А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


Во-вторых, у меня что-то не клеилось на работе. К счастью, пока не произошло ничего непоправимого. Все мои младенцы благополучно родились и были живы и здоровы. С помощью коллег мне даже удалось спасти жизнь Дженет Кеннеди. Тем не менее все было из рук вон плохо. И в операционной, и в родильной палате я чувствовала себя скованной и неуклюжей. Я была уверена, что меня не любят ни коллеги, ни пациенты. И в этом была моя вина. Я никак не могла расслабиться и вести себя естественно. Я бросалась из одной крайности в другую: либо была слишком чопорна и холодна, либо пыталась неуклюже шутить и сюсюкать. Ни то ни другое не прибавляло мне популярности.
В-третьих, меня снедало любопытство. Мне не терпелось узнать, как проходит расследование. На следующий день после того, как ко мне приезжала сержант Таллок, меня допрашивал старший полицейский инспектор из Инвернесса. Но он лишь повторил вопросы, которые мне уже задавала Таллок, и, к моему великому удивлению, даже глубокомысленно кивнул, когда я пересказала несуразную теорию инспектора Данна о том, что погибшая женщина была не с Шетландских островов. Инспектор уехал, а чуть позже Дункан сообщил мне, что всю группу отозвали на большой остров и продолжением расследования снова будут заниматься Данн и Таллок. При этом он добавил, что даже Данн большую часть времени проводит не на островах, а в Вике, где находится его основной офис.
Я подумывала о том, чтобы позвонить Дане Таллок, но понимала, что это бесполезно. Она наверняка отошьет меня. Я взяла себе за правило каждый вечер смотреть новости по основному шотландскому каналу, но в них ни разу не упоминали о нашем убийстве. Местная пресса и телевидение уделили ему некоторое внимание, но гораздо меньшее, чем можно было ожидать. Никто из журналистов и репортеров не пытался связаться со мной. Никто из коллег тоже не задал ни одного вопроса, хотя несколько раз я ловила на себе их подозрительные взгляды. Стоит ли говорить, что никто из соседей также не проявил ни малейшего любопытства…
Разговоры коллег за столом в больничной столовой доводили меня до исступления. Они говорили о чем угодно – о школьных спортивных соревнованиях, о повышении цен на проезд в автобусе, о дорожных работах на шоссе А970. Мне хотелось закричать: «Господи! Четыре дня назад менее чем в пятнадцати километрах отсюда нашли убитую женщину! Сейчас ее тело лежит в морге. Неужели никому нет до этого дела?»
Конечно же, я этого не сделала. Но я не могла не думать о том, чем вызван подобный заговор молчания. Я вспоминала разговор с Гиффордом в баре. Наверное, в нашей больнице существовало нечто вроде негласного приказа: ни с кем не обсуждайте гнусное убийство, которое произошло в двух шагах отсюда, потому что это нанесет ущерб экономике и общественной жизни островов. Просто ни с кем не говорите об этом, и постепенно все уладится само собой.
Кроме того, мой душевный покой смущал Кенн Гиффорд.
Мы познакомились четыре дня назад, и все эти четыре дня я думала о нем гораздо больше, чем мне бы хотелось. Я даже дошла до того, что приобрела и прочитала «Айвенго» Вальтера Скотта, целенаправленно разыскивая описания героини, с которой он меня сравнил. Я чувствовала себя до смешного польщенной тем, что меня сочли «высокой и стройной» женщиной с «изысканно бледным цветом лица» и «густой копной волос золотисто-каштанового цвета».
Я была замужем уже пять лет, и за это время мне неоднократно встречались мужчины, которые привлекали мое внимание. Так что Гиффорд был далеко не первым. С другой стороны, и сама я никогда не страдала от недостатка мужского внимания. Очень многие мужчины считали меня… интересной. На эти случаи у меня был очень простой рецепт. Я говорила себе: «Тора, каким бы обаятельным и привлекательным ни был этот мужчина, разве, положа руку на сердце, он может сравниться с Дунканом?»
И ответ всегда был неизменным: нет, никогда. Но в случае с Гиффордом все было далеко не так однозначно.
В общем, учитывая все вышеизложенное, мне было о чем подумать.
Генри, очевидно, почувствовал мое настроение, потому что начал подпрыгивать и брыкаться. Потом над самой его головой пролетела кайра, и конь шарахнулся в сторону, отступая в воду. Мы с ним и раньше неоднократно скакали по волнам, не говоря уже о форсировании бесчисленных речек, речушек и ручейков. Поэтому он не должен был вообще обратить внимание на то, что замочил копыта. Но по какой-то необъяснимой причине Генри отреагировал совершенно неадекватно. Он начал лягаться и брыкаться, крутиться и пятиться на глубину. В любую секунду он мог поскользнуться, и тогда бы я вылетела из седла.
– Прекрати! – рыкнула я, натягивая поводья и пытаясь развернуть его в сторону берега. Генри сделал шаг в сторону и продолжал пятиться назад.
Это начинало меня беспокоить. Я ударила его пятками в бока, жалея, что не взяла хлыст, потом натянула поводья и ударила еще раз. Генри пулей вылетел на берег, и в эту секунду я заметила, что на вершине одной из скал стоит мужчина и наблюдает за нами.
Я почему-то сразу подумала, что это Гиффорд, хотя скалы были к востоку от нас, солнце еще стояло низко, и мужчина казался лишь тенью на фоне ясного утреннего неба. Он был высоким и крупным, а его длинные волосы отсвечивали золотом. Солнечный свет резал глаза, и я, отвернувшись в сторону, ненадолго зажмурилась. Когда я открыла глаза, на скале никого не было.
Понукая Генри, я снова пустила его вскачь вдоль берега. До дома было больше трех километров, а мне еще нужно было выгулять Чарльза.
Но прогулки с Чарльзом не получилось.
Оставшись в одиночестве, без Джейми, который всегда действовал на него успокаивающе, Чарльз впал в панику, перепрыгнул через изгородь на соседний луг, споткнулся на неровной земле и упал в ручей, который протекал через нашу землю. Собственно, в этом не было бы ничего страшно, но при падении он зацепил старую ограду, и колючая проволока обвилась вокруг его левой задней ноги. В результате более нервный из двух моих коней оказался лежащим в ручье, и при этом в его тело впились острые как бритва шипы. Неудивительно, что он был в ужасном состоянии: глаза закатились, а серая шерсть потемнела от пота.
Я быстро расседлала Генри и выпустила его на луг, но тот, услышав жалобное ржание Чарльза, подбежал к изгороди и начал звать своего товарища. Когда лошадям больно или страшно, от их ржания кровь стынет в жилах. К счастью, мне нечасто доводилось слышать подобное ржание. Как и жалобный плач ребенка, оно разрывает сердце. Услышав призывы Генри, Чарльз закричал еще громче и начал брыкаться.
Без кусачек нечего было и думать освободить его. Поэтому я развернулась и побежала к дому. Мои старые зеленые веллингтоны были облеплены грязью, я не удосужилась почистить их после того страшного дня – дня, когда так неудачно пыталась похоронить Джейми. Теперь грязь высохла и комьями осыпалась на ковер, когда я бежала вверх по лестнице. На втором этаже находилась комната, где Дункан держал свои инструменты. Быстро отыскав кусачки, я на всякий случай прихватила еще одни, более мощные, и помчалась вниз. На четвертой ступеньке я поскользнулась, упала и сильно ударилась. Было очень больно, но я заставила себя подняться и побежала дальше.
К тому времени как я вернулась к ручью, Чарльз и Генри окончательно взвинтили друг друга. Генри уже собирался перепрыгнуть через изгородь и присоединиться к своему товарищу. Следовало бы привязать его, но тратить драгоценное время на поиски хомута я не могла. По ноге Чарльза текла кровь. Даже если мне удастся освободить его – а я все больше и больше сомневалась в этом! – его нога, скорее всего, будет искалечена. Господи, неужели я еще и Чарльза потеряю? Два коня меньше чем за неделю – это уже слишком.
Я начала осторожно подбираться к Чарльзу, стараясь двигаться как можно медленнее. Ручей был узким, местами камыш и длинная трава почти полностью скрывали его, а летом он вообще почти пересыхал, но само русло было глубоким. Чарльз загребал передними ногами, пытаясь подняться, но колючая проволока удерживала его на месте, и ничего не получалось. Более того, каждая новая попытка еще больше расстраивала его и лишала драгоценной энергии, а острые шипы все глубже вонзались в плоть. Ситуация казалась безвыходной. Я никогда не сталкивалась ни с чем подобным, и сейчас мне хотелось просто запрокинуть голову и закричать, зовя на помощь. Только я знала, что никто не откликнется.
Остановившись рядом с Чарльзом, но на таком расстоянии, чтобы он не мог достать меня копытами, я попыталась успокоить лошадь. Если бы только он позволил мне погладить себя по голове!
– Спокойно, милый, спокойно, спокойно…
Я протянула руку, но Чарльз запрокинул голову и попытался схватить меня зубами. Потом он перевернулся и попробовал отползти. Я знала его с двухлетнего возраста. Чарльза привезли на ферму моей матери, чтобы объездить, и с тех пор я была единственной постоянной наездницей, которую он знал, но сейчас боль и страх превратили меня в его врага. Я посмотрела на опутанную проволокой ногу. Она была совершенно обездвижена – я насчитала три витка. Если бы только он позволил мне подойти! Я бы перекусила проволоку, и Чарльз смог бы выбраться из канавы.
Я спрыгнула вниз, и он тотчас же развернулся, глядя на меня обезумевшими глазами. Удар копыта крупного коня может серьезно покалечить или даже убить человека. Но я не могла помочь Чарльзу, не приближаясь к нему… Поэтому я снова заговорила с ним, стараясь, чтобы голос звучал как можно ласковее, и двинулась вперед. Чарльз тяжело дышал, закатив глаза. Если он прыгнет, то пригвоздит меня к земле мощными передними ногами, а если упадет, то просто раздавит меня. Оба варианта выглядели более чем вероятными, и на мгновение у меня появилось искушение все бросить и позвонить ветеринару. Но я понимала, что тот почти наверняка приедет не сразу, а единственный шанс спасти Чарльза – это немедленно освободить его ногу от колючей проволоки.
Я снова продвинулась вперед. Чарльз попятился, неловко балансируя на задних ногах, одна из которых была намертво схвачена проволокой, и упал вперед. Нужно было действовать как можно быстрее, пока он снова не поднялся. Я больше не разговаривала с ним – голос просто отказывался служить мне. Присев на корточки и стараясь не думать о пятистах килограммах мышц над головой, я обхватила кусачками самый толстый виток колючей проволоки и перекусила его. В этот момент Чарльз взбрыкнул обеими задними ногами, и оставшаяся проволока впилась еще глубже. Закричав от боли, он снова попятился, и на этот раз смертоносные копыта его мощных передних ног оказались прямо надо мной и быстро опускались вниз. Нужно бежать!
– Не двигайся, – сказал знакомый голос.
Я застыла на месте.
Надо мной было ясное голубое небо с белыми барашками облаков и неотвратимо надвигающаяся угроза ужасной смерти.
Передние копыта Чарльза с глухим стуком опустились на берег ручья, и он заплакал. Наверное, вы никогда не слышали, как плачут лошади, и сомневаетесь в том, что такое вообще возможно, но поверьте: Чарльз действительно заплакал. Я видела, как загорелая, веснушчатая, покрытая тонкими золотистыми волосками рука обвила его шею, удерживая на месте. Это невозможно! Ни у одного человека не хватит сил удержать охваченную паникой лошадь, не имея ни вожжей, ни даже хомута. Тем не менее Гиффорду это удавалось.
Оцепенев, я полулежала, наполовину высунувшись из канавы, и наблюдала за тем, как Гиффорд гладит гриву Чарльза. Прижавшись щекой к морде лошади, он тихо нашептывал какие-то слова, которых я не понимала. Возможно, это был язык шотландских кельтов или какой-то неизвестный шетландский диалект. Чарльз дрожал, но не двигался, хотя по-прежнему сильно страдал. Это был мой шанс! Если я стану двигаться достаточно проворно, то смогу перерезать два оставшихся витка проволоки. И это нужно сделать прямо сейчас, потому что Гиффорд не сможет удерживать Чарльза вечно. Однако я не сдвинулась с места. Пережитой шок буквально парализовал меня.
– Кусачки прямо за тобой, немного левее, – сказал Гиффорд, продолжая обнимать Чарльза. Левой рукой он сжимал его гриву, а правой гладил по шее. В этих коротких и быстрых движениях было что-то гипнотическое. – Возьми их, – сказал он.
Я развернулась и, лежа на животе, потянулась за кусачками. Схватив их, я подобралась к задней ноге Чарльза. Он вздрогнул, и Гиффорд снова начал бормотать свои кельтские заклинания. Стараясь не думать о том, что в любую секунду полтонны живого веса может обрушиться на меня, сломав позвоночник и, в лучшем случае, оставив калекой на всю жизнь, я обхватила кусачками второй виток проволоки, перекусила его и тотчас же взялась за третий. Последний виток лопнул с высоким резким звуком, который эхом прокатился по лугу.
– А теперь уходи оттуда, – сказал Гиффорд, и я быстро откатилась в сторону. И продолжала катиться до тех пор, пока расстояние между мной и раненой лошадью не стало безопасным. Оглянувшись, я увидела, что Гиффорд уже вывел Чарльза на берег и пытается удержать его на месте. Освободившись из болезненного плена, тот норовил пуститься вскачь, но с Гиффордом такие штуки не проходили. Еще крепче обхватив Чарльза за шею, он продолжал удерживать его, нашептывая на ухо непонятные слова. И это при том, что силы человека и лошади совершенно несоразмерны. Через пару минут Чарльз признал свое поражение. Его тело обмякло, и он как будто даже прислонился к Гиффорду.
Все это было, мягко говоря, невероятно. Я, конечно, слышала о людях, которые обладают сверхъестественным даром успокаивать животных. Я видела фильм «Укротитель лошадей» и даже одолела половину книжки, но не представляла, что такое возможно в реальной жизни.
– Тора, ты не могла бы подойти к нам? – раздался голос Гиффорда. Казалось, сложившаяся ситуация одновременно и раздражает, и забавляет его. Я встала на ноги и оглянулась в поисках кусачек, которые выронила, когда выкатывалась из канавы. Их нигде не было видно, но зато рядом лежали вторые, поменьше. Я подняла их, с опаской посмотрела на Гиффорда – неизвестно, сколько еще будет действовать его заклинание, – и подошла к Чарльзу. Он дал мне ногу совершенно спокойно, как будто это был самый обычный день и мы пришли к кузнецу.
Медленно и осторожно я в пяти местах перекусила проволоку, которая все еще болталась вокруг его ноги, и та упала на землю. Я подняла ее, отступила назад, и Гиффорд отпустил Чарльза. Тот попятился, взбрыкнул и легким галопом поскакал к изгороди, где его с все возрастающим нетерпением ждал Генри. Правда, почти сразу ему пришлось перейти на шаг. Он сильно хромал, но, по крайней мере, раненая нога выдерживала вес тела. У меня появилась надежда, что в конечном счете все обойдется.
– Как ты это сделал? – спросила я, отводя взгляд от Чарльза. – Он даже меня не подпускал.
– Просто ты была напугана больше, чем он, – ответил Гиффорд. – Он почувствовал это и запаниковал. Я же ничего не боялся и не собирался позволять ему делать глупости.
Это было похоже на правду. Лошади – стадные животные и всегда безоговорочно подчиняются сильному лидеру, будь это другая лошадь или человек. А лидера они чуют безошибочно.
– Кроме того, я его слегка загипнотизировал. Просто чтобы успокоить.
А вот это уже было ни на что не похоже! Я удивленно посмотрела на Гиффорда.
– Животные очень восприимчивы к гипнозу, – объяснил он. – Особенно лошади и собаки.
– Ты шутишь, – сказала я, хотя отнюдь не была в этом уверена. Вид у моего босса был вполне серьезный.
– Конечно, шучу. Нужно будет сделать противостолбнячный укол. Кроме того, понадобится обезболивающее и, возможно, антибиотики.
– Я позвоню ветеринару, – ответила я, наблюдая, как Чарльз с Генри трутся мордами через изгородь.
– Я говорю не о нем, а о тебе, – сказал Гиффорд и провел ладонью по моей правой руке. Боль была нестерпимой, хотя я не помнила – то ли меня все-таки лягнул Чарльз, то ли я упала на какой-то очень острый камень. Я повернулась к Гиффорду, и – черт побери! – боль моментально прошла. Это было настолько неожиданно, что я даже испугалась. Мне показалось, что со времени нашей последней встречи мой босс вырос сантиметров на пять, и было очень странно видеть его в джинсах и футболке. Я заметила, что он сильно вспотел.
– Пойдем в дом, – сказал он. – Я посмотрю, что найдется в моей аптечке.
Машина Гиффорда была припаркована в нашем дворе. Он открыл багажник, достал оттуда небольшой чемоданчик, и мы прошли в кухню. Сняв шлем, я села за не убранный после завтрака стол, и мне вдруг стало очень неловко и за этот беспорядок, и за свое красное, потное лицо, и за грязные волосы. Своего запаха я не чувствовала, но могла предположить, что он не слишком приятный. Гиффорд открыл горячую воду и дал ей стечь, пока из крана не полился кипяток.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51