Еще наворуешь, – отрезала жена. – Для такого дела не жалко. Чем быстрее уроды уберутся из Вогезов, тем лучше.
Шарн беспомощно покрутил головой.
– Но это же не решение проблемы. До мая продержим наш народ в неведении, а дальше что? Мы ведь уже дали согласие провести праздник за счет ревунов.
– Придумаем что-нибудь, – успокоила его Айфа. – К тому же нас с тобой здесь не будет. Или забыл? Мы обещали провести Великую Любовь в Гории с Эйкеном Драмом, Мерси-Розмар и всем уцелевшим цветом и рыцарством тану.
– Благодарение Тэ за маленькие радости. Там нам не о чем будет печалиться, кроме как о том, чтобы кто-нибудь не пристукнул.
– Ну так что? – спросил Фитхарн. – Распорядиться насчет пикника?
– Валяй, – кивнул Шарн. – Это ты хорошо удумал, Деревянная Нога. Назначаю тебя церемониймейстером. – Обряжайся в лучшие одежды, доставай из сундука золотую ногу, оправленную в рубины. Будем пудрить мозги этой армии страшилищ, пока у них голова кругом не пойдет. Они не должны заподозрить подвоха… Как думаешь, принесли они с собой свои сокровища?
– Бакенщики докладывают, что лодки ревунов переполнены сундуками и мешками.
Айфа удовлетворенно вздохнула.
– Ну, тогда все как-нибудь образуется.
Торжественная встреча состоялась в устье реки Онион, к югу от Высокой Цитадели, в прелестном уголке, где соловьи пели в густой листве и деревья роняли цвет, как в идиллической пасторали. Король и королева фирвулагов со свитой из самых проверенных придворных, почетным караулом воителей и воительниц и почти всем штатом королевских кухонь закатили такой пир, каких наивные ревуны в глаза не видывали.
Отяжелев от пищи, вина и психоактивных паров, переселенцы охотно согласились отправиться в Нионель. Монарший дар: четыреста иноходцев в полной сбруе и вдвое больше элладотериев с повозками, а также стадо недавно прирученных маленьких гиппарионов – для разведения породы – был принят оболваненными монстрами с изъявлением восторженной благодарности. После тщательно разыгранных протестов Шарн и Айфа соблаговолили принять двойной вес всего стада в драгоценных камнях – в качестве частичного погашения налогов, которые нация ревунов задолжала трону за прошедшие восемьсот пятьдесят шесть лет.
Вопрос о вводе невест в благородные дома фирвулагов был деликатно замят. Этот обычай, объяснили Суголлу, в среде нормальных фирвулагов давно не соблюдается, и было бы странно его теперь восстанавливать. Король и королева в один голос заверили властелина ревунов, что невесты будут чувствовать себя гораздо счастливее (и полезнее) со своими семействами в Нионели. Там они не только примут наравне со всеми участие в восстановительных работах, но и собственноручно уберут брачные покои, чтобы разделить их со своими будущими супругами. На празднике Великой Любви юные ревунши совершат брачные ритуалы вместе с девицами из стана фирвулагов, и юноши будут спариваться с девушками на основе взаимного выбора. Притом королева Айфа высказала опасения, что невесты-мутантки окажутся в несколько невыгодном положении, ведь их число непропорционально велико, однако она лично разошлет пригласительные билеты в самые отдаленные уголки своих владений «диким» фирвулагам, лишь формально подчиняющимся трону, и тем самым обеспечит дополнительный приток женихов. Но ежели какая-нибудь из пришлых красавиц в нынешнем году останется невостребованной, ее непременно «подцепят» на будущий год, как только слух об очаровании и богатом приданом дочерей ревунов разнесется по всей Многоцветной Земле.
На этой милой ноте королевский кортеж отбыл. Суголл, сбросив с плеч бремя тревог и страхов, удалился в свой парчовый шатер, дабы отдохнуть от тягостного двухдневного путешествия. А счастливые мутанты захрапели на той же поляне, где пировали, и приняли во сне свои естественные обличья.
Не спали только Грег-Даннет и Катлинель. Когда зашла луна и погасли костры, полукровка-повелительница и юркий генетик во фраке взяли фонари и пошли дозором по поляне – убедиться, все ли ревуны в добром здравии. Скопище гротескно деформированных тел, одетых с неуместной роскошью, расположилось в Дантовом беспорядке на примятой траве. Повсюду валялись пустые фляги и грязная посуда.
Грег-Даннет нарушил молчание:
– Ты так ничего и не сказала Суголлу?
– Язык не повернулся. Он столько пережил за эту зиму – а тут еще путешествие, все время на нервах. Он боялся, что Шарн запихнет нас в какое-нибудь захолустье вроде Альбиона. Нионель по сравнению с ним кажется ему раем. Нет уж, пусть немного придет в себя, прежде чем узнает плохие новости. И смотри, Грегги, ни полслова, иначе я на тебя рассержусь.
– Не бойся, буду нем как рыба! – Генетик затряс своей обезьяньей головкой. – Король с королевой и челядью очень мило все обставили, но, бродя в толпе, я поймал много всполошенных мыслей. А ты, моя дорогая, с твоими возможностями наверняка сразу поняла, где собака зарыта.
– Этого следовало ожидать, – ответила Катлинель. – Ревунов никогда не вводит в заблуждение иллюзорный вид друг друга, а ведь они с фирвулагами принадлежат к одной и той же метапсихической модели.
Грег-Даннет удрученно вздохнул.
– Да, только для людей и тану, не обладающих даром ясновидения, маски останутся герметичными. Бедные маленькие дурнушки! Впрочем, слияние генофондов было лишь частью нашего евгенического плана. У нас есть еще генная инженерия и Кожа.
– Да, но какой позор их ждет на празднике Великой Любви! Кто знает, как это на них отразится! Ох, Грегги, вот несчастье-то!
Она умолкла и высоко подняла фонарь. Под ивой расположились три маленьких страшилища: ножки-тростиночки переплетены, карликовые мордочки застыли в блаженном покое. На всех юбочки, расшитые драгоценными камнями, венки, красные сапожки.
2
Сидя на большом дереве, одиноко росшем посреди цветущей саванны, ворон внимательно следил за тем, как пара саблезубых кошек подстерегает добычу. Неподалеку беззаботно паслась стайка золотистых лиророгих газелей, и внезапно саблезубый самец напал на них из высокой травы. Они бросились врассыпную, но дорогу им преградила лежавшая в засаде самка. Почти небрежно она взрезала горло газели своими десятисантиметровыми клыками. Ее партнер был тут как тут и вожделенно облизывался.
В сердце ворона вспыхнула извечная жажда крови. Перед его принудительным напором кошки отступили, шипя выгнули спины, но ворон, не обращая на них внимания, нацелил клюв – острый эбонитовый кинжал – в огромный черный глаз газели. Животное перестало биться, отказавшись от борьбы. Ворон напился водянистой слизи, потом крови.
Но не почувствовал облегчения. Прежде все было иначе.
Он вспорхнул обратно на ветку и стал покачиваться там, отупелый, несчастный, глядя, как свирепые кошки возобновили свою трапезу. Ну никакого удовольствия! Почему он не чувствует прилива горячей энергии, как бывало раньше, когда ему удавалось утвердить свою власть над жертвой? Почему нет былого восторга даже при проникновении взглядом в земную твердь?
Это его вина.
Солнце расползалось вширь, словно кровавый омут. Ворон уцепился за ветку, чувствуя, что мозг его туманится, а кишки пухнут. Наконец он выблевал темную слизь, затем, внезапно обессилев, выпустил ветку и, поскольку крылья не держали его, тяжело плюхнулся на землю, прямо в лужицу мерзкой блевотины.
И тут у нее возникло знакомое ощущение, будто ее колесуют, руки и ноги в колодках, а палач, зверея, концентрирует боль, которая вливается во все отверстия ее тела. Колесо вращается, глубже и глубже погружая ее в чан с нечистотами. Хотя во рту у нее распорка, она закрывает глотку вспухшим языком, чтоб не захлебнуться, а подавленный крик разрывает легкие. И едва симфония боли достигает апофеоза, палач применяет еще более изощренную пытку: сажает ее на кол. Солнечная вспышка. Поворот колеса в воздухе. Освобождение. Страх, смешанный с экстазом, отступает, остаются унижение и позор.
«Хватит, довольно, – молит мучителя ее ум. – Нет…»
«Что, не хватит?»
Он заботливо счищает с нее скверну, смеется; его прекрасное лицо проглядывает сквозь кровавую пелену тумана; то и дело он осыпает поцелуями ее неподатливое тело (и это страшнее всего, потому что она готова разрыдаться от любви, от ненависти, от ужаса и полнейшего отупения).
«Кричи, – уговаривает он ее. – Проклинай меня, это станет твоим избавлением». Но она не произносит ни звука, закрывает глаза, чтобы не видеть его, и ум, чтобы не знать, что будет дальше, – теплые, нежные струйки на щеках.
«Тебе нравится. Ты получаешь удовольствие, потому что в этом твоя суть, из этого тебя сотворили…»
«Хватит, не хватит. Пусть я умру, лишь бы не видеть, не чувствовать.
– Агония разума. Очищающая боль сжигает мозг, яростно струится по его каналам. – Хватит. Не хватит…»
«Ну давай, кричи, – принуждает он. – Крикни хоть раз, напоследок».
Но она не кричит, и колесо, пройдя полный оборот, снова окунает ее в зловонный чан. Душа съежилась, укрылась в крохотном святилище, не заметное за раздражающими противоречиями наслаждения-боли, унижения-экстаза, любви-ненависти. Он разрушает, созидает ее. Сводит с ума и невольно высвобождает ее сверхчеловеческие метафункции. Убивает, совершая с нею акт любви.
«Хватит. Не хватит. О возлюбленный мучитель!»
Ворон едва барахтается в лучах кровавого солнца. Его диск вращается, стряхивает с нее вонючие капли, изъязвившие тело, потом один луч вытягивается, как ракета или огненный вихрь, и снова хочет пронзить ее лоно.
«Нет, не выйдет, – говорит она солнцу. – В боли уже нет наслаждения. И никогда не будет, пока я не сотру тебя с лица земли, о любимый!»
Саблезубые хищники насытились и уселись на солнышке, облизывая морды и лапы. Это были великолепные создания, мраморно-пятнистые, с темными полосами на голове и хвосте. Самец подошел к издыхающей вороне, но птица источала жуткую вонь и страдание, поэтому он лишь презрительно ткнул ее лапой, затем повернулся к своей спутнице и позвал ее в чащу отдохнуть после сытного обеда.
Ворон очнулся от забытья и окликнул:
«Куллукет».
«Фелиция».
«Это ты, любимый?»
«Это я, Элизабет. Бедная моя девочка. Дай я помогу тебе».
«Поможешь?.. Хватит?..»
«Я прерву твои кошмары».
«Прервешь? Прервешь боль-наслаждение?»
«Наслаждения уже нет. Оно уже ушло. Осталась только боль. Больное сознание, исполненное муки, раскаяния. Я помогу».
«Ты? Только он может мне помочь. Если умрет».
«Неправда. Я сумею тебе помочь. Навсегда смою грязь. Ты станешь ясной и чистой, как новорожденная».
«Меня больше нет. Презренная, отверженная, изгаженная тварь – вот что я такое».
«Ошибаешься. Тебя можно исцелить. Иди ко мне».
«К тебе? А как же они? Ведь они идут сюда, чтобы воздать мне должное и последовать за мною. Чтобы утолить жажду моего сердца. А ты хочешь заманить меня к себе? Ты дурадурадура…»
«Они лгут, Фелиция. Они не смогут дать тебе то, чего ты жаждешь. Они только используют тебя в своих целях».
«Не верю, они приведут ко мне моего возлюбленного, вернут мне радость!»
«Нет. Это ложь!»
«Они не могут лгать, они – ангелы тьмы».
«Они – люди. Активные операторы».
«Не дьяволы?»
«Люди. Лживые люди. Слушай меня, Фелиция. Ты ведь знаешь, я была в Галактическом Содружестве одной из лучших целительниц. Я вылечу тебя, если ты придешь ко мне по своей воле. И не потребую ничего взамен. Не посягну на твою свободу. У меня в мозгу блокировано супер-эго, поэтому я никогда не причиню зла живому существу. Я только хочу видеть тебя свободной, счастливой, в здравом рассудке. Другие ничего подобного не сделают».
«А вдруг сделают?»
«Спроси их».
«Спрошу! Я выясню, правду ли они сказали, что приведут ко мне Куллукета».
«Испытай их».
«Да. Хорошо. Элизабет! Ты в самом деле можешь стереть мои кошмары! Знаешь, это не та боль».
«Знаю. Она – часть твоего недуга. Порой ты воспринимаешь боль как наслаждение. У тебя есть нарушения мозговой деятельности. Еще с детства. Но это можно поправить, если ты откроешься и добровольно впустишь меня. Согласна?»
«Не знаю. Хватит боли? Не хватит! КУЛЛУКЕТ! КУЛЛУКЕТ! КУЛЛУКЕТ!»
С хриплым карканьем ворон взмыл в воздух. Внизу в густой чаще дремали саблезубые хищники, а стадо газелей продолжало беззаботно щипать траву на равнине Испании.
3
Во дворе крепостного замка Афалии разворачивалось учебное сражение. Двум первым пришельцам, стоявшим на смотровой площадке, все было хорошо видно, однако, увлеченные спором, они даже не глядели на дерущихся.
– Принципы! Принципы! – ворчал Алутейн Властелин Ремесел. – Спроси у голодных, они скажут, куда тебе засунуть свои принципы! Знаешь, Село, по-моему, ты после потопа малость сбрендил.
– Прикажешь заложить башку первобытным торгашам, да? – ярился отважный Селадейр. – Вот против чего предостерегал нас Ноданн! Против бездушной технократии Содружества!
– Ишь ты, как выражается! Почему бы тебе не приложить свой высоколобый идеализм в какой-нибудь менее важной сфере, чем местное хозяйство? У меня в амбарах муки осталось всего на две недели. Ох, Тана, велика милость твоя, все города в округе кормились от этой мельницы. Что мы будем жрать – гнилые коренья?
– А почему бы и нет?! – рявкнул лорд Афалии. – По крайней мере здоровая пища, не то что пирожные, да рогалики, да пироги, которыми ты набиваешь свою утробу! Погляди на себя, Ал! Вон брюхо-то какое отрастил. Аккурат для городского головы! А ежели враг нападет на твой Каламоск и тебе придется держать оборону, что тогда? Ведь ты в свои изумрудные доспехи не влезешь, помяни мое слово! Пора тебе садиться на диету, мой дорогой.
– Ну спасибо, удружил! – язвительно откликнулся Властелин Ремесел, и его серебристые усы от гнева стали торчком. – Я-то думал, тебе моя помощь понадобилась, а ты мне лекцию читаешь о здоровой пище! Брюхо мое, видите ли, ему не по нраву! Что ж, век живи, век учись. Хрен с тобой, налаживай сам свою чертову мельницу! – Он круто повернулся и зашагал к лестнице.
– Ал, вернись! – Эти слова нелегко дались лорду Афалии, но он понимал: положение его отчаянное. – Ты прав, я – сапожник. Ну, хотел отсоединить мельничных роботов. Вернуться к ручному управлению, чтобы не зависеть во всем от первобытных.
Властелин Ремесел остановился у лестницы, поджидая Селадейра.
– Ну да, ты привык на Дуате иметь дело только с водяными мельницами: Дальше самых примитивных механизмов твой примитивный ум не простирается.
– Эта хреновина… знаешь, у нее сорок три способа помола! Она выдает все – от тончайшей муки до кормовых отрубей. Разобрать мельницу и присобачить ручку – плевое дело, но я совсем забыл о приборе для химического анализа продуктов и контроля качества. Если его отключить, то получается плохо помолотая мука такого вкуса и цвета, что пекари просто рыдают. А если и приправы добавлять вручную – выходит гремучая смесь с запахом бензина, бромистого калия, и только Тана знает, чего еще.
– Да, Село, эта штучка заковыристая, даже для меня. А где инженер, который раньше контролировал автоматику?
– Йоргенсен? Утонул вместе со всем персоналом. Они были заядлые болельщики. А парень, заменивший его, оказался наглым ублюдком. Он попытался давить на меня! На м ен я ! Я от него мокрого места не оставил.
– Вот молодец!
– Не мог же я подрывать свой авторитет! – Селадейр так распалился, что в волосах запрыгали статические искры. – Проклятый Мукерджи думал загнать меня в угол! Сказал, что будет работать, только если я предоставлю ему все привилегии носителя золотого торквеса. И эту коварную тактику мгновенно усвоили другие механики. До них, вишь ты, уже дошло, что Эйкен Драм посулил золотые торквесы каждому, кто с ними совместим, и все гражданские права несовместимым. Я велел Бодуругалу и его корректорам прощупать всех золотых и голошеих в Афалии, с тем чтобы выявить предателей.
– Я тоже предатель, Село. – На лице Властелина Ремесел появилась сардоническая усмешка. – Низложенный рыцарь Высокого Стола, уклонившийся от заклания!
– Брось, Ал! Ты добровольно предпочел смерть ссылке, а не умер, потому что обстоятельства изменились. Что до меня – ты все еще Главный Творец. И к дьяволу хитрожопых первобытных Эйкена Драма!
Алутейн рассмеялся.
– Ну нет! Со мной этот номер не пройдет! Меня в свой легион не затащишь. За последние месяцы я слишком много узнал об Эйкене Драме, чтобы идти против него. Так что в мае буду плясать на свадьбе золотого плута и выпью за здоровье его нареченной Мерси-Розмар.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Шарн беспомощно покрутил головой.
– Но это же не решение проблемы. До мая продержим наш народ в неведении, а дальше что? Мы ведь уже дали согласие провести праздник за счет ревунов.
– Придумаем что-нибудь, – успокоила его Айфа. – К тому же нас с тобой здесь не будет. Или забыл? Мы обещали провести Великую Любовь в Гории с Эйкеном Драмом, Мерси-Розмар и всем уцелевшим цветом и рыцарством тану.
– Благодарение Тэ за маленькие радости. Там нам не о чем будет печалиться, кроме как о том, чтобы кто-нибудь не пристукнул.
– Ну так что? – спросил Фитхарн. – Распорядиться насчет пикника?
– Валяй, – кивнул Шарн. – Это ты хорошо удумал, Деревянная Нога. Назначаю тебя церемониймейстером. – Обряжайся в лучшие одежды, доставай из сундука золотую ногу, оправленную в рубины. Будем пудрить мозги этой армии страшилищ, пока у них голова кругом не пойдет. Они не должны заподозрить подвоха… Как думаешь, принесли они с собой свои сокровища?
– Бакенщики докладывают, что лодки ревунов переполнены сундуками и мешками.
Айфа удовлетворенно вздохнула.
– Ну, тогда все как-нибудь образуется.
Торжественная встреча состоялась в устье реки Онион, к югу от Высокой Цитадели, в прелестном уголке, где соловьи пели в густой листве и деревья роняли цвет, как в идиллической пасторали. Король и королева фирвулагов со свитой из самых проверенных придворных, почетным караулом воителей и воительниц и почти всем штатом королевских кухонь закатили такой пир, каких наивные ревуны в глаза не видывали.
Отяжелев от пищи, вина и психоактивных паров, переселенцы охотно согласились отправиться в Нионель. Монарший дар: четыреста иноходцев в полной сбруе и вдвое больше элладотериев с повозками, а также стадо недавно прирученных маленьких гиппарионов – для разведения породы – был принят оболваненными монстрами с изъявлением восторженной благодарности. После тщательно разыгранных протестов Шарн и Айфа соблаговолили принять двойной вес всего стада в драгоценных камнях – в качестве частичного погашения налогов, которые нация ревунов задолжала трону за прошедшие восемьсот пятьдесят шесть лет.
Вопрос о вводе невест в благородные дома фирвулагов был деликатно замят. Этот обычай, объяснили Суголлу, в среде нормальных фирвулагов давно не соблюдается, и было бы странно его теперь восстанавливать. Король и королева в один голос заверили властелина ревунов, что невесты будут чувствовать себя гораздо счастливее (и полезнее) со своими семействами в Нионели. Там они не только примут наравне со всеми участие в восстановительных работах, но и собственноручно уберут брачные покои, чтобы разделить их со своими будущими супругами. На празднике Великой Любви юные ревунши совершат брачные ритуалы вместе с девицами из стана фирвулагов, и юноши будут спариваться с девушками на основе взаимного выбора. Притом королева Айфа высказала опасения, что невесты-мутантки окажутся в несколько невыгодном положении, ведь их число непропорционально велико, однако она лично разошлет пригласительные билеты в самые отдаленные уголки своих владений «диким» фирвулагам, лишь формально подчиняющимся трону, и тем самым обеспечит дополнительный приток женихов. Но ежели какая-нибудь из пришлых красавиц в нынешнем году останется невостребованной, ее непременно «подцепят» на будущий год, как только слух об очаровании и богатом приданом дочерей ревунов разнесется по всей Многоцветной Земле.
На этой милой ноте королевский кортеж отбыл. Суголл, сбросив с плеч бремя тревог и страхов, удалился в свой парчовый шатер, дабы отдохнуть от тягостного двухдневного путешествия. А счастливые мутанты захрапели на той же поляне, где пировали, и приняли во сне свои естественные обличья.
Не спали только Грег-Даннет и Катлинель. Когда зашла луна и погасли костры, полукровка-повелительница и юркий генетик во фраке взяли фонари и пошли дозором по поляне – убедиться, все ли ревуны в добром здравии. Скопище гротескно деформированных тел, одетых с неуместной роскошью, расположилось в Дантовом беспорядке на примятой траве. Повсюду валялись пустые фляги и грязная посуда.
Грег-Даннет нарушил молчание:
– Ты так ничего и не сказала Суголлу?
– Язык не повернулся. Он столько пережил за эту зиму – а тут еще путешествие, все время на нервах. Он боялся, что Шарн запихнет нас в какое-нибудь захолустье вроде Альбиона. Нионель по сравнению с ним кажется ему раем. Нет уж, пусть немного придет в себя, прежде чем узнает плохие новости. И смотри, Грегги, ни полслова, иначе я на тебя рассержусь.
– Не бойся, буду нем как рыба! – Генетик затряс своей обезьяньей головкой. – Король с королевой и челядью очень мило все обставили, но, бродя в толпе, я поймал много всполошенных мыслей. А ты, моя дорогая, с твоими возможностями наверняка сразу поняла, где собака зарыта.
– Этого следовало ожидать, – ответила Катлинель. – Ревунов никогда не вводит в заблуждение иллюзорный вид друг друга, а ведь они с фирвулагами принадлежат к одной и той же метапсихической модели.
Грег-Даннет удрученно вздохнул.
– Да, только для людей и тану, не обладающих даром ясновидения, маски останутся герметичными. Бедные маленькие дурнушки! Впрочем, слияние генофондов было лишь частью нашего евгенического плана. У нас есть еще генная инженерия и Кожа.
– Да, но какой позор их ждет на празднике Великой Любви! Кто знает, как это на них отразится! Ох, Грегги, вот несчастье-то!
Она умолкла и высоко подняла фонарь. Под ивой расположились три маленьких страшилища: ножки-тростиночки переплетены, карликовые мордочки застыли в блаженном покое. На всех юбочки, расшитые драгоценными камнями, венки, красные сапожки.
2
Сидя на большом дереве, одиноко росшем посреди цветущей саванны, ворон внимательно следил за тем, как пара саблезубых кошек подстерегает добычу. Неподалеку беззаботно паслась стайка золотистых лиророгих газелей, и внезапно саблезубый самец напал на них из высокой травы. Они бросились врассыпную, но дорогу им преградила лежавшая в засаде самка. Почти небрежно она взрезала горло газели своими десятисантиметровыми клыками. Ее партнер был тут как тут и вожделенно облизывался.
В сердце ворона вспыхнула извечная жажда крови. Перед его принудительным напором кошки отступили, шипя выгнули спины, но ворон, не обращая на них внимания, нацелил клюв – острый эбонитовый кинжал – в огромный черный глаз газели. Животное перестало биться, отказавшись от борьбы. Ворон напился водянистой слизи, потом крови.
Но не почувствовал облегчения. Прежде все было иначе.
Он вспорхнул обратно на ветку и стал покачиваться там, отупелый, несчастный, глядя, как свирепые кошки возобновили свою трапезу. Ну никакого удовольствия! Почему он не чувствует прилива горячей энергии, как бывало раньше, когда ему удавалось утвердить свою власть над жертвой? Почему нет былого восторга даже при проникновении взглядом в земную твердь?
Это его вина.
Солнце расползалось вширь, словно кровавый омут. Ворон уцепился за ветку, чувствуя, что мозг его туманится, а кишки пухнут. Наконец он выблевал темную слизь, затем, внезапно обессилев, выпустил ветку и, поскольку крылья не держали его, тяжело плюхнулся на землю, прямо в лужицу мерзкой блевотины.
И тут у нее возникло знакомое ощущение, будто ее колесуют, руки и ноги в колодках, а палач, зверея, концентрирует боль, которая вливается во все отверстия ее тела. Колесо вращается, глубже и глубже погружая ее в чан с нечистотами. Хотя во рту у нее распорка, она закрывает глотку вспухшим языком, чтоб не захлебнуться, а подавленный крик разрывает легкие. И едва симфония боли достигает апофеоза, палач применяет еще более изощренную пытку: сажает ее на кол. Солнечная вспышка. Поворот колеса в воздухе. Освобождение. Страх, смешанный с экстазом, отступает, остаются унижение и позор.
«Хватит, довольно, – молит мучителя ее ум. – Нет…»
«Что, не хватит?»
Он заботливо счищает с нее скверну, смеется; его прекрасное лицо проглядывает сквозь кровавую пелену тумана; то и дело он осыпает поцелуями ее неподатливое тело (и это страшнее всего, потому что она готова разрыдаться от любви, от ненависти, от ужаса и полнейшего отупения).
«Кричи, – уговаривает он ее. – Проклинай меня, это станет твоим избавлением». Но она не произносит ни звука, закрывает глаза, чтобы не видеть его, и ум, чтобы не знать, что будет дальше, – теплые, нежные струйки на щеках.
«Тебе нравится. Ты получаешь удовольствие, потому что в этом твоя суть, из этого тебя сотворили…»
«Хватит, не хватит. Пусть я умру, лишь бы не видеть, не чувствовать.
– Агония разума. Очищающая боль сжигает мозг, яростно струится по его каналам. – Хватит. Не хватит…»
«Ну давай, кричи, – принуждает он. – Крикни хоть раз, напоследок».
Но она не кричит, и колесо, пройдя полный оборот, снова окунает ее в зловонный чан. Душа съежилась, укрылась в крохотном святилище, не заметное за раздражающими противоречиями наслаждения-боли, унижения-экстаза, любви-ненависти. Он разрушает, созидает ее. Сводит с ума и невольно высвобождает ее сверхчеловеческие метафункции. Убивает, совершая с нею акт любви.
«Хватит. Не хватит. О возлюбленный мучитель!»
Ворон едва барахтается в лучах кровавого солнца. Его диск вращается, стряхивает с нее вонючие капли, изъязвившие тело, потом один луч вытягивается, как ракета или огненный вихрь, и снова хочет пронзить ее лоно.
«Нет, не выйдет, – говорит она солнцу. – В боли уже нет наслаждения. И никогда не будет, пока я не сотру тебя с лица земли, о любимый!»
Саблезубые хищники насытились и уселись на солнышке, облизывая морды и лапы. Это были великолепные создания, мраморно-пятнистые, с темными полосами на голове и хвосте. Самец подошел к издыхающей вороне, но птица источала жуткую вонь и страдание, поэтому он лишь презрительно ткнул ее лапой, затем повернулся к своей спутнице и позвал ее в чащу отдохнуть после сытного обеда.
Ворон очнулся от забытья и окликнул:
«Куллукет».
«Фелиция».
«Это ты, любимый?»
«Это я, Элизабет. Бедная моя девочка. Дай я помогу тебе».
«Поможешь?.. Хватит?..»
«Я прерву твои кошмары».
«Прервешь? Прервешь боль-наслаждение?»
«Наслаждения уже нет. Оно уже ушло. Осталась только боль. Больное сознание, исполненное муки, раскаяния. Я помогу».
«Ты? Только он может мне помочь. Если умрет».
«Неправда. Я сумею тебе помочь. Навсегда смою грязь. Ты станешь ясной и чистой, как новорожденная».
«Меня больше нет. Презренная, отверженная, изгаженная тварь – вот что я такое».
«Ошибаешься. Тебя можно исцелить. Иди ко мне».
«К тебе? А как же они? Ведь они идут сюда, чтобы воздать мне должное и последовать за мною. Чтобы утолить жажду моего сердца. А ты хочешь заманить меня к себе? Ты дурадурадура…»
«Они лгут, Фелиция. Они не смогут дать тебе то, чего ты жаждешь. Они только используют тебя в своих целях».
«Не верю, они приведут ко мне моего возлюбленного, вернут мне радость!»
«Нет. Это ложь!»
«Они не могут лгать, они – ангелы тьмы».
«Они – люди. Активные операторы».
«Не дьяволы?»
«Люди. Лживые люди. Слушай меня, Фелиция. Ты ведь знаешь, я была в Галактическом Содружестве одной из лучших целительниц. Я вылечу тебя, если ты придешь ко мне по своей воле. И не потребую ничего взамен. Не посягну на твою свободу. У меня в мозгу блокировано супер-эго, поэтому я никогда не причиню зла живому существу. Я только хочу видеть тебя свободной, счастливой, в здравом рассудке. Другие ничего подобного не сделают».
«А вдруг сделают?»
«Спроси их».
«Спрошу! Я выясню, правду ли они сказали, что приведут ко мне Куллукета».
«Испытай их».
«Да. Хорошо. Элизабет! Ты в самом деле можешь стереть мои кошмары! Знаешь, это не та боль».
«Знаю. Она – часть твоего недуга. Порой ты воспринимаешь боль как наслаждение. У тебя есть нарушения мозговой деятельности. Еще с детства. Но это можно поправить, если ты откроешься и добровольно впустишь меня. Согласна?»
«Не знаю. Хватит боли? Не хватит! КУЛЛУКЕТ! КУЛЛУКЕТ! КУЛЛУКЕТ!»
С хриплым карканьем ворон взмыл в воздух. Внизу в густой чаще дремали саблезубые хищники, а стадо газелей продолжало беззаботно щипать траву на равнине Испании.
3
Во дворе крепостного замка Афалии разворачивалось учебное сражение. Двум первым пришельцам, стоявшим на смотровой площадке, все было хорошо видно, однако, увлеченные спором, они даже не глядели на дерущихся.
– Принципы! Принципы! – ворчал Алутейн Властелин Ремесел. – Спроси у голодных, они скажут, куда тебе засунуть свои принципы! Знаешь, Село, по-моему, ты после потопа малость сбрендил.
– Прикажешь заложить башку первобытным торгашам, да? – ярился отважный Селадейр. – Вот против чего предостерегал нас Ноданн! Против бездушной технократии Содружества!
– Ишь ты, как выражается! Почему бы тебе не приложить свой высоколобый идеализм в какой-нибудь менее важной сфере, чем местное хозяйство? У меня в амбарах муки осталось всего на две недели. Ох, Тана, велика милость твоя, все города в округе кормились от этой мельницы. Что мы будем жрать – гнилые коренья?
– А почему бы и нет?! – рявкнул лорд Афалии. – По крайней мере здоровая пища, не то что пирожные, да рогалики, да пироги, которыми ты набиваешь свою утробу! Погляди на себя, Ал! Вон брюхо-то какое отрастил. Аккурат для городского головы! А ежели враг нападет на твой Каламоск и тебе придется держать оборону, что тогда? Ведь ты в свои изумрудные доспехи не влезешь, помяни мое слово! Пора тебе садиться на диету, мой дорогой.
– Ну спасибо, удружил! – язвительно откликнулся Властелин Ремесел, и его серебристые усы от гнева стали торчком. – Я-то думал, тебе моя помощь понадобилась, а ты мне лекцию читаешь о здоровой пище! Брюхо мое, видите ли, ему не по нраву! Что ж, век живи, век учись. Хрен с тобой, налаживай сам свою чертову мельницу! – Он круто повернулся и зашагал к лестнице.
– Ал, вернись! – Эти слова нелегко дались лорду Афалии, но он понимал: положение его отчаянное. – Ты прав, я – сапожник. Ну, хотел отсоединить мельничных роботов. Вернуться к ручному управлению, чтобы не зависеть во всем от первобытных.
Властелин Ремесел остановился у лестницы, поджидая Селадейра.
– Ну да, ты привык на Дуате иметь дело только с водяными мельницами: Дальше самых примитивных механизмов твой примитивный ум не простирается.
– Эта хреновина… знаешь, у нее сорок три способа помола! Она выдает все – от тончайшей муки до кормовых отрубей. Разобрать мельницу и присобачить ручку – плевое дело, но я совсем забыл о приборе для химического анализа продуктов и контроля качества. Если его отключить, то получается плохо помолотая мука такого вкуса и цвета, что пекари просто рыдают. А если и приправы добавлять вручную – выходит гремучая смесь с запахом бензина, бромистого калия, и только Тана знает, чего еще.
– Да, Село, эта штучка заковыристая, даже для меня. А где инженер, который раньше контролировал автоматику?
– Йоргенсен? Утонул вместе со всем персоналом. Они были заядлые болельщики. А парень, заменивший его, оказался наглым ублюдком. Он попытался давить на меня! На м ен я ! Я от него мокрого места не оставил.
– Вот молодец!
– Не мог же я подрывать свой авторитет! – Селадейр так распалился, что в волосах запрыгали статические искры. – Проклятый Мукерджи думал загнать меня в угол! Сказал, что будет работать, только если я предоставлю ему все привилегии носителя золотого торквеса. И эту коварную тактику мгновенно усвоили другие механики. До них, вишь ты, уже дошло, что Эйкен Драм посулил золотые торквесы каждому, кто с ними совместим, и все гражданские права несовместимым. Я велел Бодуругалу и его корректорам прощупать всех золотых и голошеих в Афалии, с тем чтобы выявить предателей.
– Я тоже предатель, Село. – На лице Властелина Ремесел появилась сардоническая усмешка. – Низложенный рыцарь Высокого Стола, уклонившийся от заклания!
– Брось, Ал! Ты добровольно предпочел смерть ссылке, а не умер, потому что обстоятельства изменились. Что до меня – ты все еще Главный Творец. И к дьяволу хитрожопых первобытных Эйкена Драма!
Алутейн рассмеялся.
– Ну нет! Со мной этот номер не пройдет! Меня в свой легион не затащишь. За последние месяцы я слишком много узнал об Эйкене Драме, чтобы идти против него. Так что в мае буду плясать на свадьбе золотого плута и выпью за здоровье его нареченной Мерси-Розмар.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46