А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Я слышал, как его сравнили с реквизиторской древней оперы, и в мою голову закралось подозрение, что царь-коротышка Тут просто обчистил уже существовавшую гробницу, соскоблил имя Атум-хаду и написал свое собственное. Такое делалось довольно часто.
«Что это за кошмарное амбре?» – спрашивает жена какого-то чиновника, и Картер пытается растолковать ей, что воздуху в гробнице 3200 лет, а я понимаю, что мне нужно сменить повязку и я как-нибудь обойдусь без этого представления. Быстро выхожу наружу.
Маргарет, бедный Картер свалял дурака, делая свои открытия публично, и теперь за это расплачивается: пока он работает, вокруг него вьется стая щебечущих кретинов. Он целыми днями только и делает, что водит по усыпальнице дилетантов. А ведь в гробнице должно тщательно обдумывать каждый шаг; с каждым выдохом воздух гробницы насыщается влагой, от которой портится нежная грунтовка расписных ларцов и темнеют надписи на стенах; при каждом движении руки та или другая важная леди рискует задеть рукавом предмет, который, будучи незаконсервированным, может буквально рассыпаться от прикосновения; на одной леди сегодня имелось даже большое серебряное колье с сапфирами, которое вполне могло упасть и повредить что-либо, когда она, пребывая в хранилище Тута, наклонялась, дабы как следует рассмотреть произведения искусства. Экскурсии неуклюжих, несведущих, восторженных поклонников! Бедный Картер!
И сколько можно обсуждать это хранилище и эту усыпальницу? После всего, что говорят туземцы и пишут газеты, она не впечатляет. Да, журналисты выбрали верные существительные – но не прилагательные. Я слышал, что «Таймс» назвала колеса царских повозок «зачаровывающими», золото «ослепительным», статуи «восхитительными», а сама гробница-де такова, что «не сравнится ни с чем во всем Египте». Это неправда, Маргарет, говорю тебе, это просто неправда; у этой комнаты нет ни истории, ни цели, в ней просто свалены в кучи всякие броские нелепицы; разумеется, неопытный турист задохнется от восхищения и при виде всех этих полудрагоценных штуковин будет почти готов выбросить собственные драгоценности, но я как профессионал Картера жалею, а в общем и целом мне противно, ощущение такое, будто меня в самую духоту по горло напичкали сладостями. Особенно меня задела огромная кровать с изножьем в виде львиных голов; я почти слышал, как заливается смехом увидавший этакую безвкусицу Хьюго Марлоу. Трон со спинкой, украшенной золотыми барельефами. Провислобрюхие алебастровые сосуды XVIII династии, погрязшие в декадентской, избыточно детальной, невротичной андрогинности. Само собой, я был добр к бедному Картеру и похвалил его; глаза Картера смотрели на меня по-новому, как-то робко, будто он устыдился своей добычи и привлек внимание общественности, не имея на то никакого права.
Сейчас, Маргарет, я отправляюсь на собственный участок, где меня ждут работа, загадка и достославное открытие. Все для тебя, моя любовь.
Дневник: Достичь чего-то вопреки, а не благодаря обстоятельствам. Атум-хаду понимал, каково это; трагедия превращается в комедию, поскольку обладающий несгибаемым характером, сам себя приводящий в движение человек сильнее любого трюка Судьбы, и наблюдение за ним, одолевающим всех и вся, и бодрит, и веселит.
Кстати: когда я вернулся с шоу Картера, Амра на месте не было. Впрочем, мальчик отлично поработал над моей временной дверью. Я позвал его, но из гробницы вылез только злой Ахмед. Он отослал Амра домой и сказал мне, чтобы я не ждал его возвращения; воображаю, как эта скотина угрожала бедному мальчику. Разговор зашел о деньгах Ахмеда, к которому я испытываю некоторое даже сочувствие. В итоге я потратил драгоценное время, пытаясь объяснить ему ситуацию и вежливо намекая на то, что он нарушил условия нашей сделки и что сегодня выплатить все причитающиеся ему наличные затруднительно.
Ахмед хвастался своим самообладанием. Ахмед буйствовал. Ахмед угрожал. Но денег не было, потому угрозы пропали втуне. Тогда Ахмед предложил мне решить вопрос по-другому: он вручил мне кувалду. Я пошел бы на все, лишь бы этого избежать, я заплатил бы любую цену – но выбора у меня не было. Он так настаивал, что мне ничего не оставалось, кроме как открыть дверь «С»; каждый жалящий удар безжалостно отдавался в моей ноге и моей голове, разбивая мне сердце. Ахмед вбежал в камеру первым – не могу поверить, что записываю этот прискорбный факт. Он вышел, качая головой. Я никогда не забуду его слова: «Англичанин, я жестоко разочарован». Неудовлетворенный, он выместил свою злость в обычной для первобытных людей форме. По большей части он пинал мою раненую ногу, а также бил меня по лицу и, когда я распростерся на полу, по спине. Слава богу, он разрушил лишь одну дверь. Любостяжание, как видите, ослепляет, потому он и не подумал открыть Великий Портал, который все еще ожидает моей ласки и любви, который воздаст мне сполна за все жертвы.
Так тому и быть. Я как смог промыл раны и наложил необходимые бинты. Уходя, эта свинья украла осла Амра и один из моих патефонов – «Колумбия Фаворит».
Опуская подробности: сегодня я открыл седьмую камеру гробницы Атум-хаду.

РИС. «G»
ПЕРВЫЕ СЕМЬ КАМЕР. 29 НОЯБРЯ 1922 ГОДА
Остальное подождет до завтра, включая описание новой камеры, которая замечательна в самых разных аспектах. Закрыл дверью Амра переднее отверстие.
Банк – сплошное расстройство. Почта доставила невразумительную каблограмму, видимо, шуточную. Это точно шутка – или какой-то дурак забавляется.
КАБЛОГРАММА.
БОСТОН – РАЛЬФУ ТРИЛИПУШУ,
ЛУКСОР, 29 НОЯ 1922, 10.27
ПОМОЛВКА РАСТОРГНУТА. ТВОЯ ЛОЖЬ РАЗОБЛАЧЕНА.
НЕ ВЗДУМАЙ МНЕ ПИСАТЬ. М.
Я мог бы ответить, но кому? Кто автор этой «каблограммы от Маргарет»? Голова идет кругом от его преступлений и измен. Он заслуживает суровейшего из всех придуманных великим царем наказаний.
Кошки зализывают раны, что нанесли мне Ахмед и Финнеран. Почему судьба настаивает на том, чтобы мы играли столь неоригинальные, пустые роли, когда мы способны на большее? Если бы я сам писал для себя сценарий, он был бы – и все еще может быть – куда более захватывающим, но нет, я должен принимать как есть придуманные твердокаменным Финнераном сцены с их яркими красками и жесткой арифметикой. Будучи не в состоянии финансировать египетскую экспедицию, которая не нашла в мгновение ока ни сокровищ, ни штабелей порнографии, он счел за лучшее предать меня и рассказывает небылицы многострадальной дочери, дабы отравить колодец ее любви ко мне; пока она по его воле пребывает в оцепенелом, полубессознательном состоянии, он развлекается с ее нордической тюремщицей. О, судьи подземного мира, взвесьте мое сердце на своих весах, прочтите все секреты, написанные на его красных протоках и набухших серых сосудах, каждую мою потаенную мысль. Разве не видите вы, что я люблю ее, люблю вопреки деньгам ее отца? Я уверен, бездушные манипуляторы вроде Финнерана скажут, что Маргарет не дала мне того, чего я от нее ожидал, при ней не оказалось огромного состояния, на которое я рассчитывал. Наверное, эти люди сочтут, что мне следует от нее отказаться, признать, что любовь моя – лишь притворство. И это правда, я действительно думаю, что Маргарет отчасти виновна в моем нынешнем положении. Как выяснилось, она не смазала колеса финансовой машины великих раскопок; нельзя быть уверенным и в том, что во время моего отсутствия она истово хранила мне верность.
Притворялся ли я, когда восторгался ею? А она? Не буду отрицать, сперва я подумал о том, что она богата. Хотя нет, я должен это отрицать; эта мысль не могла быть первой, поскольку о богатстве, которое она наследует, я узнал много позже. Так что сперва я подумал о ее красоте. Нет, это тоже неверно, по многим статьям Инге куда привлекательнее. Зная себя, должен предположить, что сперва я ее пожалел: передо мной очутилась молодая женщина, что была обременена некоего рода недомоганием, тяготилась своим состоянием, обессилела прямо на публичной лекции на пресловутую тему, украдкой подошла к кафедре, чтобы представиться и поблагодарить лектора, утверждала, будто интересуется Египтом… Нет. Нет, я не могу сказать даже, что заметил ее слабость. Мне не нужны были ни ее деньги, ни ее красота, ни ее недостатки. Она меня смешила.
Я бы полетел к ней на всех парусах сегодня же, доказал, что я люблю ее; но нельзя уходить отсюда, пока не сделана работа, не совершено и не признано открытие. Если я прибуду сломленный и с пустыми руками, она никогда не вернется ко мне; либо я – ее английский исследователь, либо я никто. Без мумии Атум-хаду на парадном золотом ложе, без последних камер гробницы я в Бостоне никому не нужен.
Кошки, что платят хозяину верностью и пониманием, были богами благоразумия. Оранжевая красотка Мэгги – сама доброта, как и та, в честь которой названа, та, что никогда не отправила бы эту каблограмму. Она ее и не отправляла; она ее даже не видела.
15 нояб.
Мой сладкий милый Ральф!
Получила вчера твое письмо от 19 октября. Мне стало грустно-грустно. Я по тебе очень-очень скучаю. А всего четыре дня назад пришла каблограмма с великим известием – ты совершил свое Открытие. Папочка показал ее мне, я тобой горжусь, правда. То есть, конечно, мы с ним гордимся.
Опять читаю твое письмо. Не знаю, о чем писать, мне так грустно. Я плачу, когда перечитываю твое милое письмо, ты обо мне так заботишься, а я боюсь, я этого не заслужила. Хотя это очень абсурдно – теперь, когда все хорошо, разве нет?
Папочка в конце концов вышел из себя и на днях указал ищейке на дверь. Я не слышала всего разговора. Потом я спросила папочку, что случилось, а он велел мне убираться, довольно грубо велел. Понимаешь, папочке приходится очень тяжко. Он мне ни словечка не говорит, никогда не жалуется, и ты его прости, если он злится или верит всяким вралям вроде ищейки или того профессора, твоего начальника-немца. Немец к нам приходил месяц назад, они с папочкой говорили о династиях, отрывках, Оксфорде, о чем только не говорили. (И это еще вопрос, должны ли мы вообще доверять немцам. Я бы ни за что им не поверила, я-то знаю, дорогой мой, через что ты прошел на войне!) Ты же знаешь, Ральф, я таких людей никогда не слушала. Мне известно, какой ты, я тебя люблю с макушки до подошв твоих грязных ботинок, и всегда буду любить. Ты же знаешь? Просто поверь мне, ладно? Без тебя – я не знаю, что бы со мной стало. Я храню под подушкой каблограмму, в которой ты пишешь, что Феррелл врет.
Ты наверняка уже слышал о том, что «Фешенебельные Фасоны Финнерана» переживают не лучшие времена. Мне так кажется, и папочка очень переживает, и Дж. П. О'Тул иногда проговаривается. Поэтому твоя победа очень-очень важна для всех нас, они все тобой восхищаются – почти как я, твоя царица. Надеюсь, эта новость тебя не встревожит и не переменит твоего отношения к папочке или ко мне. Я знаю, ты не такой. Это все совсем не так серьезно, как кажется.
Я так тебе благодарна, ты представить себе не можешь, как я тебе благодарна за то, что ты думаешь про Инге, про мои лекарства, про то, что до свадьбы все-все заживет. Пожалуйста, не волнуйся. Все будет хорошо. Мне достаточно просто знать, что ты обо мне думаешь, и что ты думаешь о том, как мне выздороветь, если я это буду знать, я выздоровею, вот увидишь. Мне станет лучше просто от любви к тебе, поэтому ты не волнуйся так за меня. Я уже выздоравливаю – ради тебя. Любой бы выздоровел ради такого человека, как ты.
Ты едешь домой, значит, мне не будет скучно, когда мне скучно, я думаю, что надо пойти погулять в городе. Но теперь я скажу себе: нет, ты больше не пойдешь в город, ни разу не пойдешь.
Я думаю о тебе постоянно – когда не сплю и когда могу соображать. Ты всегда говорил, что тебя ведут наука и дедуктивный метод, а не эмоции. Помнишь, ты сказал это, когда мы гуляли у реки? Но все улики говорят, мой археолог, что ты не должен меня любить. А ты меня любишь. Поэтому я даю тебе слово, я выздоровею ради тебя, стану достойной тебя, вознагражу тебя. Начну выздоравливать прямо сейчас. Три-четыре!..
Пиши мне чаще! Напиши о нашей свадьбе, о золотых кольцах, о коронах, которые ты ищешь в пустыне, о кентском Холле, о том, как мы познакомимся с королем Англии. Живой король, если уж на то пошло, лучше мумифицированного царя.
Остаюсь твоей вечной царицей,
м.
Четверг, 30 ноября 1922 года
К Маргарет: Маргарет, любовь моя, однажды ты возжелаешь знать все о произошедшем, воссоздать поток событий со всей возможной точностью. Так вот, сегодня утром, на следующий день после того, как ты со мной «порвала», я первым делом захромал на почту. И что ты думаешь? Я получил письмо от тебя, датированное 15 ноября; читал и хохотал, представляешь? Немедленно отправил тебе ответ, дорогая моя, благослови Господь кабель, позволяющий через океан устранить любое недоразумение. Теперь все понятно. Любовь наша – неколебима. Разумеется: у твоего отца неполадки с финансами, и он, бедняга, боится мне в этом признаться! Разумеется! Разумеется, ему совестно, он опасается неверности близких и решил испытать меня, послав мне фальшивую каблограмму. И к чему же мы пришли? Я люблю тебя, невзирая ни на что. Ни на что.
Вот все и объяснилось, и ныне я твоего отца жалею – и только. И вынесение проблемы финансирования экспедиции за скобки наших с ним отношений – только к лучшему, особенно сейчас, когда ему приходится очень тяжко. Судьба подарила мне встречу с новым вероятным компаньоном, так что все к лучшему. Представив меня отцу, ты оказала ему большую услугу; я последую твоему примеру и прощу ему его долги. Вместе нам с тобой по зубам любые проблемы. Мне так легко на душе, дорогая моя. Я еле пережил эту ночь.
Завтра вернусь на участок, а сегодня мне предстоит поразмыслить над всем, что мне за эти дни открылось. Прежде чем мы станем компаньонами, Карнарвону потребуется уяснить, чего я добился. Потому я обязан потратить сбереженную энергию, дабы в ясном и незамутненном свете представить потенциальному покровителю своему все, что я успел сделать. О Маргарет, я не могу предложить большее доказательство моей любви, нежели это: хотя ответственность снабжать экспедицию деньгами возьмет на себя лорд Карнарвон, моей женой станешь ты. Узнав об этом, вы с Ч. К. Ф. прекратите питать подозрения на мой счет. Сейчас – 11.15 утра 30 ноября 1922 года, моя любовь к тебе – несокрушимая скала.
Дневник: Укрывшись от солнца, посвятил несколько часов обдумыванию и планированию, пил сладкий чай. После обеда чувствую себя в состоянии вновь погрузиться в думу о головоломном наследии Атум-хаду. На сцене кабаре началось представление – провинциальный вариант того, что я лицезрел в Каире не помню сколько дней назад. Девочки раскачиваются, монеты падают к их туфлям, гремят барабаны, изредка вскрикивают скрипки, покрывала плывут по воздуху, будто листья, сорванные легким осенним ветерком.
Уроки историографии: о характере связи между (запутанной) жизнью и позднейшим (упрощенным) жизнеописанием на примере Атум-хаду: Легко представить себе, сколько дров может наломать некий будущий археолог. В попытке уяснить, чем ты жил, он обязан додумывать и досочинять, и все оттенки и подробности твоего существования, которые делают тебя тобой, либо утрачены, либо придуманы, подменены таковыми твоего хрониста. Ты был добродетелен и великодушен, ты смиренно воздавал добром за добро, но записей об этом не сохранилось – а значит, ничего и не было. И наоборот, если сохранилось что-то иное – упоминание о секундном помрачении, хорошо задокументированные наветы твоего вечного соперника, собрание болезненных, однобоких писем разгневанной любовницы, возводящее напраслину досье самоуверенного детектива, который так ничего и не понял, – что скажет о тебе злосчастный землекопатель?
Вот почему нужно всегда следить, остается ли за тобой шлейф ясной, недвусмысленной истины, обрублено ли все лишнее. Примеры – «Назидания Атум-хаду», а также эта книга независимо от результата моей работы.
Когда появляется наш археолог, наш проницательный биограф – а мы все без исключения лелеем надежду, что он появится, – когда он раскладывает по полочкам нашу жизнь и упрощает ее, чтобы даже бестолковейший из читателей ухватил ее суть и запомнил нас навсегда, как мы можем содействовать ему из прошлого? Как помочь ему понять, когда нужно отложить лопату и взяться за перо? Средоточие нашей жизни, освобожденный от инородных элементов остов личности – где он? Под одним пластом скрыт другой, под ним третий; под шелковым покрывалом – вновь шелк; под слоем пыли – вновь пыль; дверь за дверью, а за ней склеп, а в нем внешний саркофаг, а в нем внутренний, а в нем коробка, а в ней золотая маска и полотняные пелены, а в них… черный скелет, обтянутый хрустящей кожей, нетронутый, но лишенный мозга, печени, легких, кишок, желудка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51