Наконец он приблизился к дому, взялся за дверную ручку из сыромятного ремня, открыл дверь... На постели, бренча на домбре, сидела девушка. Она отчужденно и с некоторой опаской посмотрела на него, однако не двинулась с места, не вскрикнула от неожиданности, как сделали бы многие на ее месте. Тасжан замер. Девушка, удивление которой сменилось улыбкой, прислонила домбру к подушке, легко поднялась с места и ярче выкрутила фитиль лампы. Потом снова уселась на постель и своими огромными глазами осмотрела жигита, камнем застывшего у порога.
«О боже, ведь это же она, моя девушка из той лунной ночи! Сон это или явь? Нет, невозможно!» — вихрем пронеслось у него в голове. Потом он услыпгал слова, от которых еще больше смутился:
— Проходите на почетное место, что же вы стоите? Медленно он добрался до табуретки. Сделал всего
четыре шага, как и тогда, а как будто прошла вечность. Все повторялось, он в этом уже не сомневался.
Тасжану и в самом деле было тяжко, будто к нему подбиралась неизвестная болезнь. Как-то ночью в гостинице он с криком проснулся, ничего не соображая. Затем обтерся влажным полотенцем, попил холодной воды и вроде стало полегче. Тогда ему пришла в голову мысль, что он чем-то тяжело заболевает. Днем все прошло.
Теперь он сидел на табуретке, опустив голову и сжав виски ладонями, ощущая почти такое же болезненное состояние.
— Выпейте, пожалуйста,— девушка протянула ему воду в деревянной пиале.
Тасжан одним духом выпил и поблагодарил:
— Спасибо, сестренка. Я, кажется, напугал вас.
— Нет, это, наверное, я напугала вас. Неужели мой вид настолько...
— Страх и радость одинаково действуют на человека,— перебил ее Тасжан.
— Это верно,— согласилась девушка.— А ведь мы были почти рядом друг с другом и раньше. Вы приходили вчера.
Джигит вздрогнул от удивления.
— Как вы узнали об этом?
— Вы осмотрели домбру, подняли с места верблюжонка. И еще,., в доме чувствовался запах чужого человека.
— Это непостижимо,™ покачал головой Тасжан Просто непостижимо.
— Когда живешь один-одинешенек, всему научишься. А мне все это кажется сказкой,— признался Тас
жан.— Будто я сплю и вижу сон.
— Такое состояние иногда бывает и со мной, ска зала девушка. Например, мне кажется, что я знаю вас давно. В последнее время живу в каком-то беспокойстве, в ожидании чего-то. Хоть я и избегаю людей но все время чувствую, что кто-то непременно придет за мной. Вот вы и пришли. Ведь вы три дня смотрели на меня с балкона.
— Значит, и вы меня видели?
— Да, но мне нельзя было смотреть. От этих высотных домов у меня кружится голова.
— Высотные дома построил я,— сказал Тасжан.
— Вот как? А ведь Актау мой ровесник. В нем стали жить в год моего рождения.
— Значит, я вам гожусь в отцы.
Девушка как-то испуганно посмотрела на него, потом возразила:
— Вы слишком для этого молоды... Вы даже моложе меня... Ваши намерения чисты. Если бы это было не так, вы вчера не ушли бы. Поэтому я вам верю и не чуждаюсь вас.
— Если это так, то почему в нашу первую встречу на берегу вы не остановились, когда я вас просил об этом?
— Я боюсь брата. Он следит в бинокль за каждым моим шагом.
— Только теперь мне все стало понятно.
— Если все поняли, то должны сейчас уйти. Иногда мой брат заявляется сюда среди ночи.
— Интересно...
—^ Для вас, конечно, интересно.
— Хорошо, я уйду, если вы хотите. Как вас зовут?
— Акбота.
— То есть белый верблюжонок по-русски? А меня — Тасжан. Иногда товарищи называют Тасом, убирая «жан».
— Я бы лучше убрала «тас» и оставила «жан». Тасжан вышел из дома. Акбота пошла проводить
его. С моря поднималась луна.
— Я не прощаюсь с вами насовсем, Жан-ага,— сказала она,— но на сегодня и этого хватит.
— Все же мне как-то не по себе, что вы сидите тут одна, вдали от людей. Почему вы избегаете шумной жизни в городе? Вы еще слишком молоды...
— Вы не должны со мной так разговаривать,— чуть ли не враждебно сказала Акбота. Голос ее прозвучал как-то неприятно, надтреснуто.— Иначе я могу вас возненавидеть. А мне бы не хотелось менять свое мнение о вас Теперь идите в свой развеселый город, развейтесь.
Она откинула за спину косы и гордой походкой направилась к морю. Тасжану ничего не оставалось, как вернуться в город. Пройдя шагов сто, он оглянулся. Акбота раздевалась на берегу Через мгновение ее серебристое тело скользнуло в темную воду.
«Не понимаю, сон все это или я уже умер и пребываю на том свете? — подумал Тасжан рассеянно.— Такой экзотике не место в атомном веке. Вон рядом сверкает огнями цивилизация, а тут...»
Этой ночью было как-то особенно душно, не хватало воздуха, будто его разом вдохнули все люди и на его долю ничего не осталось. Он стащил рубашку с потного тела и пошел к гостинице. На душе была тоска, захотелось дождя, долгого и нудного...
«В то лето, когда я последний раз был в ауле, мы с отцом поехали на джайляу. Джайляу у нас расположено далеко, по нему редко ступает нога человека, поэтому оно свежо и дико. Мы ехали на лошадках через горбатые горы, леса и поляны, где густая трава доставала до колен всадника; пересекали овраги, по дну которых журчали и звенели ручьи.
В этих местах когда-то были стойбища наших предков. Я бывал здесь в детстве, но, оказывается, когда возвращаешься сюда взрослым, через многие годы, то волнуешься, как ребенок, которого впервые взяли на джайляу.
Молча следуя за отцом, я отыскивал в памяти прошлое, самого себя, каким я был много лет назад...
По склонам оврагов росла смородина, она свисала гроздьями. Я невольно останавливал коня и собирал ягоды, пока отец, скрывшийся вдали, не звал меня продолжать путь.
Когда поешь много смородины, то ничего другого есть уже не можешь; как говорят, набил себе оскомину. Бывало, подъедешь к табунщикам, а они уже зарезали овцу, появляются чаши с мясом, пенящийся кумыс, а ты ничего не можешь взять в рот.
До сих пор помню, как мы заночевали в ауле, который поставлял кумыс населению. В тот вечер полыхали молнии и пошел сильный дождь с градом. Крупные градины в мгновение ока покрыли всю землю белыми бусинками. Потом небо прояснилось, вышло из-за туч солнце, которое вот-вот должно было закатиться, и окрасило вершины холмов, превратило их в алые шатры; затем появилась тонкая, нежная, как поясок, радуга.
Когда утром я проснулся, табунщики привязывали лошадей, а женщины разливали по бакам готовый кумыс. Отца рядом не было, он уже давно встал. Снова шел дождь, от дверей веяло холодом. Я закутался плотнее в одеяло и предался каким-то немыслимым фантазиям. Например, что люди на земле появились вместе с ливнем. Почему-то в голову пришли муравьиные кучи, которых, кстати, полно в горах. В ясные дни муравьи копошатся, как и люди, заботясь о своем существовании. В вечном они движении, в вечной суете. И вот я поднимаю ногу, хочу наступить на муравьиную кучу, однако они нисколько не беспокоятся. Меня поражает их беспечность. Я воображаю: а что, если бы и на людей наступил кто-нибудь с неба? Ведь мы так же беспечны, как те муравьи. Но, возможно, когда-нибудь и трудолюбивые муравьи превратятся в разумных существ... Сказка дождя еще не закончилась. Я напряженно вслушиваюсь в его шум, пытаюсь понять его речь, но не понимаю, хотя и отношусь к дождю с благоговением...
Ох, если бы сейчас полил тот благодатный дождь! Как бы утолил он жажду пересохшего горла этой степи! Выросла бы густая трава, эти пыльные бескрайние просторы покрылись бы разными цветами. Дождь бы преобразил измученную жарой почву, появились бы сады, реки, озера. Пусть бы обрушился благодатный ливень на Мангыстау. Но ведь не обрушится, не прольется ни капли дождя. Человек никогда не задумывается о самом насущном, весь где-то в недостижимых мечтах...»
...Наступило утро. Из-за края моря, будто с его самого дна, из черной бездны, поднималось солнце. Тас-жан вышел на балкон и успел заметить, что по берегу моря уходит девушка с верблюжонком. Мужчина с биноклем, как всегда, торчал на балконе. Проходя мимо гостиницы, девушка бросила на нее быстрый взгляд. Наш жигит чуть не рванулся с десятого этажа, он не сомневался, что Акбота искала взглядом его...
С наступлением сумерек он тронулся в путь. С моря дул легкий ветерок. Девушка в белом платье задумчиво смотрела на буйные волны, волосы ее были распущены и полоскались на ветру, сливаясь с ночной тьмой, как черное знамя, привязанное к белой березке. Сама ночь казалась Тасжану распущенными волосами демона. Несметные полчища звезд смотрели на землю, словно пытаясь узнать, что там происходит; молча следили за каждым шагом Тасжана, готовые схватить его в любую минуту. Но если бы его унесли сейчас неизвестно куда, в черное небо, он бы не испугался. Очевидно, только звезды да эта девушка на берегу умоляют всемогущую тьму, чтобы она сохранила человечество. Когда Тасжан подошел, Акбота, не отрывая глаз от моря и не оборачиваясь, сказала:
— Я ждала вас. Верила, что вы придете за мной. Но сегодня вы молчите, говорить буду только я. Ведь прошло тысячу лет, как я не говорила с людьми.
— Я буду слушать,— покорно согласился Тасжан.
Белогривые буйные волны Атырау бесконечно накатывались на берег; одна из нях ударила в прибрежный камень, и оба они вздрогнули. С моря доносился запах рыбы и водорослей.
— Каждый раз, когда Атырау волнуется, я прихожу сюда,— с горечью и печалью сказала Акбота.— Буря приносит запахи отца и матери. И я жду их терпеливо, как будто они вот-вот вернутся домой. Когда-то они пасли верблюдов на этом мысе. Построили город и прогнали верблюдов. Однако отец и мать не захотели покинуть родные места и остались. Промышляли в море. Три года назад они сели в свою черную лодку, поехали ловить рыбу и не вернулись. Потом волны выбросили на берег пустую лодку, вон она стоит у стены... Я жду, а их все нет. Каждый вечер жду, плаваю в море, ищу. Нет их. Не верю, что погибли. Когда-нибудь вернутся на белом корабле живые и невредимые. Моя тоска вытащит их из самой бездны моря, из самых глубоких недр земли. Ведь само море говорит, что они живы, вы только прислушайтесь — и услышите... Эти грозные, как львы, волны — ярость моего отца. Днем оно было такое тихое и мирное — это доброта моей матери. Атырау создан из них двоих, замешен на крутом нраве моего отца и кроткой любви моей матери. Вчера я надолго задержалась под водой, все расспрашивала рыб, не знают ли они каких-либо вестей о родителях. Молчат так же, как и вы...
Взошла полная луна, туча разрезала ее пополам, испортила красоту, а может быть, и наоборот. Атырау бесновался, словно боролся с невидимым врагом. Тасжан молчал. Акбота резко повернулась к нему и сказала
— Родители, наверное, сегодня не вернутся. Идемте домой.
Во дворе она обняла верблюжонка и поцеловала его. Когда вошли в дом, зажгла лампу.
— Садитесь,— предложила она жигиту, молча стоявшему у порога.— Что-то очень уж вы стеснительны.
Он уселся на табурете. Акбота прибрала в комнате, хотя и прибирать там было нечего, положила на стол кусок хлеба, поставила чашку с айраном.
— Кроме этого, ничего нет.
— Вы для меня загадочная душа, Акбота,— сказал Тасжан.
— Знаю, вы вчера намекнули об этом.
Акбота уселась около лампы, и Тасжан смог рассмотреть ее получше. У нее были густые черные волосы, тонкие с изгибом брови, длинные ресницы и чистые глубокие глаза. Когда она улыбалась или что-то говорила, на щеках появлялись ямочки. Она была больше похожа на персиянку, чем на дочь казахов. Взгляд у нее был прямой и пронизывающий, в то же время какой-то беспокойный и печальный. Все ее мысли и чувства бесхитростной души легко читались на ее красивом лице.
Акбота нахмурилась.
— Вы пришли изучать меня? Почему вы молчите?
— Вы же сами сказали, что сегодня я должен молчать.
— И все же расскажите немного о себе.
— Как мне рассказать о своей жизни, полной противоречий? Я просто не знаю.
— Это верно. Я чувствую, что ваша судьба многообразна. Все это мне не нужно. Кажется, вы немало повидали, были и победы, и поражения. А я вот, еще не начав свою жизнь, уже заканчиваю ее,— невесело произнесла Акбота.
— Как понимать эти слова? — спросил Тасжан с тревогой в голосе.
— Около меня постоянно кружится неизлечимая болезнь. И круг этот все больше сжимается. Уже три года как я принимаю чужую кровь.— Белое лицо Акботы еще больше побледнело.— Весной и осенью я сильно заболеваю, бывают осложнения. Каждый месяц хожу в город к врачу на осмотр... Живу вот здесь вместе с верблюжонком. Врачи одобряют мой образ жизни... Иногда приходит брат и приносит еду, иногда хожу в город сама. Но как только появляюсь там, начинает кружиться голова. Брат жестокий человек, я холодна к нему... У нас была верблюдица. Я отвела ее в далекий аул, где пасли верблюдов, и оставила там. На следующий год она принесла верблюжонка. Как только он встал на ноги и стал пастись, брат продал верблюдицу и купил себе мебель. С тех пор этот верблюжонок сирота. Я кормлю его остатками молока и айрана. Он привык ко мне, привязался, вот так и живем вместе, пока он сможет переносить такую жизнь... Сама я давно бы умерла, но все жду своих родителей с моря, которые не возвратились с рыбной ловли. Я верю, что однажды они появятся и позовут меня: «Акбота!» Ведь они должны вернуться. Они не могли исчезнуть навсегда, оставив совсем одну свою больную дочь. Ведь правда, ага?
— Правда,— сказал Тасжан дрогнувшим голосом. На глазах у него появились невольные слезы.
Заметив это, девушка тепло посмотрела на него и сказала:
— Вы тоже больны, но будете жить долго. Человек, собирающийся в иной мир, становится слишком мечтательным. Вот как я, например.— Акбота вдруг улыбнулась ясной улыбкой.— Мечтаю ходить пешком по морю со своим верблюжонком. Скажите, ага, разве это невозможно?
— Все возможно, родная, нет ничего невозможного.
— Я знаю, что врачи не вылечат меня,— тихо сказала Акбота.
— Бывает, что и вылечивают...
— Вы так говорите, чтобы утешить меня. Вы знаете, если постоянно переливать кровь чужих людей, то у человека начинает меняться характер. Вот так постепенно теряешь свою сущность и превращаешься в эту массу людей, которые живут в домах, построенных вами. А я не хочу быть похожей на них... Я кровосос, ага,— сказала Акбота и надрывно заплакала.
«О боже, ей идут даже слезы, льющиеся из глаз!» — подумал Тасжан. Он встал и погладил девушку по волосам.
— Акбота, вам нельзя так говорить.
— Просто я увидела понимающего человека и расслабилась... Больше не буду плакать.
— Поиграйте на домбре,— попросил жигит.
— Завтра, ага, завтра я посвящу вам свою мелодию и свою ночь...
Тут дверь открылась и вошел брат Акботы. Растерявшийся Тасжан стал. В руках мужчины была сетка с продуктами. Он бросил злой взгляд на остолбеневшего Тасжана и стал выкладывать на стол хлеб, колбасу, айран.
— Это стыдно,— сказал он наконец густым басом.— Вы ей в отцы годитесь, да к тому же Акбота больна.
— Я давно выздоровела,— вмешалась Акбота.— Просто скрывала от вас.
— Раз так, устраивайся на работу, трудись, корми себя сама.
— Выходит, я дармоедка? Ну, хорошо, через два дня я исполню все ваши советы, а сегодня оставьте меня в покое.
Акбота побледнела, губы у нее задрожали от обиды.
— Ну что ж, идемте в город,— обратился мужчина к Тасжану.— В этом доме вам не стоит задерживаться.
Тасжан вышел первый, брат Акботы последовал за ним со словами:
— Ты иди впереди, а я за тобой. Чего доброго, еще вздумаешь повернуть назад.
«Ну и тип! — с неприязнью подумал Тасжан.— Наверное, каратэ надо применять как раз против таких негодяев». Все же он постарался успокоить себя, но у него появилось такое отвращение к идущему за ним брату Акботы, что он побежал, чтобы избавиться от него. Ему казалось, что этот разъевшийся мужчина с тройным подбородком и сиплым басом начнет преследовать его, но тот быстро отстал. «Ну конечно, все его мысли и чувства превратились в ненасытный желудок,— зло подумал Тасжан,— а сердце заплыло жиром от сидения на балконе и обилия пищи».
Раздосадованный, он не стал подниматься в свой номер, а зашел в ресторан, который все еще был открыт.
— Двести грамм коньяка и кофе без сахара,— сказал он жестким тоном официантке.
Та, одобрительно кивнув, ушла. Тасжан выпил коньяк одним духом и откинулся на спинку стула. Он обратил внимание, что совсем не почувствовал вкуса коньяка, будто выпил обыкновенную воду. Затем он подошел к музыкантам, дал им пятерку и сказал:
— Самую громкую и визжащую музыку.
Его желание было мгновенно исполнено, но это не принесло ему облегчения. Он не знал, к кому бы придраться, на ком сорвать свою злость, не было видно ни одного рубахи-парня, из тех, которые любят «выступать» Тасжан не мог спокойно сидеть на месте, словно конь перед скачкой. Он искал драки, хотел, чтобы кто-нибудь задел его, весь был собран в тугой комок, но люди мирно сидели за столиками и кормились, как овцы на пастбище.
1 2 3 4 5 6 7 8