка погибшего, сказала:
— Узнают сыновья и внуки — не простят.
— Где его сыновья? — спросил Меликян.
— Известно, где, в Красной Армии, девять человек сыновей да внуков. Не простят, нет, не простят они такого.
Минас тихо повторил:
— Не простят...
Он пошел дальше. Всюду развалины, всюду пожарища, всюду осиротевшие, бесприютные люди. Какие страшные, тоскливые глаза у них, как страшна их молчаливая скорбь.
Он шел по разрушенным улицам и не узнавал их. Но вот городская фотография — каменный дом рухнул, а матерчатый задник с изображением деревьев, зеленых берегов реки, горных водопадов стоит неприкосновенно. Тротуары засыпаны землей и кирпичом, дымящимися, обуглившимися бревнами.
Он вошел во двор Ивчуков. Дом был разрушен, вход в погреб завален. На ветвях дерева висели обрывки одежды.
— Дядя Минас, дядя Минас! — окликнул его детский голос.
Минас не мог вспомнить, где он видел этого мальчика.
— Они у нас в доме, по соседству, дядя Минас. Вера Тарасовна ранена, Шура живая, а Седа и Миша убиты.
Меликян молча пошел за мальчиком. Кто-то бросился к нему, обнял его, заплакал...
— Седы и Миши нет, дядя Минас,— проговорила Шура.
Лежавшая на кровати Вера Тарасовна безразличным, мертвенным взглядом смотрела перед собой. Она даже не повернула головы в сторону Меликяна. Находившиеся в комнате женщины шепотом стали рассказывать ему подробности происшедшего.
Минас слушал, склонив голову. Его стариковская сутулость стала еще заметней в эти минуты.
— Где они? — спросил Меликян.
— В той комнате,— тихо ответила пожилая женщина, указывая на дверь.
Минас дрожащей рукой откинул простыню, прикрывавшую тела убитых. Шура зарыдала.
Казалось, Седа и маленький Миша спали.
Минас машинально вынул из кармана бумажный пакетик — это был сахар, который он обещал принести Мише. Он поднес к своим губам руку убитого мальчика, беззвучно шепча по-армянски:
— Что с тобой, сыночек мой светленький? Потом Минас обнял голову Седы. Глаза девушки
были закрыты, тонкая струйка крови еще не засохла на виске. Минас отер кровь ладонью и поцеловал холодный лоб Седы.
— Оборвалась твоя любовь, Седа джан! Осторожно опустив голову Седы, он выпрямился,
большими неверными шагами пошел к двери. По улице дядя Минас шел шатаясь, как пьяный.
XXV
Бойцы хозяйственной части так и не поняли, почему весь день был сердит, бранился, беспричинно придирался к людям.
После полудня, отпустив всем батальонам и ротам полный трехдневный паек, Меликян взял буханку хлеба, колбасы, пол-литра водки и сел в сани.
—- Поехали, Серко.
Лошадь, словно почуяв, что Минас не в духе, не стала упрямиться.
— Интересно, с чего это он так? — глядя вслед Минасу, проговорил один из бойцов.
— Кто его знает,— ответил другой.— Может, плохое письмо получил, кто его знает?
Минас быстро ехал по дороге к штабу полка, все пощелкивая кнутом, но коня не бил.
Навстречу саням шли двое — командир и боец. Командир преградил саням дорогу. Это был Сархошев. Сани остановились.
— Хотел повидать тебя, Минас Авакович,— сказал Сархошев.— Подожди, малость поговорим, голова на куски раскалывается.
— Что такое?
— Я узнал, что ты был там, все видел. И на меня это ужасно подействовало. Такую девушку не сумели уберечь! Э, Минас Авакович, беда случилась, а назад человека не вернешь. Что такое жизнь? Еще утром она говорила, смеялась, а сейчас нашей красавицы нет. Мне сказали, что ты посмотрел на нее, и сердце не выдержало, убежал. Я понимаю тебя, Минас Авакович. Лучше уж со мной стряслось бы такое. Хотел повидать тебя, душа тянулась к тебе сегодня. Чудная девушка была Седа.
Минас, потупив глаза, слушал Сархошева.
— Нехорошие у нас с тобой сложились отношения, Минас Авакович. Нехорошие, честное слово. Да в такое время! Может, я виноват перед тобой? Ты ведь старше, обещаю тебе — прежнего больше не будет.
«Человек раскаялся»,— подумал Минас.
— Ах, Седа, Седа,— повторял Сархошев.
Минас растрогался, посмотрел на Сархошева, сказал:
— Какой чистой родилась, такой и ушла из мира. Видишь, Сархошев, мертвый ничего с собой не берет. Все, чем владеет, оставляет в памяти людей.
Сархошев торжественно кивнул, уселся в сани рядом с Меликяном. Бено Шароян стоял, положив руку на шею коня.
— Не выпить ли нам? — нерешительно произнес Сархошев.— Может, полегчает.
И Меликян почувствовал желание выпить и поесть. Он даже куска хлеба не съел за весь день.
Сархошев велел Бено открыть фляжку.
— У меня у самого есть,— сказал Меликян и достал хлеб, колбасу и водку.
Они молча выпили по стакану. Потом выпили по второму, потом по третьему...
Минас увидел на глазах Сархошева слезы.
— Ты что, Сархошев, плачешь?
— Никто меня не любит, Минас Авакович, никто. «Становится человеком»,— подумал Меликян.
— Иди по честной дороге, а главное — честно воюй, Сархошев, вот мой совет,— торжественно объявил Меликян.
И повторил:
— Иди, воюй.
Снова щелкнул кнут, и снова Серко без колебаний тронулся с места. Быстро ехали сани меж зимних деревьев по полям и холмам. Серко бежал бойко, исправно. Снег летел из-под его копыт.
Минасу снова вспомнились Седа и маленький Миша, и жгучее, горькое пламя вновь обожгло его Душу.
Возле штаба полка ему встретился Мисак Атоян. Меликян остановил лошадь.
— Что нового, Мисак, куда идешь?
— В батальон Малышева. Разведчики привели «языка», говорят, офицер с Железным крестом, хочу посмотреть.
— Поедем вместе,— сказал Меликян,— и мне к Малышеву нужно.
Дорога кружила под холмом, потом, распрямляясь, пошла по открытому полю.
— Это поле под постоянным обстрелом немецкой артиллерии,— предупредил Атоян.— Сверни налево, поедем оврагами.
— Довольно кланяться пулям на советской земле! — рассердился Минас, подгоняя коня.— Стреляют и пусть себе стреляют.
Серко замедлил шаг,— снег на дороге кое-где стоял, и лошадь с усилием тянула сани по размокшей земле.
Перед ними внезапно разорвался снаряд. Осколок попал в полоз саней у ног Атояна. Серко попятился, прижимаясь крупом к передку саней.
Разорвался второй снаряд. Лошадь поднялась на дыбы и заржала.
— А ну, побежали к воронкам,— крикнул Атоян, выскакивая из саней.
Но Минас продолжал сидеть в санях. Третий снаряд разорвался рядом с санями. На мгновение сани и ездока заволокло дымом. Потом Атоян увидел, что передние ноги лошади подкосились, и она рухнула на землю. Меликян, стоя в санях, грозил кнутом невидимому врагу.
Атоян крикнул во весь голос:
— С ума ты сошел? Беги сюда, сейчас же!
Меликян, не обращая внимания на Атояна, неторопливо сошел с саней, нагнулся над головой лошади, видимо, проверяя, ранена или убита она. Потом медленно зашагал к канаве, в которой схоронился Атоян.
— Что ты за человек? — сказал ему Атоян.— Дальнобойной артиллерии кнутом угрожаешь!
— А что мне делать, если у меня на вооружении кнут, а не «катюша»? Что поделаешь?
— У тебя левая рука ранена!
Меликян ощупал правой рукой левую и удивился:
— И верно, ранен.
— Видишь, я ведь предупреждал.
— Ну, ты умный, а я дурак! Все?
Минаса стал бить озноб — то ли от раны, то ли от вечернего ветра, то ли нервы сдали. Мисак забинтовал ему руку.
— И Серко мой убит,— печально проговорил Меликян. Он ведь любил Серка и даже сегодня, несмотря на то, что был сильно расстроен, ни разу не ударил его.
— Люди гибнут, а ты о коне думаешь,— сказал Атоян.
— Я не только о коне думаю,— обиделся Минас и опять пошел к саням.
— Куда, куда ты? — заорал Атоян и, догнав Минаса, схватил его за здоровую руку.
— Мерзну я, водочка осталась в санях, возьму мешок.
— Не надо, пошли.
— Надо,— настойчиво проговорил Минас.
Он взял из саней вещевой мешок и вернулся к Атояну.
— Выпьем.
Атоян отказался. Тогда Минас поднес фляжку ко рту и, закинув голову, стал пить из горлышка. Потом он встряхнул пустую флягу.
— Пошли,— сказал Атоян.
И они зашагали по тропинке, идущей оврагом.
— Завидую я тебе, Атоян, спокойный у тебя характер. Если тебя пуля не возьмет и осколок не заденет, сто пятьдесят лет проживешь.
— А вот тебе бы надо быть спокойнее, очень уж ты нервный. И пить не надо.
— Я не пьяница, Мисак.
— Я не говорю, что ты пьяница.
— А может быть, и пьяница,— сказал Минас, охваченный духом противоречия.— А это кто идет, Мисак?
— Они! — обрадовался Атоян. Он узнал разведчиков, увидел немецкого офицера в серо-зеленой шинели.
Разведчики подошли к командирам и остановились.
Савин доложил Атояну о выполнении задания,
Аргам с гордостью проговорил, показывая на офицера:
— Командир артиллерийского дивизиона, обер-лейтенант Рудольф Курт. Награжден Железным крестом.
Он радовался, что их пленник имеет приличный чин, солидную должность да притом еще кавалер Железного креста.
— А за что он получил крест? — спросил Меликян. Он вплотную подошел к немецкому офицеру, посмотрел ему прямо в глаза и спросил:
— Это ты, значит, да? Это ты?
Немец попятился. Минас узнал его! Это он под Полтавой обрушил на советских парней орудийный огонь. Это его снаряды убивали мирных советских людей на улицах Валки. Это он убил комбата Юрченко. Это он сегодня сжег город, убил кудрявого старика, он убил Седу, он убил Мишу. Вот он, этот фашист, так испуганно, с такой жалкой улыбкой глядящий на Меликяна.
Атоян и разведчики схватили Меликяна за руки. Он спокойно сказал им:
— Я ведь только хочу взглянуть, что это за фрукт. Немецкий офицер что-то сказал, указывая на Меликяна. Аргам ответил ему. Минас разъярился,
— Что он лает? j
— Протестует,— сказал Аргам.
— Против чего же он протестует? Пустите, я его спрошу.
Он снова подошел к офицеру.
Обер-лейтенант на этот раз, расправив плечи, встал перед Меликяном, словно желая щегольнуть перед сутулым, стареющим советским офицером своей выправкой, молодостью.
Душа Минаса была полна ненависти, но он не находил слов, чтобы выразить свой тяжелый гнев.
— Я твоему разбойнику Гитлеру...— медленно сказал он.
Немец стал «смирно» и четко произнес:
— Хайль Гитлер!
И в эту минуту произошло то, о чем на следующий день заговорили во всей армии, в высоких штабах, в полках, ротах и взводах, о чем рассуждали, спорили, пререкались... Минас поднес пистолет к голове пленного и выстрелил.
Немецкий офицер, командир артиллерийского дивизиона Рудольф Курт, с таким трудом захваченный советскими разведчиками, упал мертвым на талый снег.
Трудно, невозможно понять, почему Меликян застрелил пленного офицера. На другой день он сам клялся всеми святыми, что не имел намерения убить пленного. Многие верили в его искренность, но никто не прощал и не оправдывал его.
После выстрела рассвирепевший разведчик вышиб револьвер из рук Меликяна, ударил его по шее. Минас сразу отрезвел, стал каким-то жалким, запричитал:
— Из-за фашиста вы меня бьете, да, ребята? И ты, Аргам? Ах, Аргам!
Обезоруженного Меликяна повели к командиру полка.
Отрезвевший Минас молча, торопливо шагал по весеннему подмерзшему снегу и плакал. Он плакал не от угрызений совести, не потому, что боялся наказания за совершенный проступок, а потому, что еще раз оказался слабым и не сумел достойно выразить свою ненависть к врагу. Ведь только трусы стреляют в пленников. Он не хотел стрелять и выстрелил. Злобу разведчиков, их грубую брань он принял покорно. Меликян понимал бойцов и прощал им. Через великие опасности они прошли, чтобы добыть «языка». И вот Меликян убил его. Но разведчики не понимали Меликяна и не прощали ему.
Он хотел сказать им, что перед тем, как совершить преступление, он смотрел в мертвые глаза Седы и Миши. Седа была любимая девушка Аргама, белоголовый Миша — младший брат Ивчука. Они бы поняли, что произошло в душе дяди Минаса, поняли и, может быть, не так бы злобствовали против него. Но он не сказал им об этом. Пусть ребята узнают о гибели близких позже, пусть сердца их сегодня не горюют.
XXVI
Через несколько дней бойцы комендантского взвода, держа автоматы наперевес, отвели Меликяна в военный трибунал. Заседание происходило в землянке, в маленькие окошечки проникал солнечный свет. За столом сидели знакомые Меликяну люди — председатель трибунала Андрей Дарбинян, заседатели Тигран Аршакян и Мария Вовк. Много раз встречался Минас с Андреем Дарбиняном! Он знал его с 1921 года, Дарбинян тогда командовал взводом в Армянской дивизии. И Тигран Аршакян всегда хорошо относился к Минасу, с уважением.
Марию Минас часто встречал в медсанбате, шутил с ней, обещал после войны сосватать ее за своего сына, а Вовк смеялась: «Ну что ж, только виноградом меня кормите, тогда поеду в Армению».
Сейчас они ему не улыбаются, ведь он преступник. Аршакян склонился над бумагами. Вовк старается не смотреть Минасу в глаза. Только майор Дарбинян долго, пытливо глядел на него, а потом стал задавать вопросы. Странные, лишние вопросы... Кем работал Меликян до войны, женат ли он, есть ли у него дети, кто его родственники? Зачем Дарбинян спрашивает его об этом? Ведь все это ему хорошо известно! Зачем задает ему ненужные вопросы Аршакян? Как мягко, по-дружески звучал прежде его голос, какое доброе у него было лицо! Но сейчас у него не доброе лицо, это не Аршакян, это кто-то другой.
Потом явились свидетели — Атоян, Вардуни, Ив-чук, Савин. Свидетели осуждали поступок Меликяна, но Минас ощутил, что они сочувствуют ему: говоря о заносчивости фашистского офицера, все они сильно преувеличивали. Конечно — они сгущают краски, желая облегчить судьбу Минаса.
Меликян не пытался оправдываться. Он совершил преступление и должен быть наказан, любой приговор он примет как справедливый. Пусть лишат его звания, отправят на передовую рядовым, он кровью искупит свою вину. Он ждал наказания без страха, даже сам желал его. То, что он совершил,— непростительно; и он знает, что военный трибунал не простит.
Дарбинян приказал часовым вывести обвиняемого. Минас больше часа сидел на маленьком холмике. Земля была теплая, влажная от недавно стаявшего снега. Часовые сидели рядом с ним. Потом Минаса вызвали. Лица председателя трибунала и заседателя Аршакяна были угрюмы. Мария прижимала платок к глазам. И вдруг Меликян понял, отчего она плачет, и сердце его похолодело, по рукам, по груди пробежал мороз.
Майор Андрей Дарбинян начал оглашать приговор.
Меликян услышал страшное слово «расстрел».
Он упал на колени.
— Не расстреливайте меня, товарищи, прошу вас! Не расстреливайте... Пусть я умру не от советской пули, товарищи! Тигран, товарищ майор Дарбинян. Не надо меня казнить. Советский рабочий для врага пулю отливал, не на меня.
Аршакяна затрясло.
— Я не предатель, товарищи, я хочу воевать... Я не трус! — кричал Меликян.
Майор Дарбинян сделал часовым знак увести осужденного. Меликяна подняли с пола и вывели из землянки.
—- Я не ожидал, что вы такая слабодушная, Вовк,— сказал майор Дарбинян,— вы ведь заседатель военного трибунала! Не ожидал.
Глаза девушки все еще были полны слез, губы дрожали.
Дарбинян взглянул на Тиграна.
— Дело будет отослано в. Военный совет. Подождем решения армии.
...На следующий вечер в штаб дивизии приехал член Военного совета армии генерал Луганской. Он вызвал к себе председателя трибунала Дарбиняна и Аршакяна. Генерал Луганской листал дело, заведенное трибуналом на Меликяна. Он листал, листал дело, потом закрыл папку и задумался. Затем он посмотрел на Аршакяна.
— Вы убеждены, что ваш приговор справедлив? Тигран сказал:
— Я возражал против этого приговора, товарищ генерал, но я не смог убедить председателя трибунала.
— А он вас убедил?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Стиснув зубы, Минас наблюдал, как пикируют на город германские бомбардировщики. Он вскрикнул — вражеский самолет загорелся, упал возле березовой рощи. Над местом его падения поднялось облако желтого дыма. Но что значил один подбитый самолет! На глазах Меликяна погибал город. Меликян сжимал кулаки, проклинал Гитлера.
«Погоди, погоди, настанет день, и огонь обрушится на твою голову. Есть на свете справедливость, есть справедливость».
Вот упали еще два горящих самолета, но черная туча, несущая огонь и смерть, продолжала висеть над Вовчей.
Минас, задыхаясь от волнения и быстрой ходьбы, подходил к первым разрушенным строениям на окраине города. Женщины и дети молча, без слез раскапывали пожарища. Через несколько минут Меликян уже помогал погорельцам, оттаскивал бревна, разгребал кирпичи. Из-под развалин одного из домов отрыли труп старика с седыми окровавленными кудрями.
Старуха сидела на земле, не отрывая глаз, пристальным взглядом смотрела на умершего. Пятьдесят лет были они мужем и женой, и вот он лежит мертвый у развалин своего дома.
Другая женщина, по-видимому, соседка погибшего, сказала:
— Узнают сыновья и внуки — не простят.
— Где его сыновья? — спросил Меликян.
— Известно, где, в Красной Армии, девять человек сыновей да внуков. Не простят, нет, не простят они такого.
Минас тихо повторил:
— Не простят...
Он пошел дальше. Всюду развалины, всюду пожарища, всюду осиротевшие, бесприютные люди. Какие страшные, тоскливые глаза у них, как страшна их молчаливая скорбь.
Он шел по разрушенным улицам и не узнавал их. Но вот городская фотография — каменный дом рухнул, а матерчатый задник с изображением деревьев, зеленых берегов реки, горных водопадов стоит неприкосновенно. Тротуары засыпаны землей и кирпичом, дымящимися, обуглившимися бревнами.
Он вошел во двор Ивчуков. Дом был разрушен, вход в погреб завален. На ветвях дерева висели обрывки одежды.
— Дядя Минас, дядя Минас! — окликнул его детский голос.
Минас не мог вспомнить, где он видел этого мальчика.
— Они у нас в доме, по соседству, дядя Минас. Вера Тарасовна ранена, Шура живая, а Седа и Миша убиты.
Меликян молча пошел за мальчиком. Кто-то бросился к нему, обнял его, заплакал...
— Седы и Миши нет, дядя Минас,— проговорила Шура.
Лежавшая на кровати Вера Тарасовна безразличным, мертвенным взглядом смотрела перед собой. Она даже не повернула головы в сторону Меликяна. Находившиеся в комнате женщины шепотом стали рассказывать ему подробности происшедшего.
Минас слушал, склонив голову. Его стариковская сутулость стала еще заметней в эти минуты.
— Где они? — спросил Меликян.
— В той комнате,— тихо ответила пожилая женщина, указывая на дверь.
Минас дрожащей рукой откинул простыню, прикрывавшую тела убитых. Шура зарыдала.
Казалось, Седа и маленький Миша спали.
Минас машинально вынул из кармана бумажный пакетик — это был сахар, который он обещал принести Мише. Он поднес к своим губам руку убитого мальчика, беззвучно шепча по-армянски:
— Что с тобой, сыночек мой светленький? Потом Минас обнял голову Седы. Глаза девушки
были закрыты, тонкая струйка крови еще не засохла на виске. Минас отер кровь ладонью и поцеловал холодный лоб Седы.
— Оборвалась твоя любовь, Седа джан! Осторожно опустив голову Седы, он выпрямился,
большими неверными шагами пошел к двери. По улице дядя Минас шел шатаясь, как пьяный.
XXV
Бойцы хозяйственной части так и не поняли, почему весь день был сердит, бранился, беспричинно придирался к людям.
После полудня, отпустив всем батальонам и ротам полный трехдневный паек, Меликян взял буханку хлеба, колбасы, пол-литра водки и сел в сани.
—- Поехали, Серко.
Лошадь, словно почуяв, что Минас не в духе, не стала упрямиться.
— Интересно, с чего это он так? — глядя вслед Минасу, проговорил один из бойцов.
— Кто его знает,— ответил другой.— Может, плохое письмо получил, кто его знает?
Минас быстро ехал по дороге к штабу полка, все пощелкивая кнутом, но коня не бил.
Навстречу саням шли двое — командир и боец. Командир преградил саням дорогу. Это был Сархошев. Сани остановились.
— Хотел повидать тебя, Минас Авакович,— сказал Сархошев.— Подожди, малость поговорим, голова на куски раскалывается.
— Что такое?
— Я узнал, что ты был там, все видел. И на меня это ужасно подействовало. Такую девушку не сумели уберечь! Э, Минас Авакович, беда случилась, а назад человека не вернешь. Что такое жизнь? Еще утром она говорила, смеялась, а сейчас нашей красавицы нет. Мне сказали, что ты посмотрел на нее, и сердце не выдержало, убежал. Я понимаю тебя, Минас Авакович. Лучше уж со мной стряслось бы такое. Хотел повидать тебя, душа тянулась к тебе сегодня. Чудная девушка была Седа.
Минас, потупив глаза, слушал Сархошева.
— Нехорошие у нас с тобой сложились отношения, Минас Авакович. Нехорошие, честное слово. Да в такое время! Может, я виноват перед тобой? Ты ведь старше, обещаю тебе — прежнего больше не будет.
«Человек раскаялся»,— подумал Минас.
— Ах, Седа, Седа,— повторял Сархошев.
Минас растрогался, посмотрел на Сархошева, сказал:
— Какой чистой родилась, такой и ушла из мира. Видишь, Сархошев, мертвый ничего с собой не берет. Все, чем владеет, оставляет в памяти людей.
Сархошев торжественно кивнул, уселся в сани рядом с Меликяном. Бено Шароян стоял, положив руку на шею коня.
— Не выпить ли нам? — нерешительно произнес Сархошев.— Может, полегчает.
И Меликян почувствовал желание выпить и поесть. Он даже куска хлеба не съел за весь день.
Сархошев велел Бено открыть фляжку.
— У меня у самого есть,— сказал Меликян и достал хлеб, колбасу и водку.
Они молча выпили по стакану. Потом выпили по второму, потом по третьему...
Минас увидел на глазах Сархошева слезы.
— Ты что, Сархошев, плачешь?
— Никто меня не любит, Минас Авакович, никто. «Становится человеком»,— подумал Меликян.
— Иди по честной дороге, а главное — честно воюй, Сархошев, вот мой совет,— торжественно объявил Меликян.
И повторил:
— Иди, воюй.
Снова щелкнул кнут, и снова Серко без колебаний тронулся с места. Быстро ехали сани меж зимних деревьев по полям и холмам. Серко бежал бойко, исправно. Снег летел из-под его копыт.
Минасу снова вспомнились Седа и маленький Миша, и жгучее, горькое пламя вновь обожгло его Душу.
Возле штаба полка ему встретился Мисак Атоян. Меликян остановил лошадь.
— Что нового, Мисак, куда идешь?
— В батальон Малышева. Разведчики привели «языка», говорят, офицер с Железным крестом, хочу посмотреть.
— Поедем вместе,— сказал Меликян,— и мне к Малышеву нужно.
Дорога кружила под холмом, потом, распрямляясь, пошла по открытому полю.
— Это поле под постоянным обстрелом немецкой артиллерии,— предупредил Атоян.— Сверни налево, поедем оврагами.
— Довольно кланяться пулям на советской земле! — рассердился Минас, подгоняя коня.— Стреляют и пусть себе стреляют.
Серко замедлил шаг,— снег на дороге кое-где стоял, и лошадь с усилием тянула сани по размокшей земле.
Перед ними внезапно разорвался снаряд. Осколок попал в полоз саней у ног Атояна. Серко попятился, прижимаясь крупом к передку саней.
Разорвался второй снаряд. Лошадь поднялась на дыбы и заржала.
— А ну, побежали к воронкам,— крикнул Атоян, выскакивая из саней.
Но Минас продолжал сидеть в санях. Третий снаряд разорвался рядом с санями. На мгновение сани и ездока заволокло дымом. Потом Атоян увидел, что передние ноги лошади подкосились, и она рухнула на землю. Меликян, стоя в санях, грозил кнутом невидимому врагу.
Атоян крикнул во весь голос:
— С ума ты сошел? Беги сюда, сейчас же!
Меликян, не обращая внимания на Атояна, неторопливо сошел с саней, нагнулся над головой лошади, видимо, проверяя, ранена или убита она. Потом медленно зашагал к канаве, в которой схоронился Атоян.
— Что ты за человек? — сказал ему Атоян.— Дальнобойной артиллерии кнутом угрожаешь!
— А что мне делать, если у меня на вооружении кнут, а не «катюша»? Что поделаешь?
— У тебя левая рука ранена!
Меликян ощупал правой рукой левую и удивился:
— И верно, ранен.
— Видишь, я ведь предупреждал.
— Ну, ты умный, а я дурак! Все?
Минаса стал бить озноб — то ли от раны, то ли от вечернего ветра, то ли нервы сдали. Мисак забинтовал ему руку.
— И Серко мой убит,— печально проговорил Меликян. Он ведь любил Серка и даже сегодня, несмотря на то, что был сильно расстроен, ни разу не ударил его.
— Люди гибнут, а ты о коне думаешь,— сказал Атоян.
— Я не только о коне думаю,— обиделся Минас и опять пошел к саням.
— Куда, куда ты? — заорал Атоян и, догнав Минаса, схватил его за здоровую руку.
— Мерзну я, водочка осталась в санях, возьму мешок.
— Не надо, пошли.
— Надо,— настойчиво проговорил Минас.
Он взял из саней вещевой мешок и вернулся к Атояну.
— Выпьем.
Атоян отказался. Тогда Минас поднес фляжку ко рту и, закинув голову, стал пить из горлышка. Потом он встряхнул пустую флягу.
— Пошли,— сказал Атоян.
И они зашагали по тропинке, идущей оврагом.
— Завидую я тебе, Атоян, спокойный у тебя характер. Если тебя пуля не возьмет и осколок не заденет, сто пятьдесят лет проживешь.
— А вот тебе бы надо быть спокойнее, очень уж ты нервный. И пить не надо.
— Я не пьяница, Мисак.
— Я не говорю, что ты пьяница.
— А может быть, и пьяница,— сказал Минас, охваченный духом противоречия.— А это кто идет, Мисак?
— Они! — обрадовался Атоян. Он узнал разведчиков, увидел немецкого офицера в серо-зеленой шинели.
Разведчики подошли к командирам и остановились.
Савин доложил Атояну о выполнении задания,
Аргам с гордостью проговорил, показывая на офицера:
— Командир артиллерийского дивизиона, обер-лейтенант Рудольф Курт. Награжден Железным крестом.
Он радовался, что их пленник имеет приличный чин, солидную должность да притом еще кавалер Железного креста.
— А за что он получил крест? — спросил Меликян. Он вплотную подошел к немецкому офицеру, посмотрел ему прямо в глаза и спросил:
— Это ты, значит, да? Это ты?
Немец попятился. Минас узнал его! Это он под Полтавой обрушил на советских парней орудийный огонь. Это его снаряды убивали мирных советских людей на улицах Валки. Это он убил комбата Юрченко. Это он сегодня сжег город, убил кудрявого старика, он убил Седу, он убил Мишу. Вот он, этот фашист, так испуганно, с такой жалкой улыбкой глядящий на Меликяна.
Атоян и разведчики схватили Меликяна за руки. Он спокойно сказал им:
— Я ведь только хочу взглянуть, что это за фрукт. Немецкий офицер что-то сказал, указывая на Меликяна. Аргам ответил ему. Минас разъярился,
— Что он лает? j
— Протестует,— сказал Аргам.
— Против чего же он протестует? Пустите, я его спрошу.
Он снова подошел к офицеру.
Обер-лейтенант на этот раз, расправив плечи, встал перед Меликяном, словно желая щегольнуть перед сутулым, стареющим советским офицером своей выправкой, молодостью.
Душа Минаса была полна ненависти, но он не находил слов, чтобы выразить свой тяжелый гнев.
— Я твоему разбойнику Гитлеру...— медленно сказал он.
Немец стал «смирно» и четко произнес:
— Хайль Гитлер!
И в эту минуту произошло то, о чем на следующий день заговорили во всей армии, в высоких штабах, в полках, ротах и взводах, о чем рассуждали, спорили, пререкались... Минас поднес пистолет к голове пленного и выстрелил.
Немецкий офицер, командир артиллерийского дивизиона Рудольф Курт, с таким трудом захваченный советскими разведчиками, упал мертвым на талый снег.
Трудно, невозможно понять, почему Меликян застрелил пленного офицера. На другой день он сам клялся всеми святыми, что не имел намерения убить пленного. Многие верили в его искренность, но никто не прощал и не оправдывал его.
После выстрела рассвирепевший разведчик вышиб револьвер из рук Меликяна, ударил его по шее. Минас сразу отрезвел, стал каким-то жалким, запричитал:
— Из-за фашиста вы меня бьете, да, ребята? И ты, Аргам? Ах, Аргам!
Обезоруженного Меликяна повели к командиру полка.
Отрезвевший Минас молча, торопливо шагал по весеннему подмерзшему снегу и плакал. Он плакал не от угрызений совести, не потому, что боялся наказания за совершенный проступок, а потому, что еще раз оказался слабым и не сумел достойно выразить свою ненависть к врагу. Ведь только трусы стреляют в пленников. Он не хотел стрелять и выстрелил. Злобу разведчиков, их грубую брань он принял покорно. Меликян понимал бойцов и прощал им. Через великие опасности они прошли, чтобы добыть «языка». И вот Меликян убил его. Но разведчики не понимали Меликяна и не прощали ему.
Он хотел сказать им, что перед тем, как совершить преступление, он смотрел в мертвые глаза Седы и Миши. Седа была любимая девушка Аргама, белоголовый Миша — младший брат Ивчука. Они бы поняли, что произошло в душе дяди Минаса, поняли и, может быть, не так бы злобствовали против него. Но он не сказал им об этом. Пусть ребята узнают о гибели близких позже, пусть сердца их сегодня не горюют.
XXVI
Через несколько дней бойцы комендантского взвода, держа автоматы наперевес, отвели Меликяна в военный трибунал. Заседание происходило в землянке, в маленькие окошечки проникал солнечный свет. За столом сидели знакомые Меликяну люди — председатель трибунала Андрей Дарбинян, заседатели Тигран Аршакян и Мария Вовк. Много раз встречался Минас с Андреем Дарбиняном! Он знал его с 1921 года, Дарбинян тогда командовал взводом в Армянской дивизии. И Тигран Аршакян всегда хорошо относился к Минасу, с уважением.
Марию Минас часто встречал в медсанбате, шутил с ней, обещал после войны сосватать ее за своего сына, а Вовк смеялась: «Ну что ж, только виноградом меня кормите, тогда поеду в Армению».
Сейчас они ему не улыбаются, ведь он преступник. Аршакян склонился над бумагами. Вовк старается не смотреть Минасу в глаза. Только майор Дарбинян долго, пытливо глядел на него, а потом стал задавать вопросы. Странные, лишние вопросы... Кем работал Меликян до войны, женат ли он, есть ли у него дети, кто его родственники? Зачем Дарбинян спрашивает его об этом? Ведь все это ему хорошо известно! Зачем задает ему ненужные вопросы Аршакян? Как мягко, по-дружески звучал прежде его голос, какое доброе у него было лицо! Но сейчас у него не доброе лицо, это не Аршакян, это кто-то другой.
Потом явились свидетели — Атоян, Вардуни, Ив-чук, Савин. Свидетели осуждали поступок Меликяна, но Минас ощутил, что они сочувствуют ему: говоря о заносчивости фашистского офицера, все они сильно преувеличивали. Конечно — они сгущают краски, желая облегчить судьбу Минаса.
Меликян не пытался оправдываться. Он совершил преступление и должен быть наказан, любой приговор он примет как справедливый. Пусть лишат его звания, отправят на передовую рядовым, он кровью искупит свою вину. Он ждал наказания без страха, даже сам желал его. То, что он совершил,— непростительно; и он знает, что военный трибунал не простит.
Дарбинян приказал часовым вывести обвиняемого. Минас больше часа сидел на маленьком холмике. Земля была теплая, влажная от недавно стаявшего снега. Часовые сидели рядом с ним. Потом Минаса вызвали. Лица председателя трибунала и заседателя Аршакяна были угрюмы. Мария прижимала платок к глазам. И вдруг Меликян понял, отчего она плачет, и сердце его похолодело, по рукам, по груди пробежал мороз.
Майор Андрей Дарбинян начал оглашать приговор.
Меликян услышал страшное слово «расстрел».
Он упал на колени.
— Не расстреливайте меня, товарищи, прошу вас! Не расстреливайте... Пусть я умру не от советской пули, товарищи! Тигран, товарищ майор Дарбинян. Не надо меня казнить. Советский рабочий для врага пулю отливал, не на меня.
Аршакяна затрясло.
— Я не предатель, товарищи, я хочу воевать... Я не трус! — кричал Меликян.
Майор Дарбинян сделал часовым знак увести осужденного. Меликяна подняли с пола и вывели из землянки.
—- Я не ожидал, что вы такая слабодушная, Вовк,— сказал майор Дарбинян,— вы ведь заседатель военного трибунала! Не ожидал.
Глаза девушки все еще были полны слез, губы дрожали.
Дарбинян взглянул на Тиграна.
— Дело будет отослано в. Военный совет. Подождем решения армии.
...На следующий вечер в штаб дивизии приехал член Военного совета армии генерал Луганской. Он вызвал к себе председателя трибунала Дарбиняна и Аршакяна. Генерал Луганской листал дело, заведенное трибуналом на Меликяна. Он листал, листал дело, потом закрыл папку и задумался. Затем он посмотрел на Аршакяна.
— Вы убеждены, что ваш приговор справедлив? Тигран сказал:
— Я возражал против этого приговора, товарищ генерал, но я не смог убедить председателя трибунала.
— А он вас убедил?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84