А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

По-прежнему много падало чаек, и мусорщики собирали мертвых птиц в большие кучи, издали выглядевшие как снежные сугробы. Их вывозили вместе с рыбой за город и сжигали на общей свалке. Рыбаки из Елиткова обратились к властям с просьбой о компенсации, но никто не обещал им ничего определенного. Зато в Брентове снова объявился Желтокрылый и, как рассказывали люди, продефилировал однажды в нашей ржавой каске вдоль домов, вызвав всеобщее беспокойство. Но его не поймали. Так или иначе, в нашем склепе он уже не спал – верно, нашел себе другое укрытие. А в ложбине по другую сторону насыпи, сразу за кладбищем, появились люди с шестами – они измеряли землю и колючей проволокой разгораживали ее под садово-огородные участки. На огороженные участки приходили уже другие люди и из досок, старой фанеры и толя сколачивали сарайчики и маленькие домики и очень не любили, когда поблизости крутились чужие. Может, потому, что прятали в своих сарайчиках заступы, мотыги и грабли, а может, потому, что просто родились такими – злыми и невежливыми, в чем уверен был Петр.
В Гданьске по Длинному базару пустили исторический трамвай, запряженный двумя лошадьми, и билет на одну поездку стоил целых пятьдесят грошей. Ребята катались на этом трамвае, но без Эльки и Вайзера, которые в тот день куда-то исчезли. Я спрашивал, куда они могли пойти – на аэродром или на кирпичный завод, но, кроме того, что утром у Эльки был при себе тот самый инструмент, под звуки которого танцевал Вайзер, мне ничего не могли сказать. Шимек высказал догадку, что Вайзер готовит какой-то новый номер и, верно, скоро нам его продемонстрирует. Сейчас я знаю, что никакого нового номера Вайзер не готовил, так как никогда не хотел стать цирковым артистом. Но тогда мы в это верили и безмятежно восхищались его арсеналом или, как Петр и Шимек в тот день, ездили по Длинному базару на историческом трамвае за кругленькие пятьдесят грошей в один конец. Кроме того, из колодца Нептуна не брызнуло еще ни капли воды, а пана Коро-тека оштрафовали, потому что на перекрестке, где установили недавно первый в городе светофор, он перешел дорогу, как обычно, по-своему – наискось. Вдобавок обругал милиционеров сопляками, и его чуть не забрали в участок. Еще что-нибудь? Да, на соседней улице, которая называлась улицей Карловича, поставили электрические фонари, а старые газовые пустили на слом. Бар «Лилипут» был закрыт целых три дня после последней драки каменщиков с солдатами, которые без увольнительной по одному выскакивали из близлежащих казарм хлебнуть пива. Новый кинотеатр должен был называться «Факел», и обещали, что там будет широкий экран, – в «Трамвайщике», что возле депо рядом со школой, такого экрана не было.
Вайзер ни разу не навестил меня, пока я сидел дома, когда же я приходил на его взрывы, ни словом не обмолвился о дырке в ноге и о том, что тогда случилось. Время шло для меня медленно и спокойно, как й для всех в нашем районе в то жаркое лето, когда пыль июня и июля и грязь августа ни разу не смыл с листьев долгожданный дождь. Скучая от безделья, я зарисовывал в тетрадь все, что приходило в голову. Один раз это оказался Желтокрылый, стоящий на крыше дома в Старом городе. Прямо за его спиной росли стройные сосны, а над городом и над головами собравшихся на тротуаре людей пролетали самолеты, целыми косяками, как журавли. В другой раз на странице тетради появился Вайзер, пролетающий над заливом на черной пантере, рыбаки падали на колени, а их жены прятали головы от страха. Был там и пан Коротек, кативший через двор огромную, как бочка, бутыль с водкой, из-под которой выскакивали мыши и удирали прямо к ближайшему мусорному ящику. М-ского я нарисовал вместе с ксендзом Дудаком, которому приделал крылья бабочки и поместил в сачок натуралиста как очередной экспонат. Была также одна панорама или, точнее, общий вид: над холмами в направлении аэродрома мчался самолет в форме кадила, все мы сидели внутри, а над городом, заливом и кладбищем вместо солнца сиял большой треугольный глаз, посылающий лучи во все стороны. Мать не любила, когда я сидел сгорбившись над листком, так как вместо цветов или деревьев находила на моих картинках одних уродов. Так, по крайней мере, она их называла, прерывая мое занятие, поскольку меня опять ждала картошка или лапша.
Но однажды – было это, кажется, после пятого взрыва, когда нога уже почти зажила, – в дверь нашей квартиры постучался Шимек. В руках он держал свернутый рулон бумаги.
– Знаешь, что это? – спросил он с порога. – Угадай, быстро!
– Флаг? Публикация о розыске? Объявление?
– Бери выше! – улыбнулся он. – Это афиша!
– А-а-а, – протянул я разочарованно. – И что с того?
Шимек, разворачивая цветной рулон на топчане, не переставал говорить:
– Мне дал его… ну тот, который расклеивает афиши на тумбах, со старым великом, посмотри только, какой класс.
И действительно, я увидел огромную пасть льва рядом с одетой в пестрый купальник женщиной, а внизу надпись: ЦИРК «АРЕНА» ПРИГЛАШАЕТ!!!
– Неплохо, – сказал я. – И что дальше?
– Что дальше? Завтра мы идем в цирк, – выпалил он радостную новость, – не понимаешь?
– А билеты?
– Элька уже поехала покупать, для тебя тоже.
– А деньги?
– О деньгах не волнуйся, когда будут, отдашь!
– Сколько?
– Для взрослых десять, а для нас по пять злотых!
– А откуда у вас столько?
– Сейчас все расскажу. – Шимек отодвинул афишу и уселся на топчан, так как все стулья в комнате были заняты бельем, приготовленным для глажки. – Значит, так. Утром Петр поехал в Гданьск купить в скобяной лавке гвоздей для отца. И увидел на площади цирковые фургоны. Ну и не пошел ни в какой магазин, а выскочил из трамвая на той остановке и все хорошенько рассмотрел – фургон, в котором живет клоун, клетки с хищниками, лошадей, акробатов, видел даже цилиндр фокусника – когда грузчики переносили коробки с вещами, этот цилиндр выпал и покатился по земле, а фокусник, с виду обыкновенный человек, страшно кричал и обзывал грузчиков растяпами. Все это Петр видел и слышал, и еще он видел рабочих, натягивающих тросы огромного шатра, а под конец – как они большими молотками вбивают в землю толстые колья, к которым крепятся растяжки. Потом вспомнил про гвозди для отца, купил все, что нужно, и приехал с новостью к нам. И через полчаса, ну, может, через час, на нашей тумбе появилось вот это. – Шимек погладил рукой яркую афишу.
– А деньги, откуда вы взяли деньги?
– А, это вышло чудно, – продолжал он, – мы стояли рядом с тумбой и пялились, как расклейщик намазывает клеем бумагу и приклеивает, а потом снова мажет и снова приклеивает, он почти всю тумбу облепил этими афишами, а мы стояли и обсуждали: как было бы классно – пойти в цирк, если бы были деньги, я бы, пожалуй, раздобыл на билет и Петр тоже, а вот Элька вряд ли, Вайзер – не знаю, ну и ты… и тут подошел пан Коротек, совершенно трезвый, и он слышал наш разговор. «Ну так сколько вас штук?» – спросил. «Пять», – ответили мы, и тогда он вынул кошелек и дал нам целых тридцать злотых. «Вот вам, – говорит, – а когда продадите бутылки, можете мне отдать, – говорит, – но не обязательно». Элька поехала за билетами и должна купить на завтра, сегодня выступлений еще не будет, ну, здорово, да? – закончил он рассказ и свернул афишу в рулон. – Повешу у себя над кроватью, – добавил, – если мать не выбросит, а то там баба почти голая.
Шимек ушел очень довольный, а моя мать, которая слышала часть разговора, сказала, что пять злотых на билет в цирк даст мне очень охотно и нет нужды – так и сказала – пользоваться великодушием пана Коротека.
На следующий день с утра время тянулось невыносимо – представление, на которое у нас были билеты, начиналось в шестнадцать часов. Рано утром я вышел из дому, чтобы посмотреть на афиши, налепленные на бетонном кругляке. Тумба выглядела восхитительно: от самой земли и доверху по всей окружности на ней красовались одинаковые львиные пасти и одинаковые женщины в купальниках. Привыкший к серости тумбы, на которой вот уже несколько месяцев не появлялось ничего нового и остатки старых афиш перемежались с похабными надписями и прошлогодним указом о призыве в армию, я стоял как завороженный и думал, будет ли лев, которого я увижу в цирке, таким же грозным, как этот, на афише, с огромной разинутой пастью и двумя рядами больших сверкающих зубов. Вдруг я почувствовал легкий толчок в бок.
– Можешь уже ходить? – Это был голос Вайзера. – Не опухает нога?
– Нет, – ответил я, – не опухает и уже не болит, а что? – В этом «а что?» скрывалась, разумеется, надежда услышать что-то новенькое, ведь если Вайзер подошел ко мне сзади и задал вопрос, значит, он что-то замыслил, так я думал.
– Тогда пошли, – сказал он, – посмотришь, как я ловлю ужей.
– А зачем тебе ужи? – спросил я. – Дрессировать?
Вайзер пожал плечами.
– Не хочешь, не ходи, я просто думал, ты захочешь посмотреть, как я это делаю, – говорил он медленно, равнодушным тоном.
Мне хотелось посмотреть, как он будет ловить ужей, но хотелось также знать, для чего они ему нужны. Мы двинулись вниз по улице, и только тогда я спросил еще раз:
– Но зачем они тебе?
– Увидишь, все увидишь, – сказал он. – Это для них мешок, а палку найдем в лесу.
Мы миновали ряд маленьких почти одинаковых домов со скошенными крышами, в которых полукруглые окошки мансард выглядели как выключенные автомобильные фары. Вайзер замолчал и за всю дорогу, пока мы поднимались по тропинке между лиственницами, не сказал ни слова. Через десять минут, запыхавшиеся, мы стояли на холме, откуда с одной стороны видны были аэродром и залив, а на юге далеко внизу маячили контуры Брентова и пригорок, за которым находилось стрельбище.
– Идем туда, – сказал он, показывая рукой в южную сторону, где разгораживали садовые участки.
Теперь мы спускались в ложбину по склону почти как на лыжах – то влево, то вправо, крутыми зигзагами, чтобы не слишком разгоняться. В нос ударяли поочередно разные запахи, аромат отцветшего люпина смешивался с запахом клевера, а прохладный запах мяты – с острым ароматом дикого чабреца.
– Скажи, ты будешь их продавать? Или отнесешь М-скому? Ему что – нужно много ужей, одного мало? – зачастил я, как только мы остановились в ложбине, той самой, которая своим краем, отсюда не видным, прилегала к кладбищу и насыпи, по которой не ходили поезда. Но Вайзер не отвечал. Он отыскал метровую палку с развилкой на конце, такую же, как у змееловов в Бещадах, а потом обратился ко мне:
– Видишь вон те заросли?
Я кивнул.
– Там их больше всего, иди и пошебурши в кустах, чтобы вспугнуть их. Но легонько, не слишком сильно, – добавил он, – чтобы не побежали все сразу, понял?
Задание было нетрудным. Я медленно шел вдоль полосы зарослей и палкой шевелил высокую траву, крапиву, низкорослую малину, черный дрок и папоротник. Ужи поначалу медленно, потом все быстрее выскальзывали из-под моих ног и неслись в сторону Вайзера, а он ловко останавливал их своей палкой, затем осторожно брал двумя пальцами и опускал в холщовый мешок.
– Еще разок, – сказал он, когда я закончил. – Никогда ведь не вспугнуть всех разом!
Я повторил все точно так же, и, к моему удивлению, убегающих ужей было не намного меньше, чем в предыдущий раз. Вайзер завязал мешок большим крепким узлом.
– Отлично, – сказал он, – теперь пройдем через эти чертовы участки и отнесем их на другую сторону. – «Чертовы участки» – так и сказал, я помню очень хорошо, потому что Вайзер никогда не говорил слишком много и все можно было запомнить до единого слова. – Чертовы участки, – повторил он еще раз, когда мы проходили мимо работающих там людей, которые с завидным упорством вскапывали сухую, как в пустыне, землю и с еще большим упорством сколачивали из досок и дырявой фанеры свои будки, называемые домиками, на которых неизвестно для чего сразу же рисовали улыбающихся гномов, заплутавших косуль или маргаритки с девичьими личиками, что выглядело отвратительно и даже непристойно.
– Что несете, мальцы? – окликнул нас вспотевший толстяк, поднимая голову от мотыги. – Чего здесь ищете?
– Да ничего, – ответил я первым, – траву для кроликов рвем, здесь самая высокая.
Вайзер чуть замедлил шаг, но не остановился и даже не посмотрел на толстяка, и я двинулся за ним, глядя на мешок, который покачивался в такт его мерным шагам.
– В другой раз, – крикнул вслед толстяк, – ищите траву подальше отсюда, и чтоб я вас здесь больше не видел, понятно? Это теперь не ничейная земля. – Толстяк кричал еще что-то, но мы были уже далеко и тропкой спустились к насыпи.
– Неплохо придумал, – сказал Вайзер, – на тебя можно положиться.
Я чуть не лопнул от гордости и не успел оглянуться, как мы были уже на кладбище, в его верхней части, где Вайзер остановил меня движением руки.
– Выпустим их здесь, – сказал он, развязывая мешок. – Тут им уже ничего не угрожает.
Я увидел, как из открытого мешка выползают ужи, одни быстро, другие, наверно, более перепуганные, слишком медленно, так что Вайзер вынужден был подталкивать их рукой. Ужи расползлись между надгробиями. Серо-бурые зигзаги проворно шмыгнули в густые заросли крапивы и лебеды, и через минуту в поле нашего зрения не было ни одного ужа. «Ни одного» – написал я, хотя это неправда. Я вдруг увидел на надгробной плите длинное тельце ужа в солнечных бликах, проникающих сюда сквозь буковые кроны, как сквозь зеленые стеклышки витража в нашем костеле во время обедни. Уж был метр с лишним длиной, почти не шевелился и как бы в поисках света поднимал только голову, через минуту опуская ее обратно на каменную плиту. Как только солнечный луч попадал на плиту, симметричные желтые пятна на мордочке светлели. «Смотри, – шепнул я Вайзеру, – он совсем нас не боится». И действительно, когда я протянул руку к ужу и коснулся его холодной приплюснутой головы, – ощущение было такое, словно я дотронулся до собачьего носа, – уж не убежал, а лишь отступил немного. Только через минуту он отвернул от нас свою мордочку и исчез в ближайших зарослях папоротника, чуть заколыхавшихся от движения его тела.
– Тут что-то написано, – обратился я к Вайзеру. – Можешь прочитать?
Он склонился над плитой и прочел:
– Hier ruht in Gott Horst Meiler. 8.VI.1925 – 15.1.1936, – и дальше по слогам: – Warst unser lieb zu aller Zeit und bleibst es auch in Ewigkeit. Я не знаю немецкого, – объяснил он, – но первое означает, что тут покоится в бозе Хорст Меллер, а второе – это какие-то стихи – смотри, рифмуется. – Он коснулся пальцем вырубленной в камне надписи из готических букв: – Zeit, а вот тут Ewigkeit. Айт – айт, то есть наверняка стихи.
– Одиннадцати лет помер, – сказал я, – в нашем возрасте.
– Нет, он родился не в двадцать пятом, а в двадцать девятом. – Вайзер приблизил лицо к надписи. – Посмотри, это не пятерка, а девятка.
– Ты так говоришь, как будто знал его. – Первый раз я спорил с Вайзером. – Никакая не девятка, а пятерка, значит, он родился в двадцать пятом, и, когда умер, ему было одиннадцать!
– Все равно мы не знаем, кто это был, – отрезал Вайзер, а когда мы возвращались домой, сказал еще, что люди с участков ужей убивают – не могут отличить ужа от змеи и, как только заметят что-то ползущее, сразу сбегаются и колотят ужа мотыгами и граблями, поэтому надо их перенести на старое кладбище или на поляну, туда, где валуны, тогда, может, часть из них уцелеет.
Да, Вайзер был прав, уже в следующем году, когда участки заняли всю ложбину за кладбищем, по другую сторону насыпи, и когда вместо высокой травы там появились первые грядки моркови, гороха и цветной капусты, ужа можно было встретить чрезвычайно редко, чаще в виде гниющих останков, вокруг которых деловито суетились муравьи. А через три или четыре года их уже не осталось нигде – ни на участках, ни около старого кладбища, ни на поляне, называемой карьером, куда переносил их в холщовом мешке Вайзер. Я так и не понял до конца, зачем он это делал. Наверняка это не было увлечение исследователя типа М-ского, но и его собственные объяснения поныне не кажутся мне убедительными. Также никогда я не узнал, кем был похороненный в 1936 году Хорст Меллер, на чьем надгробии уж позволил мне до себя дотронуться. Уверен я только в том, что Вайзер при эвакуации ужей ни разу не воспользовался помощью Шимека или Петра, а тогда, в тот день, когда мы должны были идти в цирк, взял меня с собой скорее всего случайно, вероятно под влиянием минутного порыва. А может, он считал, что ужи – это занятие не для всякого?
М-ский вышел из кабинета, стал в открытых дверях, посмотрел сначала на меня, потом на Шимека и Петра, наконец на стенные часы и сказал: «Хватит!» Он смотрел на наши лица, словно надеясь прочитать на них собственные мысли.
– Хватит! – повторил он после длинной паузы. – Хватит глупостей! У вас есть последний шанс, и, если вы им не воспользуетесь, вами займется прокурор и милиция! Поняли?
Ответа не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25