Норманны что-то выкрикивали на своем гортанном языке. Двое из них показывали Джеральду какой-то блестящий сверток, но это был не сверток, а женщина, беспомощно висевшая между ними, женщина с каштановыми волосами.
– Гилза! – выкрикнул Джеральд, узнав дочь. Что она там делает? Ей нужно быть дома с мужем.
Гилза подняла голову.
– Папа! – закричала она. – Папа-а-а-а-а! – Ее крик пронзил его сердце.
Джеральд хлестнул гнедого, но тот лишь заржал и попятился, отказываясь идти в темную воду. Сильный удар мечом по крупу лишь испугал коня, он заметался, колотя по воде копытами. Менее опытный всадник вылетел бы из седла, но Джеральд удержался и заставил коня подчиниться.
– Милорд! Милорд! – Люди Джеральда собрались вокруг него, схватили коня под уздцы и потащили на берег.
– Бесполезно, милорд, – сказал Джеральду его помощник Грифо. – Мы больше ничего не можем сделать.
Красные паруса викингов ветер уже не трепал, но, наполнив их, уносил корабль далеко от берега. Преследовать их было невозможно, вокруг ни одной лодки, даже если бы Джеральд и его люди умели управлять ею. Б землях франков корабельное искусство забыли давным-давно.
Молча Джеральд позволил Грифо вывести коня на берег. Крик Гилзы все еще звенел у него у ушах. Папа-а-а-а-а! Он потерял ее, потерял навсегда. Случаи похищения девушек норманнами бывали часты в государстве франков, но Джеральд никогда не представлял себе, что…
Джоанна! Мысль поразила его как стрела и застучала в висках. Они и ее забрали! Джеральд снова заметался в поисках решения, но ни к чему не пришел. Варвары похитили Джоанну и Гилзу, обрекли на чудовищные мученья, и ничего, совершенно ничего нельзя сделать, чтобы спасти их.
Взгляд его упал на одного из убитых норманнов. Джеральд спрыгнул с коня, выхватил из руки убитого длинный топор и стал в отчаянии рубить бездыханное тело так, что оно подпрыгивало с каждым ударом. Джеральд не мог остановиться, снова и снова поднимая топор, заливаясь кровью врага.
Двое его людей попытались усмирить Джеральда, но Грифо остановил их.
– Нет, – сказал он печально, – не мешайте ему.
Через несколько минут Джеральд выронил топор и упал на колени, закрыв лицо руками. От теплой крови пальцы склеились, к горлу подступил ком, и он разрыдался.
Глава 13
КОЛМАР
24 нюня 833 года ПОЛЕ ЛЖИ
Настасий откинул полог в шатер Папы и осторожно вошел.
Папа Григорий IV все еще молился. Он стоял на коленях на шелковых подушках, лежащих перед изумительной красоты изваянием Христа из слоновой кости. После опасного перехода по разбитым дорогам и мостам через высокие Альпы на этом сокровище не появилось ни единой царапины, и теперь, в чужой франкской земле в грубом шатре, оно сияло так же, как в уютной часовне Григория в Латеранском соборе в Риме.
– Deus illuminatio mеа, Deus optimus et maximus, – истово молился Григорий.
Молча глядя на него с порога шатра, Анастасий думал: был ли я когда-либо так же чист в своей вере? Возможно, только в самом раннем детстве, Но детская наивная вера умерла в тот день, когда дядю Теодора жестоко убили на его глазах в Латеранском дворце. «Смотри, – сказал ему отец тогда. – И учись».
И Анастасий смотрел и учился скрывать свои истинные чувства, прикрываясь хорошими манерами, учился манипулировать и обманывать, даже предавать. Анастасий был уже хранителем гардероба, самым молодым из тех, кто когда-либо занимал столь высокое положение.
Его отец Дрсений очень гордился сыном. Анастасий стремился, чтобы отец гордился им еще больше.
– Господи Иисусе, дай мне мудрости на сей день, – продолжал Григорий. – Укажи мне, как избежать этой неправедной войны и помирить мятежных сыновей с их отцом императором.
Возможно ли, что он до сих пор не догадывается, как не повезет ему сегодня? Анастасию не верилось в это. Папа безнадежно наивен. Девятнадцатилетний Анастасий был почти вдвое моложе Григория, но знал об этом мире гораздо больше.
«Он не должен быть Папой». Эта мысль посетила Анастасия уже не в первый раз. Конечно, Григорий человек набожный, но нельзя переоценивать благочестивость. Характер его больше подходит для жизни в монастыре, чем для папского Двора, чья тонкая политика была за пределами понимания Григория. О чем только думал король Людовик, когда пригласил Григория проделать столь долгий путь из Рима в землю франков и стать посредником?
Анастасий громко кашлянул, чтобы привлечь внимание Григория, но тот, поглощенный молитвой, смотрел на изваяние Христа.
– Пора, ваше святейшество. – Анастасий, не колеблясь, прервал молитву Папы, потому что, она длилась уже более часа, его уже ожидал король.
Вздрогнув, Григорий обернулся. Увидев Анастасия, он кивнул, перекрестился и встал, поправив широкое пурпурное облачение, надетое поверх папского далматика.
– Вижу, облик Христа укрепил вас, ваше святейшество. – Анастасий помог Григорию надеть мантию. – Я тоже почувствовал его силу.
– Да, он грандиозен, не так ли?
– Конечно. Безусловно, он совершенен. Помните фразу из Первого Послания Коринфянам: «И глава Христа есть Бог». Превосходно сказано о том, что Христос соединяет в Себе два начала, божественное и человеческое.
Григорий одобрительно улыбнулся.
– Ты замечательный хранитель гардероба, твоя красноречивая речь полна вдохновения.
Анастасий был польщен. Подобная похвала Папы означает новое повышение, возможно, до казначея. Да, он молод, верно, но такие высокие мечты вполне соответствуют его амбициям, На самом деле все это лишь этапы на пути к единственной цели Анастасия: он стремился стать Папой Римским.
– Вы переоцениваете меня, сир. – Тон Анастасия должен был выражать скромность. – Вашей похвалы заслуживает безупречность скульптуры, а не мои недостойные слова.
Григорий улыбнулся.
– Сказано с искренней любовью. – Он ласково похлопал Анастасия по плечу и серьезно добавил: – Сегодня, Анастасий, нам предстоит сделать богоугодное дело.
Анастасий всмотрелся в лицо папы. Он ни о чем не подозревает. Боже! Очевидно, Григорий верил, что способен восстановить мир между королем и его сыновьями, и не догадывался о тайных приготовлениях, которые Анастасий старательно и тихо провел, следуя подробным инструкциям отца.
– Завтра на рассвете эта многострадальная земля обретет мир, – сказал Григорий.
«Вполне соответствует истине, – подумал Анастасий. – Хотя мир будет не совсем тот, каким ты его представляешь».
Если все пройдет, как запланировано, утром король проснется и узнает, что его войско исчезло, а он остался беззащитным перед армиями своих сыновей. Обо всем успели договориться и за все заплатили. Что бы ни сказал и ни сделал сегодня Григорий, ничего не изменится.
Папа должен выступить в качестве посредника. Переговоры с Григорием в этот решительный момент отвлекут внимание короля.
Пожалуй, разумно немного приободрить Григория.
– Сегодня вы совершаете великое дело, ваше святейшество, – сказал Анастасий, – Господь будет взирать на вас с улыбкой.
Григорий кивнул.
– Знаю, Анастасий. В этот момент гораздо больше, чем когда-либо.
– Вас назовут Григорием Миротворцем. Григорием Великим!
– Нет, Анастасий, – возразил Григорий, – если я преуспею сегодня, это будет заслуга Бога, а не моя. Ныне решается будущее империи, от которой зависит безопасность Рима. Если мы победим, это будет только Его заслуга.
Самоотверженная вера Григория восхитила Анастасия. Такую веру он считал чудом природы, подобным шестому пальцу на руке. Григорий истинно праведный человек, решил Анастасий. Но при таких талантах, у него есть все основания быть праведным.
– Проводи меня в шатер короля, – попросил Григорий. – Хочу, чтобы ты находился рядом, когда я буду разговаривать с ним.
«Все идет гладко, – подумал Анастасий. – Когда это закончится, останется только вернуться в Рим и ждать». Как только Лотар будет коронован, сменив отца, он наградит Анастасия за то, что он сделал.
Григорий подошел к двери шатра.
– Ну что ж, приступим к тому, что должны сделать.
Они вышли на открытое место, где теснились палатки королевской армии. Едва верилось, что наутро от этой красочной суеты не останется и следа. Анастасий попытался представить себе выражение лица Людовика, когда он выйдет из шатра и увидит перед собой пустое поле.
Миновав королевскую охрану, они приблизились к шатру. Григорий остановился и еще раз прочитал молитву.
Анастасий нетерпеливо ждал, пока полные, женственные губы Григория беззвучно произносили слова пятого псалма: «…intende voci clamoris mei, rex meus et Deus meus…»
Благочестивый дурак. В этот момент презрение Анастасия к Папе настолько усилилось, что он опасался, как бы голос не выдал его.
– Не пора ли нам войти, сир?
Григорий поднял голову.
– Да, Анастасий, я готов.
Глава 14
ФУЛЬДА
В предрассветном сумраке братья из монастыря в Фульде медленно спускались цепочкой по темным ступеням во внутренний дворик храма. Их серые рясы почти сливались с ночной темнотой. Б полной тишине раздавалось лишь едва слышное шлепанье сандалий из грубой кожи. До пробуждения жаворонков оставалось еще несколько часов. Братья поднялись на клирос и разошлись по своим местам перед началом ночной службы.
Брат Иоанн Англиканец преклонил колени вместе со всеми. Он ерзал на земляном полу, подыскивая удобное Положение.
– Domine labia mea aperies… – начали они первый псалом, потом перешли ко второму, следуя порядку, установленному Святым Бенедиктом во времена его благословенного правления.
Иоанну Англиканцу очень нравились эти ранние службы. Неизменность церемонии освобождала ум для размышлений, пока губы шептали знакомые слова. Некоторые из братьев уже начали клевать носом, но Иоанну Англиканцу спать совсем не хотелось. Все его чувства и мысли были открыты этому сокровенному миру, озаренному огнем свечей и окруженному крепкими стенами монастыря.
Чувство принадлежности, единства было особенно сильно в эти ночные часы. Резкие очертания дня, так явно открывающие индивидуальные особенности братьев, их симпатии и антипатии, привязанности и вражду, растворялись в молчаливых сумерках и монотонности глуховатого хора голосов посреди ночной тишины.
Те Deum laudamus… Иоанн Англиканец пропел Аллилуйя вместе с другими монахами, склонившими головы в капюшонах.
Но Иоанн Англиканец был иным. Он не принадлежал к этому новому и особенному братству. И дело было не в его умственных способностях или характере. Не причуда судьбы и не прихоть жестокого, безразличного Бога противопоставили Иоанна Англиканца остальным. Он не принадлежал к братству монастыря в Фульде, потому что был женщиной, рожденной в Ингельхайме под именем Джоанна.
С тех пор как Джоанна постучала в ворота аббатства, выдав себя за своего брата Джона, прошло четыре года. Прозвище «Англиканец» она получила как дочь (сын) англичанина, и даже среди этих умнейших людей проявила себя как выдающаяся личность.
Те свойства ума, которые вызывали всеобщие насмешки и презрение, когда Джоанна жила под женским именем, здесь ценились очень высоко. Ее ум, знание Священного Писания и сообразительность в ученых спорах восхищали братство. Она могла без чьего-либо позволения развивать свои способности в полной мере. Среди новичков Джоанна сразу продвинулась, что открыло ей доступ в обновленную библиотеку Фульды – огромное хранилище более трехсот пятидесяти рукописных книг, включая выдающиеся собрания таких классических авторов, как Светоний, Тацит, Вергилий, Плиний, Марцелин и других. Ей доставляло истинное наслаждение находиться среди аккуратных свитков. Казалось, здесь собрана вся мудрость мира, и все было ей доступно.
Однажды, застав Джоанну зачтением трактата Святого Хризостома, настоятель Джозеф очень удивился, что она знает греческий. Такими знаниями не обладал ни один из братьев в монастыре. Об этом доложили аббату Рабану, и тот немедленно засадил ее за перевод превосходного собрания греческих трактатов по медицине, куда входили пять из семи книг Гиппократа, полный тетрабиблос Аэция, а также фрагменты работ Орибасия и Александра Тралльского. Брата Бенжамина, монастырского лекаря, так восхитила работа Джоанны, что он сделал ее своей ученицей. Он научил Джоанну выращивать целебные травы в монастырском саду и открыл тайны их применения при различных недугах: сладкий укроп при запорах, горчица при кашле, кервель при геморрое, ивовая кора и полынь при лихорадках. В саду Бенжамина были средства от любого недуга. Джоанна помогала ему составлять различные припарки, слабительные, микстуры, и настойки, которыми пользовались в монастырях в те времена. Ей приходилось помогать ему ухаживать за больными в монастырском лазарете. Работа очень нравилась Джоанне, особенно потому, что давала пищу ее пытливому аналитическому уму.
Помимо занятий и работы с братом Бенжамином и в промежутках между семью дневными молитвами, на которые созывал монахов звон колокола, каждая минута ее жизни была заполнена интересным занятием. В мужской жизни Джоанны, в отличие от прежней, была свобода. И ей это чрезвычайно нравилось.
– Возможно, не стоит говорить тебе этого, чтобы ты не зазналась, – сказал ей привратник Хатто накануне, весело улыбаясь своей шутке, – но вчера я слышал, как наш отец Джозеф сказал, что ты самый умный из всех братьев и однажды прославишь всех нас.
В памяти Джоанны возникли слова старой прорицательницы на ярмарке в Сэн-Дэни: «Тебе суждено стать великой, ты превзойдешь свои мечты». Не это ли имела она в виду? Старуха назвала ее «Дитя эльфов» и добавила: «Ты та, кем тебе не быть, но та, кем станешь ты, не та, кто ты есть».
«Определенно, она была права», – грустно подумала Джоанна, погладив себя по тонзуре, выбритой у нее на макушке и почти незаметной в густых кудрявых белокурых волосах. Единственной гордостью Джоанны были унаследованные от матери волосы. Тем не менее она радовалась, что ее побрили. Монашеская тонзура и шрам на щеке, оставленный мечом норманна, только усиливали ее сходство с мужчиной.
Впервые появившись в Фульде, она испытывала постоянный страх, что какое-то непредвиденное обстоятельство монастырской жизни вдруг разоблачит ее. Джоанна старательно имитировала поведение мужчин, но боялась выдать себя в мелочах, хотя никто ничего не заподозрил.
К счастью, порядок жизни в Бенедиктинском монастыре всеми способами оберегал скромность его каждого члена, как аббата, так и послушников. Длинные просторные рясы бенедиктинцев полностью скрывали ее женские формы.
Но на всякий случай Джоанна все же перетягивали грудь плотными холщевыми лоскутами. Закон Святого Бенедикта требовал, чтобы братья спали в рясах. Им позволялось оставлять открытыми только руки и ноги даже в самые жаркие летние ночи. Мыться в ванных было запрещено всем, кроме тяжело больных. Даже монастырские уборные были устроены так, что целомудрие монахов не могло пострадать никоим образом, благодаря перегородкам между холодными каменными стульчаками.
По дороге из Дорштадта в Фульду Джоанна научилась скрывать свои месячные с помощью толстой прокладки из хорошо впитывающих кровь листьев, которые она потом закапывала. В монастыре же Джоанна выбрасывала эти листья в глубокие темные дыры уборной, где они смешивались с экскрементами.
В Фульде все приняли ее за мальчика. Это была большая удача, поскольку разоблачение, означало бы неминуемую гибель.
Именно эти опасения заставляли Джоанну поначалу отказаться от попыток разыскать Джеральда. Она не смела довериться никому, чтобы передать ему весточку, и покинуть монастырь тоже не могла, поскольку была новичком и за ней следили круглосуточно.
Часами лежала Джоанна без сна на узкой койке в общей спальне, мучаясь сомнениями. Даже если бы она передала Джеральду весть о себе, захочет ли он увидеться с ней? Тогда, на берегу ручья, она страстно желала, чтобы он любил ее, при воспоминании об этом румянец заливал ее лицо, но он не посмел. Потом, на пути домой, Джеральд держался отчужденно и холодно, словно сердился. Тогда он воспользовался первой же возможностью и исчез.
«Не стоит воспринимать его слишком серьезно, – сказала ей Ричилд. – Ты лишь новая бусинка в длинном ожерелье любовных побед Джеральда». Тогда Джоанна отказывалась поверить в это, но, возможно, Ричилд сказала ей правду.
Глупо рисковать всем, даже жизнью, ради того, чтобы встретиться с мужчиной, которому она безразлична. Возможно, он никогда не питал к ней никаких чувств. Но все же…
Уже через три месяца жизни в Фульде произошло то, благодаря чему Джоанна приняла окончательное решение. Проходя в монастырь через амбарный двор в толпе новичков, она обратила внимание на оживленную сцену у ворот. В них въехала кавалькада всадников и элегантная женщина в богатом золотистом шелковом платье, грациозно сидевшая в седле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
– Гилза! – выкрикнул Джеральд, узнав дочь. Что она там делает? Ей нужно быть дома с мужем.
Гилза подняла голову.
– Папа! – закричала она. – Папа-а-а-а-а! – Ее крик пронзил его сердце.
Джеральд хлестнул гнедого, но тот лишь заржал и попятился, отказываясь идти в темную воду. Сильный удар мечом по крупу лишь испугал коня, он заметался, колотя по воде копытами. Менее опытный всадник вылетел бы из седла, но Джеральд удержался и заставил коня подчиниться.
– Милорд! Милорд! – Люди Джеральда собрались вокруг него, схватили коня под уздцы и потащили на берег.
– Бесполезно, милорд, – сказал Джеральду его помощник Грифо. – Мы больше ничего не можем сделать.
Красные паруса викингов ветер уже не трепал, но, наполнив их, уносил корабль далеко от берега. Преследовать их было невозможно, вокруг ни одной лодки, даже если бы Джеральд и его люди умели управлять ею. Б землях франков корабельное искусство забыли давным-давно.
Молча Джеральд позволил Грифо вывести коня на берег. Крик Гилзы все еще звенел у него у ушах. Папа-а-а-а-а! Он потерял ее, потерял навсегда. Случаи похищения девушек норманнами бывали часты в государстве франков, но Джеральд никогда не представлял себе, что…
Джоанна! Мысль поразила его как стрела и застучала в висках. Они и ее забрали! Джеральд снова заметался в поисках решения, но ни к чему не пришел. Варвары похитили Джоанну и Гилзу, обрекли на чудовищные мученья, и ничего, совершенно ничего нельзя сделать, чтобы спасти их.
Взгляд его упал на одного из убитых норманнов. Джеральд спрыгнул с коня, выхватил из руки убитого длинный топор и стал в отчаянии рубить бездыханное тело так, что оно подпрыгивало с каждым ударом. Джеральд не мог остановиться, снова и снова поднимая топор, заливаясь кровью врага.
Двое его людей попытались усмирить Джеральда, но Грифо остановил их.
– Нет, – сказал он печально, – не мешайте ему.
Через несколько минут Джеральд выронил топор и упал на колени, закрыв лицо руками. От теплой крови пальцы склеились, к горлу подступил ком, и он разрыдался.
Глава 13
КОЛМАР
24 нюня 833 года ПОЛЕ ЛЖИ
Настасий откинул полог в шатер Папы и осторожно вошел.
Папа Григорий IV все еще молился. Он стоял на коленях на шелковых подушках, лежащих перед изумительной красоты изваянием Христа из слоновой кости. После опасного перехода по разбитым дорогам и мостам через высокие Альпы на этом сокровище не появилось ни единой царапины, и теперь, в чужой франкской земле в грубом шатре, оно сияло так же, как в уютной часовне Григория в Латеранском соборе в Риме.
– Deus illuminatio mеа, Deus optimus et maximus, – истово молился Григорий.
Молча глядя на него с порога шатра, Анастасий думал: был ли я когда-либо так же чист в своей вере? Возможно, только в самом раннем детстве, Но детская наивная вера умерла в тот день, когда дядю Теодора жестоко убили на его глазах в Латеранском дворце. «Смотри, – сказал ему отец тогда. – И учись».
И Анастасий смотрел и учился скрывать свои истинные чувства, прикрываясь хорошими манерами, учился манипулировать и обманывать, даже предавать. Анастасий был уже хранителем гардероба, самым молодым из тех, кто когда-либо занимал столь высокое положение.
Его отец Дрсений очень гордился сыном. Анастасий стремился, чтобы отец гордился им еще больше.
– Господи Иисусе, дай мне мудрости на сей день, – продолжал Григорий. – Укажи мне, как избежать этой неправедной войны и помирить мятежных сыновей с их отцом императором.
Возможно ли, что он до сих пор не догадывается, как не повезет ему сегодня? Анастасию не верилось в это. Папа безнадежно наивен. Девятнадцатилетний Анастасий был почти вдвое моложе Григория, но знал об этом мире гораздо больше.
«Он не должен быть Папой». Эта мысль посетила Анастасия уже не в первый раз. Конечно, Григорий человек набожный, но нельзя переоценивать благочестивость. Характер его больше подходит для жизни в монастыре, чем для папского Двора, чья тонкая политика была за пределами понимания Григория. О чем только думал король Людовик, когда пригласил Григория проделать столь долгий путь из Рима в землю франков и стать посредником?
Анастасий громко кашлянул, чтобы привлечь внимание Григория, но тот, поглощенный молитвой, смотрел на изваяние Христа.
– Пора, ваше святейшество. – Анастасий, не колеблясь, прервал молитву Папы, потому что, она длилась уже более часа, его уже ожидал король.
Вздрогнув, Григорий обернулся. Увидев Анастасия, он кивнул, перекрестился и встал, поправив широкое пурпурное облачение, надетое поверх папского далматика.
– Вижу, облик Христа укрепил вас, ваше святейшество. – Анастасий помог Григорию надеть мантию. – Я тоже почувствовал его силу.
– Да, он грандиозен, не так ли?
– Конечно. Безусловно, он совершенен. Помните фразу из Первого Послания Коринфянам: «И глава Христа есть Бог». Превосходно сказано о том, что Христос соединяет в Себе два начала, божественное и человеческое.
Григорий одобрительно улыбнулся.
– Ты замечательный хранитель гардероба, твоя красноречивая речь полна вдохновения.
Анастасий был польщен. Подобная похвала Папы означает новое повышение, возможно, до казначея. Да, он молод, верно, но такие высокие мечты вполне соответствуют его амбициям, На самом деле все это лишь этапы на пути к единственной цели Анастасия: он стремился стать Папой Римским.
– Вы переоцениваете меня, сир. – Тон Анастасия должен был выражать скромность. – Вашей похвалы заслуживает безупречность скульптуры, а не мои недостойные слова.
Григорий улыбнулся.
– Сказано с искренней любовью. – Он ласково похлопал Анастасия по плечу и серьезно добавил: – Сегодня, Анастасий, нам предстоит сделать богоугодное дело.
Анастасий всмотрелся в лицо папы. Он ни о чем не подозревает. Боже! Очевидно, Григорий верил, что способен восстановить мир между королем и его сыновьями, и не догадывался о тайных приготовлениях, которые Анастасий старательно и тихо провел, следуя подробным инструкциям отца.
– Завтра на рассвете эта многострадальная земля обретет мир, – сказал Григорий.
«Вполне соответствует истине, – подумал Анастасий. – Хотя мир будет не совсем тот, каким ты его представляешь».
Если все пройдет, как запланировано, утром король проснется и узнает, что его войско исчезло, а он остался беззащитным перед армиями своих сыновей. Обо всем успели договориться и за все заплатили. Что бы ни сказал и ни сделал сегодня Григорий, ничего не изменится.
Папа должен выступить в качестве посредника. Переговоры с Григорием в этот решительный момент отвлекут внимание короля.
Пожалуй, разумно немного приободрить Григория.
– Сегодня вы совершаете великое дело, ваше святейшество, – сказал Анастасий, – Господь будет взирать на вас с улыбкой.
Григорий кивнул.
– Знаю, Анастасий. В этот момент гораздо больше, чем когда-либо.
– Вас назовут Григорием Миротворцем. Григорием Великим!
– Нет, Анастасий, – возразил Григорий, – если я преуспею сегодня, это будет заслуга Бога, а не моя. Ныне решается будущее империи, от которой зависит безопасность Рима. Если мы победим, это будет только Его заслуга.
Самоотверженная вера Григория восхитила Анастасия. Такую веру он считал чудом природы, подобным шестому пальцу на руке. Григорий истинно праведный человек, решил Анастасий. Но при таких талантах, у него есть все основания быть праведным.
– Проводи меня в шатер короля, – попросил Григорий. – Хочу, чтобы ты находился рядом, когда я буду разговаривать с ним.
«Все идет гладко, – подумал Анастасий. – Когда это закончится, останется только вернуться в Рим и ждать». Как только Лотар будет коронован, сменив отца, он наградит Анастасия за то, что он сделал.
Григорий подошел к двери шатра.
– Ну что ж, приступим к тому, что должны сделать.
Они вышли на открытое место, где теснились палатки королевской армии. Едва верилось, что наутро от этой красочной суеты не останется и следа. Анастасий попытался представить себе выражение лица Людовика, когда он выйдет из шатра и увидит перед собой пустое поле.
Миновав королевскую охрану, они приблизились к шатру. Григорий остановился и еще раз прочитал молитву.
Анастасий нетерпеливо ждал, пока полные, женственные губы Григория беззвучно произносили слова пятого псалма: «…intende voci clamoris mei, rex meus et Deus meus…»
Благочестивый дурак. В этот момент презрение Анастасия к Папе настолько усилилось, что он опасался, как бы голос не выдал его.
– Не пора ли нам войти, сир?
Григорий поднял голову.
– Да, Анастасий, я готов.
Глава 14
ФУЛЬДА
В предрассветном сумраке братья из монастыря в Фульде медленно спускались цепочкой по темным ступеням во внутренний дворик храма. Их серые рясы почти сливались с ночной темнотой. Б полной тишине раздавалось лишь едва слышное шлепанье сандалий из грубой кожи. До пробуждения жаворонков оставалось еще несколько часов. Братья поднялись на клирос и разошлись по своим местам перед началом ночной службы.
Брат Иоанн Англиканец преклонил колени вместе со всеми. Он ерзал на земляном полу, подыскивая удобное Положение.
– Domine labia mea aperies… – начали они первый псалом, потом перешли ко второму, следуя порядку, установленному Святым Бенедиктом во времена его благословенного правления.
Иоанну Англиканцу очень нравились эти ранние службы. Неизменность церемонии освобождала ум для размышлений, пока губы шептали знакомые слова. Некоторые из братьев уже начали клевать носом, но Иоанну Англиканцу спать совсем не хотелось. Все его чувства и мысли были открыты этому сокровенному миру, озаренному огнем свечей и окруженному крепкими стенами монастыря.
Чувство принадлежности, единства было особенно сильно в эти ночные часы. Резкие очертания дня, так явно открывающие индивидуальные особенности братьев, их симпатии и антипатии, привязанности и вражду, растворялись в молчаливых сумерках и монотонности глуховатого хора голосов посреди ночной тишины.
Те Deum laudamus… Иоанн Англиканец пропел Аллилуйя вместе с другими монахами, склонившими головы в капюшонах.
Но Иоанн Англиканец был иным. Он не принадлежал к этому новому и особенному братству. И дело было не в его умственных способностях или характере. Не причуда судьбы и не прихоть жестокого, безразличного Бога противопоставили Иоанна Англиканца остальным. Он не принадлежал к братству монастыря в Фульде, потому что был женщиной, рожденной в Ингельхайме под именем Джоанна.
С тех пор как Джоанна постучала в ворота аббатства, выдав себя за своего брата Джона, прошло четыре года. Прозвище «Англиканец» она получила как дочь (сын) англичанина, и даже среди этих умнейших людей проявила себя как выдающаяся личность.
Те свойства ума, которые вызывали всеобщие насмешки и презрение, когда Джоанна жила под женским именем, здесь ценились очень высоко. Ее ум, знание Священного Писания и сообразительность в ученых спорах восхищали братство. Она могла без чьего-либо позволения развивать свои способности в полной мере. Среди новичков Джоанна сразу продвинулась, что открыло ей доступ в обновленную библиотеку Фульды – огромное хранилище более трехсот пятидесяти рукописных книг, включая выдающиеся собрания таких классических авторов, как Светоний, Тацит, Вергилий, Плиний, Марцелин и других. Ей доставляло истинное наслаждение находиться среди аккуратных свитков. Казалось, здесь собрана вся мудрость мира, и все было ей доступно.
Однажды, застав Джоанну зачтением трактата Святого Хризостома, настоятель Джозеф очень удивился, что она знает греческий. Такими знаниями не обладал ни один из братьев в монастыре. Об этом доложили аббату Рабану, и тот немедленно засадил ее за перевод превосходного собрания греческих трактатов по медицине, куда входили пять из семи книг Гиппократа, полный тетрабиблос Аэция, а также фрагменты работ Орибасия и Александра Тралльского. Брата Бенжамина, монастырского лекаря, так восхитила работа Джоанны, что он сделал ее своей ученицей. Он научил Джоанну выращивать целебные травы в монастырском саду и открыл тайны их применения при различных недугах: сладкий укроп при запорах, горчица при кашле, кервель при геморрое, ивовая кора и полынь при лихорадках. В саду Бенжамина были средства от любого недуга. Джоанна помогала ему составлять различные припарки, слабительные, микстуры, и настойки, которыми пользовались в монастырях в те времена. Ей приходилось помогать ему ухаживать за больными в монастырском лазарете. Работа очень нравилась Джоанне, особенно потому, что давала пищу ее пытливому аналитическому уму.
Помимо занятий и работы с братом Бенжамином и в промежутках между семью дневными молитвами, на которые созывал монахов звон колокола, каждая минута ее жизни была заполнена интересным занятием. В мужской жизни Джоанны, в отличие от прежней, была свобода. И ей это чрезвычайно нравилось.
– Возможно, не стоит говорить тебе этого, чтобы ты не зазналась, – сказал ей привратник Хатто накануне, весело улыбаясь своей шутке, – но вчера я слышал, как наш отец Джозеф сказал, что ты самый умный из всех братьев и однажды прославишь всех нас.
В памяти Джоанны возникли слова старой прорицательницы на ярмарке в Сэн-Дэни: «Тебе суждено стать великой, ты превзойдешь свои мечты». Не это ли имела она в виду? Старуха назвала ее «Дитя эльфов» и добавила: «Ты та, кем тебе не быть, но та, кем станешь ты, не та, кто ты есть».
«Определенно, она была права», – грустно подумала Джоанна, погладив себя по тонзуре, выбритой у нее на макушке и почти незаметной в густых кудрявых белокурых волосах. Единственной гордостью Джоанны были унаследованные от матери волосы. Тем не менее она радовалась, что ее побрили. Монашеская тонзура и шрам на щеке, оставленный мечом норманна, только усиливали ее сходство с мужчиной.
Впервые появившись в Фульде, она испытывала постоянный страх, что какое-то непредвиденное обстоятельство монастырской жизни вдруг разоблачит ее. Джоанна старательно имитировала поведение мужчин, но боялась выдать себя в мелочах, хотя никто ничего не заподозрил.
К счастью, порядок жизни в Бенедиктинском монастыре всеми способами оберегал скромность его каждого члена, как аббата, так и послушников. Длинные просторные рясы бенедиктинцев полностью скрывали ее женские формы.
Но на всякий случай Джоанна все же перетягивали грудь плотными холщевыми лоскутами. Закон Святого Бенедикта требовал, чтобы братья спали в рясах. Им позволялось оставлять открытыми только руки и ноги даже в самые жаркие летние ночи. Мыться в ванных было запрещено всем, кроме тяжело больных. Даже монастырские уборные были устроены так, что целомудрие монахов не могло пострадать никоим образом, благодаря перегородкам между холодными каменными стульчаками.
По дороге из Дорштадта в Фульду Джоанна научилась скрывать свои месячные с помощью толстой прокладки из хорошо впитывающих кровь листьев, которые она потом закапывала. В монастыре же Джоанна выбрасывала эти листья в глубокие темные дыры уборной, где они смешивались с экскрементами.
В Фульде все приняли ее за мальчика. Это была большая удача, поскольку разоблачение, означало бы неминуемую гибель.
Именно эти опасения заставляли Джоанну поначалу отказаться от попыток разыскать Джеральда. Она не смела довериться никому, чтобы передать ему весточку, и покинуть монастырь тоже не могла, поскольку была новичком и за ней следили круглосуточно.
Часами лежала Джоанна без сна на узкой койке в общей спальне, мучаясь сомнениями. Даже если бы она передала Джеральду весть о себе, захочет ли он увидеться с ней? Тогда, на берегу ручья, она страстно желала, чтобы он любил ее, при воспоминании об этом румянец заливал ее лицо, но он не посмел. Потом, на пути домой, Джеральд держался отчужденно и холодно, словно сердился. Тогда он воспользовался первой же возможностью и исчез.
«Не стоит воспринимать его слишком серьезно, – сказала ей Ричилд. – Ты лишь новая бусинка в длинном ожерелье любовных побед Джеральда». Тогда Джоанна отказывалась поверить в это, но, возможно, Ричилд сказала ей правду.
Глупо рисковать всем, даже жизнью, ради того, чтобы встретиться с мужчиной, которому она безразлична. Возможно, он никогда не питал к ней никаких чувств. Но все же…
Уже через три месяца жизни в Фульде произошло то, благодаря чему Джоанна приняла окончательное решение. Проходя в монастырь через амбарный двор в толпе новичков, она обратила внимание на оживленную сцену у ворот. В них въехала кавалькада всадников и элегантная женщина в богатом золотистом шелковом платье, грациозно сидевшая в седле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47