— Где же он теперь?
— Вот именно это меня больше всего интересовало, и я стал выспрашивать хозяина гостиницы. Это страшно любопытный и болтливый старик.
— Да говори же без глупых отклонений! — вскипел
граф.
— Хозяин мне сказал, из Роморантина приехал какой-то крестьянин с письмом и еще вчера вечером передал его Бержераку. И вот Сирано, не слушая ничьих советов, тотчас же велел седлать лошадь и уехал из Парижа. Вероятно, он поехал на помощь Кастильяну. Клянусь всеми силами ада, что это письмо от этого писаришки!
— О, будь ты проклят со всеми твоими силами ада! Ведь велел же я прикончить этого дьявольского щенка! Так нет же, испугались, видите ли, девчонки какой-то! Герои!
— Но...
— Молчать! Сирано уехал, это значит, что все дело надо снова начинать. И теперь, если я не достану этой рукописи, что весьма возможно, я, чего доброго, сделаюсь жертвой твоего идиотского поведения!
— Нет, клянусь вам, мы достанем эту рукопись! — оправдывался смущенный слуга.
— Хорошо, поручаю тебе Сирано и делай сам, как знаешь, поезжай куда хочешь! Я же займусь Мануэлем. Он — главная причина всех этих хлопот. Будь он мертв, и меня бы нисколько не беспокоили эти придирки Бержерака. Да, надо об этом подумать! А потом явись сам Сирано с целым полчищем своих помощников — мне будет все равно!
Ринальдо тихо вышел.
— Да, можно заставить меня признать Мануэля
своим братом,— проговорил Роланд, оставшись один,— но никто не помешает мне быть его наследником! Вот они, последствия глупой щепетильности! Если бы я раньше подумал об этом, Мануэль вместо каменной тюрьмы получил бы деревянную, из которой уж никто не возвращается! — проговорил Роланд, бурно ходя по столовой.
В то время как Ринальдо поспешно уезжал из Парижа вдогонку за Сирано, а Кастильян пытался настичь Бен-Жоеля, граф де Лембра тоже собирался в дорогу.
Первый его визит был к парижскому прево Жану де Лямоту, старательно занявшемуся расследованием запутанного дела Людовика де Лембра, который томился в одном из теснейших уголков тюрьмы.
— Что, как дела? — спросил граф, здороваясь с судьей.
— Медленно, очень медленно двигаются, но это ничего, чем тише будем мы действовать, тем вернее будет наше дело. А что поделывает Сирано?
— Я не интересуюсь им, мы немного повздорили из-за этой истории,— отвечал граф.
— А, понимаю! Сирано считает себя совершенством и терпеть не может тех, кто хочет его исправить.
— Вы очень удачно охарактеризовали Бержерака. Ах да, кстати, у меня к вам маленькая просьба!
— Какая?
— Мне хотелось бы повидаться с Мануэлем! — Странная фантазия!
— Нет, уверяю вас, это — не фантазия. Скажите, настаивает он еще на своей претензии?
— Больше чем когда-либо!
— Я льщу себя надеждой сделать его более благоразумным и хочу с этой целью зайти к нему. Можете ли вы дать мне пропуск? Притом будьте уж столь добры, напишите его в таком духе, чтобы я мог передать его, в случае нужды, и другому лицу.
Судья подошел к столу, взял какую-то бумагу и, черкнув несколько слов, подал ее графу.
— С этой бумагой,— проговорил он,— вас или вашего доверенного пропустят к заключенному.
— Сердечно благодарю вас за вашу любезность и надеюсь сегодня же воспользоваться вашим пропуском,— проговорил граф.
— Надеюсь, что через недельку следствие будет окончено. Масса приобретенных мной доводов поможет мне добиться признания у обвиняемого. Если же, паче чаяния, он вздумает упорствовать, мы найдем средства заставить его сдаться.
— Какие же? — наивно спросил граф.
— Пытка, дорогой граф! Хороша пара тесных раскаленных железных сапог или пинты три водицы, влитой в горло, послужат прекрасным убедительным средством для самого закоренелого преступника. Ну, до свидания, граф!
До тюрьмы было всего несколько шагов. Выйдя от судьи, Роланд очутился на тюремном дворе. Пропуск раскрыл перед ним все двери тюрьмы, и надзиратель повел его вдоль длинного темного коридора, кончавшегося узкой лестницей, которая вела в подземелье.
Пройдя ступенек тридцать, тюремщик остановился перед огромной дубовой дверью и, взяв связку ключей, отпер замок. Тяжелая дверь медленно повернулась на ржавых железных петлях. Заглянув внутрь, граф увидел неясную фигуру, сидевшую на каменной скамье.
Мануэль не повернул своей опущенной головы; он уже привык к ежедневным посещениям тюремщиков и надзирателей, приходивших для уборки помещения.
Хотя заключение его продолжалось всего неделю, но оно сильно повлияло на его характер и наружность. Его бледное лицо приняло цвет слоновой кости, виски и щеки ввалились, а глубоко запавшие глаза светились лихорадочным блеском. В эти несколько дней он пережил мучительные страдания, но это были не физические, а нравственные муки. Стыд и сознание того, что Жильберта навеки погибнет для него, доводили его до безумия. Молодой человек сидел сгорбившись, со спустившимися на лицо всклокоченными волосами и был совершенно равнодушен и к окружавшему мраку, и к ужасной сырости, пронизывавшей до костей.
Тюремщик тронул его за плечо, желая вывести его из задумчивости. Мануэль медленно повернул свое бледное лицо.
— Вы желаете остаться наедине? — спросил тюрем, щик посетителя.
— Да,— глухо ответил тот.
При звуке этого голоса узник вздрогнул и поднял свои темные, блестящие глаза на лицо Роланда, слабо освещенное светом из слухового окна.
— Вы здесь! — воскликнул Мануэль, вскакивая. Роланд, испугавшись этого порывистого движения,
инстинктивно попятился назад.
— Не бойтесь, я ничего не могу вам сделать! Ведь я же в цепях,— проговорил узник с горькой улыбкой, заметив это движение.
Роланд лишь теперь заметил, что правая нога Мануэля была прикована крепкой короткой цепью. Сделав знак тюремщику удалиться, он приблизился к молодому человеку.
— Вероятно, вы менее всего ожидали меня увидеть здесь? — начал он.
— Почему же! Может быть, этот визит необходим для вас. Вы хотите собственными глазами убедиться, насколько крепки мои цепи,—с суровой насмешкой проговорил заключенный.
— Вы ошибаетесь! Я пришел узнать, не желаете ли вы получить свободу.
— Свободу? Вы предлагаете мне свободу?
— Это вас удивляет?
— О нет, нисколько. Теперь ничто не удивляет меня. И слово «свобода» я произношу совершенно спокойно, так как знаю, что это лишь новая ловушка, и этим словом вы хотите воспользоваться как приманкой.
— Но вы, Мануэль, уж слишком плохого мнения обо мне!
— А заслужили ли вы лучшего мнения? Говорите уж лучше прямо, чего вы от меня хотите?
Роланд вынул большой кошелек и, подавая его Мануэлю, проговорил дружелюбно:
— Мануэль, здесь находится большая сумма, целое состояние для человека, привыкшего, как вы, к нужде Этой суммы хватит, чтобы бежать из Франции. Возьмите, я дарю вам эти деньги!
— И делаете большую оплошность! — иронически заметил Мануэль.—Ведь услышь эти слова судья, вы, наверное, проиграли бы свое дело!
— Не понимаю,— произнес граф.
— Чего же тут не понимать? Вы обвиняете меня в посягательстве на звание вашего, будто бы покойного, брата и вдруг предлагаете мне огромные деньги, лишь бы избавиться от моего, почему-то неудобного для вас, присутствия. Нет, граф Роланд, вы своим предложением еще раз доказали мне, что я действительно граф де Лембра, и вы, право, боитесь суда.
Граф с досадой стиснул зубы. Эта неожиданная логика разбила план, на который он возлагал надежду.
Действительно, уговаривать Мануэля совершить побег значило бы доказать публике и судьям свою виновность: человек, уверенный в своей правоте, не станет избегать суда, а будет бороться, возражать до конца, протестовать даже у подножия эшафота
Все это граф сообразил лишь теперь. Однако, не показывая и вида, что его планы разбиты, он холодно произнес:
— Лишь вы можете бояться суда, а никак не я!
— В таком случае найдите причину, которая объяснила бы ваше загадочное предложение,— продолжал Мануэль.— Но вам ничего не придумать. Предоставим же дела их естественному течению. Да, единственная моя вина в том, что я осмелился полюбить ту девушку, которую вы наметили для себя, я прекрасно сознаю это и теперь слишком дорого плачу за эту смелость.
— Неужели?
— Оскорбленное самолюбие заставило вас сыграть комедию, жертвой которой оказался я. И поэтому вы возбуждаете во мне больше жалости, чем презрения; страсть опьяняет вас, и чтобы добиться поражения соперника, вы совершаете преступление!
Мануэль слишком человечно судил о Роланде и не мог допустить, чтобы жадность была единственным двигателем поведения его брата. Роланд молча слушал его.
— Ступайте, будьте покойны, я не мог отнять у вас вашей невесты! — закончил узник.— Но только любви к ней вы не в состоянии вырвать у меня, как не в состоянии были отнять у меня и мое имя. Я люблю Жильберту! И месть моя состоит в сознании того, что душа этого чистого ребенка, вечно закрытая перед вами, вполне принадлежала мне и я испытал на себе всю нежность ее любви!
— Негодяй! — крикнул задетый за живое граф, порываясь к Мануэлю.
— Что ж, бейте меня! Ведь я уже сказал вам, что не опасен.
Роланд опомнился.
Впрочем, он был убежден в непоколебимом решении Мануэля. Тревога, возбужденная угрозой Сираио, усилилась еще больше при мысли, что в последний момент эта твердость показаний подсудимого пошатнет, а может быть, и совсем уничтожит убежденность судей.
«Да, присутствие его здесь опасно!» — пробормотал граф, выходя из тюрьмы.
— Господин судья разрешил мне допустить к заключенному уполномоченное мною лицо, если я сам не буду иметь возможности воспользоваться данным мне пропуском,— сказал он тюремщику.
— Да, действительно, так гласит эта бумага,— поч тительно ответил тот.
— Скоро, может быть, сегодня вечером, сюда придет мой доверенный. Кто бы он ни был, вы должны проводить его к заключенному, словно бы это был второй я.
— Приказание господина судьи и вашей милости будет в точности исполнено!
Очутившись на улице, Роланд вздохнул полной грудью: кроме тяжелой болезнетворной атмосферы тюрьмы, его грудь тяготила только что виденная сцена.
«Что теперь делать, что предпринять?» — задумчиво бормотал он, нерешительно направляясь вдоль улицы.
«Зилла!» — вдруг вспомнил он и уверенно направился к «Дому Циклопа», где уже несколько дней цыганка жила одна, не подозревая о настоящей причине отсутствия брата. Впрочем, она не особенно заботилась о Бен-Жоеле, так как все мысли ее, все ее внимание были поглощены Мануэлем, безумно любимым: его поражение было ей невыразимо приятно, так как снова возвращало его в «Дом Циклопа».
Она каждую минуту ждала этого возвращения, видела его смирившегося, побежденного, мечтала даже о том, как, утешая его, она наконец предложит ему вместо лучезарных несбыточных надежд тихое мирное счастье.
Но тщетны были ее ожидания: Мануэль по-прежнему сидел под замком и она напрасно пыталась узнать что-нибудь про него. По целым дням одиноко сидела влюбленная девушка, запершись у себя в комнатке и вся отдавшись раздумьям, мечтам... По временам проснув-
шаяся совесть наполняла ее сердце невыразимыми муками, и она проклинала свою измену и свой эгоизм Вдруг на источенной червями шаткой, грязной лестнице послышались мужские шаги. Девушка вся встрепенулась. Сердце ее усиленно забилось, влажные губы полуоткрылись, глаза зажглись страстью.
— Это он!— прошептала она и быстро рванулась к дверям. Но на пороге вместо Мануэля показалась высокая стройная фигура графа.
На лице цыганки появилось выражение разочарования, впрочем, опять сменившееся счастливой улыбкой: она надеялась узнать что-нибудь о Мануэле и, может быть, о так долго ожидаемом освобождении любимого.
Граф с искусно разыгранным великодушием сообщил девушке, что дело Мануэля серьезно и ему не миновать пытки, но что он, Роланд, желая спасти несчастного, готов устроить его побег из тюрьмы, пусть только Зилла сама напишет ему письмо с предложением этого побега, иначе ему, Роланду, Мануэль не поверит.
Зилла подошла к столу и через минуту ее рука лихорадочно забегала по бумаге. Она писала на цыганском наречии, на котором изъяснялись кочующие цыгане. Мануэль знал его с детских лет.
Видя, что девушка увлеклась письмом, граф стал прохаживаться по комнате, незаметно заглядывая во все уголки. Очевидно, он что-то искал. Наконец, внимание его остановилось па маленьком столике, покрытом всевозможными вещицами. Тихо подойдя к столу, граф быстро схватил с него маленький флакон и поспешно спрятал его в карман.
— Ну что, вы еще не кончили? — спросил он, подходя к цыганке.
— Кончила, вот возьмите,— проговорила та, подавая записку.
— Ну вот и прекрасно! Денька через два все ваши волнения окончатся и вы будете вне опасности,— проговорил Роланд, загадочно улыбаясь.
Но Зилла не заметила этой улыбки; ее глаза, привыкшие заглядывать и читать в чужой душе, теперь затуманились появившейся надеждой на возможность близкого счастья.
«Однако красотка ловко попалась в мою ловушку; она и не подозревает, что косвенно будет причиной
смерти Мануэля!» — подумал Роланд, выходя от цыганки.
Однажды, когда Роланд и Ринальдо совещались в комнате Зиллы, Бен-Жоель указал им на этот флакон и шутливо проговорил:
— Эта штучка будет пострашнее шпаги Капитана Сатаны: две капли этой жидкости в минуту способны убить человека!
Тогда граф не обратил внимания на слова Бен-Жоеля и равнодушно поставил флакон на прежнее место, теперь же, возвращаясь из тюрьмы, случайно вспомнил эту фразу, и в голове его появился новый план. Купить яд нельзя было, так как это могло бы послужить явной уликой; надо было приобрести его иным способом. Таким образом, письмо цыганки послужило лишь поводом для отвлечения ее внимания.
Между тем Зилла не подозревала о краже; лишь вечером, собираясь ложиться спать, она подошла к столу, чтобы отыскать один нужный ей состав, которым она привыкла покрывать на ночь щеки и губы, и вдруг заметила исчезновение опасного флакона. Это открытие страшно поразило ее. Она принялась шарить между косметическими принадлежностями и другими предметами, покрывавшими стол, тщетно стараясь найти исчезнувший флакончик, так непредусмотрительно оставленный на виду. Наконец, убедившись в краже, она пришла в ужас:
— Граф! Это он украл у меня яд! А я, безумная, поверила его искренности! Он хочет отравить Мануэля, и у меня, у меня взял для него яд! О, подлый лицемер, и как я могла, зная всю его подлость, поверить ему!
Зилла почти бессознательно набросила на себя плащ, прикрыла рассыпавшиеся волосы капюшоном и быстро сбежала с лестницы.
— Куда, красавица? Поздно, опасно теперь уже выходить со двора! — крикнула старуха, но молодая девушка не слушала и быстро помчалась вдоль темной, давно затихшей улицы, направляясь к Новому Мосту.
ЧАСТЬ 2
Неделю спустя после описанных событий Сирано был уже в местечке Колиньяк. При этом, хотя он сильно спешил, чтобы встретиться с Сюльписом, от которого не имел больше известий, однако не мог устоять перед желанием заехать к своему другу детства графу Коли-ньяку. Здесь же он назначил свидание кюре и своему молодому секретарю, но, не найдя никого из них, нисколько не встревожился их отсутствием, так как знал, что кюре и без чужой помощи сумеет сохранить драгоценный документ, а потом к нему подоспеет и Кастильян, который, вероятно, немного запоздал.
Порешив на этом, поэт с удовольствием воспользовался широким гостеприимством своего друга, и вопреки своей обычной умеренности на этот раз вот уже целые сутки почти не отходил от стола.
В то время как Сирано, граф Колиньяк и маркиз Кюссан, его сосед, удалой охотник и собутыльник, весело болтая, с бокалами вина встречали восходящее солнце, к воротам лучшей таверны местечка поспешно подъехал какой-то всадник. Это был Ринальдо. Не теряя времени, он живо собрался в дорогу и, как оказалось, догнал Сирано.
Почтенный слуга графа был опять неузнаваем: одетый с головы до ног в черное, с важным таинственным выражением лица, он произвел сильное впечатление на гостей таверны и на самого хозяина, привыкшего к виду лишь одних перигорских крестьян.
Отозвав в сторону содержателя гостиницы, Ринальдо таинственно шепнул ему на ухо пару слов.
Удивленный хозяин, широко раскрыв глаза, с вели чайшим почтением и удивлением взглянул на своего гостя. Пошептавшись еще немного, хозяин и гость отпра
вились наверх, продолжая свои таинственные переговоры. Час спустя возбужденный содержатель гостиницы молча вернулся к своим занятиям, а Ринальдо отправился к местному уездному судье, единственному пред ставителю судебной власти местечка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32