созвали гостей, Мираса и Али посадили рядом с заслуженными людьми аула, зарезали жирного барана, стол ломился от яств и напитков. Но на следующий день, когда в доме остались лишь близкие, Абдулла сказал:
— Дорогой Али! Дорогой Мирас! Мы с матерью оценили ваше благородство — вы перед людьми назвались братьями Аспанбая. Для всех пусть так и будет. Закрытый казан останется закрытым. Но мы-то знаем, что жених — круглый сирота. Не такого зятя мы хотели. Вы, конечно, скажете, Абдулла мечтал нажиться на калыме! Это неверно. Райгуль наша дочь, она дарована нам богом, у нас и в мыслях не было продавать ее за деньги, хотя, конечно,— тут Абдулла кашлянул в кулак,— уж коли существуют старинные обычаи, следует придерживаться их. Ну да ладно, как говорится, на нет и суда нет! Стало быть, мы с матерью не в восторге от жениха, но хотим Райгуль счастья, и уж если случилось так, что дети встретились и полюбили
друг друга, нам остается лишь благословить их и соединить навсегда... Однако! — Абдулла поднял указательный палец, дескать, внимание! — У нас есть два условия, которые и вы, и дети обязаны будете выполнить. Ведь гласит же пословица: и просьбу раба один раз выполняют. Первое: вы задержитесь здесь и уедете только после свадьбы; второе — и это основное требование — молодые останутся в ауле и будут жить с нами. Мы не можем доверить Аспанбаю— сироте без роду и племени — нашу дочь, которая еще не видела жизни; да Аспанбай и сам еще ребенок. Вы назвались братьями жениха, поступили благородно, опекая сироту, но согласитесь, вы —люди занятые, у вас в Алма- Ате много дел, своя жизнь, свои заботы. Очень скоро вам станет не до чужих детей. Чужая кровь есть чужая кровь. Ведь так? Не обижайтесь на нас, не подумайте, что мы вам не доверяем, однако теперь — это наш груз, и валить его на другого нехорошо. Здесь, в ауле, среди своих, молодые быстро встанут на ноги.
Свадьба в Кызылжиде была богатой и прогремела на весь район. Дело дошло до того, что из Ташкента пригласили артистов Народного театра, и они вместе с участниками самодеятельности совхозного клуба показали свое искусство на специально сооруженном во дворе по случаю свадьбы деревянном настиле.
Распорядителем на свадьбе был молодой директор совхоза Асылжан, он славился по всей округе как остроумный, находчивый тамада, и родители Райгуль гордо посматривали на гостей: заполучить на свадьбу такого человека не каждому по силам. Гости, а их было около четырехсот, по очереди всходили на самодельную эстраду и выкрикивали в микрофон пожелания молодым. Но пожелания пожеланиями, а, как говорится, сухая ложка рот дерет. Райгуль и Аспанбаю без конца тащили подарки: ковры, тончайший хрусталь, даже подводили коней. Одних телевизоров набралось штуки четыре.
Никогда Аспанбаю не приходилось так туго, как на собственной свадьбе, среди этого бешеного веселья. Юноше, привыкшему к .уединению, всю жизнь мыкавшему горе у чужого порога, было тягостно внезапно оказаться в центре внимания; Аспанбаю претили эти проявления семейственности; среди такого множества людей было неуютно и одиноко.
К тому же, откровенно говоря, Аспанбай хоть и любил Райгуль, но к мысли о том, что она станет его женой, привыкнуть не мог. Он не представлял, как будет справляться с ролью главы семьи, не представлял, как будет вести дом. Он любил ее робко, по-детски, не мечтал о скорой близости с ней, даже боялся этого. Просто хотел постоянно видеть ее, быть с ней рядом и, когда они разлучались на несколько часов, начинал беспокоиться, тосковать... Но сделать Райгуль своей собственностью?.. Об этом Аспанбай не помышлял.
Однако события развивались быстро, все покатилось как по рельсам. Райгуль поехала к себе в аул, уговорила родителей дать согласие на свадьбу, Аспанбай попросил Али с Мирасом быть у него сватами, а вот и сама свадьба...
Сегодня его стыдливые, еще не до конца понятые им самим мысли грубо извлечены на свет божий, его сокровенные тайны обнародованы, во всеуслышание объявлено то, о чем Аспанбай еще не признался сам себе. Чужие люди, груженные подарками, стремятся к нему, хлопают его по спине, плечам, поздравляют; Аспанбай стоит, бессмысленно улыбаясь, потея в душном черном костюме и белой теснящей рубашке; придушенный тугим галстуком, он чувствует себя как рыба, выброшенная из воды на берег.
Аспанбай растерянно смотрел по сторонам, жалобно заглядывал людям в глаза, словно ожидая от них указаний, как вести себя дальше. Его чувствительная душа в несвойственной ей обстановке страдала и сопротивлялась.
Когда Аспанбай на несколько минут вдруг оставался наедине с Райгуль, он распрямлялся, пытался говорить и улыбаться, но таких счастливых моментов становилось все меньше и меньше, теперь вокруг молодых постоянно толклись люди. Множество лиц промелькнуло перед Аспанбаем в этот день, множество слов было сказано ему, но, странно, он не слышал, не понимал этих слов, будто находился по другую сторону стеклянной стены.
Молодые приуныли, они едва держались на ногах, Али и Мирас тоже были бледны и недовольны.
В толпе, гудящей вокруг Аспанбая, кроме Райгуль, Ми- раса и Али был еще один человек, близкий ему. Это Сам- бет—младший брат Райгуль. Райгуль много рассказывала о брате своему дада еще в Алма-Ате, и Аспанбай сразу нашел общий язык со стройным симпатичным Самбетом,
он понял, что подружится с ним; с первых слов они перешли на «ты», общение их стало так просто, словно они росли рядом.
Райгуль подтолкнула Аспанбая в бок и прошептала, показывая глазами на тамаду Асылжана: «Смотри-ка, это родной брат негодяя Асылхана, помнишь?» Аспанбаю тамада не понравился еще раньше, ему был неприятен барский вид Асылжана, его покровительственные нотки в голосе, с которыми он обращался даже к старикам, уважаемым людям в совхозе, не нравилась и манера тамады прерывать гостя на полуслове, чтобы вставить какую-нибудь не всегда удачную шутку или вовсе перевести разговор на другой предмет. В этом красовании Асылжана перед людьми Аспанбай почувствовал неуважение к ним.
На свадьбе часто звучали сурнай и другие узбекские народные инструменты. На некоторых казашках была национальная узбекская одежда. Это удивило Аспанбая, но, собственно, удивляться было нечему: аул, где жила Райгуль, граничил с Узбекистаном, и люди различных национальностей в быту многое перенимали друг у друга.
Свадьба закончилась только к утру, но в полдень уважаемые люди аула собрались вновь, на сей раз для того, чтобы проводить возвращавшихся в Алма-Ату сватов.
Подвыпивший Абдулла все уговаривал их остаться, упрашивал, льстил самолюбию, обижался, но Мирас только недовольно хмурил брови, а Али, потеряв терпение, вот-вот готов был взорваться. Его, от греха подальше, поскорее посадили в машину.
Когда уехали Мирас и Али, самочувствие Аспанбая стало похоже на самочувствие собаки, которую бессердечные хозяева бросили на старом зимовье. Аул Кызылжиде, да и весь мир, стал отныне для Аспанбая пустыней, где, кроме Райгуль, у него не было ни одного родного человека. Теперь Райгуль — единственная опора, единственная близкая душа, единственная надежда. От нее зависит сама жизнь Аспанбая.
До вечера ему не удавалось остаться наедине с женой, перекинуться и парой слов, это томило его, родичи, съехавшиеся на свадьбу из разных аулов, все никак не могли отбыть. Наконец дом мало-помалу утих, и молодые остались одни. Вместо того чтобы поцеловать жену, Аспанбай положил голову ей на плечо и тяжело вздохнул, словно на грудь его давила каменная плита.
— Что с тобой, миленький? — встревожилась Райгуль,
— Боюсь я...—сказал Аспанбай и тут же пожалел, что у него вырвались эти «немужские» слова.
Райгуль удивилась:
— Чего боишься?
— Не знаю... Когда Мирас и Али-ага уехали, мне стало почему-то беспокойно.
— Это с непривычки... Чужой аул, чужие люди... Пройдет время, познакомишься, подружишься, не тревожься.
Аспанбай никогда не говорил с Райгуль о любви, он и стеснялся, и считал, что эти слова теряют свою волшебную силу, когда их произносят. Райгуль тоже не стремилась откровенно выказывать свои чувства, как-то само собой получилось, что она перешла на постоянный шутливый тон.
— Что, мой милый, загрустил, загрустил мой милый...— пропела она, нежно глядя на мужа.
Аспанбай широко улыбнулся, покраснел, неловко обнял Райгуль и сказал:
— Может, и правда привыкну. Ведь к Самбету-то привык. Хороший он...
— Хороший-то хороший, но ведь не лучше меня? —- рассмеялась Райгуль.
Аспанбай сделал вид, что задумался:
— Да как тебе сказать...
— Ты еще думаешь! — Райгуль изобразила крайнее возмущение и хлопнула Аспанбая по спине.
— Лучше тебя и на свете нет!
— Смотри, всегда говори так, не то получишь!
Молодые и Самбет поселились в большом доме; родители отдали его детям, а сами перебрались в пристройку здесь же, во дворе: для детей дом подняли, пусть живут в свое удовольствие, говорили они соседям.
Чрезмерная чувствительность обычно вредила Аспанбаю при общении с людьми, но бывали случаи, когда она приносила и пользу. Однажды во время завтрака Аймыгуль случайно встретилась с зятем глазами, и он по глазам тещи прочел ее мысли. «Бедный мальчик,—говорил ее взгляд,—не твоя вина, что ты рос сиротой, теперь мы будем тебе родными». Ему сразу стало уютно. Хотя теща не промолвила ни слова в то утро, их отношения с Аспанбаем почему-то вдруг стали теплыми, сердечными. Сдержанная,
ласковая, она называла Аспанбая «сынок», а когда была в хорошем настроении, баловала прозвищем «дада моей Райгуль».
Зато душа тестя была для него за семью замками. Немногословный, гордый, тесть не нисходил до разговоров с зятем-примаком. Внешне Абдулла не нравился Аспанбаю; сутулый, с рыхлой, дряблой фигурой и отекшим, словно с похмелья, лицом, он не вызывал симпатии и своими тусклыми, как у овцы, глазами. Правда, порою, обращенные к Аспанбаю, они загорались недобрым огнем. Тогда-то Аспанбай и прочел в них то, что заставило взглянуть трезво на свое положение в доме Абдуллы. Время от времени Абдулла, прихватив с собой Самбета, садился в «Москвич» и уезжал в неизвестном направлении. Ни Райгуль, ни ее мать не знали, куда он отправлялся.
Аспанбай не понимал, чем не угодил Абдулле, он тревожился и сгибался в его присутствии, потому что угадывал враждебность в доброжелательном тоне тестя. От Райгуль Аспанбай узнал, что ее отец долгие годы работал директором совхоза, но потом его место занял Асылжан. Абдулла стал заведующим отделением. К месту и не к месту заботясь о добром имени своего рода, он поучал, выговаривал, наставлял.
Аспанбай, слушая его, хорошо усвоил, какое поведение приличествует члену семьи, куда он попал.
— Пусть другие хоть по-собачьи лают, а дети Абдуллы должны думать о приличии,— любил повторять тесть.
Обостренная интуиция Аспанбая сослужила ему и плохую службу. Присмотревшись хорошенько к тестю, он прочел в его глазах такую мысль: да, печально, но что же поделаешь, если господь соединил мою дочь с безродным, а меня заставил жить с ним рядом?
Наивный Аспанбай прозрел и содрогнулся. Сначала он хотел схватить свою Райгуль и укатить с нею в Алма-Ату, к «дядюшке Али», но мечта эта, завихрившись как пыль, пылью и улеглась. Я не вправе распоряжаться судьбой Райгуль, сказал себе Аспанбай. Она не сможет покинуть родителей, хватит того, что они вообще разрешили нам пожениться.
Через месяц после свадьбы молодоженов пригласил к себе директор совхоза Асылжан. Еще на свадьбе он не понравился Аспанбаю своей бесцеремонностью, да и очень уж походил на своего младшего брата Асылхана (или тог на него?!), поэтому Аспанбай шел к директору с неохотой, но тот встретил молодых приветливо, и Аспанбай подумал, что напрасно он так настороженно относился к Асылжану, ничего в нем плохого нет.
Первый раз в жизни вошел Аспанбай в такой кабинет, впервые разговаривал с начальником. Похож на директора моей школы, с уважением заключил он. Краснощекий Асылжан встретил Аспанбая широкой улыбкой, показав ряд сверкающих зубов.
— Ну, молодая семья, как жизнь?
— Нормально.
— Как настроение?
— Нормальное.
— А какие планы на будущее?
— В каком смысле? — спросила Райгуль.
— Ну... Вы члены ВЛКСМ?
— Да.
— Оба?
— Да.
— Так я и думал. А разве не обязаны комсомольцы трудиться на благо общества?
— Обязаны.
— Ну так вот. Буду привлекать вас к труду. Ты, Аспанбай, что умеешь делать?
— Я? Я умею строить... могу машину водить, трактор...
— О, так ты, оказывается, специалист, каких мало! К сожалению, из-за холодов стройка немного приостановилась... А ты хорошо водишь машину?
— Хорошо...
— Значит, так. Будешь моим личным шофером. Я уже натерпелся от неряхи и лодыря Болая, у него и новая машина года не выдерживает. С тобой — решено. А ты, Райгуль, что умеешь делать?
— Не знаю...
— Как это — не знаешь?
— Кажется, ничего не умею...
— По-моему, ты после школы работала в библиотеке?
— Да, пока Сандигуль не вернулась из декрета.
— В таком случае будешь моим секретарем.
— Я же не умею печатать на машинке...
— Это ничего! Грамотная, слава богу, за месяц освоишь. Договорились?
— Ваша воля.
На следующее утро Аспанбай и Райгуль вышли на работу.
Дом Абдуллы стоял на краю аула, дальше начинались пески, а контора аулсовета, школа, клуб находились в центре. Если идти пешком, то получалось довольно далеко. Молодожены вышли из дома рано утром и всю дорогу почему-то шагали молча, не глядя друг на друга и опустив головы.
Асылжан доволен своим шофером; тот, подобно волу с кольцом в ноздре, тих и спокоен. Скромен: есть ли, нет — незаметно, словно и не человек он, а одна из частей машины; его можно день и ночь гонять с поручениями — даже не нахмурится. Директор совхоза держит две машины. «Волга» возит его в Ташкент на совещания и праздники, «УАЗ-69» — для хозяйства. Каждую свободную минуту Аспанбай ковыряется в моторах.
Совхоз Кызылжиде — хозяйство животноводческое (если не считать небольшую площадь, засеянную хлопком); директору нет покоя ни зимой, ни летом. Несколько табунов лошадей, стада крупного рогатого скота, отары, которые летом пасутся на просторах Сыра, а зимой укрываются у подножия Кызыла. С каждой отарой забот что с городской фабрикой. Но ведь директор совхоза обязан еще ездить на совещания в район и в область плюс прием руководителей из столицы. Словом, Асылжану и вздохнуть некогда.
Сегодня он поднялся ни свет ни заря, кое-как перекусил и помчался в контору. Надо быстро отдать распоряжения собравшимся там специалистам, а потом ехать в пески, на пастбище Уш-Кудык (Три колодца).
Путь дальний, шофер Аспанбай все время молчит, Асылжану надоело смотреть на однообразные барханы, курящиеся на ветру, и он задумался о чабане Манабае, ради которого и отправился в путь.
Асылжан думал так. Есть люди, похожие на дома. Бывает человек — словно комната с настежь распахнутой дверью; бывает, что комнат много, а откроешь первую дверь, уже все комнаты проглядываются; иногда каждая комната закрыта на замок, а порой встречаются и неприступные крепости. Если удастся подобрать ключ к замку, ты сможешь спокойно расхаживать по дому. Руководителю надо уметь подбирать к людям ключи, иначе дело не сдви-
нетея с мертвой точки. Однако (Асылжан хмурится) Маиабай хоть и покладистый парень, все же может упереться, и тогда с ним ой как трудно!
Дорога в песках тяжелая, шестьдесят километров одолели только за четыре часа.
Когда Асылжан и Аспанбай подъехали к отгонному пастбищу, чабан Манабай, увидев начальника, затрусил навстречу ему на своем пугливом коне.
Возле кошары паслись овцы Манабая, Асылжан поздоровался с чабаном, вошел в кошару, тщательно осмотрел, постоял у заготовленных чабаном скирд сена, проверил, сухой ли корм, достаточно ли его, в хороших ли условиях хранится.
— Да, Манабай, ты не одну — две зимы продержишься!— похвалил он чабана.— Кошара у тебя надежная, стены крепкие, бояться буранов тебе не придется, это бураны тебя бояться должны!
Из дома вышла смуглая молодая женщина. По-моему, ее зовут Марзия, подумал Асылжан, мучительно вспоминая имя жены чабана.
— Здравствуйте, кайнага,—приветливо сказала хозяйка.
— Здравствуйте, келинжан!
— Что так долго стоите на дворе? Входите, отдохните. Попейте с дороги чаю!
Асылжан смотрел на молодуху и думал, что она, не в » пример молчуну Манабаю, бойка, наверное, ключ к душе Манабая надо искать с ее помощью.
Чабанский домик был жарко натоплен, в комнате, где Марзия угощала чаем, было чисто и уютно. Асылжан не торопил события, он не приступал к главному, а начал издалека, с мягкой улыбкой, прощупывая почву:
— Вижу, у вас тепло, дела хорошо идут. Чего еще надо! Полна чаша. Смотрю на все это, и душа радуется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
— Дорогой Али! Дорогой Мирас! Мы с матерью оценили ваше благородство — вы перед людьми назвались братьями Аспанбая. Для всех пусть так и будет. Закрытый казан останется закрытым. Но мы-то знаем, что жених — круглый сирота. Не такого зятя мы хотели. Вы, конечно, скажете, Абдулла мечтал нажиться на калыме! Это неверно. Райгуль наша дочь, она дарована нам богом, у нас и в мыслях не было продавать ее за деньги, хотя, конечно,— тут Абдулла кашлянул в кулак,— уж коли существуют старинные обычаи, следует придерживаться их. Ну да ладно, как говорится, на нет и суда нет! Стало быть, мы с матерью не в восторге от жениха, но хотим Райгуль счастья, и уж если случилось так, что дети встретились и полюбили
друг друга, нам остается лишь благословить их и соединить навсегда... Однако! — Абдулла поднял указательный палец, дескать, внимание! — У нас есть два условия, которые и вы, и дети обязаны будете выполнить. Ведь гласит же пословица: и просьбу раба один раз выполняют. Первое: вы задержитесь здесь и уедете только после свадьбы; второе — и это основное требование — молодые останутся в ауле и будут жить с нами. Мы не можем доверить Аспанбаю— сироте без роду и племени — нашу дочь, которая еще не видела жизни; да Аспанбай и сам еще ребенок. Вы назвались братьями жениха, поступили благородно, опекая сироту, но согласитесь, вы —люди занятые, у вас в Алма- Ате много дел, своя жизнь, свои заботы. Очень скоро вам станет не до чужих детей. Чужая кровь есть чужая кровь. Ведь так? Не обижайтесь на нас, не подумайте, что мы вам не доверяем, однако теперь — это наш груз, и валить его на другого нехорошо. Здесь, в ауле, среди своих, молодые быстро встанут на ноги.
Свадьба в Кызылжиде была богатой и прогремела на весь район. Дело дошло до того, что из Ташкента пригласили артистов Народного театра, и они вместе с участниками самодеятельности совхозного клуба показали свое искусство на специально сооруженном во дворе по случаю свадьбы деревянном настиле.
Распорядителем на свадьбе был молодой директор совхоза Асылжан, он славился по всей округе как остроумный, находчивый тамада, и родители Райгуль гордо посматривали на гостей: заполучить на свадьбу такого человека не каждому по силам. Гости, а их было около четырехсот, по очереди всходили на самодельную эстраду и выкрикивали в микрофон пожелания молодым. Но пожелания пожеланиями, а, как говорится, сухая ложка рот дерет. Райгуль и Аспанбаю без конца тащили подарки: ковры, тончайший хрусталь, даже подводили коней. Одних телевизоров набралось штуки четыре.
Никогда Аспанбаю не приходилось так туго, как на собственной свадьбе, среди этого бешеного веселья. Юноше, привыкшему к .уединению, всю жизнь мыкавшему горе у чужого порога, было тягостно внезапно оказаться в центре внимания; Аспанбаю претили эти проявления семейственности; среди такого множества людей было неуютно и одиноко.
К тому же, откровенно говоря, Аспанбай хоть и любил Райгуль, но к мысли о том, что она станет его женой, привыкнуть не мог. Он не представлял, как будет справляться с ролью главы семьи, не представлял, как будет вести дом. Он любил ее робко, по-детски, не мечтал о скорой близости с ней, даже боялся этого. Просто хотел постоянно видеть ее, быть с ней рядом и, когда они разлучались на несколько часов, начинал беспокоиться, тосковать... Но сделать Райгуль своей собственностью?.. Об этом Аспанбай не помышлял.
Однако события развивались быстро, все покатилось как по рельсам. Райгуль поехала к себе в аул, уговорила родителей дать согласие на свадьбу, Аспанбай попросил Али с Мирасом быть у него сватами, а вот и сама свадьба...
Сегодня его стыдливые, еще не до конца понятые им самим мысли грубо извлечены на свет божий, его сокровенные тайны обнародованы, во всеуслышание объявлено то, о чем Аспанбай еще не признался сам себе. Чужие люди, груженные подарками, стремятся к нему, хлопают его по спине, плечам, поздравляют; Аспанбай стоит, бессмысленно улыбаясь, потея в душном черном костюме и белой теснящей рубашке; придушенный тугим галстуком, он чувствует себя как рыба, выброшенная из воды на берег.
Аспанбай растерянно смотрел по сторонам, жалобно заглядывал людям в глаза, словно ожидая от них указаний, как вести себя дальше. Его чувствительная душа в несвойственной ей обстановке страдала и сопротивлялась.
Когда Аспанбай на несколько минут вдруг оставался наедине с Райгуль, он распрямлялся, пытался говорить и улыбаться, но таких счастливых моментов становилось все меньше и меньше, теперь вокруг молодых постоянно толклись люди. Множество лиц промелькнуло перед Аспанбаем в этот день, множество слов было сказано ему, но, странно, он не слышал, не понимал этих слов, будто находился по другую сторону стеклянной стены.
Молодые приуныли, они едва держались на ногах, Али и Мирас тоже были бледны и недовольны.
В толпе, гудящей вокруг Аспанбая, кроме Райгуль, Ми- раса и Али был еще один человек, близкий ему. Это Сам- бет—младший брат Райгуль. Райгуль много рассказывала о брате своему дада еще в Алма-Ате, и Аспанбай сразу нашел общий язык со стройным симпатичным Самбетом,
он понял, что подружится с ним; с первых слов они перешли на «ты», общение их стало так просто, словно они росли рядом.
Райгуль подтолкнула Аспанбая в бок и прошептала, показывая глазами на тамаду Асылжана: «Смотри-ка, это родной брат негодяя Асылхана, помнишь?» Аспанбаю тамада не понравился еще раньше, ему был неприятен барский вид Асылжана, его покровительственные нотки в голосе, с которыми он обращался даже к старикам, уважаемым людям в совхозе, не нравилась и манера тамады прерывать гостя на полуслове, чтобы вставить какую-нибудь не всегда удачную шутку или вовсе перевести разговор на другой предмет. В этом красовании Асылжана перед людьми Аспанбай почувствовал неуважение к ним.
На свадьбе часто звучали сурнай и другие узбекские народные инструменты. На некоторых казашках была национальная узбекская одежда. Это удивило Аспанбая, но, собственно, удивляться было нечему: аул, где жила Райгуль, граничил с Узбекистаном, и люди различных национальностей в быту многое перенимали друг у друга.
Свадьба закончилась только к утру, но в полдень уважаемые люди аула собрались вновь, на сей раз для того, чтобы проводить возвращавшихся в Алма-Ату сватов.
Подвыпивший Абдулла все уговаривал их остаться, упрашивал, льстил самолюбию, обижался, но Мирас только недовольно хмурил брови, а Али, потеряв терпение, вот-вот готов был взорваться. Его, от греха подальше, поскорее посадили в машину.
Когда уехали Мирас и Али, самочувствие Аспанбая стало похоже на самочувствие собаки, которую бессердечные хозяева бросили на старом зимовье. Аул Кызылжиде, да и весь мир, стал отныне для Аспанбая пустыней, где, кроме Райгуль, у него не было ни одного родного человека. Теперь Райгуль — единственная опора, единственная близкая душа, единственная надежда. От нее зависит сама жизнь Аспанбая.
До вечера ему не удавалось остаться наедине с женой, перекинуться и парой слов, это томило его, родичи, съехавшиеся на свадьбу из разных аулов, все никак не могли отбыть. Наконец дом мало-помалу утих, и молодые остались одни. Вместо того чтобы поцеловать жену, Аспанбай положил голову ей на плечо и тяжело вздохнул, словно на грудь его давила каменная плита.
— Что с тобой, миленький? — встревожилась Райгуль,
— Боюсь я...—сказал Аспанбай и тут же пожалел, что у него вырвались эти «немужские» слова.
Райгуль удивилась:
— Чего боишься?
— Не знаю... Когда Мирас и Али-ага уехали, мне стало почему-то беспокойно.
— Это с непривычки... Чужой аул, чужие люди... Пройдет время, познакомишься, подружишься, не тревожься.
Аспанбай никогда не говорил с Райгуль о любви, он и стеснялся, и считал, что эти слова теряют свою волшебную силу, когда их произносят. Райгуль тоже не стремилась откровенно выказывать свои чувства, как-то само собой получилось, что она перешла на постоянный шутливый тон.
— Что, мой милый, загрустил, загрустил мой милый...— пропела она, нежно глядя на мужа.
Аспанбай широко улыбнулся, покраснел, неловко обнял Райгуль и сказал:
— Может, и правда привыкну. Ведь к Самбету-то привык. Хороший он...
— Хороший-то хороший, но ведь не лучше меня? —- рассмеялась Райгуль.
Аспанбай сделал вид, что задумался:
— Да как тебе сказать...
— Ты еще думаешь! — Райгуль изобразила крайнее возмущение и хлопнула Аспанбая по спине.
— Лучше тебя и на свете нет!
— Смотри, всегда говори так, не то получишь!
Молодые и Самбет поселились в большом доме; родители отдали его детям, а сами перебрались в пристройку здесь же, во дворе: для детей дом подняли, пусть живут в свое удовольствие, говорили они соседям.
Чрезмерная чувствительность обычно вредила Аспанбаю при общении с людьми, но бывали случаи, когда она приносила и пользу. Однажды во время завтрака Аймыгуль случайно встретилась с зятем глазами, и он по глазам тещи прочел ее мысли. «Бедный мальчик,—говорил ее взгляд,—не твоя вина, что ты рос сиротой, теперь мы будем тебе родными». Ему сразу стало уютно. Хотя теща не промолвила ни слова в то утро, их отношения с Аспанбаем почему-то вдруг стали теплыми, сердечными. Сдержанная,
ласковая, она называла Аспанбая «сынок», а когда была в хорошем настроении, баловала прозвищем «дада моей Райгуль».
Зато душа тестя была для него за семью замками. Немногословный, гордый, тесть не нисходил до разговоров с зятем-примаком. Внешне Абдулла не нравился Аспанбаю; сутулый, с рыхлой, дряблой фигурой и отекшим, словно с похмелья, лицом, он не вызывал симпатии и своими тусклыми, как у овцы, глазами. Правда, порою, обращенные к Аспанбаю, они загорались недобрым огнем. Тогда-то Аспанбай и прочел в них то, что заставило взглянуть трезво на свое положение в доме Абдуллы. Время от времени Абдулла, прихватив с собой Самбета, садился в «Москвич» и уезжал в неизвестном направлении. Ни Райгуль, ни ее мать не знали, куда он отправлялся.
Аспанбай не понимал, чем не угодил Абдулле, он тревожился и сгибался в его присутствии, потому что угадывал враждебность в доброжелательном тоне тестя. От Райгуль Аспанбай узнал, что ее отец долгие годы работал директором совхоза, но потом его место занял Асылжан. Абдулла стал заведующим отделением. К месту и не к месту заботясь о добром имени своего рода, он поучал, выговаривал, наставлял.
Аспанбай, слушая его, хорошо усвоил, какое поведение приличествует члену семьи, куда он попал.
— Пусть другие хоть по-собачьи лают, а дети Абдуллы должны думать о приличии,— любил повторять тесть.
Обостренная интуиция Аспанбая сослужила ему и плохую службу. Присмотревшись хорошенько к тестю, он прочел в его глазах такую мысль: да, печально, но что же поделаешь, если господь соединил мою дочь с безродным, а меня заставил жить с ним рядом?
Наивный Аспанбай прозрел и содрогнулся. Сначала он хотел схватить свою Райгуль и укатить с нею в Алма-Ату, к «дядюшке Али», но мечта эта, завихрившись как пыль, пылью и улеглась. Я не вправе распоряжаться судьбой Райгуль, сказал себе Аспанбай. Она не сможет покинуть родителей, хватит того, что они вообще разрешили нам пожениться.
Через месяц после свадьбы молодоженов пригласил к себе директор совхоза Асылжан. Еще на свадьбе он не понравился Аспанбаю своей бесцеремонностью, да и очень уж походил на своего младшего брата Асылхана (или тог на него?!), поэтому Аспанбай шел к директору с неохотой, но тот встретил молодых приветливо, и Аспанбай подумал, что напрасно он так настороженно относился к Асылжану, ничего в нем плохого нет.
Первый раз в жизни вошел Аспанбай в такой кабинет, впервые разговаривал с начальником. Похож на директора моей школы, с уважением заключил он. Краснощекий Асылжан встретил Аспанбая широкой улыбкой, показав ряд сверкающих зубов.
— Ну, молодая семья, как жизнь?
— Нормально.
— Как настроение?
— Нормальное.
— А какие планы на будущее?
— В каком смысле? — спросила Райгуль.
— Ну... Вы члены ВЛКСМ?
— Да.
— Оба?
— Да.
— Так я и думал. А разве не обязаны комсомольцы трудиться на благо общества?
— Обязаны.
— Ну так вот. Буду привлекать вас к труду. Ты, Аспанбай, что умеешь делать?
— Я? Я умею строить... могу машину водить, трактор...
— О, так ты, оказывается, специалист, каких мало! К сожалению, из-за холодов стройка немного приостановилась... А ты хорошо водишь машину?
— Хорошо...
— Значит, так. Будешь моим личным шофером. Я уже натерпелся от неряхи и лодыря Болая, у него и новая машина года не выдерживает. С тобой — решено. А ты, Райгуль, что умеешь делать?
— Не знаю...
— Как это — не знаешь?
— Кажется, ничего не умею...
— По-моему, ты после школы работала в библиотеке?
— Да, пока Сандигуль не вернулась из декрета.
— В таком случае будешь моим секретарем.
— Я же не умею печатать на машинке...
— Это ничего! Грамотная, слава богу, за месяц освоишь. Договорились?
— Ваша воля.
На следующее утро Аспанбай и Райгуль вышли на работу.
Дом Абдуллы стоял на краю аула, дальше начинались пески, а контора аулсовета, школа, клуб находились в центре. Если идти пешком, то получалось довольно далеко. Молодожены вышли из дома рано утром и всю дорогу почему-то шагали молча, не глядя друг на друга и опустив головы.
Асылжан доволен своим шофером; тот, подобно волу с кольцом в ноздре, тих и спокоен. Скромен: есть ли, нет — незаметно, словно и не человек он, а одна из частей машины; его можно день и ночь гонять с поручениями — даже не нахмурится. Директор совхоза держит две машины. «Волга» возит его в Ташкент на совещания и праздники, «УАЗ-69» — для хозяйства. Каждую свободную минуту Аспанбай ковыряется в моторах.
Совхоз Кызылжиде — хозяйство животноводческое (если не считать небольшую площадь, засеянную хлопком); директору нет покоя ни зимой, ни летом. Несколько табунов лошадей, стада крупного рогатого скота, отары, которые летом пасутся на просторах Сыра, а зимой укрываются у подножия Кызыла. С каждой отарой забот что с городской фабрикой. Но ведь директор совхоза обязан еще ездить на совещания в район и в область плюс прием руководителей из столицы. Словом, Асылжану и вздохнуть некогда.
Сегодня он поднялся ни свет ни заря, кое-как перекусил и помчался в контору. Надо быстро отдать распоряжения собравшимся там специалистам, а потом ехать в пески, на пастбище Уш-Кудык (Три колодца).
Путь дальний, шофер Аспанбай все время молчит, Асылжану надоело смотреть на однообразные барханы, курящиеся на ветру, и он задумался о чабане Манабае, ради которого и отправился в путь.
Асылжан думал так. Есть люди, похожие на дома. Бывает человек — словно комната с настежь распахнутой дверью; бывает, что комнат много, а откроешь первую дверь, уже все комнаты проглядываются; иногда каждая комната закрыта на замок, а порой встречаются и неприступные крепости. Если удастся подобрать ключ к замку, ты сможешь спокойно расхаживать по дому. Руководителю надо уметь подбирать к людям ключи, иначе дело не сдви-
нетея с мертвой точки. Однако (Асылжан хмурится) Маиабай хоть и покладистый парень, все же может упереться, и тогда с ним ой как трудно!
Дорога в песках тяжелая, шестьдесят километров одолели только за четыре часа.
Когда Асылжан и Аспанбай подъехали к отгонному пастбищу, чабан Манабай, увидев начальника, затрусил навстречу ему на своем пугливом коне.
Возле кошары паслись овцы Манабая, Асылжан поздоровался с чабаном, вошел в кошару, тщательно осмотрел, постоял у заготовленных чабаном скирд сена, проверил, сухой ли корм, достаточно ли его, в хороших ли условиях хранится.
— Да, Манабай, ты не одну — две зимы продержишься!— похвалил он чабана.— Кошара у тебя надежная, стены крепкие, бояться буранов тебе не придется, это бураны тебя бояться должны!
Из дома вышла смуглая молодая женщина. По-моему, ее зовут Марзия, подумал Асылжан, мучительно вспоминая имя жены чабана.
— Здравствуйте, кайнага,—приветливо сказала хозяйка.
— Здравствуйте, келинжан!
— Что так долго стоите на дворе? Входите, отдохните. Попейте с дороги чаю!
Асылжан смотрел на молодуху и думал, что она, не в » пример молчуну Манабаю, бойка, наверное, ключ к душе Манабая надо искать с ее помощью.
Чабанский домик был жарко натоплен, в комнате, где Марзия угощала чаем, было чисто и уютно. Асылжан не торопил события, он не приступал к главному, а начал издалека, с мягкой улыбкой, прощупывая почву:
— Вижу, у вас тепло, дела хорошо идут. Чего еще надо! Полна чаша. Смотрю на все это, и душа радуется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55