А потомству хромоногого цены нет! Он меж
ослов как ты меж людей... Лучший! И неистов, словно сам
Нергал!
Последний довод убедил Конана. Вероятно, хан хиршей, с
присущей зрелому возрасту мудростью, заботился и о людях
своих, и об ослах, не упуская случая подбавить тем и другим
свежей крови. И, как рачительный хозяин, Бро Иутин, залучив
к себе одного жеребца, хотел приобрести и другого. Вполне
понятное желание!
Киммериец поднялся, потом присел пару раз, разминая
ноги, и взглянул на небосвод. Солнце уже стояло высоко.
- Пусть приведут моего коня! Поеду к Сибарре...
потолкуем с ним насчет ослов и наложниц... Из Стигии, Офира
и прочих мест.
- Не торопись! - хан похлопал по ковру, приглашая Конана
снова сесть. - Не торопись, сын мой, ибо дела наши еще не
закончены, а всякое незаконченное дело противно Митре.
- У тебя есть еще наложницы? - спросил Конан, потирая
поясницу.
- Не о женщинах речь, северянин, а о свидетельствах!
Представь, явишься ты к Сибарре, длинноусому поганцу, и
скажешь, что переспал со всеми коринфянками, стигийками и
шемитками из моих шатров. Так он тебе и поверит, хо! Скажет,
что ночевал ты в степи, под курганом, а зингарки да офирки
тебе только снились!
- За доказательствами дело не станет, - Конан огладил
рукоять своего длинного меча и усмехнулся.
- Не обнажай клинка там, где нужны лишь перо, печать и
пергамент, - произнес Бро Иутин, вновь доказав свою
мудрость. Затем он кликнул Санриза и Велел привести
писца-заморанца, взятого в плен в позапрошлом году. Когда
сей ученый муж был доставлен вместе с пером и пергаментом,
хан придвинул Конану непочатый бурдюк вина и принялся
диктовать. Не успело солнце подняться еще на ладонь, как
бурдюк опустел, а пергамент заполнился словами, которые Бро
Иутин, владыка хиршей, желал передать Сибарре Кламу,
повелителю гизов. Были они не такими сладкими, как выпитое
Конаном вино, однако и не кислыми, словно уксус; скорее,
жгучими, как яд пустынной змеи.
Излив эту отраву на пергамент, Бро Иутин припечатал
сказанное своим перстнем, вручи гостю свиток и, еще раз
напомнив о хромоногом осле с белой отметиной, отпустил
восвояси.

* * *

Бессонная ночь и тяжкие труды утомили Конана; он уснул в
седле. Большой беды в том не было, так как серый Змей,
туранский жеребец, хорошо знал дорогу в стан гизов, а до
границ владений Иутина за гостем присматривали всадники в
черных бурнусах. Но Конан их не замечал. Голова его
опустилась на грудь, веки сомкнулись, уздечка выпала из рук;
он спал и видел сны, и с каждым скачком Змея, с каждым
истекшим мгновением они становились все приятней и приятней.
Но вначале привиделся ему кошмар - полукруг
черно-красных полосатых шатров, которые он обходил один за
другим, но не в человеческом обличье, а в образе
хромоногого осла с потертым крупом. И в каждом шатре
ожидала его внимания не женщина, не красавица с томными
очами, а ослица-трехлетка, бесстыдно раскинувшаяся на коврах
копытами кверху, в позе, совсем не свойственной ослам. Он
шел от шатра к шатру, выполняя свой долг, а за ним, на
собственном его жеребце, сером Змее, ехало двухголовое
чудище, демон с лицами Бро Иутина и Сибарры Клама,
погонявший его плетью. Притом одна голова вела счет да
толковала про ослов ценою в двести золотых, друга же
грозила спустить с него шкуру, а после этого, снова
завернув в нее, бросить на погибель в безводной степи.
Но постепенно сон изменялся; ослицы все больше походили
на женщин, а сам Конан получил возможность выпрямиться,
встать на ноги и продолжить свои занятия с большим удобством
и достоинством. Чудище, маячившее за его спиной, исчезло;
смолкли свист плети и голоса, то считавшие шатры, то
грозившие ему страшными карами, то бубнившие про бесценных
ослов, коих положено продавать на вес серебра. Вдруг Конан
заметил, что человеческий облик вернулся к нему, но это было
еще не самым приятным, оставалось обойти всего лишь два
шатра, стоявших в отдалении и как бы отделенных от всех
прочих.
Он приблизился к этим палаткам и обнаружил, что в одной
его ждет прелестная черноглазая Сиявуш, а в другой
серебряная статуя хромоногого осла. Того самого, с потертым
крупом, в чьем обличье он осчастливил стольких ослиц! Конан
задержался перед двумя шатрами будто бы в нерешительности,
и тут сверху прогрохотал раскатистый глас, подобный рыку
разгневанного Крома: "Выбирай!" И снова: "Выбирай! Выбирай!"
Он выбрал. И сон после этого стал еще приятней.
Змей, почуявший близость жилья, заржал, и Конан очнулся.
Солнце неторопливо склонялось к пыльным сухим травам, но
было еще светло и до заката оставалось немалое время. Серый
жеребец трусил вперед мерной иноходью, голова у Конана была
ясной, и недавние сны, врезавшиеся в память, способствовали
размышлениям и думам о грядущем. Чем Конан и занялся, то
оглядывая пустынный унылый пейзаж, то посматривал на
маячивший уже неподалеку стан гизов.
Он не успел добраться до крайних шатров, как твердо
уверился в двух вещах: во-первых, эта степь, ослы и их
хозяева, к какому б роду-племени они не относились, надоели
ему больше прокисшего вина и прогорклого пива. А во-вторых,
он пришел к мнению, что лучше провести ночь с одной
красавицей, чем с парой десятков, ибо любой плод надо
распробовать как следует, а не куснуть наскоро и второпях.
И тут мыслями его вновь завладела Сиявуш, черноокая
шангарка, жена Сибарры Клама.
Хан гизов поджидал его на окраине лагеря, меж двух
загонов, разграниченных просторными сараями; в одном
перебирали копытами лошади, в другом мирно жевали сено
полтора десятка ослов. Ослы все были как на подбор -
крепкие, молодые, зубастые, с широкими черными полосами
вдоль хребетин. Был Сибарра не в одиночестве; его
сопровождали пять воинов с мечами да копьями и прелестная
Сиявуш с подносом. На подносе Конан узрел кувшин с вином и
пару чаш.
Он слез с коня и, сухо кивнул Сибарре, опрокинул кубок в
пересохшую глотку.
- Ну? - сказал хан, тоже осушив чашу и расправляя усы.
- Был ль скорым твой путь и приятной ночь, отважный лев?
- Всякий путь скор, когда имеешь такого коня, -
ответствовал Конан, потрепав серого Змея по крупу. - Ночь
же выдалась приятной, хоть и нелегкой.
- Что так? - спросил Сибарра, бросая на конанова жеребца
жадные взгляды.
- Все дело в шакалах, - пояснил Конан. - Воют они с
холмов то там, то тут, и воют вранье. Скажем, провыли они,
что есть у Бро Иутина наложница, не то коринфянка, не то
шемитка, ценой в тридцать ослов... А наложниц таких у
старика видимо-невидимо! Как тут разберешь, про которую
выли тебе шакалы?
- И ты... - начал Сибарра Клам, высоко поднимая брови.
Но Конан прервал его, сказав:
- И я познакомился со всеми. И с коринфянками, и с
шемитками, и с аргоссками, и со стигийками и даже с
девушками из страны Куш. Ну, потрудился же я, приятель! Зато
ты не скажешь теперь, что я проиграл!
Он упер руки в бока, гордо выпятил грудь и бросил
взгляд на прелестную Сиявуш. Она потупила глазки.
- Хмм... - с сомнением протянул хан гизов, омрачившись
ликом. - И коринфянки, и шемитки, и аргосски, да еще
наложницы из Куша... Это сколько ж будет? По одной красотке
из каждой страны? Или...
- Или, - сказал Конан. - Двадцать три, если хочешь знать
точный счет. Клянусь печенью Крома!
Воины за спиной хана заржали, и был их смех
недоверчивым и обидным. Даже ослы в загоне перестали жевать
сено и с насмешкой уставились на киммерийца, или с
завистью, если поглядеть с другой стороны. Конан, однако,
выглядел невозмутимым, только раз подмигнул Сиявуш.
- Шакалы воют, ветер носит, - ухмыльнулся Сибарра Клам.
- Ты, значит, гулял по шатрам стигиек да шемиток, а что же
хирши?.. И что Бро Иутин, старая задница?
- Бро Иутин, старая задница, шлет тебе послание, - в
свою очередь ухмыльнулся Конан и вытащил из-за пазухи
свиток. - Читать?
Хан оглядел печати, узнал их и кивнул. Конан
откашлялся. В чтении он был не великий мастак, но один из
шадизарских чародеев помог ему в свое время овладеть сим
искусством, так что разобрать буквы и сложить из них слова
киммерийцу все-таки удавалось. Он еще раз откашлялся,
развернул пергамент и начал:
"От непобедимого и славного Бро Иутина, отца и владыки
черных хиршей, длинноусому шакалу из рода гизов, моче
бесноватого козла, коей побрезговал бы сам Нергал.
Привета тебе не посылаю, смрадный навоз, ибо дошло до
меня, что ты, безухий осел, движимый завистью и собственным
своим скудоумием, побился о заклад с неким пришельцем из
северных земель..."
Воины за ханской спиной опять заржали, черноокая Сиявуш
прыснула и уронила поднос, а Сибарра Клам побагровел и
вцепился рукой в усы. Правой же он шустро выдернул свиток из
пальцев Конана.
- Дай сюда! Такое я сам смогу прочитать!
Он долго водил носом над ровными строчками,
изображенными искусным заморанским писцом, и то краснел, то
бледнел, то кусал ус, то в гневе выплевывал его, то скреб
живот под халатом, видать, от послания Бро Иутина там
здорово чесалось. Наконец хан гизов швырнул свиток на
землю, плюнул на него, растер сапогом и, не глядя на
Конана, буркнул:
- Твоя взяла, приятель! Выбирай! - Он снова плюнул, на
сей раз в сторону загона с ослами.
Конан оглядел их. Товар, слов нет, был хорош, зубаст и
крепок, но хромоногого осла с белой отметиной и потертым
крупом киммериец в загоне не обнаружил. О чем тут же и
сказал, грозно уставившись на Сибарру Клама и напомнив о
своем обещании завязать под коленями ханские усы.
Владыка гизов переменился лицом. Теперь он не краснел и
не бледнел, а выглядел так, будто не Конан-киммериец, а
слуга грозного Нергала; и явился тот слуга не за хромоногим
ослом, а за самой ханской душой. Вороватый взгляд Сибарры
метнулся в сторону сарая, и Конан понял, что драгоценный
осел спрятан там.
- Зачем тебе старая тварь с разбитыми копытами,
сломанной ногой и облезлой шкурой? - сказал хан гизов. -
Бери любого из молодых или двести монет золотом!
Конан покачал головой.
- Бро Иутин обещал мне за хромоногого вдвое больше
серебра, чем он весит. Или втрое! Ему плевать, что копыта
разбиты да шкура облезла... И ноги ему не важны, важно то,
что меж ними болтается, приятель. В таких делах Бро Иутин
понимает! Недаром у него жен и наложниц целый косяк, да и
ослиц полно, лишь в ослах недостача! Но это, клянусь
Кромом, дело поправимое!
Сибарра Клам сорвал с пальца огромный перстень с сияющим
камнем, несокрушимый, как клыки Нергала. Сокровище это везли
из Вендии заморанскому владыке, но попало оно не по
назначению. Впрочем, на все воля Митры!
- Вот, бери! - Скривив рот, хан потянул Конану
драгоценность. - Бери, и забудь о хромоногом!
Киммериец с презрением покосился на кольцо.
- Ха, побрякушка! Захочу, Бро Иутин даст мне десяток
таких! Да еще прибавит что-нибудь... шемитку там или
стигийку... Ему твой осел дороже денег и невольниц!
- Еще бы! - Сибарра злобно оскалился и пнул ногой
свиток, валявшийся на земле. - Но перстень такой один в
мире, клянусь духами предков! Бери его, не пожалеешь! А в
придачу бери осла из молодых, ибо шемиток и стигиек у меня
нет!
- Сказать по правде, - заметил Конан, - стигийки и
шемитки нравятся мне меньше шангарок. Он поглядел на Сиявуш
и со вздохом добавил: - Но вот шангарок у Бро Иутина нет.
Едкий, видать, тварь! И стоит подороже тридцати ослов! Хотя
бы и с потертыми крупами.
Сибарра Клам поглядел на кольцо, на прелестную Сиявуш,
потом на сарай в конце загона и обречено кивнул. Может, он
и нарушил бы слово, хоть клялся духами предков и именем
светлого Митры, но уж больно длинным был у киммерийца меч...
Да и не только меч, судя по тому, что содержалось в свитке
Бро Иутина.
И Сибарра Клам снова кивнул, на сей раз с облегчением.

* * *

Спустя некоторое время Конан ехал на своем сером в
яблоках скакуне по безлюдной степи, направляясь к
юго-востоку, к горам Ильбарс, к побережью моря Вилайет, к
Шангаре, Аграпуру, Хоарезму и другим великим городам
славного Турана. Солнце уже садилось, но киммериец
рассчитывал проделать немалый путь до темноты, ибо змей,
отличавшийся завидной резвостью, мог скакать хоть всю ночь
напролет. Однако ночью Конан странствовать не собирался;
насчет сегодняшней ночи у него имелись совсем другие планы.
Итак, солнце, светлый глаз Митры, шло на покой,
утомленное созерцанием людских грехов, а на степные курганы
вылезли шакалы, пронырливые бестии. Вылезли и завыли по
своему обычаю, передавая все, что удалось им подсмотреть
утром, и днем, и сейчас, когда вечерняя заря расплескалась
ярким багрянцем по синеющим небесам. Выли они о том, что
мчится в широкой степи всадник на сером коне, и конь у
него хорош, а сам всадник тоже неплох, с мечом длиной в
четыре локтя и ростом в целых шесть. Еще выли про девушку,
что сидела позади всадника: мол, и на нее стоит поглядеть,
ибо луноликая Иштар одарила ее щедрыми дарами, кои радуют
взор мужчин и достаются не всякой женщине. И еще выли
шакалы про сверкающий радугой перстень на девичьей руке,
про ослов и кочевников, про купцов и верблюдов, про
караваны, что бредут степными дорогами, и про грабителей,
что поджидают их, прячась за холмами. А на последок провыли
они, что воровское племя вскоре пополнится, к несчастью
мирных путников да богатых караванщиков; и взрастут среди
хиршей, пришельцев из далекой Стигии, широкоплечие молодцы
с синими глазами и разбойничьей киммерийской кровью в
жилах. Покоя же от них и спасения не будет никому.
Впрочем, и на то воля Митры!

1 2 3 4