Они вернулись за свой стол. Однако музыка снова началась, и появился тот лохматый парень, который уже приглашал Вайру. Она не хотела танцевать с ним, но парень настаивал. Тас невольно вмешался:
— Оставь нас в покое, дружок. Дай отдохнуть по-человечески.
— А ты что, ревнуешь? — ухмыльнулся лохматый. Постоял еще немного, поглядывая на них, и вернулся к своим.
Его товарищи расхохотались. Парень огрызнулся и хмуро взглянул на Вайру. «О боже, только бы опять не получился скандал!» — невольно подумал Тас. А Вайра сидела тоже не очень веселая.
Тут в ресторан вдруг вошла вчерашняя буйная красотка, хорошо одетая, накрашенная. Сердце у Таса невольно дрогнуло, он чуть не выронил вилку. Вайра с удивлением посмотрела на его побледневшее лицо, проследила за его взглядом и увидела красивую женщину, которая оглядывалась по сторонам, словно кого-то отыскивая.
— Ваша знакомая? — спросила Вайра.
— Да нет,— сказал Тас, неопределенно пожав плечами.
— Ну что ж, мне пора,— сказала Вайра.— Должны звонить из Риги.
— Не спешите, давайте еще посидим немного,— попросил Тас, не спуская глаз с той женщины. К счастью, вчерашняя знакомая не узнала его или сделала вид, что не узнала: дробно стуча каблучками, прошла мимо. «Какая она все-таки красивая, чертовка, а я вчера и не разглядел»,— невольно подумал Тас, довольный в душе тем, что женщина не обратила на него внимания.
— Кажется, вам не весело, Тас? — спросила Вайра.— А скажите, какое значение имеет ваше имя? Что значит Тас?
— По-русски это значит — камень.
— Интересно. Но мне кажется, оно не подходит к вашему мягкому характеру
— Почему вы так думаете? Знаете, как говорят, лицо лишь ширма, настоящий человек — за ней.
— Есть и другие слова,— возразила Вайра.— Говорят: от благонравного облика не отворачивайся. Лицо — зеркало души. Но, иззините, мне все-таки надо идти. Жду звонка.
Девушка открыла сумочку, чтобы заплатить, но Тас запротестовал:
— Нет уж, сегодня разрешите заплатить мне.
Он ушел искать официантку, а когда вернулся, застал около Вайры того парня, который с ней танцевал. «Опять я попаду в передрягу, это уж как пить дать»,— с досадой подумал он. Увидев Таса, девушка с облегчением встала из-за стола. Парень потянул Таса за рукав:
— Я хочу кое-что тебе сказать.
— Ну, говори.
— Только не здесь.
— Бросьте, Тас, идемте,— вступила в разговор Вайра.
— А вы, мадам, не вмешивайтесь,— нахохлился лохматый.
— Ну что ж, раз так, выйдем на улицу,— в сердцах сказал Тас.
— Перестаньте, Тас, не связывайтесь,— продолжала уговаривать его Вайра.— Это ведь местные петушки.
— Попридержи язык,— мрачно сказал парень и плюнул на пол.
Посетители ресторана с любопытством провожали их взглядами, перешептывались, как будто им очень хотелось, чтобы эти двое подрались тут же, между столиков. Ни официанты, ни дежурный у входа не пытались вмешаться, разнять их, успокоить. Впрочем, у них своя работа, свои обязанности.
— Ну, что ж, братишка, ничего не поделаешь, пошли,— сказал Тас спокойно, хотя вся эта история ему очень не нравилась.
— Я тоже пойду,— сказала Вайра и взяла его под руку.
— Да нет, вы лучше идите в свою комнату,— возразил Тас.— Я вам позвоню.
— Если сможешь,— ухмыльнулся лохматый.
Все трое вышли из ресторана, словно друзья после хорошего застолья.
— Пойдем на берег моря,— сказал Тас, желая уйти подальше от людских глаз
— Пожалуй, лучше к морю,— согласился парень.
— Раз уж решили погулять, отдохнем по-человечески, разомнемся.
— Ну что вы как петухи, в самом деле? — сказала Вайра.— Может, поладите добром? Ведь все это глупо.
Напряжение отпустило ее, она шагала легко и беспечно, как будто они и на самом деле вышли прогуляться.
— Вайра, вы бы остались,— попросил Тас.— Вам ведь надо разговаривать с Ригой.
— Я вас одного не брошу, и не просите.
— Вот это и есть настоящая девушка,— сказал лохматый.— Вообще-то мне нужна больше она, а не ты.
Они пришли на берег Атырау. С ночного моря веяло прохладой, оно беспокойно плескалось в огромные камни на берегу. Из гостиницы падал призрачный свет, и все здесь казалось нереальным.
Лохматый закатал рукава рубашки, начал готовиться к драке, словно мясник на бойне. Злость у Таса прошла, и он миролюбиво предложил:
— Послушай, не отложить ли нам этот поединок на завтра?
Лохматый отрицательно покачал головой.
— Ну, тогда как хочешь,— пожал плечами Тас.— Вайра, подержите мой пиджак, пока мы не закончим.
Девушка накинула на плечи* его пиджак и тут же обес-покоенно воскликнула:
— Тас, он же не один! Их трое. Вся шайка явилась. Сообщу милиции!
Она бросилась бежать к гостинице, но парни перехватили ее. Тас вскипел от ярости:
— Не жалуйся, если случайно останешься калекой. Лохматый закатился нарочитым смехом, согнувшись
пополам и держась за живот; потом вдруг резко выпрямился и нанес удар. Однако не попал в Таса. Снова размахнулся — и опять мимо. Тас не сделал еще ни одного удара, он стоял в стойке каратэ, опустив одну руку и держа наготове другую. Спокойствие Таса и промахи его противника удивили Вайру. Лохматый, выведенный из себя, ударил ногой, однако был отбит и очутился на земле. Вайра рассмеялась. И тут остальные трое разом бросились на Таса, видимо не выдержав позора своего товарища. Вайра ахнула и закрыла лицо руками. А когда отняла руки, пораженная вдруг наступившей тишиной, то увидела, что все противники Таса лежат, а он стоит среди них, как бы задумавшись над делом своих рук.
От неожиданно нахлынувшей радости Вайра не удержалась и по-детски закричала:
— Ура!
С разбега бросилась на шею Таса, крепко обняла его и поцеловала.
— Спасибо,— усмехнулся Тас.— Как в кино, да?
В это время один из лежавших вскочил и бросился на него. Тас прыгнул и ударил его в грудь ногой, сам, однако, не упал. Вайра не удержалась и снова крикнула «ура», захлопала в ладоши. «Какой она еще ребенок!» — подумал Тас. Наконец Вайра как будто очнулась и серьезно сказала:
— Давайте поскорее уйдем отсюда.
— Пожалуй,— согласился Тас.— Теперь можете поговорить с Ригой. Дайте мой пиджак.
— Где вы научились так драться? — спросила Вайра по дороге в гостиницу.
— Да все очень просто,— махнул рукой Тас.— Я мастер спорта по вольной борьбе. А в последнее время увлекаюсь каратэ.
— Зачем все это нужно? Ведь вы уже не молоды,— вырвалось у Вайры.
— Обижаете, дорогая, разве об этом говорят? — полушутливо-полуобиженно сказал Тас.— Просите прощения.
— А если не попрошу, примените каратэ ко мне?
— Нет, конечно. Но вы не правы. Современный человек должен уметь защитить себя. Разумеется, первый я ни на кого не собираюсь нападать...
— Браво! Вот мужчина двадцатого века!
— Каратэ начали изучать и девушки,— сказал Тас, которому почудилась ирония в ее словах.
— Ну, это искусство не по мне.
Они поднялись в лифте на седьмой этаж, прошли по коридору. Вайра сказала:
— Ну вот, я живу в этой комнате. До свидания. Будет время — подайте весточку.
— Хорошо, а вы не против, если завтра я приглашу вас к морю? — спросил Тас, пожимая ее нежные пальцы.
— С удовольствием,— согласилась Вайра.— До свиданья.
— До завтра.
Придя к себе, Тас вышел на балкон и закурил, бросил взгляд на море, которое разволновалось великим шумом, словно выражало свое недовольство поведением людей.
Мужчина в полосатой пижаме в доме напротив сидел на своем балконе с биноклем на коленях. Внизу ресторан гудел как пчелиный улей. Приторного запаха гниющих водорослей в эту ночь с моря не доносилось, воздух был свеж и чист. Тас разделся и лег в постель...
...«Избавился все-таки еще от одной передряги. В последнее время я что-то часто стал попадать во всякие неприятные ситуации. Может быть, потому, что забыл наставление матери? Она, бывало, говаривала: «Раздавай время от времени пожертвования бедным и убогим». Но я воспринимал ее слова как проявление религиозности и никому не давал даже дырявой копейки. Мне кажется, что, куда бы я ни уехал, всегда меня будет одолевать тоска по родной стороне, по благодатной природе Алтая. А я зачем-то торчу здесь, в этом пекле, где от жары готов закипеть мозг. Что ж, потерплю еще три дня и остаток отпуска проведу в родном ауле. Махну на изумрудный Алтай, где не одна тропка протоптана моими босыми ногами, где знакомы все леса и горы, реки и озера. Съезжу на джайляу к чабанам и табунщикам, вкушу пищи в их прокопченных юртах. Может, тогда избавлюсь наконец от духовного отупения.
Бедная мать выбежит навстречу, путаясь в подоле, расцелует, прольет озеро слез. «Жеребеночек мой, почему ты избегаешь нас? — укоризненно скажет она, глядя на меня полными слез глазами.— Ох как похудел ты, сынок, словно обугленная кость стал!» И снова начнет ласкать, лелеять.
С отцом поздороваюсь за руку: такая у нас с ним привычка. Отца не обнимешь, как мать, с ним не разнюнишься, такой уж у него твердый характер.
Конечно, сбегутся соседи. Со всеми поздороваюсь как положено, с уважением. Соседка наша, старуха Куснат скажет: «Жив ли, здоров ли, Тасжан?» И, подобно матери, начнет обнимать да целовать. Прибегут чумазые ребятишки посмотреть на редкого гостя. И этот мальчишка Баур-жан, который за все лето ни разу не надевал трусов, каждый день у реки, весь черный от загара, словно высушенный изюм. «Здравствуйте»,— скажет он, протягивая руку и заикаясь от волнения.
Каждый раз, когда я смотрю на него, то вспоминаю самого себя тридцатилетней давности.
Мать рассядется на зеленой лужайке возле дома и начнет раздавать ребятишкам сладости, а старухам чай: «Это вам гостинцы Тасжан привез».
А отец скажет, правя на оселке нож, и без того острый: «Эй, старушка, готовь очаг, зарежу овцу».
Я буду беспечно возлежать на диване, словно у меня никаких забот. Остужая бульон и часто поглядывая на меня, мать спросит: «Сколько же ты погостишь, мой жеребенок?» Ее, конечно, беспокоит мой отъезд. «Да дней десять проживу, пожалуй»,— отвечу я. «Очень уж мало,— скажет она.— Полежал бы пару месяцев, набрался сил да жирка поднакопил». И затем, попробовав бульон в чаше, не слишком ли горяч, протянет его мне.
Рубленый дом прохладен, передо мной всякие казахские деликатесы, под ногами сложенное вчетверо мягкое одеяло, под локтем пуховая подушка... Как все-таки хорошо дома! Достаток наш не уменьшился, слава богу, и скота хватает. У стариков есть возможность принять гостей, если те нагрянут из Алма-Аты. И все это благодаря моему дряхлому старику отцу. Хоть он и старый, однако не знает печали и хранит крышу над своим очагом в исправности. Им можно гордиться. А вот я один из дармоедов, который всю жизнь провисел камнем на шее у отца и ни копейки не принес в родной дом.
Этому аулу нет никакого проку из того, что я архитектор и проектирую дома. Когда я приезжал домой последний раз, мой друг Досым очень смутил и обескуражил меня: «Хоть бы ты переменил шифер на крыше отцовского дома. Везде, во всех местах, протекает». Я просто не знал, куда деваться от стыда. На другой день мы с Досымом взялись за крышу и кое-как подлатали. Я чаще попадал молотком по пальцам, чем по гвоздю, и заработал настоящую производственную травму.
С тех пор прошло три года. Как развелся с женой, так не бывал у родителей. Не знаю, как им объяснить свой развод. Если сказать, что характерами не сошлись, станут поучать: «О чем же ты думал раньше, когда женился?»
В мой последний приезд домой Досым, деливший со мной радости и горести детства, позвал меня в гости, зарезал барашка, приготовился к приему, как умел.
Хотя мы с ним и были сверстниками, по сравнению со мной он намного повзрослел. Ведь я вырос подобно травинке, защищенной от всех невзгод и непогод, поэтому рядом с ним казался пацаном. Разница между нами была резко заметна в поступках, в речах, в поведении, да и в наружности тоже. Он, несмотря на свой возраст, был серьезен и спокоен, слова лишнего не скажет, ну прямо маленький аксакал. И его супруга Бахыт, мать шестерых с седьмым ребенком в утробе, была под стать ему. Каждый раз при виде Бахыт я вспоминал жену.
Наш спор продолжался лет десять, и начался он из-за аборта. Она не захотела ребенка, нашего первенца. Я невольно думал, что если бы жил в ауле, то и у меня было бы шестеро детей, как у Досыма. Теперь вот нет ни семьи, ни дома, болтаюсь по свету вроде кастрата, изгнанного из стада, шатаюсь бесцельно, как перекати-поле.
Отец Досыма, седой старичок, всю жизнь проработал кузнецом, рано потерял свою старуху и нашел утешение во внуках. Невестка уважала старика и ни в чем ему не прекословила. Радостью и дрожжами этой семьи, как говорят, были ребятишки, снующие по аулу.
Отец Досыма, аксакал Нух, необузданный старик, с языком, подобным стреле, всегда попадающей в цель, едва увидев меня, расхохотался: «Ну, домостроитель-пацан, как дела? Я слышал, что ты сам, один, выстроил город, который, наверное, назвали твоим именем?»
— Нет, аксакал, Актау проектировали пять человек.
— Значит, ты один из многих, грязь на руках...
— Ладно, хватит, отец,— проворчал Досым.
— Молчу, молчу, но я хотел сказать, что чем создавать без славы много домов и называть их городом, лучше поставить один дом, который приносил бы славу.
Речи старика сильно задели мою душу. Я понял, что если его слова перевести на язык доступный, то он говорит о личности, индивидуальности, таланте, и не стал спорить, признав его правоту.
Всем известно, что у Досыма и его отца золотые руки, умеющие завязать в узел железо, а из простого дерева сотворить аргамак. В доме и во дворе ничего лишнего. В архитектуре, созданной ими, нет ни одного недостатка. Их творение проживет вечность, оба они оставят потомкам национальные обычаи целого народа. Это и есть то, что, как говорят, кто пошел по стопам отца, стругает стрелу и не гонится за славой. Они вносят конкретный вклад в такие понятия, как будущее. К сожалению, людям искусства не хватает этой простоты и конкретности, им надо непременно выразить себя...
Вместе с Досымом мы ездили на рыбалку. Он удил, а я разжигал огонь, потрошил рыбу — в общем, занимался хозяйством.
Мыс Бухтармы, где мы жили, был красивый и уединенный, рыбы здесь было полно. Берега реки поросли тальником и березами, вода была прозрачна и чиста, хотя стояла середина лета, и так холодна, что от нее ныли зубы.
Мошкары на берегу почти совсем не было, ее сносило небольшим ветерком. Блаженно было лежать и млеть под лучами щедрого солнца Алтая.
Досым страстный человек. Когда ловит рыбу, начисто забывает обо всем на свете, глаз не может оторвать от воды, словно завороженный. Если бы у меня были такие стойкость и терпение! Ведь я после каждого штриха вскакиваю из-за стола и начинаю шататься по комнате, ищу причину неудачи, томлюсь и проклинаю все на свете, в то же время жажду великих свершений.
Если бы на моем месте был Досым, он бы скорее умер, преследуя цель, и наверняка добился бы результатов. Нет, судьба все-таки слепа, она допускает несправедливость. Мое место по праву должно принадлежать Досыму, терпеливому и настойчивому.
В это время он подошел и сказал:
— Все сидишь...
Вытряхнул из торбы, которая висела у него на шее, кучу рыбы, вытащил из ножен нож с роговой рукояткой и начал чистить рыбу с молниеносной быстротой. Чешуя полетела во все стороны, сверкая как серебро. Кончив чистить рыбу, Досым посолил ее, завернул в мокрую газету и зарыл в горячую золу. Через некоторое время он сгреб золу, вытащил из костра почерневшую газету и развернул ее. Аппетитный запах испекшейся в золе рыбы перехватил мое дыхание.
— Да ты просто волшебник! — сказал я.
Ни слова не говоря, Досым вытащил откуда-то бутылку «Российской» и налил в две пиалы.
— Ну, Тасжан, с приездом! — Он чокнулся со мной и выпил одним духом.
— Очень доволен тобой, Досым,— сказал я расслабленно, чуть ли не со слезами на глазах.— Ты остался прежним, нисколько не изменился.
— А ты изменился?
— Да, я уже не прежний Тасжан, а кто-то совсем другой. Жан, то есть душа, исчезло, остался Тас — камень.
Досым на это ничего не сказал, и мы принялись за еду. Рыба оказалась вкусной, и в основном ее съел я. Водка, выпитая на свежем воздухе, не ударила в голову.
Досым лежал на спине, его обветренное лицо, жесткие, коротко остриженные волосы могли принадлежать только жигиту энергичному и волевому, который трезво смотрит в глаза жизни и не боится ее.
А я барахтаюсь в бурных волнах Атырау и не знаю меры своих возможностей, гребу к неизвестному берегу изо всех сил,— в общем, веду себя как человек, потерявший цель и несущий на своей спине, вроде тяжелого камня, свою безнадежную мечту. Нет, не достичь мне никогда острова чудес «Барса келмес», так как не создан я для этого богом. Мечту надо искать в реальной жизни, а не на сказочном острове...
— Стоит немного развязать себе руки, как я бегу к Бухтарме,— сказал Досым, жадно затягиваясь сигаретой.
1 2 3 4 5 6 7 8